Мы приводим его краткое изложение, основываясь на работе Штекеля «Фригидная женщина»

Ей тягостно подчиняться нелюбимому повелителю, пишет Дидро в трактате «О женщинах». «Я видел, как одна порядочная женщина содрогалась от отвращения при приближении мужа; я видел, как после выполнения супружеских обязанностей она подолгу лежала в ванне, потому что ей казалось, что она никак не может смыть эту грязь. Нам почти неведомо подобное чувство отвращения. Мы менее ранимы. Многие женщины умирают, не познав восторгов сладострастия. Они редко испытывают эти ощущения, которые я бы сравнил с приступом эпилепсии и которые мы можем испытать всякий раз, когда этого желаем. Даже в объятиях обожаемого мужчины им не дано достичь высшего блаженства. Мы же можем испытать его в объятиях услужливой женщины, которая вовсе нам не нравится. Они хуже, чем мы, владеют своими чувствами, и поэтому наивысшее удовольствие приходит к ним медленнее и реже. В очень многих случаях их ожидания оказываются обманутыми».

Действительно, немало женщин становятся матерями и бабушками, никогда не испытав ни удовольствия, ни даже желания; они стараются уклониться от выполнения этого «грязного долга» и для этого добывают медицинские справки или придумывают какие–либо иные предлоги. В докладе Кинси говорится, что многие американские женщины «считают, что им слишком часто приходится совокупляться с мужем, они бы хотели, чтобы у мужа реже возникало желание заниматься любовью. Лишь немногие женщины хотели бы совокупляться чаще». В то же время, как нам известно, эротическая потенция женщин почти неисчерпаема. Это противоречие наглядно показывает, что брак, который, как утверждают, упорядочивает женскую эротику, на самом деле убивает ее.

В романе «Тереза Декейру» Мориак описывает отношение молодой женщины, вышедшей замуж без любви, к браку вообще и к своим супружеским обязанностям в частности:…Быть может, она искала в браке не столько материального могущества, богатства, сколько убежища. Что толкнуло ее на этот брак, как не чувство страха. Юная, но практичная девушка, с детства приученная к хозяйству, она поспешила войти в подобающий для нее круг, занять в нем раз и навсегда определенное место. Она хотела укрыться от какой–то невидимой опасности. Никогда она не казалась такой рассудительной, как в пору ее помолвки с Бернаром, она стремилась вступить в семейный клан, «устроиться», войти в добропорядочный мирок, спасти себя… Свадьба состоялась в Сен–Клере, в тесной церкви, где болтовня дам заглушала одышливую фисгармонию, а их крепкие духи перекрывали запах ладана, и в этот знойный день Тереза почувствовала, что погибла. Она, как лунатик, вошла в клетку и вдруг очнулась, когда громыхнула и захлопнулась тяжелая дверь. Ничего как будто не изменилось, но она поняла, что отныне уже не может погибнуть одна. В густой чаще семейных устоев и правил она будет подобна тлеющему огню, который ползет под зарослями вереска… Вечером в день этой полудеревенской, полугосподской свадьбы группы гостей, расцвеченные яркими платьями девушек, преградили дорогу автомобилю новобрачных и проводили их шумными приветствиями… Вспомнив о той ночи, что последовала за свадьбой, Тереза шепчет: «Это было ужасно…», потом спохватывается: «Да нет… не так–то ужасно…» А разве она очень страдала во время их путешествия на итальянские озера? Она играла в сложную игру «не выдавай себя»… Тереза сумела приучить свое тело к такому притворству и черпала в этом горькую усладу. В мире неведомых ей ощущений, в которые мужчина принуждал ее проникнуть, она с помощью воображения допускала, что там и для нее, возможно, есть счастье, но какое оно? Перед ней словно был пейзаж, затянутый густой сеткой дождя, и она старалась представить себе, каким он был бы при ярком солнце, — вот так Тереза открывала, что такое страсть.

И как легко было обмануть Бернара, ее спутника с пустым взглядом… Он весь уходил в наслаждение, как те очаровательные поросята, на которых забавно смотреть, когда они, хрюкая от удовольствия, бросаются к корыту. («Я стала этим корытом», — думает Тереза.) Где он научился классифицировать все, что касалось плотских утех, отличать ласки, дозволенные порядочному человеку, от повадок садиста? Тут он никогда не проявлял ни малейшего колебания… «Бедняга Бернар, а ведь он не хуже других. Но вожделение превращает человека, приближающегося к женщине, в чудовище, совсем на этого человека не похожее. Я видела, как Бернар утопает в пучине похоти, и вся замирала, как будто этот сумасшедший, этот эпилептик при малейшем моем движении мог удушить меня».

Вот еще одно свидетельство, более откровенное. Эта история была рассказана Штекелю двадцативосьмилетней женщиной, воспитанной в высококультурной среде: Невестой я была счастлива. У меня наконец появилось ощущение защищенности, все обращали на меня внимание. Жених восхищался мной, баловал меня, для меня это было внове… От поцелуев (жених никогда не ласкал меня иначе) я так загоралась, что не могла дождаться свадьбы… Наутро в день свадьбы я была в сильном возбуждении, моя рубашка промокла от пота. И все это от мысли, что скоро то неведомое, которого я так желаю, перестанет быть для меня тайной. Я по–детски представляла себе, что мужчина мочится во влагалище женщины… Когда мы очутились в спальне, все началось с небольшого разочарования: муж спросил меня, не выйти ли ему. Я попросила его выйти, потому что действительно стыдилась его. Но в моем воображении сцена раздевания играла важную роль. Когда я легла в постель, он со смущенным видом вошел в комнату. Позже он сознался мне, что испытывал страх, глядя на меня, потому что я была воплощением молодости, полной радостного ожидания. Быстро раздевшись, он потушил свет. Почти не приласкав меня, он сразу попытался овладеть мною. Мне было очень страшно, и я попросила его не трогать меня. Мне хотелось оказаться где–нибудь Далеко от него. Я была в ужасе от его попытки сразу, без ласк, овладеть мною. Мне казалось, что он груб, и позже я нередко упрекала его в этом. Но это была не грубость, а полная бестактность, отсутствие чуткости. В эту ночь все его попытки были безрезультатными. Меня начало охватывать отчаяние, и я стыдилась собственной беспомощности, думая, что виновата я, что я неправильно сложена… В конце концов в эту ночь мне пришлось удовольствоваться его поцелуями. Десять дней спустя ему удалось лишить меня девственности, но половой акт длился несколько секунд, и я не почувствовала ничего, кроме небольшой боли. Какое это было разочарование! Позже у меня бывали приятные ощущения во время совокупления, но достичь этого было нелегко, и мужу приходилось прикладывать немало усилий, чтобы испытать удовольствие… В Праге мы останавливались в холостяцкой квартире моего деверя, и воображение рисовало мне ощущения, которые он испытывает, узнав, что я спала в его постели. Там я впервые пережила оргазм и была очень счастлива. В первые недели муж каждую ночь совокуплялся со мной. Я неоднократно достигала оргазма, но это меня не удовлетворяло, потому что ощущение было очень кратковременным, а я возбуждалась до того, что была готова плакать… После двух родов… совокупление удовлетворяло меня все меньше и меньше. Оргазм я испытывала редко, муж всегда кончал раньше меня. Каждый раз я напряженно ждала (сколько времени он еще сможет?). Когда он был удовлетворен, а я — нет, я его ненавидела. Иногда во время полового акта я воображала, что лежу с деверем или врачом, принимавшим у меня роды. Муж попытался возбудить меня с помощью пальца… Я действительно пришла в сильное возбуждение, но в то же время мне казалось, что это позорный и ненормальный способ, и он не приносил мне никакого удовольствия… В течение всего времени, пока мы были женаты, муж никогда не ласкал мое тело. Однажды он сказал мне, что со мной он не мог решиться ни на что… Он никогда не видел меня обнаженной, поскольку мы не снимали ночных рубашек, и он совершал половой акт только ночью.

