Конец ознакомительного фрагмента. Источник вечной жизни

Ирина Градова

Источник вечной жизни

Врачебные секреты –

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=2982125

«Ирина Градова. Источник вечной жизни»: Эксмо; Москва; 2012

ISBN 978‑5‑699‑55001‑2

Аннотация

Первый день на новой работе оказался для молодого ординатора Лили Перовой одним из самых тяжелых за всю ее профессиональную практику. Ну и порядки творятся в клинике. Коллеги друг друга недолюбливают, между ведущими врачами ведется злостная конкурентная война, и все пытаются подчинить себе новенькую. Именно здесь, в больнице, Лиля встретила хирурга Кая и не смогла устоять перед его экзотической внешностью и настоящим мужским обаянием. Но Кая обвиняют в убийстве другого доктора, Павла Дмитриева. У врачей были довольно натянутые отношения. Нет, Лиля не может оставить эту историю без своего участия, ведь она абсолютно уверена – симпатичный хирург ни в чем не виноват, его просто бездушно подставляют…

Ирина Градова

Источник вечной жизни

Пролог

В помещении висело вязкое облако дыма, сквозь которое с трудом различались очертания стен и окружающих предметов. Пахло ладаном и миррой, как в церкви накануне религиозного праздника. Стол украшала роспись, изображающая поединок святого Георга и Змея. Трепещущее пламя свечей придавало картине зловещий вид: казалось, будто Змей извивается под ногами коня святого и вот‑вот вырвется и нанесет ответный удар. Стены, завешанные коврами, сужали пространство и слегка колыхались от сквозняка.

Софья Гавриловна смущенно озиралась по сторонам, пытаясь сообразить, что следует делать – сразу пройти и сесть за стол в ожидании «колдуньи» или все‑таки подождать. Женщина привыкла к тому, что гостей встречают у входа, однако, когда она поднялась на лифте, дверь оказалась открытой. Пока Софья Гавриловна раздумывала над своей дилеммой, ковры на стенах заколыхались сильнее, и в глубине комнаты на короткое мгновение распахнулась дверь, впуская яркий свет. Только в этот момент гостья осознала, что поразило ее в этом помещении больше всего: в нем отсутствовали окна! И как, интересно, хозяевам удалось заполучить разрешение на такую странную «перепланировку»?

– Тебя зовут Софья? – раздался глубокий, приятный голос, проникающий в самую глубину сознания.

Софью Гавриловну покоробил не столько тон, сколько то, что к ней обратились на «ты» и по имени. Тем не менее, будучи предупреждена насчет своеобразной манеры поведения колдуньи, она не стала возражать и слабо ответила «да». Существо, неожиданно выросшее прямо перед ней из дыма и пламени свечей казалось порождением подземного мира. Невысокое, длинноволосое, с головы до пят облаченное в черный балахон с блестками создание вызывало одновременно недоумение, отвращение и трепет. Спутанные черные патлы, мелко вьющиеся, подобно змеям, почти полностью скрывали лицо говорившей. На секунду Софья Гавриловна испытала непреодолимое желание убраться подальше из этого логова, но его хозяйка, будто почуяв это, как дикий зверь чует добычу, вдруг схватила ее за запястье и сжала так сильно, что женщине послышалось, как хрустнули кости.

– Тебя зовут Софья, – повторила колдунья глухим голосом, тонувшим в бесконечных, покрытых толстым слоем пыли коврах. – У тебя болен… сын. Зовут его… Петр. Жить ему осталось… полгода, не больше.

Софья Гавриловна буквально ощутила, как кровь в ее жилах застыла и покрылась коркой льда. Колдунья сказала правду. Более того, только она одна знала о том, сколько времени отпущено Пете, ведь Софья Гавриловна не смогла сказать об этом ни ему самому, ни мужу, который свято верил в возможности современной отечественной медицины! Перед тем как закончить каждую фразу, колдунья делала паузу. Создавалось впечатление, что она считывает информацию из какого‑то ведомого только ей источника.

– У него было… три операции. Вижу… голову. Опухоль. Ремиссия… Больше трех лет. Потом – опять.

Рука колдуньи разжалась, и Софья Гавриловна судорожно глотнула ртом воздух.

– Ну и чего ты хочешь от меня?

Откинув волосы со лба, колдунья явила взгляду клиентки широкое круглое лицо с чуть раскосыми глазами – хотя, возможно, эффект «восточного разреза» достигался при помощи своеобразным способом подведенных век и темных теней вокруг глаз.

– Я… Как мне вас называть?

– Зови Марьяной, – пожала плечами колдунья, подбирая длинный балахон и усаживаясь на стул. – Ну, садись и ты, – пригласила она. – В ногах правды нет.

Софья Гавриловна испытала чувство благодарности за предложение, так как еще немного и ее ноги сами подкосились бы.

– Марьяна, я хочу спасти сына! – громким шепотом произнесла она, как будто кто‑то мог подслушать. Муж уж точно не одобрил бы ее приход сюда – да что там, он бы поднял ее на смех, отчитал, как первоклассницу, назвал деревенщиной… Но Софье Гавриловне было все равно: если Петя выздоровеет, то ничто не будет иметь значения!

– Ты ездила по святым местам.

Женщина открыла рот, чтобы ответить, но поняла, что это не вопрос.

– Молилась мощам святого Пантелеймона…[1]В Москву ездила, за границу… на Родос?

