Защищенные морем 3 page

За годы исследований было предложено множество вариантов прочтения текста фестского диска, но ни один из них не был признан всеми специалистами. Вот один из наиболее аргументированных вариантов: «Сакавипи правитель, в Кноссе царь, собрал? (освятил власть?): Са…нор(а) правителя, в Амнисе а‑…‑di (наименование сана); Саяпис(и), правителя Тилисса; Са… – нас(и), правителя Ви…нон(и); Сатетот(а), правителя По…; Апафатоп (и), правителя Дав(и); Сатур(и) правителя, сына Сааси… правителя, [правителя] Лато; Сатур(и) правителя, сына Апафатоп(и) правителя, [правителя] Дав(и); Сатур(и) правителя, сына Саа…тепи(а) правителя, ja‑pri‑so‑na (наименование сана) в Тилиссе; Сакав(и) правителя, to‑na‑si (наименование сана) в Фесте; Сааси…правителя, прорицателя в Фесте; Саунон(и), правителя Амниса; тот(и) правителя, u‑pra‑a (наименование сана) в Р/Лако…се…»

Толкование этого текста таково: это самая древняя в Европе надпись, посвященная историческим событиям. Содержание ее составляет, скорее всего, священный договор, в основе которого помещен список правителей отдельных городов Крита. Форма диска напоминает солнечный символ, что заставляет вспомнить о происхождении критских царей от бога Солнца. Видимо, каждый участник договора получил свой экземпляр, это объясняет применение метода штамповки надписи. Что же касается письменности, то высказывается предположение, что это специально введенная письменность сакрального, т. е. священного, характера. Конечно, это всего лишь одна из теорий.

* * *

За свою историю Криту пришлось неоднократно испытать разрушительные землетрясения. Главными их результатами поначалу стало строительство на развалинах Старых дворцов еще более грандиозных и величественных – Новых. Как это ни странно, пережитые критянами стихийные бедствия как будто не только не помешали, но и по‑своему способствовали дальнейшему расцвету минойской культуры.

Единое Критское государство с центром в Кноссе окончательно сложилось в 1580–1450 гг. до н. э. Именно тогда всю заселенную территорию острова охватывает густая сеть дорог, безопасность которых охраняли устроенные через определенные интервалы сторожевые посты. Централизация власти достигает своего максимума. В обширных кладовых Кносского дворца скапливаются колоссальные продовольственные запасы и огромное количество всевозможных ремесленных изделий, которые в виде собираемых с населения натуральных податей поступают сюда из разных уголков острова. Все поступления в царскую казну, по‑видимому, строжайшим образом учитывались с помощью большого штата специальных чиновников.

В других крупных критских городах дворцовые кладовые также были наполнены заготовленными впрок съестными припасами и изделиями ремесла. Критяне выращивали пшеницу, просо, ячмень, чечевицу и горох, виноград и оливки, пряности, лен и шафран (из него делали высококачественные красители), занимались садоводством и огородничеством, разводили крупный рогатый скот, овец и коз (лошадь впервые появляется на острове не ранее середины XVI в. до н. э.). Занимались и древнейшими промыслами – рыболовством и охотой, бортничеством.

Подвластные Криту заморские земли, в первую очередь острова Эгейского моря, тоже вносили свою лепту в укрепление могущества гегемона. Значительная часть ценностей поступала в кладовые критских дворцов, вероятно, в качестве дани. Как раз в это время устанавливается знаменитая «талассократия Миноса» – полное господство критского флота в Восточном Средиземноморье, сделавшее Крит мировой державой. Во времена могущественного фараона‑завоевателя Тутмоса III (1525–1473 гг. до н. э.) критяне, в отличие от многих других народов, на равных общаются с египтянами, поддерживают с ними регулярные дипломатические отношения.

Очистив воды прилегающих морей от пиратов, кносские владыки открыли своим торговым кораблям свободный путь во все стороны света. Великолепные изделия критских ремесленников проникали на восток до Месопотамии (на территорию нынешнего Ирака), на запад – до Пиренейского полуострова. Они часто встречаются при раскопках на севере Балкан и в Египте. В обращении появились первые примитивные деньги – медные слитки определенного веса в виде бычьей шкуры. Архитектура и изобразительное искусство на Крите достигают наивысшего расцвета.