В действительности эта женщина была очень чувственна, и позже она обрела счастье в объятиях любовника.

Период обручения существует для того, чтобы приобщение девушки к сексуальной жизни не было слишком резким; однако нередко нравы требуют, чтобы между женихом и невестой не было ничего похожего на сексуальные отношения. Если же девственница отдается своему будущему мужу, то она переживает приблизительно то же, что и новобрачная. Невеста решается на такой шаг лишь в том случае, когда обязательство, взятое на себя женихом, кажется ей столь же непоколебимым, как и уже совершившийся брак. В этой ситуации первое совокупление также воспринимается как испытание. Отдавшись же жениху, даже если ей удалось избежать окончательного закабаления — беременности, невеста почти никогда уже не решается отказать ему.

Трудности начального этапа сексуальной жизни легко преодолеваются, если между двумя любящими и желающими друг друга партнерами существует полное согласие. Сила и величие физической любви заключается в том, что любовники, не посягающие на свободу друг друга, дарят друг другу блаженство. В этом случае ни одно их действие не может быть постыдным, поскольку они ничего не навязывают друг Другу, напротив, они оба великодушно отдаются друг Другу. Брак же в принципе представляет собой нечто непристойное, поскольку он вводит понятия прав и обязанностей в отношения, в основе которых должен лежать свободный порыв. Обрекая людей на сексуальные взаимоотношения без учета их индивидуальных склонностей, брак придает телу постыдное сходство с орудием. Нередко муж леденеет при мысли о том, что он исполняет свой долг, а жене непереносимо стыдно оттого, что человек, который находится рядом с ней, всего–навсего пользуется своим правом. Конечно, случается, что в начале супружеской жизни сексуальные отношения приобретают индивидуальный характер. Иногда приобщение к сексуальной жизни происходит медленно, но бывает и так, что в первую же брачную ночь у супругов возникает гармоничное физическое влечение. Сознание того, что она состоит в браке, расслабляет женщину, устраняет мысли о грехе, которые еще так часто появляются в связи со всем, что касается плоти; регулярные и часто повторяющиеся половые сношения ведут к возникновению плотской близости, способствующей половому созреванию. Немало женщин бывают счастливы в первые годы супружеской жизни. Следует особо подчеркнуть, что они навсегда сохраняют благодарность мужу за это счастье и позже прощают ему любые провинности. «Женщины, которые были удовлетворены сексуальными отношениями с мужем, не находят в себе сил для того, чтобы расторгнуть неудачный семейный союз», — говорит Штекель. И все–таки девушка подвергается огромной опасности, беря на себя обязательство всю жизнь спать с одним, и только с одним, мужчиной, сексуальные возможности которого ей неизвестны. Ведь ее эротическая судьба в большой мере зависит от личности партнера. Именно об этом парадоксе Леон Блюм говорит с вполне обоснованным осуждением в своей работе «Брак».

Лишь лицемер может полагать, что союз, основанный на обычаях, может перерасти в любовь; совершенно нелепо требовать, чтобы супруги, связанные практическими, социальными и моральными интересами, всю жизнь желали друг друга. В то же время сторонникам брака по расчету действительно не составляет никакого труда доказать, что у тех, кто женится по любви, не так уж: много шансов на счастье. Во–первых, идеальная любовь, которую испытывает девушка, не всегда располагает ее к сексуальной любви; ее платоническое обожание, ее мечтания и страсти, в которых отражаются ее детские и девические мысли и представления, недолговечны, они не выдерживают испытания повседневной жизнью. Даже если между нею и ее женихом возникает искреннее и глубокое эротическое влечение, оно не может стать прочной основой для долгой совместной жизни.

В беспредельном пространстве любви костер чувственности, сияние которого заслоняет сначала все остальное, занимает на самом деле очень мало места, — пишет Колетт. — Это колеблющееся пламя окружено неизвестностью, полной опасностей. Очнувшись после кратких объятий или даже после длительного периода наслаждения, нам придется начать жить рядом друг с другом, друг для друга¹.

Во–вторых, плотская любовь, даже если она существует до свадьбы или возникает сразу после нее, почти никогда не длится годами, Конечно, сексуальная любовь нуждается в верности, потому что взаимное желание двух влюбленных делает их отношения сугубо индивидуальными и неповторимыми. Они не хотят, чтобы сексуальные отношения с третьими лицами разрушили эту неповторимость, они хотят быть незаменимыми друг для друга; но верность имеет смысл лишь до тех пор, пока она стихийна. Однако стихийные эротические чары довольно быстро рассеиваются. Чудо эротических чар состоит в том, что перед каждым из любовников предстает в своем телесном воплощении существо, суть которого заключается в бесконечной иррациональности; конечно, подчинить себе такое существо невозможно, но с ним можно слиться в особом, трепетном порыве. Когда же два индивида не стремятся более к слиянию, потому что между ними возникли вражда, отвращение или равнодушие, эротическое влечение исчезает; почти так же неизбежно оно исчезает и в том случае, когда любовников связывает взаимное уважение и дружба. Ведь два человека, испытывающих одинаковую иррациональную тягу друг к другу в жизненных обстоятельствах и общих делах, не обязательно ощущают потребность в телесном слиянии; более того, подобное слияние, потерявшее свою былую значимость, вызывает у них отвращение. Слово «кровосмешение», которое употребляет Монтень, очень точно определяет суть происходящего. Эротическое влечение — это движение к Другому, в этом его основной смысл; однако семейная жизнь приводит к тому, что супруги становятся как бы одной личностью; им нечем обмениваться, они ничем не могут одарить друг друга, в их отношениях нет места борьбе и победам. Поэтому, если между ними сохраняются плотские отношения, они нередко воспринимаются как нечто постыдное; супруги чувствуют, что для них половой акт перестал быть формой возвышенных межличностных отношений и превратился в нечто вроде взаимной мастурбации. Из вежливости супруги скрывают тот факт, что они смотрят друг на друга как на орудия, необходимые для удовлетворения их потребностей, но, когда подобные правила вежливости не соблюдаются, он становится совершенно очевидным. Именно это мы видим в работе Лагаша «Природа и проявление ревности». Для женщины, пишет Лагаш, мужской половой член является ее собственным источником наслаждений, и она относится к нему с такой же скупостью, как к домашним запасам продовольствия. Если мужчина одарит наслаждением соседку, то ей самой ничего не останется. Поэтому она придирчиво осматривает его трусы, чтобы узнать, не растратил ли он свое драгоценное семя. Жуандо в «Записках мужа» говорит о «повседневном контроле законной жены, которая проверяет вашу одежду и следит за вами во сне для того, чтобы найти доказательства вашей измены». Муж в свою очередь удовлетворяет свои потребности с женой, не спрашивая ее о ее желаниях.

Впрочем, такое грубое удовлетворение потребностей неспособно утолить сексуальное желание человека. Поэтому нередко к самым законным, казалось бы, сексуальным отношениям примешивается что–то порочное. Многие женщины, совокупляясь с мужем, дают волю эротической фантазии. Штекель рассказывает об одной двадцатипятилетней женщине, которая «может испытать с мужем легкий оргазм, только представляя себе, что какой–то сильный и уже немолодой мужчина грубо овладевает ею против ее воли. Она воображает, что ее насилуют, бьют, что она находится не с мужем, а с другим мужчиной». Мужчина также предается подобным мечтаниям; лаская жену, он воображает, что ласкает бедра какой–либо танцовщицы, которую видел в мюзик–холле, или грудь миловидной женщины, фотографией которой он любовался. Пищей для воображения может служить воспоминание или какой–либо образ. Случается, что он представляет себе, как кто–то соблазняет его жену, обладает ею или насилует ее, благодаря таким картинам он снова видит в ней другого человека, то есть возвращает ей свойство, которое она утратила. «Супружеские отношения, — говорит Штекель, — способны приводить к причудливым изменениям и извращениям, супруги становятся тонкими актерами, разыгрывающими такие комедии, которые могут разрушить всякие границы между видимостью и реальностью». В крайних случаях возникают вполне определенные пороки; муж начинает предаваться скопофилии, ему необходимо видеть свою жену обнаженной или знать, что у нее есть любовник, только при этом условии она приобретает для него определенное очарование; иногда он с садистской настойчивостью отбивает у нее влечение к нему, желая видеть ее вновь независимой и свободной для того, чтобы иметь возможность обладать полноценным человеческим существом, У женщин, которые стремятся пробудить в муже повелителя и тирана, каковым он не является, напротив, возникают мазохистские наклонности. Я знала одну даму, воспитанную в монастыре, очень набожную, днем властную и не терпящую возражений, которая по ночам страстно умоляла мужа отстегать ее, что ему и приходилось делать, преодолевая ужас. Но и сам порок приобретает в браке организованную, холодную и серьезную форму, это самый печальный результат, к которому может привести супружеская жизнь, Истина заключается в том, что физическая любовь не может быть ни самоцелью, ни простым средством; она не может стать смыслом жизни, но в то же время ее смысл тесно связан с человеческой жизнью. Это значит, что в жизни любого человека ей Должна отводиться эпизодическая и автономная роль. Иными словами, она должна быть свободной.