Софья Гавриловна лишь судорожно закивала головой: откуда эта женщина могла знать так много? Конечно, кое‑какие родственники и друзья в курсе того, что мать возила тяжело больного юношу в Грецию, но как об этом стало известно Марьяне?

– Не помогло все это – и не поможет! – изрекла между тем колдунья. – Потому что сын твой не в руках божьих, а в руках сатаны!

Произнося последнюю фразу, она сорвалась на крик и вся затряслась, словно бесноватая. Во второй раз за время нахождения в странной квартире Софья Гавриловна едва поборола в себе желание убежать. И вновь, как будто почувствовав ее состояние, Марьяна протянула руку и схватила клиентку за локоть.

– Жить будет твой Петр! – прошипела она, закатив глаза, так что видны оставались лишь белки. – Долго проживет, внуков увидит и правнуков… Фотку давай!

– Ч‑что? – дрожащими губами пролепетала клиентка.

– Тебе что, не сказали? Снимок нужен.

– Петина фотография? Конечно, я принесла… Вот!

Марьяна некоторое время вглядывалась в лицо молодого человека, покачивая головой.

– Нет, нет, – пробормотала она. – Ошибся доктор, ошибся: не полгода ему осталось, а месяца три, не больше… Трудно будет, но выживет твой Петр. Ты правильно ко мне пришла, я помогу. Два условия у меня есть. Выполнишь – все сбудется, хоть одно нарушишь…

– Все выполню, все! – воскликнула Софья Гавриловна. Рука колдуньи сжимала ее локоть, но женщине чудилось, что невидимые пальцы держат ее за горло.

– Первое условие – приходить станешь каждое воскресенье, не пропуская ни одного. Я дам тебе целебные отвары и амулеты, чтобы прогнать злых духов, которые наслали болезнь на твоего Петра. Второе условие – никому не рассказывай о том, что ко мне ходишь.

Сказав это, колдунья привстала и приблизила свое лицо почти вплотную к лицу напуганной клиентки.

– Запомни: если хоть слово скажешь кому о нашей встрече и о том, о чем мы говорили, через месяц умрешь! Если не согласна – прямо сейчас уходи.

Софья Гавриловна, как загипнотизированная, начала было подниматься, но, поймав блестящий, пронзительный взгляд Марьяны, застыла на пару секунд, а потом медленно опустилась обратно.

– Ну вот и хорошо, – на удивление мягко произнесла колдунья с удовлетворением. – А теперь, начнем!

* * *

Лиля опаздывала – этого еще не хватало в первый же рабочий день! Бабушка оборвала телефоны всех бывших коллег и друзей, чтобы устроить внучке это место, и запятнать себя опозданием сразу по прибытии стало бы очень большим минусом для будущей карьеры. Лиля мечтала о работе в новом онкологическом центре, прямо‑таки бредила им с тех самых пор, как узнала о том, что в Питере строится клиника европейского образца, укомплектованная всей возможной в данной области диагностической аппаратурой и операционными, оборудованными по последнему слову техники. На зарплату, конечно, это никак не повлияет, однако одно дело – каждый божий день приходить в обшарпанное, унылое здание, и совсем другое – в потрясающий комплекс из стекла и бетона, в стенах которого атмосфера обреченности, свойственная этому роду заболеваний, скрашивается хотя бы красивой внешней оболочкой. Онкологический центр, что знаменательно, практически целиком построили на деньги спонсоров – беспрецедентная акция. Оборудование закупили городские власти. Для многомиллионного города это – капля в море, ведь ему требуется гораздо больше, чем один новый центр онкологии, а сколько больниц другого профиля – считать устанешь, но, как говорится, лучше иметь хоть что‑то хорошее, чем вообще ничего! Прежде чем возможность трудоустройства сюда стала реальностью, Лиля несколько раз приходила на маленькую площадь перед Центром, пытаясь представить себе, каково это – здесь работать. Теперь ей предстояло проверить, действительно ли все так здорово, как казалось снаружи, и Лиля прибавила шаг, умоляя стрелки часов не торопиться.

Когда она вбежала в вестибюль, электронные часы над главным входом показывали без трех минут восемь. Тратить время на переодевание не пришлось, так как на дворе июнь, и, хоть погода в последнюю неделю не радовала, обильно поливая питерскую землю дождями, на Лиле были только джинсы и футболка. Первое, что бросалось в глаза внутри Центра – невероятное количество белого цвета. Плиточный пол, потолок, предметы интерьера – все ослепительно‑белое. Исключение составляли лишь стены – желтые, розовые и голубые, что приятно контрастировало с обстановкой стерильности вокруг.

– Опаздываете, девушка!

Именно этими словами встретил ее пожилой мужчина в мятом халате и больших очках с дымчатыми стеклами. Он был лыс, как коленка, кругл, словно имбирный пряник, и, судя по всему, несмотря на строгие слова, добродушно настроен.

– Значит, ты и есть та самая Лиля, внучка Екатерины Матвеевны?

– А вы – Никодим Иванович, да? Ой, простите за опоздание, но трамвайная линия перекопана…

– Да‑да, мне следовало предупредить тебя о том, что добираться нужно на маршрутках – такое вот неудобство! Ну, в этом есть и свои плюсы: когда движение вновь откроется, рельсы простоят достаточно долго, потому что их, как и положено, ремонтируют летом, а не зимой, когда земля мерзлая. Ну‑с, готова приступить к работе?

