Boulangerie

[40]

Лишь через день у Вернера выпадает час, чтобы вернуться к тому дому. Деревянная дверь, перед ней решетка. Синие оконные рамы. Утренний туман такой густой, что крыши не видно. У Вернера в голове крутятся несбыточные фантазии: француз пригласит его в дом. Они выпьют кофе, обсудят старые передачи. Может быть, распутают какую‑нибудь важную эмпирическую проблему, мучившую его долгие годы. Может быть, француз покажет Вернеру свой приемник.

Бред. Если позвонить в дверь, старик решит, что его пришли арестовать или убить на месте. Антенна над трубой – вполне достаточная улика.

Вернер может вломиться в дверь, вытащить старика на улицу и заслужить поощрение.

Туман светлеет. В соседнем доме кто‑то открывает и снова закрывает дверь. Вернеру вспоминается, как Ютта строчила свои взволнованные письма, писала на конверте: «Проффесору во Францию» – и бросала их в почтовый ящик на площади. Воображала, что француз услышит ее голос, как она слышит его. Один из десяти миллионов.

Всю ночь Вернер мысленно упражнялся во французском: «Avant la guerre. Je vous ai entendu à la radio»[41]. Винтовку он оставит за спиной, руки будет держать по бокам. Постарается выглядеть маленьким, совсем не страшным. Старик поначалу испугается, но все удастся объяснить. Однако, пока Вернер стоит в редеющем тумане на улице Воборель и репетирует свои слова, дверь дома номер четыре отворяется и оттуда выходит не седовласый ученый, а девушка. Стройная, хорошенькая девушка с золотисто‑каштановыми волосами и веснушчатым лицом, в очках и сером платьице. На плече у нее рюкзак. Она идет влево, прямо на Вернера, и у того екает сердце.

Улица совсем узкая; девушка заметит, что он на нее таращится. Однако она как‑то странно держит голову, лицо наклонено в одну сторону. Вернер замечает трость, черные стекла очков и понимает, что она – слепая.

Трость стучит по мостовой. Девушка уже в двадцати шагах. Никто не смотрит из окон; все занавески задернуты. Пятнадцать шагов. Чулки на ней рваные, туфли велики, шерстяное платье чем‑то заляпано. Десять шагов, пять. Девушка проходит на расстоянии вытянутой руки; сейчас Вернер видит, что она выше его, хоть и ненамного. Не задумываясь, почти не понимая, что делает, он идет вслед за ней. Трость стучит по водосточной канавке, отыскивая каждую канализационную решетку. Девушка идет грациозно, словно балерина, ноги у нее такие же выразительные, как руки. Она поворачивает направо, потом налево, проходит полквартала и уверенно входит в открытую дверь магазинчика. Над дверью прямоугольная вывеска: «Boulangerie».

Вернер стоит неподвижно. Туман почти разошелся, проглянуло летнее небо. Женщина поливает цветы, старик в габардиновом костюме выгуливает пуделя. На скамейке сидит тощий немецкий фельдфебель с большим зобом и запавшими глазами. Он опускает газету, смотрит на Вернера и тут же заслоняется снова.

Отчего у Вернера дрожат руки? Отчего перехватило дыхание?

Девушка появляется из булочной, аккуратно ступает на мостовую и идет прямо на него. Пудель как раз приладился справить большую нужду, и девушка аккуратно его обходит. Она второй раз приближается к Вернеру, ее губы шевелятся. Она тихонько проговаривает – deux, trois, quatre [42]. Он может сосчитать веснушки на ее лице, чувствует запах хлеба из рюкзака. Миллион капелек тумана блестит на шерстяном платье и на волосах, солнце очерчивает их серебристым ореолом.

Он стоит как вкопанный. Ее длинная белая шея кажется ему удивительно беззащитной.

Девушка не замечает его. Кажется, что для нее вообще нет ничего, кроме свежего туманного утра. Вот, думает он, та чистота, о которой им твердили в Шульпфорте.

Вернер прижимается спиной к стене. Кончик трости ударяет о мостовую в двух сантиметрах от его ботинка. И вот девушка уже прошла: платье легонько колышется, трость движется взад‑вперед, а он стоит и смотрит, пока она не пропадает в тумане.

Грот

Немецкие зенитчики сбили американский самолет. Он упал в море у Парамэ, летчик выбрался на берег и попал в плен. Этьен расстроен, а вот мадам Рюэль излучает радость.

– Красивый, как киноартист, – шепчет она, вручая Мари‑Лоре батон. – Я уверена, они все такие.