Именно поэтому оптимистическая буржуазная мораль призывает молодую супругу не к любви. Ее приучили к мысли о том, что светлый идеал — это счастье, то есть спокойное равновесие, основанное на имманентности и повторении. В эпохи процветания и спокойствия счастье было идеалом всей буржуазии, и крупной земельной буржуазии в особенности. Эта последняя стремилась не к будущему завоеванию мира, а к мирному сохранению прошлого, к поддержанию статус–кво. Золотая середина, лишенная честолюбия и страстей, череда бесконечно повторяющихся и ни к чему не приводящих дней, тихое скольжение жизни, оканчивающееся смертью, без поисков высоких целей, — вот что воспевает автор «Сонета счастья». Но сегодня эта псевдомудрость, восходящая отчасти к Эпикуру и Зенону, утратила свое значение. Сохранение и воспроизведение мира без каких бы то ни было изменений не кажется ни желательным, ни возможным. Мужчина призван действовать; производить, сражаться, создавать, двигаться вперед, сливаться со Есей вселенной, заглядывать в бесконечное будущее. Однако традиционный брак не позволяет женщине достигать таких же высот, которые доступны мужчине; он обрекает ее на имманентное существование. Ее удел — создавать размеренную жизнь, в которой настоящее уходит корнями в прошлое и поэтому не страшится опасностей будущего. Другими словами, ее миссия состоит именно в том, чтобы создавать счастье. Если она и не любит мужа, то, во всяком случае, уважает его, испытывает к нему теплые чувства, которые обычно называют супружеской любовью, Домашний очаг, отданный в ее распоряжение, составляет для нее целый мир; именно она обеспечивает продолжение человеческого рода во времени. И все–таки ни один человек не способен пренебречь иррациональной частью своей личности, даже тот, кто упрямо отвергает ее существование. Буржуазия недавнего прошлого полагала, что, сохраняя установившийся порядок, прославляя его своим богатством, она служит Богу, своей стране, определенному политическому строю, цивилизации; по ее мнению, быть счастливым означало соответствовать призванию человека. Женщине необходимо сознавать, что счастливая семейная жизнь также служит более высоким целям и связующим звеном между женщиной, живущей вдали от общества, и миром является мужчина; только благодаря ему ее существование, заполненное мелочными заботами, приобретает общественное значение. Супруг, черпающий из своих отношений с женой силы для той или иной деятельности или борьбы, оправдывает ее существование; ей остается лишь препоручить ему свою жизнь, и он придаст ей смысл.

От женщины же ждут скромного самоотречения; в награду за это она получает руководство и защиту, которые избавляют ее от изначального человеческого одиночества; она становится необходимой. Матка в своем улье, мирно живущая незаметной жизнью, но в то же время влекомая мужем в бесконечное время и безграничное пространство, супруга, мать, хозяйка дома, словом, женщина находит в браке и жизненные силы, и смысл жизни. Посмотрим теперь, во что этот идеал выливается в реальности.

Материальным воплощением вышеописанного идеального счастья всегда был дом, будь то хижина или дворец, именно он символизирует постоянство и изоляцию от мира, В его стенах семья превращается в отдельную ячейку, приобретает свой облик в результате смены поколений. Прошлое, хранимое в его обстановке и портретах предков, является залогом безмятежного будущего. Размеренное чередование времен года распознается по созреванию плодов в саду. Каждый год с наступлением весны одни и те же цветы предшествуют неизбежному приходу лета и осени, поры сбора всегда одних и тех же фруктов. Ни время, ни пространство не стремятся к бесконечности, они послушно движутся по кругу. В любой цивилизации, основанной на земельной собственности, существует обширная литература, воспевающая очарование и добродетели дома. В романе Анри Бордо, который так и называется: «Дом», дом является средоточием всех буржуазных ценностей; верности прошлому, терпения, экономности, предвидения, любви к семье, к родной земле и т. д. Нередко достоинства дома воспеваются женщинами, поскольку забота о счастье семейной группы входит в круг их обязанностей. Ведь с тех давних времен, когда domina¹ располагалась внутри атриума, именно они являются «хозяйками дома». Сегодня дом потерял свое патриархальное величие. Для большинства мужчин это просто жилище, никак не связанное с памятью об ушедших поколениях и не накладывающее свою печать на будущее. Однако женщины до сих пор стараются придать своему «гнездышку» тот смысл и ту ценность, которыми когда–то обладал настоящий дом. В романе «Консервный ряд» Стейнбек рассказывает о бездомной женщине, которой во что бы то ни стало хочется украсить ковриками и занавесками свое жилище — старый брошенный котел. Муж не может понять, для чего нужны занавески, если нет окон, но она не желает его слушать.

Забота о домашнем уюте свойственна только женщинам. Нормальный мужчина смотрит на окружающие его предметы как на орудие и раскладывает их в соответствии с их предназначением; его «порядок», который женщине обычно кажется беспорядком, заключается в том, чтобы его сигареты, бумаги и инструменты всегда были у него под рукой. Художники, которые воссоздают мир в каком–либо материале, например скульпторы и живописцы, совершенно не обращают внимания на окружающую их обстановку. Вот что пишет Рильке о Родене: Когда я впервые побывал у Родена, я понял, что его дом не представляет собой для него ничего, кроме насущной необходимости. Это кров, защищающий от холода, крыша, под которой можно спать. Он не вызывал у скульптора никаких чувств, нисколько не мешал его уединению и сосредоточенности. Его жилищем была его душа, в ней он находил и тень, и убежище, и спокойствие. Он стал для себя и небом, и лесом, и широкой рекой, течение которой невозможно остановить.

Но для того, чтобы найти пристанище в собственной душе, нужно быть творцом или человеком действия. Мужчина не придает большого значения своему жилищу, потому что ему доступен весь мир и он может самоутверждаться в делах. Что же касается женщины, то ее жизнь ограничивается рамками семьи, и ей необходимо превратить эту тюрьму в свое владение. Ее отношение к дому логически вытекает из ее положения в обществе: будучи добычей самца, она сама овладевает им; жертвуя собой, она завоевывает свободу; отрекаясь от мира, становится хозяйкой в своем собственном мире.

Однако нельзя сказать, что необходимость ограничить свой мир рамками жилища не вызывает в ней сожаления. Ведь в юности, наслаждаясь красотой природы, она чувствовала свою близость ко всему миру. Теперь же, когда она живет в ограниченном пространстве, вместо горизонта она видит стены, а символом Природы становится цветок герани. Вот что говорит об этом героиня романа В. Вульф «Волны»: Зима и лето различаются для меня теперь не цветом травы или вересковых пустошей, а запотевшими или замерзшими окнами. Раньше я бродила по буковым лесам, любовалась голубизной падающего сорочьего пера, встречала бродяг и пастухов… теперь же я хожу из комнаты в комнату и вытираю пыль.