– Готова, Никодим Иванович!

– Ну вот и отлично… Эй, Леша! – обратился он к молодому человеку с встрепанной светлой шевелюрой и в очках. Тот поднял глаза от компьютера, за которым сидел, не замечая ничего вокруг. – Проводишь девушку на экскурсию?

По лицу Леши было очевидно, что задание ему не по душе – без сомнения, у него имелись и более важные дела, однако спорить с заведующим отделением опухолей мозга и нервной системы парень не стал. Никодим Иванович Тимофеев являлся своего рода легендой в кругах специалистов по онкологии. Он был одним из первых онкологов‑нейрохирургов в городе, и его пациентами частенько становились известные люди, их друзья и родственники. Специалистов в этой узкой области медицины можно пересчитать по пальцам, а уж тех, кто успешно лечит соответствующие заболевания, учитывая их тяжесть, и того меньше. Тимофеев относился именно к таким специалистам, хотя и перестал оперировать несколько лет назад, сочтя, что возраст не позволяет ему продолжать пользовать пациентов в качестве хирурга. Теперь он занимался исключительно терапией и, кроме того, курировал молодых интернов, приходящих на работу в Центр.

– Ну пошли, что ли? – неохотно предложил Леша, чуть ли не со стоном поднимаясь со стула.

Несмотря на ношение белого халата и нахождение в ординаторской, Алексей Родников оказался не медиком, а физиком. Он пояснил, что входит в группу специалистов, работающих над улучшением методов радиоактивного лечения.

– Понимаешь, – увлеченно, но немного нудно рассказывал он, ведя ее по длинному коридору, – особенный метод программирования EGS4 в сочетании с использованием математической модели позволяет достигать эффективности и безопасности довольно высокого уровня…

– И давно ты здесь? – полюбопытствовала Лиля.

– Здесь – всего полгода, ведь Центр совсем недавно сдали! – ответил он, пожимая плечами. – А вообще в медицине – пятый год. Ну и кто у тебя?

– В смысле? – не поняла Лиля.

– Сюда никто не приходит просто так, как в гастроэнтерологию, к примеру, или травматологию, как правило, в онкологии работают те, кто потерял близких вследствие рака. Так кто у тебя?

Лиля внутренне напряглась. Она не была готова к личным вопросам, ведь Тимофеев знал о ее ситуации, и больше никого, казалось бы, она интересовать не должна. С другой стороны, девушка понимала, что для установления дружественных отношений с «местным населением» не стоит начинать с отказа удовлетворить понятное любопытство в отношении новичка.

– Мама, – сглотнув, сказала она, не глядя в глаза Алексею: эта тема все еще была болезненной и, как подозревала Лиля, останется такой навсегда.

– Сочувствую. Давно?

– Шесть лет…

Они замолчали в попытке сгладить неловкую паузу.

– А у тебя? – задала вопрос Лиля, решив, что теперь тоже имеет право на откровенность собеседника.

– Нет, со мной все иначе! – отозвался парень. – Мой дядя, знаешь ли, главный онколог города – во как! Все равно тебе растреплют, так что лучше узнай лично от меня.

– И ты не стал врачом? – удивилась девушка.

– Знала бы ты, через что пришлось пройти! – рассмеялся Леша, и от его былой угрюмости не осталось и следа. – Предки‑то мои тоже медики, так что можешь себе представить! Но у меня, первого в роду, не лежит к этому душа. Зато я обожаю физику и всякую технику, так что мы пришли к своего рода компромиссу… Значит, ты со Стариком на короткой ноге?

– Со ста… А, нет, это моя бабушка – они с Никодимом Ивановичем старые знакомые.

– Поня‑а‑атно, – протянул Леша. – А то ведь сюда кого попало не берут – место блатное, хотя, честно говоря, не понимаю, что тут такого хорошего!

– Ну, помещение классное, например! – заметила Лиля, с восхищением глядя по сторонам. – Все такое…

– Пластиковое? – с усмешкой подсказал новый знакомый.

– Да нет же – красивое, чистенькое, блестящее!

– Это да, – вздохнул Леша. – Только вот наши пациенты не имеют возможности всем этим наслаждаться – не до того им. Да и все остальное оставляет желать лучшего: медикаменты поставляют в недостаточном количестве, да и те приходится добывать с боем, как во время войны. Аппараты закупили вроде бы новейшего образца, да вот только работать на них наши врачи либо не умеют, либо не хотят…

– Как это – не хотят?

– Боятся.

– Чего боятся‑то?

– Ну, радиации там, излучения – короче, стараются лишний раз не подходить. Особенно один агрегат – его уже четыре месяца как привезли, а он все стоит, нераспакованный, в подвале.

– Нераспакованный? В подвале?! Так он же там испортиться может!

– Может, уже и испортился… В Питере всего один такой есть, но его, похоже, серьезно вознамерились сгноить!

– Погоди, а куда начальство смотрит?

– Только вперед! – криво усмехнулся Леша. – Ладно, давай начнем экскурсию, что ли?

В течение последующих сорока минут они обошли отделения лучевой и радиотерапии, отделения рака молочной железы, легких, саркомы и опухолей скелета и онкогинекологию. Лиля смотрела во все глаза и задавала кучу вопросов.

– Знаешь, – с изумлением сказал Леша примерно в середине «тура», – впервые встречаю такого внимательного слушателя!

– Неужели?

– Точно‑точно. Создается впечатление, что ты хочешь тут задержаться!