Кносская держава находилась на вершине своего могущества, когда стихийное бедствие нанесло минойской цивилизации жестокий удар.

Весь густо населенный мифологический мир богов и героев Эллады имел для греков вполне определенные точки отсчета – грандиозные катаклизмы. Первым из них считался потоп, который относили ко времени сына Посейдона Огига, царствовавшего над древнейшими народами Беотии в Фивах еще до появления там легендарного Кадма. После Огигова потопа новое расселение людей началось с Аргоса – города на полуострове Пелопоннес. Постепенно земли, ставшие впоследствии эллинскими, заняли потомки Форонея, сына реки Инаки – «первого человека, владевшего Пелопоннесом». Царившие затем потомки Форонея и их подданные были уничтожены, по мнению греков, следующим, Девкалионовым, потопом, названным так по имени сына Прометея Девкалиона. Огигов потоп мало интересовал греческих мифографов и историков, поскольку это была история древнейшего, догреческого населения. Некоторые авторы даже и не узнали об этом потопе, а полагали, что управляемый Огигом народ вымер от чумы. Комментатор Платона, излагая платоновскую теорию повторяющихся катастроф, упоминает об Огиговом потопе как о первой на памяти греков гибели человечества. Никаких подробностей при этом он не приводит. Подробности, хотя и незначительные, мы находим в труде римского антиквара I в. до н. э. Варрона «О римском народе». Передавая содержание этого несохранившегося произведения, христианский автор Августин сообщал, что при Огиге изменила свои размеры, цвет и путь Вечерняя звезда (Венера), видимая в дневное время. Другой христианский автор, Евсевий, располагавший не дошедшим до нас хронографическим сочинением Кастора, датировал Огигов потоп временем за 260 лет до Девкалионова. Вот и все, что донесла до нас греко‑римская традиция.

Девкалионов потоп, напротив, вызывал самый живой интерес. Согласно мифу, впервые изложенному Геллаником в сочинении «Девкалиония», весь мир – от долин до горных хребтов – был залит потоками воды, и лишь сына Прометея фессалийца Девкалиона и его жену Пирру пощадили боги, чтобы не прекратилась жизнь на земле и не перестали небожители получать от людей положенные им жертвы. Девять дней и ночей носило по морю плот с этой единственно уцелевшей парой, пока не прибило к одной из горных вершин Средней Греции – Парнасу. Так рассказывали большинство древних, и лишь сицилийские авторы уверяли, что плот пристал к сицилийской Этне.

После того как Девкалион и Пирра принесли благодарственные жертвы (одни утверждали – Зевсу, другие – Фемиде, чей храм уцелел у подножия Парнаса), боги дают им совет, как возродить человеческий род, и, следуя ему, они бросают через голову камни – «кости» матери‑Земли. Из камней, брошенных рукой Девкалиона, «родилось» новое поколение мужчин, рукой Пирры – женщин.

«То‑то и твердый мы род, во всяком труде закаленный,

И доказуем собой, каково было наше начало».

Девкалион и Пирра оставили на земле потомство: дочь Протогенею, о которой греки ничего рассказать не могли, и двоих сыновей – Амфиктиона и Эллина. Амфиктион правил сначала Фермопилами, затем, вступив в брак с дочерью афинского царя Кадма и изгнав его, захватил власть в Афинах, объединил их с Фермопилами и царствовал в течение восьми лет, пока не был свергнут сыном Гефеста и Геи Эрихтонием. После этого греки потеряли его след. Зато Эллина считали родоначальником всех греческих племен, ибо сыновьями его были Эол, от которого пошли эолийцы, Дор, прародитель дорийцев, и Ксуф, чьи сыновья Ион и Ахей дали имя ионийцам и ахейцам.