И женщина всеми силами старается компенсировать ограниченность своего жизненного пространства. Сообразуясь со своими средствами, она заводит в доме растения и животных, приобретает предметы, рассказывающие об экзотических странах или о прошедших эпохах. Она привязывает к дому мужа, через которого для нее осуществляется связь с обществом, и ребенка, в котором для нее воплощается все будущее. Дом становится для нее центром мира, единственной реальностью. По справедливому замечанию Башлара, он представляет собой «нечто противоположное миру или же мир противоположного». Это приют, пристанище, пещера, чрево, защита от исходящей извне опасности, он становится единственной реальностью, в то время как внешний мир отодвигается, становится нереальным. Женщина с особой силой ощущает свою власть по вечерам, при закрытых ставнях; освещающее мир полдневное солнце смущает ее. В темноте же она не чувствует себя обездоленной потому, что просто–напросто отказывает в реальности всему, чем она не владеет. От абажура исходит свет, который не принадлежит никому, кроме нее одной, он освещает только ее жилище. Следовательно, ничего другого и не существует. В. Вульф описывает, как дом становится единственным реальным предметом, а окружающее его пространство теряет свою реальность.

Теперь окна стали для темноты неопреодолимым барьером. Сквозь них вместо четких очертаний предметов реального мира виделись какие–то причудливые формы. Дом казался единственным островком порядка, незыблемости, устойчивости, за окнами были видны лишь отсветы, в которых расплывались и исчезали предметы, потерявшие четкость очертаний.

Украшая свой дом бархатом, шелком, фарфором, женщина удовлетворяет осязательную чувственность, которая обычно не находит удовлетворения в эротических отношениях. В этом украшении проявляется также ее индивидуальность, именно она выбирает, мастерит или «откапывает» мебель и безделушки, именно она расставляет их в доме, руководствуясь определенными эстетическими требованиями, главным из которых обычно бывает симметрия. Внутренний вид жилища не только свидетельствует о жизненном уровне хозяйки, но и отражает ее индивидуальность. Итак, жилище женщины — это то, чем ей суждено владеть в этой жизни, в нем отражается как ее социальный статус, так и ее наиболее индивидуальные черты. Поскольку она ничего не создает, она страстно ищет смысл своего существования в том, что имеет.

Женщина придает жилищу те или иные индивидуальные черты в процессе домашней работы. Именно поэтому она всегда принимает в ней то или иное участие даже в случае, если располагает прислугой. Наблюдая, контролируя, высказывая замечания, она присваивает результаты работы прислуги. Забота о доме повышает ее самоуважение. В ее обязанности входит также забота о пропитании и одежде членов семьи и вообще уход за семейной группой, В этом заключается ее активная деятельность. Но это такая деятельность, которая не может вырвать ее из имманентности и не дает ей возможности самоутвердиться в качестве неповторимой личности, Многие авторы воспевали прелести домашнего труда. В самом деле, благодаря ему женщина вступает в контакт с материей, близко знакомится с предметами, что способствует раскрытию качеств ее личности и, следовательно, ее обогащению. В книге Мадлены Бурдукс «В поисках Марии» описывается удовольствие, которое испытывает героиня, смазывая плиту чистящей пастой. Ей кажется, что ее рука наделена магической силой, и от ее прикосновения чугун начинает сверкать.

Она испытывает удовольствие, когда несет из подвала полные ведра, которые с каждой ступенькой все сильнее оттягивают руки. Ей всегда нравились простые предметы, с определенным запахом, неровной поверхностью, незатейливыми формами. И она прекрасно умеет с ними управляться. Она решительно и безбоязненно засовывает руки в потухшую печь или погружает их в мыльную воду; чистит и смазывает железо, натирает мебель воском, широким круговым движением смахивает со стола очистки. Между ней и вещами, к которым она прикасается, существует полное взаимопонимание, добрые, товарищеские отношения.

Многие писательницы с любовью говорят о свежевыглаженном белье, о радужных переливах мыльной воды, о белых простынях и о сверкающей меди. Когда хозяйка чистит и полирует мебель, «образ оплодотворения придает мягкость и терпение ее руке, которая, натирая дерево воском, украшает его», — пишет Башлар¹. Закончив работу, хозяйка любуется ее результатами. Но для того, чтобы обнажились прекрасные качества предметов; гладкая поверхность стола, блеск подсвечников, прохладная белизна накрахмаленного белья, — они должны сначала испытать на себе отрицательное воздействие. Результаты этого отрицательного воздействия и следует удалить. Именно об этом, по мнению Башлара, мечтает хозяйка: ей видится активная чистота, одерживающая верх над не–чистотой. Вот как он описывает эти мечты; Итак, необходимость борьбы за чистоту должна возникнуть сначала в воображении. Затем это воображение должно перерасти в насмешливый гнев. Хозяйка смазывает медный кран чистящей пастой с недоброй улыбкой. Она пачкает его вязкой массой, черпая ее старой, грязной, жирной тряпкой, преодолевая отвращение и раздражение. Почему ей приходится заниматься этой грязной работой? Но вот она берет в руки чистую тряпку, и в ней просыпается веселая и здоровая злость. Она приговаривает: ты у меня заблестишь, кран, ты у меня засверкаешь, котел! Наконец, когда медь блестит и смеется, как бесхитростный паренек, хозяйка успокаивается и наслаждается своей победой, любуясь этим блеском.

Понж рассказывает о борьбе, в которую чистота вступает с грязью в баке для кипячения белья; Тот, кто хотя бы одну зиму не прожил в тесном соприкосновении с баком для кипячения белья, не может знать его качеств и тех трогательных чувств, которые он вызывает.

Сначала, хорошенько уперевшись, надо рывком поднять полный грязного белья бак и поставить его на плиту; затем подвинуть его так, чтобы он оказался точно на конфорке.

Размешать головни и медленно нагревать; время от времени щупать, проверяя, хорошо ли он нагревается, затем прислушиваться к исходящему от него глухому шуму и при этом много раз приподымать крышку, чтобы убедиться в том, что вода кипит равномерно.

Наконец, еще кипящий бак нужно снова обхватить и поставить на пол…

Бак для кипячения белья устроен таким образом, что, когда его наполняют грязным бельем, он до того раскаляется от кипучего негодования, что выплескивает свои эмоции в свою верхнюю часть так, что они настоящим потоком низвергаются на эту кучу грязного белья, приведшую его в такое возмущение, и в конце концов очищают его…

Конечно, с белья, когда его положили в бак, часть грязи уже была удалена…

И тем не менее он ощущает, чувствует грязь на вложенном в него белье и с помощью интенсивного движения, сильного кипения он одерживает над ней верх и очищает ткань, так что после обильного полоскания чистой водой белье становится белым как снег.

И вот происходит настоящее чудо. Неожиданно разворачивается множество белых флагов — и это отнюдь не капитуляция, а победа, — свидетельствующих не только о физической чистоте жителей данной местности!.