Мари‑Лора улыбается. Каждое утро одно и то же: американцы все ближе, немецкая армия трещит по швам. Каждый вечер Мари‑Лора читает Этьену вторую часть «Двадцати тысяч лье под водой». Теперь и он, и она не знают, что там дальше. «„Наутилус“ прошел в три с половиною месяца около десяти тысяч лье, – пишет профессор Аронакс. – Куда мы держим путь? Что сулит нам будущее?»

Мари‑Лора кладет батон в рюкзак, выходит из булочной и направляется к гроту Юбера Базена. Она закрывает решетку, приподнимает подол и входит в мелкую воду, думая об одном: как бы не раздавить никого из мелких существ на дне.

Идет прилив. Мари‑Лора отыскивает морских желудей, шелковисто‑мягкого анемона, легонько кладет палец на панцирь песчаной улитки. Та сразу замирает, втягивает в раковину голову и подошву. Потом вновь медленно выпускает рога и ползет дальше, таща на себе закрученную раковину.

Чего ты ищешь, улиточка? Живешь ли ты мгновением или, как профессор Аронакс, тревожишься о будущем?

Улитка начинает взбираться на стену, а Мари‑Лора, в насквозь мокрых дядюшкиных домашних туфлях, шлепает к выходу и уже хочет запереть за собой решетку, когда мужской голос произносит:

– Доброе утро, мадемуазель.

Она оступается и чуть не падает. Трость со звоном катится по камням.

– Что в рюкзаке?

Он хорошо говорит по‑французски, но сразу понятно, что это немец. Он загородил узкую улочку. С подола капает, в туфлях хлюпает вода, по обе стороны – высокие стены. Мари‑Лора по‑прежнему держится правой рукой за открытую решетку.

– А там что? Укрытие?

Голос звучит пугающе близко, но в таком узком месте, где эхо отдается от стен, трудно определить расстояние. Ей кажется, что батон в рюкзаке бьется как живой. В нем почти наверняка – туго скрученная полоска. Числа на бумаге – смертный приговор. Дядюшке, мадам Рюэль. Им всем.

– Моя трость, – говорит она.

– Закатилась тебе за спину, милочка.

За спиной у немца – узкий проулок, дальше занавес плюща и город. Там можно закричать, и тебя услышат.

– Вы позволите мне пройти, мсье?

– Конечно.

Однако он не двигается с места. Дверь тихонько скрипит.

– Что вам нужно, мсье?

Голос предательски дрожит; если немец еще раз спросит про рюкзак, у нее разорвется сердце.

– Что ты тут делаешь?

– Нам не разрешают ходить на пляж.

– И ты ходишь сюда?

– Собирать улиток. Мне пора идти, мсье. Позвольте мне взять мою трость.

– Но ты не собирала улиток, девочка.

– Можно мне пройти?

– Сперва ответь на вопрос о твоем отце.

– О папе? – Что‑то холодное внутри ее становится еще холоднее. – Папа сейчас придет.

Немец принимается хохотать, и его смех отдается от стен.

– Сейчас, говоришь? Твой папа, который в тюрьме за пятьсот километров отсюда?

Нитки страха прошивают грудь. Надо было слушать тебя, папа. Никогда не выходить из дому.

– Брось, petite cachotière [43], – говорит немец, – нечего так пугаться.

Мари‑Лора слышит, что он тянется к ней, чувствует гнилой запах из его рта, и что‑то – кончик пальца? – касается ее запястья в тот самый миг, когда она отступает на шаг и с лязгом захлопывает решетку.

Немец падает и как‑то очень долго встает; Мари‑Лора думала, что он вскочит сразу. Она поворачивает ключ в замке, убирает его в карман и, пятясь в низкое пространство конуры, находит трость. Немец по другую сторону решетки, но его голос преследует Мари‑Лору:

– Девочка, из‑за тебя я выронил газету. Я всего лишь скромный фельдфебель, и мне надо задать тебе вопрос. Один простой вопрос, и я уйду.

Море рокочет, улитки шебуршат на камнях. Достаточно ли частая решетка, не пролезет ли он между прутьями? Достаточно ли крепки петли? Только бы они выдержали! Она в мощной толще укреплений. Холодная вода прибывает; каждые десять секунд в конуру заплескивает новая волна. Слышно, как немец расхаживает перед входом, припадая на одну ногу: раз – пауза – два; раз – пауза – два. Мари‑Лора пытается вообразить псов, которые, по словам Юбера Базена, жили здесь столетия назад. Сторожевых псов размером с лошадь, которые вцеплялись людям в ноги и вырывали куски мяса. Она встает на колени, сжимается и говорит себе: я – Улитка. В крепком панцире. Неуязвимая.

Date: 2015-07-23; view: 346; Нарушение авторских прав