Греки даже вычислили дату потопа, и в хронике, запечатлевшей знаменательные события с древнейших времен до времени ее составления (так называемой Паросской надписи), он отнесен в переводе на наше летосчисление к 1530 г. до н. э. С этой даты начинается, в представлении греков, не просто новое поколение людей – начинается греческая история с ее многочисленными героями, поставленными у истоков знатнейших аристократических родов. До того мир принадлежал богам и титанам и их бессмертному или полубессмертному потомству. Смертные же – все без исключения – «безвестными уходили в мир Аида». Отныне в жизнь вступили поколения, рождавшие героев, соперничавших славой с самими богами. До того на земле с копошившимися на ней ничтожными людьми не совершалось великих событий (разве только в Афинах первому царю Аттики Кекропу довелось стать судьей в известном всем грекам споре между Афиной и Посейдоном за владычество над Аттикой). Отныне же земля превратилась в арену напряженного драматического действия, героями которого были не только и не столько боги, сколько люди, совершавшие совместные походы и индивидуальные подвиги, вступавшие в братские союзы и столкновения друг с другом, с чудовищами и даже с богами.

Опыт Шлимана уже доказал возможность соответствия между мифом и археологическим материалом. Однако трудно было рассчитывать на археологическое подтверждение исторической основы мифа о Девкалионовом потопе, особенно после того, как в 1930‑х годах раскопками в долине Евфрата на огромном пространстве (по крайней мере, 150x500 км) был выявлен пласт песка и глины, разделивший «допотопный» и «послепотопный» слои близ устья реки несколькими метрами. Это был реальный след гигантского наводнения, породившего шумерский миф об Утнапиштиме, впоследствии заимствованный библейскими авторами и переработанный ими в легенду о Всемирном потопе и спасшемся от него Ное. Хотя значительное отличие греческого мифа и от шумерского, и от библейского ни у кого не вызывало сомнения, исследователи усматривали в нем сильно преобразованный вариант «бродячего» древнешумерского сюжета.

Молодой греческий археолог Спирос Маринатос вряд ли задумывался над этой проблемой, когда в 1932 году начинал раскопки километрах в шести к северу от знаменитого Кносса. Пологий холм, спускающийся к самому морю, привлек внимание тогда еще никому не известного ученого, надеявшегося найти памятники, подобные тем, которые обнаружил в Кноссе Эванс: ведь, по сообщению греческого географа Страбона, именно здесь, у моря, находился Амнисс – порт могущественного владыки Крита Миноса, чья столица Кносс располагалась в глубине острова.

Раскопки оказались успешными: и на вершине холма, и на его склонах стали находить остатки стен, домов, алтарей, расписные глиняные сосуды. Полностью раскопав виллу, украшенную тончайшей работы фресками с изображениями лилий, приступили к работам на северной стороне холма. Начали освобождать от земли обнаруженную у самого моря довольно значительную постройку, относившуюся к концу XVI в. до н. э. Короче говоря, вырисовывался еще один центр времен морского могущества Крита, реальность которого уже доказали блестящие открытия Эванса в Кноссе. Такое открытие само по себе было большой удачей для начинающего археолога. Но если бы Спирос ею и ограничился, его имя затерялось бы в тени славы первооткрывателя критской цивилизации, подобно именам многих других археологов, работавших вместе с Эвансом и после него. Этому помешала находка, связавшая всю дальнейшую судьбу археолога с небольшим островком Фера, лежавшим в 120 километрах к северо‑востоку от Крита. Открытия на этом островке принесли Маринатосу в конце жизни не менее громкую славу, чем Эвансу раскопки на Крите.

На первый взгляд это даже нельзя было назвать археологической находкой: всего лишь осыпь камней в одном из обращенных к морю помещений северной постройки. Археологи ищут следы деятельности людей, а здесь свой след оставила природа. Камни, не тронутые человеком, обычно сбрасывают в отвал. Так, видимо, и поступил бы рядовой археолог. Но в руках Маринатоса кусок пемзы оказался ключом к одному из самых крупных открытий века.

Пемза – вулканическая порода, а на Крите и в непосредственной близости от него нет ни одного не только действующего, но и потухшего вулкана. Как же попала эта груда камней на северное побережье острова? Если открытия Артура Эванса показали, что в основе мифов о Миносе лежало воспоминание о прошлом могуществе Крита, то почему бы, рассуждал Маринатос, не обрести реальность и мифу о Девкалионовом потопе. Ведь древние относили его как раз к концу того XVI в. до н. э., в слое которого и была сделана необычная находка.

Ближайший вулкан удален от Крита более чем на сто километров. И если воздушная волна могла перенести выброшенную вулканом породу на такое расстояние, какова же была мощь извержения?! Какова была сила землетрясения и величина поднятого им вала, обрушившегося на острова и побережья Эгеиды?!