При таком подходе домашняя работа приобретает привлекательность игры, и девочки нередко увлекаются чисткой столового серебра или дверных ручек. Однако эта работа может приносить положительные эмоции женщине только в том случае, если она трудится ради жилища, которое вызывает у нее чувство гордости. В противном случае ей недоступна единственная награда за все ее усилия: удовольствие от созерцания результатов своего труда. Один американский журналист², проживший несколько месяцев среди «белых бедняков» на Юге США, описал драматическую судьбу одной женщины, работавшей не покладая рук и, кроме того, тратившей массу сил для того, чтобы придать своей лачуге приличный вид. Она жила с мужем и семерыми детьми в деревянном сарае, кишевшем клопами, со стенами, покрытыми копотью, Она не жалела сил для того, чтобы «украсить свой дом». В самой большой комнате были камин, покрытый голубоватой штукатуркой, стол, несколько картин на стенах, и она была похожа на нечто вроде алтаря. Но лачуга оставалась лачугой, и М. Ч, говорила со слезами на глазах: «О! Я ненавижу этот дом. Что с ним ни делай, он все равно никогда не будет уютным!» Многие женщины точно так же без конца выбиваются из сил в борьбе, которая никогда не увенчается победой. Даже для женщин более счастливой судьбы победа в такой борьбе не может быть окончательной. Не многие работы так схожи с сизифовым трудом, как работа домашней хозяйки: день за днем она моет посуду, вытирает пыль, чинит белье, но на следующий день посуда будет опять грязная, комнаты — пыльные, белье — рваное. Домашняя хозяйка тратит свои силы на топтание на месте; она ничего не создает, она лишь сохраняет в неизменном виде то, что существует. Из–за этого у нее возникает впечатление, что вся ее деятельность не приносит конкретного Добра, она ограничивается лишь бесконечной борьбой со Злом. И эта борьба каждый день начинается сначала. Все знают историю о лакее, который ни за что не хотел чистить сапоги хозяина, «Зачем? — спрашивает он. — Ведь завтра опять придется чистить». Многие девушки, еще не смирившиеся со своей женской долей, испытывают такое же отчаяние. Я помню сочинение шестнадцатилетней девушки, которое начиналось так: «Сегодня у нас генеральная уборка. Я слышу шум, это мама пылесосит в гостиной. Мне хотелось бы убежать. Я даю себе слово, что, когда вырасту, в моем доме никогда не будет никаких генеральных уборок». Ребенку будущее представляется как некое восхождение к неизвестным вершинам. И вдруг, наблюдая за тем, как мать моет посуду, девочка осознает, что уже в течение многих лет ежедневно в одно и то же время ее руки погружаются в грязную воду, а затем вытирают фарфор жесткой тряпкой, И так будет до самой смерти. Еда, сон, уборка… годы не устремляются вверх, к небу, а горизонтально стелются, как однообразные, серые полосы скатерти; дни ничем не отличаются один от другого; в жизни нет ничего, кроме пустого и безнадежного сегодняшнего дня. В новелле «Пыль»¹ Колетт Одри тонко описала унылую тщету работы, яростно сопротивляющейся бегу времени: На следующий день, когда она орудовала метлой под диваном, оттуда вылетел предмет, который она сначала приняла за кусок старой ваты или пуха. Но это был комок пыли. Такие комки образуются на высоких шкафах, когда их не протирают сверху, за мебелью у стен. Она задумчиво смотрела на это удивительное вещество. Вот как: они живут здесь около двух с половиной месяцев, и, несмотря на бдительность Жюльетты, пыль в укромных уголках уже успела собраться в крупные хлопья, напоминающие серых зверьков, которых она так боялась в детстве. Тонкий слой пыли свидетельствует о небрежности, это первый признак запущенности. Пыль незаметно осаждается из воздуха, которым мы дышим, из одежды, ее приносит ветерок, врывающийся в открытое окно. Но этот комок говорил о том, что пыль уже перешла в другое состояние, она торжествовала, сгущалась, принимала определенную форму и из тонкого осадка превращалась в заметные отбросы. Она была почти красива, прозрачна и легка, как кисточка на ежевичных кустах, но не так ярка.

…С пылью не может справиться никакая всасывающая сила. Она овладела миром, и пылесос превратился в предмет, наглядно показывающий, сколько труда, материи и выдумки изводит человечество в борьбе с ее непобедимым нашествием. Пылесос — это сор, превратившийся в орудие.

…Причиной всего этого была их совместная жизнь; после еды оставались объедки; пыль, которую приносил каждый из них, смешивалась и распространялась повсюду… Жизнь каждой семьи сопровождается появлением мелкого мусора, который необходимо убирать для того, чтобы было место для новой порции мусора. Сколько же труда нужно затратить, и только для того, чтобы выйти на люди в чистой блузке, привлекающей всеобщее внимание, или для того, чтобы этот инженер, который вам приходится мужем, имел приличный вид. На ум Маргарите пришли много раз слышанные ею слова: уход за паркетом… для ухода за медными предметами пользуйтесь… до конца своих дней ей придется ухаживать за двумя ничем не примечательными существами.

Существо, которое стирает, гладит, подметает, вычищает пыль из темных углов, конечно, не подпускает к себе смерть, но и не живет настоящей жизнью. Время способно одновременно и создавать, и разрушать, и хозяйка видит лишь его разрушительную сторону. У нее вырабатывается манихейское отношение к жизни.

«Играем, проигрывая».

Ведь сущность манихейства заключается не только в признании равноправия добра и зла, но и в том, что, согласно этой доктрине, добро достигается не положительными действиями, а уничтожением зла. В этом отношении у христианства, хотя оно и признает существование дьявола, мало сходства с манихейством, ибо, по его законам, победу над дьяволом одерживают не постоянной борьбой с ним, а посвящая себя служению Богу. В любом учении о возвышении души и обретении свободы поражение зла подчинено торжеству добра. Но женщине не суждено совершенствовать мир; ведь она постоянно имеет дело с домом, комнатами, грязным бельем и паркетом, то есть с вещами, не подверженными изменениям. Ее задача — постоянно изгонять из них злое начало. Она борется с пылью, пятнами, грязью, противостоит греху, сражается с сатаной, У нее невеселая судьба: ей не дано познать стремления к положительной цели, ее удел — без устали отражать происки врага. Нередко женщина–домохозяйка смиряется с этим, подавляя бессильное бешенство. Говоря об этом явлении, Башлар употребляет слово «злоба», то же слово встречается в трудах психоаналитиков. По их мнению, свойственное домохозяйкам неистовство представляет собой форму садомазохизма. Сущность мании или порока заключается в том, что они заставляют свободного индивида стремиться к тому, чего он в действительности не хочет. Чем ненавистнее одержимой хозяйке ее постоянная борьба с грязью и злом, отсутствие в ее жизни положительных устремлений, тем яростнее она выполняет свои обязанности, тем выше оценивает значение своей судьбы, которая, в сущности, вызывает в ней протест. Ее война с мусором, возникающим в результате любой жизнедеятельности, перерастает в войну с самой жизнью. При виде живого существа, входящего в ее владения, в глазах у нее загорается недобрый огонек. «Вытирай ноги, не переворачивай все вверх дном, не трогай это». Если бы она могла, она запретила бы членам своей семьи дышать, такая угроза таится для нее даже в дыхании. Все, что происходит вокруг, может обернуться для нее новым, неблагодарным трудом, например, если падает ребенок, значит, придется чинить его разорванную одежду. Поскольку она постоянно сталкивается с процессами разложения и вынуждена заниматься работой, не имеющей конца, она теряет любовь к жизни, взгляд ее становится тяжелым, выражение лица — серьезным и озабоченным, она живет в постоянной тревоге и ищет спасения в осмотрительности и скупости. Окна она не открывает: вместе с солнцем в дом могут попасть насекомые, микробы и пыль. К тому же солнце портит обои; старые кресла закутаны в чехлы и посыпаны нафталином; если их открыть, они выцветут. Даже демонстрируя свои сокровища гостям, она не испытывает настоящего удовольствия; вещи, выставленные на всеобщее обозрение, могуг потерять свой блеск. Постепенно ее настороженность перерастает в подозрительность и даже враждебность ко всему живому. Рассказывают же о провинциальных хозяйках, которые для того, чтобы убедиться, что на мебели нет пыли, проводят по ней рукой в белой перчатке. Именно с такими женщинами расправились сестры Пепэн несколько лет тому назад, с женщинами, которые с одинаковой силой ненавидят и грязь, и своих слуг, и весь мир, и самих себя.