– Очень хочу, – серьезно ответила Лиля.

– Тогда тебе придется несладко! – рассмеялся он.

– Почему? – встревожилась девушка.

– Да коллективчик у нас не из простых – сама увидишь. Но теперь у тебя есть союзник! – И парень слегка подмигнул ей. – Нас, физиков, тут боятся, ведь без нас вся работа встанет. Если обидят – милости просим к нам, пасть порвем бандитам… и все такое! Так, на опухоли мочеполовых путей не пойдем, если не возражаешь: времени в обрез, а дел еще – конь не валялся. Зато ты можешь посмотреть на то, как проходит операция по удалению глиобластомы – прямо сейчас в… десятой операционной, есть желание?

– Конечно, есть! – с энтузиазмом воскликнула Лиля. – А как туда попасть?

* * *

До обеденного перерыва Лиля успела посмотреть операцию и познакомиться с одной из медсестер своего отделения. Высокая, нескладная, некрасивая, но веселая и смешливая Оксана Рыбина ей сразу понравилась. Девушка работала здесь уже восемь месяцев – настоящий старожил по местным меркам. В перерыве Оксана потянула новую подругу на улицу покурить, говоря, что раз уж солнце соизволило‑таки выглянуть, то просто грех проводить время в помещении. На крыльце, облокотившись о чугунную оградку, курили двое молодых ребят в белых халатах. При виде девушек один из них, белобрысый и курносый, тихонько присвистнул:

– О, кажись, нашего полку прибыло! Привет, Рыба, кто это с тобой?

– Привет, Кузя. Знакомьтесь – Лилька, моя подруга, – дружелюбно представила ее Оксана.

– Еще одна сестренка?

– Да нет, ординаторша.

– Ах ты боже мой! – ухмыльнулся второй парень, темноволосый, длинный, как рельса, и почти такой же худой. На носу у него были очки в тяжелой оправе. Наверное, именно из‑за этой оправы они с трудом удерживались на остром покатом носу и то и дело сползали, заставляя паренька поправлять их неловким движением тонких, нервных пальцев. – Значит, мы из «верхнего» эшелона?

– То есть? – не поняла Лиля.

– Ну, у нас тут, знаешь ли, строгая иерархия. На нижней ступеньке «пищевой цепочки» находятся нянечки, самый малоуважаемый и низкооплачиваемый персонал. Затем идут практиканты, медсестры и медбратья. За ними следуют операционные медсестры и медбратья, потом – ординаторы. Врачи замыкают цепочку и открывают собственную, в которой выше всех стоят хирурги узкого профиля.

– Да ладно тебе, Боб! – отмахнулась Оксана.

Видя, что она вытащила из пачки сигарету, парень щелкнул зажигалкой. Медсестра с наслаждением затянулась.

– А ты чего? – поинтересовался Кузя у Лили.

– Да я не курю! – ответила она. – Так просто, за компанию…

– Ну‑ну, – глубокомысленно буркнул он и выпустил дым из широких ноздрей. Они так забавно подрагивали, что он здорово походил на кролика‑альбиноса, со своими пухлыми щеками и маленькими глазками, опушенными густыми, но абсолютно бесцветными ресницами.

– Скоро она с нами болтать будет брезговать, – продолжил тему Боб. – На крышу станет забираться, так что, ловите, как говорится, момент!

– А что на крыше? – полюбопытствовала Лиля.

– Да там врачи гнездо свили, – с завистью пояснил парень. – У них, знаешь, все с комфортом – кресла, цветочки…

– И крыша стеклянная, вот! – подхватил Кузя.

– А вы почему на крышу не ходите, раз все так здорово?

– Да потому, что нас туда никто не пустит! Да и тебя – еще большой вопрос…

– Она знакома с Никодимом! – предупредила Оксана.

– А‑а… Ну тогда мы точно ее больше здесь не увидим!

Парни потеряли к Лиле интерес. Она заскучала и от нечего делать принялась поглядывать по сторонам. Даже если бы девушка этого и не делала, все равно неожиданное и шумное появление потрясающе красивой приземистой иномарки темно‑синего цвета не могло остаться незамеченным. Лиля плохо разбиралась в автомобилях – точнее, вообще не разбиралась, однако то, что машина дорогая и «понтовая», не подлежало сомнению – один откидной верх чего стоил! Приглядевшись, Лиля заметила на бампере авто знакомый треугольный значок. Он, за исключением очевидных надписей, которые можно иногда прочесть, был единственным из всех, который она выучила за двадцать четыре года существования на этом свете, – «Мерседес».

– О, белая кость, голубая кровь! – пробурчал Кузя, жуя кончик сигареты, словно пытаясь выдавить из нее сок.

– Да ладно тебе, Кузя! – вновь отмахнулась Оксана, одновременно выкидывая сигарету и поправляя прическу. – Он классный!

– Он? Классный?!

– Ну конечно, ты ни за что этого не признаешь, – резонно заметила медсестра. – Потому что ты – мужчина, а я вот, к примеру, очень даже… Добрый день!

Прервав фразу на середине, Оксана мило улыбнулась высокому, стройному мужчине, вышедшему из красивой машины. Лиля лишь успела заметить смуглую, слегка с желтизной кожу, черные волосы, прямые и доходящие почти до плеч, и странно узкий разрез глаз.

– Привет! – бросил он отрывисто, даже не посмотрев в ее сторону, и буквально вбежал в вестибюль.