Когда на небольшом островке Кракатау, лежащем в Тихом океане между Явой и Суматрой, в августе 1883 года произошло извержение, о нем долго писали газеты и журналы всего мира как о самой крупной катастрофе века. Пар, образованный хлынувшей в кратер водой, разорвал остров и взметнул 50 тысяч кубометров раскаленных каменных обломков и песка на тридцатикилометровую высоту. Остатки острова разбросало на расстояние до 2 тыс. км. Земля и море на многие километры покрылись метровым слоем пепла и были окутаны мраком, а гигантская волна‑цунами докатилась до Южной Америки, принеся гибель почти 40 тысячам человек. От Кракатау до Америки несколько тысяч километров. Что же должно было твориться на островках Эгейского моря, когда похожим образом пробудился вулкан Феры! Ведь до самого дальнего из островов Эгеиды, Крита, было всего 420 километров, а до Фессалии, которую мифы связывали с именем Девкалиона, немногим менее двухсот.

В 1934 году, через два года после находки на критском побережье пемзовых камней, Спирос Маринатос впервые высказал идею, что катастрофу, в результате которой в конце XVI в. до н. э. погибли критские дворцы, вызвало извержение вулкана на Фере. Пока это была только гипотеза. Чтобы проверить ее правильность и убедить других, ему следовало, временно переквалифицировавшись в геолога, изучить вулканическую деятельность Кракатау и сопоставить ее с геологическими условиями Феры. К тому же нужно было доказать, что жизнь на Фере прервалась именно в конце XVI в. до н. э., то есть одновременно с разрушениями на Крите, известными по раскопкам А. Эванса. Следы этой жизни в конце прошлого века обнаружили французские, а затем и немецкие археологи, но не сумели датировать случайно открывшийся слой – они отнесли его к значительно более позднему времени. Находки французов и немцев не вызвали интереса в научном мире. Даже точное место французских раскопок было забыто. Все пришлось бы начинать сначала… Но для этого С. Маринатос должен был выбить средства, убедить научный мир, спонсоров, власти в том, что раскопки на безвестном вулканическом островке важны и могут пролить свет на древнейшую историю знаменитого Крита.

Греческое правительство охотно выделяло средства для работ на Балканском полуострове, Крите или на островах Эгейского моря, считавшихся перспективными. Но оно совсем не стремилось поощрять «фантазии» начинающего археолога. Однако Маринатос не сдавался. Он тщательно изучил еще несколько вулканов, напоминавших ферский, что позволило ему с большей уверенностью сопоставлять последствия извержения на Кракатау и на Фере. Он детально ознакомился со всеми археологическими отчетами, связанными с раскопками на Крите и Фере, после чего счел себя вправе опубликовать в 1939 году в одном из ведущих научных журналов Англии статью «Вулканическое разрушение минойского Крита», в которой обобщил археологический и геологический материал, касавшийся гибели критских дворцов в конце XVI в. до н. э. Маринатос доказывал прямую связь между извержением вулкана на Фере и критской катастрофой.

Ученому удалось не только рассчитать, что мощь извержения на Фере вчетверо превышала мощь извержения на Кракатау, но, главное, – восстановить геологическую картину катастрофы. Дополненная и уточненная впоследствии греко‑американскими геологическими изысканиями, она такова.

Когда началось извержение и раскалившийся кратер вулкана заполнился водой, взрывом пара выбросило чуть ли не втрое больше камней и пепла, чем это было на Кракатау. На месте горного массива с вулканом, на 2 километра возвышавшимся над уровнем моря, осталась плоская коса протяженностью 11 километров. Большая часть острова превратилась в кратер гигантских размеров. И этот кратер, и то, что осталось от острова после катастрофы, покрылись многометровым слоем белой пемзы и красноватого пепла. Удушливые газы, пепел и пожары почти полностью уничтожили жизнь, по крайней мере, в радиусе до 170 километров. Взрыв острова сопровождался к тому же двадцати‑тридцатиметровой волной‑цунами, которая, довершив разрушения, смела крупные города восточной и северной части Крита, не говоря уже о мелких портовых городках Кикладских островов.