Однако лишь немногие женщины еще в молодости вступают на такой унылый и порочный путь. Обычно их спасает от этого бескорыстная любовь к жизни. Вот что Колетт говорит в связи с этим о Сидо: Она была проворна, все умела, но не была чересчур прилежной хозяйкой. Беспорядок и грязь вызывали у нее брезгливость, но в ней не было ничего общего с доходящими до безумия и сосредоточенными лишь на своих обязанностях хозяйками, которые постоянно проверяют, не пропала ли у них салфетка, полная бутылка или несколько кусков сахара. Когда ей приходилось самой наводить порядок или наблюдать за тем, как прислуга, пересмеиваясь с соседом, неторопливо протирает окна, у нее вырывались бесконечные возгласы, ей не терпелось покончить с этим. «Когда я дома и тщательно вытираю чашки из китайского фарфора, — говорила она, — я чувствую, как старею». Но она честно выполняла все свои обязанности, а затем выходила на крыльцо и спускалась по ступенькам в сад. И сразу же владевшие ею мрачное возбуждение и обида рассеивались.

Фригидные или обездоленные женщины, старые девы, разочаровавшиеся в своих мужьях жены или женщины, которых слишком властные мужья обрекают на уединенное и бессмысленное существование, с удовольствием погружаются в нервное возбуждение и обиды. Я знала одну пожилую женщину, которая каждый день вставала в пять часов и принималась наводить порядок в шкафах. Вместе с мужем, который обращал на нее мало внимания, и единственным ребенком она безвыездно жила в имении, не имея никаких связей с внешним миром. Она оглушала себя наведением порядка, как другие оглушают себя вином. Элизе из «Записок мужа» Жуандо хозяйственные хлопоты нравятся потому, что ей хочется властвовать в каком–либо мире. В ней бушуют, не находя выхода, жизненные силы, она полна стремления к господству, но господствовать ей не над чем. И она бросает вызов времени, пространству, жизни, мужчинам, всему, что существует на свете.

С девяти часов, когда мы кончили ужинать, она моет. Сейчас уже полночь. Я было задремал, но отдых на фоне такого усердия начинает походить на лень. Это меня раздражает.

Элиза: Для того чтобы навести чистоту, нужно не бояться запачкать руки.

Скоро в доме станет так чисто, что жить в нем будет невозможно. Есть кровати, но спать надо не на них, а рядом, на полу. На них такие белоснежные подушки, что ложиться страшно: ведь можно смять их или запачкать. Стоит мне пройти по ковру, как жена тряпкой или каким–нибудь инструментом разглаживает мои следы.

Вечером:

— Ну вот, готово.

Чем она занимается целый день, с утра до вечера? Передвигает вещи и мебель и трет каждый сантиметр пола, стен, потолка.

Она теперь не желает знать ничего, кроме своих обязанностей домохозяйки. Она вечно наводит порядок: то разбирает стенной шкаф, то протирает цветы на подоконнике.

Ее мать: У Элизы столько дел, что она не замечает, как проходит жизнь.

Действительно, благодаря хозяйственным хлопотам женщина, сама того не замечая, бежит от самой себя. Вот что говорит по этому поводу Шардон; Это кропотливая и неупорядоченная работа без начала и конца. Из–за нее женщина, уверенная в том, что она нравится своему мужу, быстро перестает за собой следить, опускается, погружается в умственную пустоту и погибает как женщина…

Причина бегства от самой себя, садомазохизма, заставляющего женщину направлять всю свою энергию на домашнюю работу и забывать о самой себе, нередко кроется в сексуальных отношениях. «Ведение хозяйства, требующее физических усилий, — это тот бордель, который доступен для женщины», — замечает Виолетта Ледук в романе «Ненасытная». Поразительно, что страсть к чистоте доходит до крайних форм в Голландии, стране, женщины которой известны своей холодностью, и в пуританских обществах, в которых плотским радостям противопоставляется идеал порядка и непорочности. И отнюдь не отсутствием воды можно объяснить тот факт, что на Средиземноморском побережье грязь не мешает людям наслаждаться жизнью: они любят плоть, животные стороны жизни и поэтому запах человеческого тела, нечистоплотность и даже кишащие насекомые не противны им.

Приготовление пищи — это более полезная и более приятная работа, чем уборка. Сначала необходимо сходить за покупками, а это одно из самых приятных занятий для многих хозяек. Женщине тяжело переносить свою оторванность от мира, тем более что однообразная повседневная работа не дает пищи для ее ума, В южных городах женщины с удовольствием шьют, стирают, чистят овощи, сидя на пороге дома и переговариваясь с соседками. Для живущих взаперти мусульманских женщин поход к реке за водой становится настоящим событием. Однажды в деревушке Кабили я видела, как женщины сломали колонку, поставленную там по распоряжению администрации. Ведь их лишали единственного развлечения: каждое утро спускаться всем вместе в долину, к воде. Встречаясь в магазинах, в очередях или на улицах, женщины ведут разговоры, благодаря которым утверждаются «хозяйственные Ценности», которые вызывают у îmy. ощущение собственной значимости. Они чувствуют себя членами сообщества, которое, хотя бы на короткое время, противопоставляет себя обществу мужчин RaK нечто существенное чему–то несущественному. Но кроме того, делать покупки — это большое удовольствие, покупка — это открытие, почти изобретение. В своем дневнике А. Жид замечает, что мусульмане, незнакомые с таким развлечением, как игра, заменяют ее поисками спрятанных сокровищ. Так общества, в которых процветает торговля, удовлетворяют свою тягу к поэзии и приключениям. Хозяйкам несвойственно предаваться бесцельным играм; но ведь крепкий кочан капусты или хороший камамбер — это тоже сокровище, и, поскольку торговец всегда старается смошенничать, эти сокровища у него надо выманить. Торговец и покупательница борются между собой, прибегая к различным уловкам, при этом покупательница стремится приобрести лучший товар как можно дешевле. Значение, которое она придает каждому выторгованному грошу, невозможно объяснить лишь желанием свести концы с концами; это игра, в которой ей хочется одержать победу. Хозяйка, придирчиво осматривающая лотки, — это повелительница: мир со всеми его богатствами и подвохами лежит у ее ног, и она берет себе добычу по вкусу, Дома, выкладывая покупки на стол, она переживает краткий миг триумфа. Консервы и непортящиеся продукты она убирает в шкаф, это запас на будущее. И с удовольствием поглядывает на беззащитные овощи и мясо, с которыми она поступит по своей прихоти.

С появлением газа и электричества магия огня исчезла. Но многим деревенским женщинам еще знакомо радостное чувство, возникающее при превращении мертвой древесины в живое пламя. Женщина, разжигающая огонь, превращается в колдунью. Простым движением руки, взбивая яйца, меся тесто и разжигая огонь, она совершает превращения предметов; материя становится пищей. Вот как Колетт описывает волшебство этого священнодействия: Все, что происходит с того момента, когда полная кастрюля, сковорода или чайник ставятся на огонь, и до того момента, когда вы, замирая от волнения, но все–таки не без сладостной надежды, подаете на стол дымящееся блюдо, покрыто тайной, магией и колдовством…

Та же писательница с удовольствием описывает превращения, которые происходят под пологом горячих углей: Как вкусно запекается в углях все, что в них кладут. Если вы сделаете в горячих углях углубления и положите в них яблоки или груши, то вынете их сморщенными и запачканными в золе, но с мякотью, нежной как пух. Каким бы вкусным ни было яблоко, запеченное в кухонной плите, его нельзя сравнить с этой сладкой мякотью, покрытой запеченной румяной корочкой, на которой, если вы умело возьметесь за дело, проступают лишь капли застывшего золотистого сока. В котле, установленном на высоком треножнике, лежала просеянная зола, до которой никогда не поднималось пламя. В нее клали картофель так, чтобы клубни не соприкасались друг с другом, затем ставили котел непосредственно над раскаленными углями и через некоторое время вынимали из котла белый как снег, обжигающий, шелушащийся картофель.