– Видела? – победно улыбаясь, спросил Кузя, подчеркивая, что вновь прибывший проигнорировал попытку Оксаны привлечь его внимание.

– Кто… это был? – медленно проговорила Лиля, не отрывая взгляда от двери, за которой только что скрылся незнакомец.

– Кан Кай Хо, – с благоговением произнесла Оксана, нисколько не обидевшись на прохладное приветствие.

– Какой «хо»? – недоуменно переспросила Лиля.

– Да имя у него такое – кореец он, понимаешь? – ответил за медсестру Боб.

– А что надо корейцу в нашей больнице?

– Ой, Лиль, что‑то ты тупишь! – вздохнул Кузя, словно объясняя урок нерадивой ученице в первом классе сельской школы. – Он – кореец, но наш кореец, русский, ясно? А имя… Выпендривается он, вот что я скажу: все, понимаешь, Кимы как Кимы, Цои как Цои, а этот…

– Ты не прав! – снова вступилась Оксана. – У корейцев просто так принято – сначала пишут фамилию, потом имя, а потом… В общем, не знаю, что означает это «Хо» – может, отчество ихнее, но он же не виноват, что его так назвали!

– Нет, дорогуша! – покачал головой Кузя, авторитетно поднимая указательный палец кверху. – Живешь в России – будь добр придерживаться местных правил, а не нравится, можешь валить в Пекин…

– В Сеул, – машинально поправила Лиля. – Или Пхеньян.

– Чего‑чего?

– Ну, Сеул – столица Южной Кореи, а Пхеньян – Северной…

– Так их че, две, что ли? – удивился Боб.

– А Пекин, между прочим, в Китае! – сказала Оксана, презрительно поджав губы.

– Умная ты больно, Рыба! – фыркнул Кузя, уличенный в географической безграмотности. – И что такая куча мозгов делает здесь, среди простых смертных?

– Да пошел ты! – рявкнула девушка и, взяв под руку Лилю, сказала, обращаясь к ней: – Пошли в буфет, а то всю пиццу съедят!

В буфете и в самом деле оказалось многолюдно, но Оксана мгновенно обозрела пространство и поволокла новую подругу мимо занятых столиков в дальний угол, еще никем не оккупированный. После того как медсестра принесла на подносе пиццу и две чашки отвратительнейшего кофе с молоком, девушки продолжили беседу.

– Ты не обращай внимания на Кузю – он ненавидит всех врачей без исключения, – сказала Оксана.

– Чего так?

– Он уже четыре раза пытался в Мед поступить, но все время валится на химии. Я так скажу – рожденный ползать летать не может!

– Может, ему репетитора взять? – предложила Лиля. – Я знаю одного, сама перед поступлением…

– Ой, Лилька, не понимаешь ты ничего! Не будь Кузя такой записной сволочью, давно б его уже «поступили» – вот, Никодим тот же. Знаешь, сколько он больниц сменил? Кузю все терпеть не могут, но он хорошо делает свою работу, этого у него не отнимешь. А вот пациенты – те просто воем воют!

– А что… Никодим?

– Да он говорит, как положено: «Разберемся, накажем…» Да только вот как он наказывать‑то Кузю станет, ведь на его место вряд ли найдется такой же знающий свое дело медбрат, который еще и лежачих таскать может – не баба ведь? Так что привыкнуть тебе к Кузе придется, как все мы привыкли.

– А он что, еще и националист?

– Почему – националист?

– Ну, корейцев не любит?

– Не корейцев, а Кая! – рассмеялась Оксана. – Завидует он ему, понимаешь? Да и как не завидовать, ведь Кай – онколог‑нейрохирург. Специализация, сама понимаешь, узкая, потому он и нарасхват – еще в двух клиниках, кроме нашей, работает.

– Разве в Питере есть частные онкологические клиники?

– Частные?

– Ну, машина навороченная такая…

– А‑а… Так машину Кай не покупал, ее ему один наш пациент подарил, а до того он на «девятке» ездил.

– Пациент подарил?!

– Ага, представляешь? То ли грузин, то ли армянин – не разбираюсь я. Короче, его сын у нас лежал, и Кай его буквально с того света вытащил. Вот папаша в благодарность и одарил его крутым «мерином». А так он нормальный мужик, хоть и думает о себе… Но он, знаешь ли, имеет право, а вот Кузя – тот зря нос задирает!

После обеда Никодим Иванович передал Лиле две истории болезни и предложил изучить на досуге.

– Теперь эти двое – твои, – сказал он. – Сходи к ним, поболтай – пусть они с тобой познакомятся. Вот эта, – он ткнул пальцем в первую, – наша постоянная пациентка, перевелась с Березовой три месяца назад. Вторая – новенькая, но у нее есть все шансы, так что, доктор Лиля, действуй!

Первый день оказался полон событиями, и Лиля уже стала думать, что он никогда не закончится. Перед глазами мелькали незнакомые лица, и далеко не все из них излучали дружелюбие – Лиля начала понимать, что имел в виду язвительный Кузя, говоря о возможных проблемах с коллегами. Создавалось впечатление, что Лилю пристально изучают, пытаясь определить, что она за зверь. Конечно, ординатор вряд ли может считаться полноценным специалистом и, возможно, не задержится надолго, но новое лицо неизбежно становится объектом внимания в любом коллективе. Для Лили этот коллектив не первый, ведь до этого она проходила практику в двух разных многопрофильных больницах, а в последний раз – на Песочной, после которой у нее осталось самое тяжелое впечатление и леденящие кровь воспоминания. Рано или поздно все равно пришлось бы вливаться в более или менее сплоченное сообщество сотрудников, поэтому Лиля твердо решила, что ничто – даже Кузя с его желчными репликами – не заставит ее разочароваться в выбранном пути. Она здесь, в самом лучшем Центре онкологии, «рассаднике» передовых технологий, и нужно извлечь из пребывания здесь столько пользы, сколько позволят обстоятельства!