Было невероятной смелостью выступать на родине Эванса с гипотезой, по‑новому осветившей одну из самых загадочных страниц критской истории. Первооткрыватель критской цивилизации, чей авторитет для англичан был незыблем, ревниво относился ко всем публикациям о Крите. Может быть, поэтому редактор счел необходимым предварить статью С. Маринатоса комментарием, в котором подчеркивалось, что редакция не разделяет точки зрения ее автора, идущей вразрез с мнением Эванса.

Археологи и историки встретили статью о гибели Феры с равнодушным недоверием. Зато геологи проявили к ней живой интерес. Действительно, на вулканическую деятельность Феры никогда не обращали особого внимания, тогда как несравнимо менее мощные вулканы Везувия, Этны и даже крошечного островка Стромболи близ берегов Сицилии были изучены тщательнейшим образом. Возможно, так случилось потому, что кратер древнего вулкана с поднимающимися из моря отвесными краями ни формой, ни размером не был похож на кратер: диаметр этой огромной чаши достигал 11 километров (между тем вулкан Кракатау, считавшийся до тех пор одним из наиболее грандиозных в мире, имел пятикилометровый кратер).

Греческие, американские, шведские геологи подхватили идею Маринатоса. Исследования, прерванные Второй мировой войной, возобновились сразу же после ее окончания. В 1946–1947 годах шведская подводная экспедиция обнаружила на дне моря у северного берега Крита мощный слой пепла. Химический анализ показал, что он аналогичен пеплу вулкана Феры.

Теперь уже и многим историкам мысль о связи извержения вулкана Феры с критскими разрушениями перестала казаться фантастической. Они внимательнее присмотрелись к руинам критских дворцов и поселений. Под новым углом зрения было исследовано несколько близлежащих островков Эгейского моря. В результате обнаружилось, что одновременно на Крите и островах Эгейского моря угасло более сорока очагов жизни. Эта серия катастроф, казавшихся раньше изолированными, совпадала по времени с катастрофой на Фере.

Когда в 1967 году Маринатос приступил наконец к раскопкам Феры, от них уже ждали успеха. Ученый высадился на острове до начала археологического сезона, чтобы наметить место для предстоящих работ. Предстояло решить, где искать столицу этого небольшого островка. На мысу Акротири, близ крошечной современной деревушки Феры, где вяло и безрезультатно вели раньше раскопки французские археологи, или восточнее, где немецкая экспедиция открыла руины какого‑то дома? До прибытия на остров, готовя план экспедиции, Маринатос склонялся ко второму варианту. Однако после тщательного исследования острова его мнение изменилось, и он решил начинать с Акротири. «Непосредственное изучение местности, когда красноречиво говорит сама природа, гораздо полезнее и надежнее, чем "археология письменного стола"», – писал он много лет спустя в дневнике. Интуиция археолога подсказала ему, что главный город острова должен лежать на южном побережье.

Раскопки начались в мае 1967 года, а уже через два года было ясно, что Фера может стать эгейскими Помпеями. Маринатос организовал на острове международный конгресс, посвященный вулкану, и вынес свое открытие на суд археологов, историков и геологов. Из‑под двойного слоя пемзы и пепла на глубине от трех до семи метров перед глазами участников конгресса показался город, жизнь в котором оборвалась около 1520 г. до н. э.

На пятый год раскопок перед археологами уже лежал город эпохи бронзы, современный минойскому Кноссу, Маллии, Фесту. И хотя город был небольшой, его постройки оказались в основном двух– и даже трехэтажные. Самая значительная из них, скорее всего святилище, состояла из ряда помещений разной величины, некоторые из них были сплошь заполнены культовыми предметами – жертвенными расписными столиками исключительно тонкой работы, сосудами, амулетами. Открылись и великолепные фрески.

В домах раскопанного города обнаружено большое количество сосудов, в основном местного производства, реже критских. По художественному уровню местная керамика не уступает критской. Так же, как критяне, жители Феры украшали свои сосуды растительным орнаментом, но был у них и собственный излюбленный сюжет – ласточка, приносящая на своих крыльях весну. Найдены в городе и предметы домашнего обихода, вернее, пустоты, образовавшиеся в пепле на месте истлевшего дерева, которые после заливки их гипсом дают точные слепки кроватей, табуретов и другой мебели, служившей жителям острова до дня катастрофы.