Писатели, рассказывающие о женщинах, особенно поэтично описывают варку варенья. Какое великое дело — сплавить воедино в медном тазу твердый и чистый сахар с нежной мякотью фруктов; хозяйка создает пенящуюся, клейкую, обжигающую и даже опасную субстанцию; это — кипящая лава, которую она • обуздывает и с торжеством разливает по банкам. Затем она накрывает банки пергаментной бумагой и пишет на них дату своей победы. Так она подчиняет себе время: она ловит его в сахарную ловушку, она закупоривает в банки саму жизнь. Занимаясь приготовлением пищи, хозяйка не только обнаруживает глубину веществ и проникает в нее. Она переделывает вещества, воссоздает их. Меся тесто, женщина чувствует свою силу. «Рука так же, как взгляд, может мечтать, воспринимать поэзию», — говорит Башлар. Он рассказывает о «мягкости и пухлости теста, о том, как оно эластично наполняет руку, о том, как все движения руки передаются тесту, а все движения теста передаются руке». Меся тесто, хозяйка испытывает приятные ощущения, но после выпечки тесто приобретает совершенно новую значимость. «Выпечка — это великое чудо, имеющее материальную форму, это чудо окрашивает бледные цветы в золотистые и превращает тесто в хрустящую корочку» ^. Удачный пирог или слоеное тесто приносят особое удовлетворение женщине, тем более что не всем дано испытать такую удачу. Для этого нужно обладать специальным даром. «Нет ничего более сложного, чем умение печь, — пишет Мишле. — Тут нет определенных правил, этому нельзя научиться. Нужно родиться с этим умением. Этот дар достается в наследство от матери».

Неудивительно, что девочки, подражая взрослым женщинам, любят играть в приготовление пищи. Они «понарошку» готовят обед из извести и травы; с удовольствием забавляются с игрушечной плитой, радуются, когда матери разрешают им размять тесто для пирога или разрезать горячую карамель. Но и о приготовлении пищи можно сказать то же, что мы говорили о наведении чистоты: то, что часто повторяется, быстро надоедает. У индейцев, которые питаются главным образом кукурузными лепешками, из века в век в каждом доме женщины целыми днями месят, пекут, подогревают и снова месят и пекут совершенно одинаковые лепешки и не находят никакого очарования в этом занятии. В ежедневном хождении по магазинам нелегко увидеть поиски спрятанного сокровища, начищенный до блеска кран тоже неспособен долго радовать женщину. Этими прелестями склонны скорее поэтически восторгаться писатели и писательницы, поскольку им либо вовсе не приходится заниматься хозяйством, либо приходится заниматься крайне редко. Но если делать эту работу ежедневно, она становится однообразной и выполняется механически. Она постоянно прерывается ожиданием чего–то; нужно подождать, пока закипит вода, пока будет готово жаркое, пока высохнет белье.

Б а ш л а р. Земля и блуждания Воли.

Даже если хозяйка делает несколько дел одновременно, у нее остаются длительные интервалы вынужденного безделья. Чаще всего работа по хозяйству вызывает скуку, это несущественный промежуток времени, отделяющий сегодняшний день от завтрашнего. Если же она выполняется творческой личностью, человеком, способным к сознательному труду, она становится такой же составной частью его жизни, как физиологические функции организма. Именно поэтому хозяйственные обязанности, выполняемые мужчинами, не производят такого унылого впечатления. Для них это неприятная, но несущественная работа, от которой им хочется поскорее отделаться. Трагизм судьбы женщины–домохозяйки заключается в том, что из–за разделения труда она обречена на необходимую, но второстепенную работу: жилище и пища нужны для жизни, но не они придают ей смысл; хозяйка обеспечивает лишь материальную сторону жизни, не касаясь ее духовной стороны; эта работа не может быть средством достижения индивидуальных целей. Неудивительно, что для того, чтобы мужественно нести свой крест, домохозяйкам необходимо вкладывать в эту работу свою неповторимую душу и придавать огромное значение ее результатам. У каждой из них есть свои ритуалы и суеверия, свои способы сервировки стола, уборки комнат, починки белья, приготовления пищи, от которых они ни за что не откажутся. Каждая из них убеждена, что она лучше всех готовит жаркое и натирает паркет. Если муж или дочь хотят помочь ей или сделать что–либо вместо нее, она вырывает у них из рук иглу или веник со словами: «Ты не умеешь пришивать пуговицы». Дороти Паркер¹ с сочувственной иронией описывает растерянность молодой женщины, которая считает своим долгом внести что–то свое в обстановку квартиры, но не знает, как это сделать; Миссис Эрнест Уэлтон бродила по квартире, где царил образцовый порядок, то тут, то там что–то поправляя. Она не очень хорошо понимала, что и где нужно поправить. Еще до замужества у нее бывало красивое и волнующее видение: она представляла себе, как она, не спеша прогуливаясь по своему новому жилищу, в одном месте переставляет розу, в другом — расправляет цветок и превращает обычную квартиру в то, что называют «home». Даже теперь, после семи лет супружеской жизни, она нередко в воображении предавалась этому изящному занятию. Пыталась она это делать и наяву, по вечерам, когда зажигались лампы с розовыми абажурами. И каждый раз с тоской гадала, в чем же секрет их маленьких чудес, которые в один миг меняют вид квартиры. Сделать так, чтобы в доме чувствовалась женская рука, — такова роль супруги. А ведь миссис Уэлтон было несвойственно пренебрегать своими обязанностями. Она неуверенно, почти жалобно провела рукой по камину, приподняла японскую вазочку, постояла, держа ее в руке, с отчаянием во взоре оглядела комнату… Затем сделала шаг назад и огляделась, оценивая сделанные изменения. Просто поразительно, но вид комнаты почти не изменился.

Женщина тратит много времени и сил, стремясь к оригинальности и неповторимому совершенству. Именно поэтому работа у нее «кропотливая и неупорядоченная… без начала и конца», как говорит Шардон. Почти невозможно определить, сколько времени реально уходит на домашние заботы. Недавно проведенный опрос (опубликованный в 1947 году в газете «Комба» за подписью С. Эбера) свидетельствует о том, что замужние женщины посвящают домашней работе (уборке, закупке продуктов) около трех часов сорока пяти минут в будние дни и около восьми часов в выходные дни, то есть тридцать часов в неделю. Это составляет три четверти рабочего времени работницы или служащей. Если домашняя работа добавляется к профессиональным занятиям, она превращается в непосильное бремя; если же женщина занимается только ею, она не слишком обременительна. (Следует учесть, кроме всего прочего, что работница и служащая в противоположность домашней хозяйке тратят время на транспорт.) Уход за детьми, особенно если их много, значительно увеличивает количество работы, выполняемой женщиной, в бедных семьях матери целыми днями хлопочут до изнеможения. И напротив, женщинам из обеспеченных слоев населения, которые имеют возможность нанимать прислугу, почти нечего делать. Однако за безделье они расплачиваются скукой, из–за которой многие из них придумывают себе немыслимо сложные обязанности, более изнурительные, чем работа по какой–либо специальности. Одна из моих подруг, у которой бывали приступы нервной депрессии, говорила мне, что, когда она хорошо себя чувствует, она справляется с домашними обязанностями играючи и у нее остается время для занятий, Требующих значительно больше сил и внимания. Когда же из–за приступа неврастении эти занятия становились для нее недоступными, она целыми днями возилась с хозяйственными делами и все равно не могла их переделать.

Самое грустное заключается в том, что у этой работы нет длительно существующего результата, Женщина склонна видеть в ней самоцель, и чем больше сил и времени она отдает этой работе, тем сильнее эта склонность. Любуясь пирогом, который она вынула из духовки, она вздыхает, так ей жаль, что его сейчас съедят! Ей досадно, что муж и дети ходят по натертому паркету и пачкают его. Вещи, которыми пользуются, ломаются или пачкаются. Поэтому ей бы хотелось, чтобы до них никто не дотрагивался. По этой причине одна хозяйка прячет варенье до тех пор, пока оно не заплесневеет, другая держит под замком мыло. Но ход времени остановить невозможно. В продуктах, если их долго хранить, заводятся черви, их поедают крысы. Одеяла, занавески и одежду портит моль. Мир сделан не из камня, а из сомнительной субстанции, подверженной разложению. Съедобные вещества так же двусмысленны, как освежеванные чудовища на картинах Дали: они кажутся неизменными, лишенными жизни, но на самом деле невидимые силы превращают их в разлагающийся труп. Хозяйка, которая вкладывает душу в вещи, так же как и сами вещи, зависит от изменений, происходящих во внешнем мире: белье желтеет, жаркое подгорает, фарфор бьется, и все это непоправимые бедствия, ведь испорченная вещь утрачивается безвозвратно. А если так, то, значит, в них невозможно найти устойчивую опору. Войны с их бомбардировками и грабежами грозят дому и всему, что в нем находится.