Когда заглянула Оксана и, выкатив глаза, покачала головой и указала на часы, висевшие над столом Никодима, Лиля поняла, что засиделась – даже для первого дня! Быстренько собрав сумочку, она выскочила в коридор и там едва не налетела на Кана Кая Хо – девушка прекрасно запомнила необычное имя.

– Очки надень! – сквозь зубы посоветовал мужчина, одарив ее злобным взглядом. У него имелись все причины для негодования: из‑за столкновения с Лилей он выронил папки с бумагами, которые нес в руках, и листы разлетелись по полу.

– Ой, простите, ради бога! – пробормотала Лиля и, опустившись на колени, принялась собирать бумажки. Врач стоял, не шелохнувшись, не делая ни малейшей попытки ей помочь, очевидно, полагая, что она просто обязана загладить свою вину, ползая по полу. Наконец, мучительная процедура была закончена, и Лиля, отдуваясь, поднялась на ноги и протянула Кану Каю Хо пачку листков.

– Еще раз извините, – сказала она, пытаясь прочесть на непроницаемом лице хоть какое‑то выражение. Зря старалась. Не поблагодарив, не произнеся ни слова, Кан Кай Хо сложил стопку в папку и зашагал дальше по коридору. «Дурак!» – подумала Лиля без злости и направилась к лестнице – отделение находилось на втором этаже, поэтому ждать лифта смысла не имело. «Все‑таки Кузя был прав!»

* * *

– «Топится, топится в огороде баня, женится, женится мой миленок Ваня!»

Звуки песни донеслись до нее еще до того, как Лиля открыла дверь. Замок заело, как всегда, и ей пришлось слушать завывания Нюры еще по меньшей мере минуты три. Нюра была соседкой – одной из семи, проживающих в коммуналке, где самая большая комната принадлежала Лиле и ее бабушке. Ежедневно к Нюре приходили небритые, татуированные типы и приносили с собой водку и закуску – водки всегда хватало, а вот с закуской частенько возникали проблемы, и тогда веселая компания начинала ломиться к соседям с просьбами «одолжить чего‑нибудь пожевать». Чтобы отбиться, приходилось кинуть за дверь, словно в печную топку, буханку хлеба или пару огурцов – тогда Нюркины приятели ретировались и на некоторое время воцарялась благословенная тишина. Слава богу, комната Лили и бабушки располагалась в самом начале коридора, поэтому она прямо с порога нырнула в свою дверь. Дальше по коридору располагались апартаменты большой армянской семьи, состоящей из мужа с женой и четверых детей. Им принадлежали целых две комнаты, поэтому Нюрка и ее друзья называли их буржуями. Глава семейства, Вартан Акопян, держал три ларька на Сенном рынке и имел «большие связи». Хозяйка, пятой комнаты, пожилая еврейка, умерла много лет назад. Сын, проживающий в Израиле, появился всего один раз, на следующий день после похорон, и с тех самых пор комната стояла запертой. Вартан ворчал, что жилплощадь пропадает, но поделать ничего не мог: сын соседки не оставил никаких координат, и связаться с ним возможности не представлялось. Лиля знала, что Акопян лелеет мечту о расселении их коммуналки, но для этого ему необходимо было найти подходящее жилье для всех соседей, а это дело непростое. Старый дом дореволюционной постройки на улице Восстания, в самом сердце Санкт‑Петербурга, с видом на Московский вокзал, считался памятником старины, и квадратные метры в нем, несмотря на прогнившие полы, шатающиеся рамы и старую электропроводку, стоили баснословных денег. С одной стороны, Лиля спрашивала себя, каково это – иметь собственную квартиру, без надоедливых и шумных соседей, когда не нужно следовать расписанию в туалет и ванную и нет необходимости прятать продукты. С другой – у нее никогда не было возможности оценить преимущества отдельной жилплощади, ведь, почти сколько себя помнила, Лиля проживала здесь, с бабушкой и мамой, пока та была жива. Девушка знала, что у бабули есть еще старший сын, но она почему‑то не любила говорить о нем. Из разговоров мамы и бабушки ей стали известны некоторые детали давней истории, в результате которой, как она поняла, и возник разлад в семье. Дядя не присутствовал на похоронах мамы, и Лиля никогда его не видела, полагая, что он живет где‑то в другом городе. Нехорошо забывать о своих родственниках, где бы ты ни находился, – этот постулат Лиля усвоила, когда заболела мама. Она рано испытала чувство потери, и с тех самых пор ее главной заботой стало здоровье бабули, последнего оплота семьи. К счастью, баба Катя была еще не старой женщиной без хронических заболеваний. Потомственный медик, она ушла на пенсию, только когда тяжело заболела дочь, и полностью посвятила себя выхаживанию больной.