С самого начала раскопок археологи стремились оставить после себя музей, а не разграбленные руины. Все сохраняли по возможности на местах, чтобы создать впечатление живого города. А между тем условия работы связывали ученых дополнительными трудностями. Город нельзя было раскапывать, как обычно: сверху можно было расчищать лишь те здания, которые сохранились до двух‑трех этажей и находились на глубине не более трех метров. Остальная часть города лежала на глубине 9–11 метров. Метра на два ее покрывал слой пемзы, а затем на 7–9 метров шла масса вулканического пепла. В этом пепле, очень эластичном и прочном, археологи прокладывали шахты и тоннели и таким образом находили улицы, переулки, дома. В шахты, окружавшие раскапываемые строения, вставляли металлические опоры, на которых закрепляли крышу. Частично секции такого рода крыш делались прозрачными. Поскольку к концу каждого сезона раскопанная часть города оказывалась под крышей, это обеспечивало сохранность фресок – их можно было оставлять на месте. Фрески этого здания ничуть не менее выразительны, чем во дворцах Крита, и даже более разнообразны по сюжетам. Здесь и стадо голубых обезьян, карабкающихся в гору, и испуганно озирающиеся антилопы, и панорама весны с парящими в воздухе ласточками, и торжественное шествие празднично одетых женщин с дарами в вытянутых руках, и дети, занятые кулачным боем. Удивительны росписи так называемого Западного дома, особенно поражает техника фрески‑миниатюры. На шестиметровой полосе развернуто целое действие. Перед нами три города – один из них критский, судя по типичным для критских дворцов рогам. Здесь же изображены две реки и флотилия из множества кораблей, украшенных гирляндами, видимо, в знак победы. Флотилия входит в гавань. Женщины и дети с балконов и крыш домов приветствуют корабли высоко поднятыми руками.

С техникой фрески‑миниатюры археологи встречались и раньше, в критских дворцах, но та, что найдена на Фере, не только самая крупная из всех нам известных, но, может быть, и самая совершенная. Особенной тонкостью и точностью отличалась рука одного из мастеров, трудившихся над ее созданием, – ведь некоторые рисунки имеют линии толщиной с волос. А по углам комнаты, украшенной этой фреской, почти в натуральную величину изображены два рыбака. Один из них сохранился полностью. Это юноша с тонкой, как на критских изображениях, талией и с широкими, повернутыми в фас плечами, с некоторым удивлением рассматривающий свой улов.

К 1972 году стало ясно, что на некогда процветающий центр в течение полувека обрушились две катастрофы. В середине XVI в. до н. э. город пострадал от сильнейшего землетрясения и превратился в руины, его отстраивали заново. Во многих домах к старым полуразрушенным стенам были пристроены новые, намного более тонкие; иногда новую стену возводили рядом со старой.

Разрушенный город быстро возрождался. По тому, как много его обитатели построили добротных домов сразу после землетрясения, можно судить о процветании острова. Большой военный флот тоже говорит о его могуществе. В случае необходимости корабли использовались в торговых целях – недаром археологи находят вместительные сосуды, какие обычно размещали на палубах торговых судов. Флот этот представлен не только на упоминавшейся уже фреске‑миниатюре. На одной из фресок из того же Западного дома изображен большой военный корабль с шестью каютами. Над их люками высятся шесты, поддерживающие шлемы, украшенные бычьими рогами. Художник тщательно выписал фигуру кормчего с огромным веслом в руках, гребцов, капитана, выглядывающего из каюты, над которой поднято вместо одного два шлема. Судя по размерам корабля, он совершал дальние плавания. Фрески дают представление о маршрутах таких плаваний. Среди городов, изображенных на фреске‑миниатюре, есть критский (археологи узнали его по характерному украшению архитектуры – двойным бычьим рогам) и африканский (с пальмами возле домов). О тесных контактах с городами дельты Нила говорят изображенные на обеих фресках шесты с символами египетской богини Буто – пучками переплетенных лилий. Такой же символ – и над каютой капитана на фреске с кораблем. Идет ли речь о каком‑то политическом союзе Феры с Египтом или только об определенном религиозном влиянии, сказать трудно. Непонятно и то, почему предпочтение отдано символике Египта, а не Крита, с которым Фера была связана намного теснее.