Итак, результат работы хозяйки является предметом потребления; женщина обречена на постоянное самоотречение, поскольку любой ее труд увенчивается разрушением. Для того чтобы она шла на это без сожаления, надо по крайней мере, чтобы ее жертвы доставляли кому–либо радость, удовольствие. Но поскольку цель хозяйственной работы заключается в том, чтобы поддерживать статус–кво, муж, привыкший жить в чистоте и порядке, не замечает ни того ни другого, беспорядок и небрежность скорее привлекают его внимание. К вкусному блюду он проявляет больше интереса. Самым радостным для хозяйки моментом является момент, когда она ставит на стол хорошо приготовленное блюдо. Удовольствие мужа и детей выражается не только в похвалах, но и в том, что они с аппетитом едят его. Кроме того, результаты труда хозяйки в этом случае уничтожаются не полностью. Ведь поглощенная пища превращается в жизненные силы. Здоровье близких представляет для женщины более животрепещущий интерес, чем чистота паркета. Работа кухарки, без всякого сомнения, имеет непосредственную связь с будущим. Однако, хотя искать опору в независимом существе более разумно, чем в неодушевленных предметах, это тоже очень опасно. Работа кухарки может быть оценена только едоками. Ей же необходимо их одобрение, она ждет, чтобы они похвалили ее блюдо и попросили добавки, раздражается, если им не хочется есть. Иногда даже бывает непонятно, готовит ли хозяйка для мужа или же муж существует для того, чтобы поедать приготовленные ею блюда. Эта неясность вообще окрашивает все поведение домашней хозяйки: она поддерживает порядок в доме для мужа, но в то же время требует, чтобы он тратил все заработанные деньги на покупку мебели или холодильника. Она хочет сделать его счастливым, но все его занятия должны соответствовать тем понятиям счастья, которые создает она.

Когда–то эти требования женщин, как правило, удовлетворялись. Речь идет о тех временах, когда семейное счастье было идеалом не только женщины, но и мужчины, который больше всего дорожил своим домом и семьей, когда даже для детей примером для подражания была жизнь родителей, традиции и прошлое семьи. Тогда восседавшая во главе стола хранительница семейного очага была непререкаемой повелительницей. В некоторых помещичьих или богатых крестьянских семьях, хранящих патриархальные обычаи, она и поныне играет столь же значительную роль. Однако в целом в сегодняшнем обществе брак — это пережиток старозаветных нравов. Поэтому положение супруги резко ухудшилось: на нее возлагаются все традиционные обязанности, но при этом она не располагает традиционными правами. Она обязана выполнять домашнюю работу, не получая взамен ни вознаграждения, ни почета. Современный мужчина женится для того, чтобы укрепиться в имманентности, но не для того, чтобы замкнуться в ней. Он хочет иметь домашний очаг, но не желает быть его пленником, он заводит семью, но втайне сохраняет замашки холостяка, он не презирает семейное счастье, но и не стремится к нему как к единственно стоящей цели. Однообразие вызывает у него скуку, он ищет чего–то нового, хочет рисковать, преодолевать препятствия. Ему необходимы товарищи и друзья, которые не дают ему полностью погрузиться в семейные отношения. Еще в большей степени, чем муж, за рамки семьи стремятся выйти дети. Для них настоящая жизнь течет не в семье, она в будущем. Ребенок всегда стремится к чему–то новому. Женщина пытается создать мир, основанный на постоянстве и преемственности; муж и дети стремятся выйти за пределы этого мира, который они воспринимают как нечто само собой разумеющееся. Поэтому женщины, которым неприятно сознавать, что их услуги в любой момент могут оказаться ненужными, начинают навязывать их силой. В этом случае за обличьем матери и хозяйки начинает проглядывать мачеха и мегера.

Итак, домашняя работа не обеспечивает женщине независимости; она не приносит непосредственной пользы обществу, не оказывает влияния на будущее, у нее нет никаких осязаемых результатов. Она наполняется смыслом и становится достойной уважения только в случае, когда выполняется для людей, возвышающихся до производственной или другой деятельности в обществе. Иными словами, домашнее хозяйство не только не способствует освобождению женщины, но, напротив, ставит ее в зависимость от мужа и детей. Ее существование приобретает смысл только благодаря им, она же играет в их жизни лишь второстепенную роль. Тот факт, что закон не вменяет ей более в обязанность «послушание», ничего не меняет в ее положении, в основе которого лежит не воля супруга, а сама структура супружеского союза. Женщине не дано заниматься трудом, приносящим конкретные результаты, и в связи с этим она не может проявить себя как полноценная личность. Как бы ее ни уважали, она всегда занимает подчиненное, не заслуживающее внимания положение, как человек, живущий за счет других. Самое тяжелое проклятие, тяготеющее над ней, заключается в том, что даже смысл ее жизни не зависит от нее самой. Именно поэтому для нее значительно важнее, чем для мужчины, как, удачно или неудачно, сложится ее семейная жизнь. Ведь в жизни мужчины обязанности гражданина и работника занимают гораздо больше места, чем обязанности супруга. У женщины же главными, а нередко и единственными обязанностями являются обязанности супруги. И не домашняя работа облегчает женщине ее положение в семье. Напротив, от ее положения в семье зависит ее отношение к своим домашним обязанностям. Женщина, любящая мужа, преданная ему всей душой, выполняет свои обязанности с удовольствием, а женщине, затаившей обиду на своего мужа, они кажутся невыносимым ярмом. Как бы то ни было, домашняя работа никогда не выходит на первый план в жизни женщины, она не может стать для нее опорой в превратностях супружеской жизни. Теперь нам предстоит рассмотреть, что же представляет собой в действительности положение женщины, основным содержанием которого являются «услуги», будь то услуги в постели или по хозяйству, положение, позволяющее женщине обрести самоуважение, лишь смирившись со своим зависимым состоянием.

В переходном возрасте, превращаясь из ребенка в девушку, женщина переживает кризис. Еще более глубокий кризис она переживает, вступая в жизнь взрослой женщины. К переживаниям, которые»всегда вызывает не очень деликатное приобщение девушки к сексуальной жизни, добавляются страхи, сопровождающие любой «переход» из одного состояния в другое.

Когда после свадьбы, как после страшного стихийного бедствия, женщина сталкивается лицом к лицу с реальностью, видит противоречивую связь любви и стыда, чувствует собранные воедино восторг, жертвенность, долг, жалость и ужас, ощущает непривычное для нее соседство божественного и животного начала… все это порождает такое смятение в ее душе, подобного которому не найти, — пишет Ницше.

Традиционное «свадебное путешествие» с его волнениями отчасти предпринималось для того, чтобы скрыть это смятение. Молодая женщина, выбитая на несколько недель из привычной повседневной жизни, временно терявшая связи с обществом, чувствовала себя оторванной от пространства, времени и реальности^ Но рано или поздно ей приходилось вновь возвращаться к реальной жизни. Молодая женщина вступает во владение своим новым жилищем не без тревоги. Она значительно более тесно, чем юноша, связана с отцовским домом. Отрываясь от своей семьи, она остается один на один с миром. Именно в этот момент она переживает страх одиночества и головокружительное ощущение свободы. В разных случаях разлука может быть более или менее болезненной, Если связи женщины с отцом, братьями, сестрами и особенно с матерью уже разорваны, она расстается с ними легко. Если, все еще оставаясь под влиянием своей семьи, она имеет возможность сохранить ее покровительство, она не очень сильно

Date: 2015-07-23; view: 575; Нарушение авторских прав