Бабушка, вопреки обыкновению, не смотрела телевизор (ее любимые сериалы начинались в пять часов и шли до десяти вечера), а сидела за массивным антикварным столом, доставшимся ей по наследству. Лак на столешнице облупился, краска растрескалась, но оленьи головы, украшающие ножки, сохранились почти идеально. Этот стол вкупе со старинным немецким сервизом являлся Лилиным «приданым». Сама Лиля посмеивалась над словами бабушки: ну кому, скажите на милость, в наше время нужно приданое?

– Чем занимаешься, ба? – поинтересовалась Лиля, пытаясь перекричать непрекращающийся аккомпанемент, доносящийся из комнаты Нюры: предыдущая песня закончилась, и ее сменил «Шумел камыш».

– Да вот, Лилечка, пытаюсь упорядочить архив твоего прадедушки, – оторвавшись от груды бумаг, ответила Екатерина Матвеевна Перова, когда‑то ведущий хирург‑гинеколог Центральной женской консультации, а ныне заслуженная пенсионерка. После смерти матери Лиля начала побаиваться, что баба Катя, не найдя достойного занятия, способного заменить ударный труд, станет чахнуть на пенсии. Слава богу, есть спасительные сериалы, позволяющие бабушке оторваться от тусклой действительности, соседки, а теперь вот еще и прадедушкины записи!

– Не понимаю, ба, зачем тебе все это нужно? – пожала плечами девушка.

– Как ты можешь так говорить! – возмутилась Екатерина Матвеевна. – Это же твой прадед!

– Я очень уважаю прадедушку, ба, но зачем ты портишь зрение? У него отвратительный почерк, и…

– Вот именно поэтому я и пытаюсь расшифровать его записи! Я тебе не говорила, что недавно встретилась с сыном тети Любы?

Тетя Люба жила в соседнем подъезде и являлась одной из ближайших приятельниц бабы Кати. Иногда они вместе посещали мероприятия, организуемые местными депутатами с целью обеспечить себе голоса избирателей. Женщины ходили на бесплатные утренние сеансы в кино, получали билеты в некоторые театры на не слишком котирующиеся спектакли и на концерты звезд третьей и четвертой величины. Лиля понимала, насколько безысходной стала бы жизнь пенсионерки без этих маленьких радостей, а потому всячески приветствовала ее общение с тетей Любой, которую, правда, недолюбливала за неистребимую тягу к всякого рода сплетням. Вот, к примеру, недавно она «принесла на хвосте», что какой‑то богатей желает выкупить два этажа в их доме и устроить здесь мини‑отель. Однако сама она ничего не слышала о неизвестном толстосуме, а потому полагала, что тетя Люба, как всегда, ставит телегу впереди лошади и просто занимается любимым делом – распространяет слухи.

– И что говорит тетя Люба на этот раз? – без особого энтузиазма поинтересовалась Лиля.

– У нее, оказывается, племянник – какая‑то шишка в крупном издательстве, представляешь? Так вот, услышав от нее, что твой прадед был известным хирургом, работавшим с самим Пироговым, он предложил издать мемуары!

– Ме…муары? – переспросила Лиля. – Но, ба, нет же никаких мемуаров! Есть только дневники, какие‑то истории болезней и так далее…

– Вот это самое «и так далее» как раз и нужно довести до ума, чтобы оно стало похоже на настоящие «записки врача», дорогая! – прервала девушку бабушка. – Ты понимаешь, какую ценность может представлять этот труд для будущих поколений врачей?

Лиля сильно сомневалась в том, что писанина прадеда может быть кому‑то интересна: со времен его бурной и, без сомнения, интересной молодости прошла куча времени. Изменилось все – техника медицины ушла далеко вперед, появились современные лекарственные препараты, о которых прадед мог лишь мечтать, излечимыми стали болезни, которые в его бытность не поддавались даже диагностике! И что нового мог он сказать живущему поколению врачей? Однако Лиля не стала спорить с бабой Катей: в конце концов, то, что она нашла себе новое занятие, только к лучшему.

– Ой, прости, совсем забыла, что сегодня – твой первый рабочий день! – внезапно всплеснула руками Екатерина Матвеевна, поднимаясь. – Ну и как все прошло?

Лиля не уставала удивляться тому, как мало унаследовала от «породы» Перовых. Ее бабушка и мама были женщинами рослыми, статными, красивыми, а она… Порой, глядя в зеркало, Лиля спрашивала себя: почему ее внешность настолько неприметна, почему она не так привлекательна, как все ее родственники по женской линии? Маленькая, едва дотягивавшая до ста пятидесяти пяти сантиметров и, как на зло, ненавидящая каблуки, Лиля до сих пор выглядела как подросток. Честно оценив собственные шансы еще в семнадцать лет, единственными своими достоинствами Лиля считала волосы и зубы. Она являлась натуральной блондинкой и, хотя всю жизнь носила толстую косу, на третьем курсе отрезала ее, сочтя, что для будущей профессии так гораздо удобнее. Теперь густые кудри нельзя было завязать в спасительный хвост, и они постоянно падали на глаза непослушными прядями, которые приходилось постоянно отбрасывать рукой или прятать под медицинский колпак. Лиля всегда хотела иметь голубые глаза, как у матери, но ее собственные были какого‑то неопределенного цвета, ни карими, ни зелеными – «болотными», как описывала их баба Катя. Ну конечно, просто красотища – девушка с глазами цвета болота! Кожа, слишком белая, да к тому же усыпанная веснушками на носу, также, по мнению Лили, не могла являться предметом гордости.