Итак, жизнь Феры только вошла в обычную колею, как вновь проснулся вулкан. После новой катастрофы уже некому было возрождать город. Да это было бы и невозможно: многометровый слой пемзы полностью скрыл следы жизни.

После землетрясения, которое можно было бы датировать примерно 1580 г. до н. э., и после обрушившейся на Феру катастрофы (около 1520 г. до н. э.), основные критские центры с их великолепными дворцами возродились. Полное запустение Закры, Маллии, Феста, Кносса произошло не одновременно, а приблизительно полстолетия спустя после извержения вулкана на Фере и гибели ее населения – между 1470 и 1450 гг. до н. э. Именно тогда все города Северного и Восточного Крита оказались разрушенными настолько, что подняться из руин смог только Кносс. Остальные же центры, покинутые жителями, впоследствии превратились в платформы для новых поселений, где обитали уже другие народы.

Сначала такое несовпадение было воспринято большинством исследователей как противоречие, разрушающее теорию Маринатоса. Однако после внимательного изучения пепла на Фере выяснилось, что он покрывает остров двумя одинаковыми по химическому составу слоями. На нижнем слое успела появиться эрозия. Значит, между двумя событиями – прекращением жизни на острове и последним пробуждением вулкана – прошло не менее полувека. Правда, многие исследователи не были убеждены этим доводом и обращали внимание на то, что в руинах критских городов никакого пепла не оказалось. Но это легко объяснить, если учесть, что раскопки велись главным образом в то время, когда никому не приходило в голову связывать критское разрушение с извержением далекого вулкана Феры. Зато «молчание» критских руин полностью компенсировали многочисленные пробы вулканического пепла, поднятые со дна моря в ходе морских геологических экспедиций. Экспедиции обследовали морское дно в радиусе примерно 150 км к северу, западу и югу от Феры и по крайней мере на расстоянии 600 км к востоку от нее. Ни к северу, ни к западу, ни к югу от острова ни один лот не поднял пепла, зато к востоку результаты превзошли самые смелые ожидания. Наиболее мощный слой залегания пепла (212 сантиметров!) был обнаружен в 150 км к востоку от Феры, на расстоянии 50 км от Родоса. И почти на той же долготе, в 50 км от восточной оконечности Крита, толщина пепельного слоя уменьшилась до 78 см, а на расстоянии 100 км к югу, по другую сторону от Крита, слой пепла, став тоньше почти в 20 раз по сравнению с максимальным залеганием, составил всего лишь 4 см.

Вероятнее всего, пепельный ураган несся на восток. Только этим можно объяснить то, что в 500 километрах восточнее Феры слой пепла достигал 4,5 сантиметра и лишь в 600 километрах уменьшился до 0,5 сантиметра.

Радиокарбонным методом установлено, что пепел, который залегал возле Крита и Родоса, и тот, что на 600 км был удален от места катастрофы, образовался в одно и то же время – около 1390 (с погрешностью в 60 лет) года до н. э. Значит, относить его следует не к первому, гибельному для Феры, а ко второму извержению, сопровождавшемуся более разрушительным уже для более крупного Крита землетрясением. Тем же временем была датирована пемза, обнаруженная в послевоенные годы на островах Эгейского моря, на побережье Малой Азии и даже на территории Македонии. Более того, выяснилось, что пемзу, найденную Маринатосом в 1932 году в Амниссе, следует отнести к первой половине XV в. до н. э.

Эти три катастрофы, произошедшие с интервалом в 50 лет – около 1580, около 1520, около 1460 гг. до н. э., – для греков Балкан должны были слиться в единое воспоминание. А может быть, в Балканской Греции действительно катастрофические последствия имела лишь одна из них.

В созданной греками картине Девкалионова потопа навстречу обрушившемуся с неба ливню устремились вышедшие из берегов потоки. Видимо, тридцатиметровая, как подсчитал Маринатос, волна, сопровождавшая извержение вулкана около 1520 г. до н. э., двигалась в сторону Балканского полуострова – цунами обычно имеет одно направление. Будь это направление «критским», небольшой остров был бы сметен.