– Все в порядке, девочка? – снова спросила бабушка, слишком долго не получая ответа на свой безобидный вопрос.

– А? Да, все отлично, ба, – оторвавшись от размышлений, сказала Лиля.

– Как тебя встретили? Как там Никодим Иванович?

– Никодим Иванович встретил меня хорошо. Представляешь, он в первый же день дал мне двух своих пациенток!

– А остальные?

– Что – остальные? – сделала вид, что не понимает, Лиля: ей не хотелось рассказывать о Кузе, Бобе и меньше всего о Кане Кае Хо. – Да я еще толком ни с кем не успела познакомиться, ба! А что у нас на обед?

* * *

Лиля вовсе не мечтала оказаться на отделении рака мозга – просто только там оказалось свободное место, да и Никодим, приятель бабы Кати, заведовал именно этим отделением. Лиле больше импонировало лечение рака молочной железы. Мать умерла именно от этой болезни, но девушка знала, что наука не стоит на месте, и уже за то время, что мамы не было на свете, появились новые медикаменты, способные не просто облегчить жизнь пациенток, но и избавить их от страшного недуга. Но рак мозга – совершенно другое дело. В настоящее время специальных методов скрининга ранней диагностики опухолей головного и спинного мозга не существует, поэтому народ сюда поступает довольно «запущенный», то есть процент «выживаемости» пациентов невелик. Самые положительные прогнозы у тех, кому повезло раньше обычного выявить наличие опухоли. Раньше обычного – значит, до того, как появятся основные симптомы вроде онемения и слабости нижних конечностей, головных болей, двоения предметов и так далее. Конечно, если бы информированность населения была получше, фактор риска значительно снизился бы. К несчастью, даже до уровня среднестатистического западного пациента российскому еще расти и расти, в особенности учитывая тот факт, что недоверие к медикам в обществе в последнее время лишь увеличивается в геометрической прогрессии, не поспевая разве что за ростом цен на медицинские услуги.

Одна из новых пациенток Лили, Елена Проскурякова, перевелась из другой клиники, так как доктор Тимофеев являлся ее лечащим врачом. Второй, Ольге Шейкиной, было всего девятнадцать, и она до сих пор не могла в полной мере осознать, что происходит, находясь в состоянии перманентного ужаса в отличие от Елены, «бывалой» пациентки, привыкшей к получению плохих новостей. Как выяснилось из истории болезни, у Оли была менингиома, то есть доброкачественная опухоль, которую следовало удалить хирургическим путем. В этом случае существовала реальная возможность полного выздоровления, хотя в такой ситуации ни один врач гарантий дать бы не смог. Лиля и сама понимала, что состоит в группе риска в виду того, что мама умерла от рака молочной железы. Маммография стала частью ее ежегодного профосмотра – в любом случае лучше получить диагноз на ранней стадии, чем когда уже поздно что‑либо предпринимать!

Палата, в которой лежали Ольга и Елена, была рассчитана на трех пациентов, но одна койка оказалась свободной – только сегодня третьей женщине сделали операцию по иссечению опухоли, и ее перевели в послеоперационную. Когда Лиля вошла, Елена деловито раскладывала пасьянс на прикроватном столике, тщетно пытаясь вовлечь в разговор Ольгу, которая лежала, свернувшись калачиком лицом к стене с видом полной отрешенности. Различают несколько степеней «привыкания» к тяжелому диагнозу. Сначала – стадия отрицания, когда пациент отказывается верить в то, что именно он стал жертвой страшной болезни; затем следует стадия осознания и, как следствие, гнева и обиды на бога, общество, жизнь и так далее, ведь он, человек, вроде бы не делал ничего настолько плохого, за что полагается столь суровое наказание! Потом больной переваривает тяжелые известия, успокаивается, и тогда можно ожидать двух вариантов развития событий. В первом случае он сдается, замыкается на собственном несчастье и тихо умирает, потому что система здравоохранения не станет бегать за пациентом (предполагается, что это ему следует заниматься марафоном наперегонки со смертью). Во втором же пациент собирает силы в кулак и начинает бороться за жизнь. Лиля знала, насколько опасен первый вариант, поэтому ей совершенно не понравилось состояние молодой пациентки.

– Здравствуйте! – громко сказала она, намереваясь привлечь к себе внимание. Елена с интересом воззрилась на молодую ординаторшу, тогда как Ольга даже не пошевелилась.

– Добрый день, – жизнерадостно улыбнулась Елена, и к горлу Лили неожиданно подкатил комок: она знала, что этой женщине полгода назад удалили аденому гипофиза, и она изо всех сил цепляется за жизнь, с радостью соглашаясь на любые эксперименты, способные не то что излечить – хотя бы отдалить неизбежное. – Вы – новая медсестра?

– Нет, я – ваш лечащий врач, – нисколько не обижаясь, ответила Лиля, понимая, что ее рост и внешность делают предположение о принадлежности к среднему медперсоналу наиболее вероятным.

– Ой, извините, доктор! – изумленно воскликнула Елена, отворачиваясь от столика и внимательно изучая вновь прибывшую. – Просто вы такая… молоденькая!

А сколько же лет ей самой? Голова повязана платком, так как на ней отсутствуют волосы вследствие сеансов химии, кожа туго натянута на худом лице, и через нее просвечивают тонкие синеватые вены. Глаза ясные, широко открытые, но тонкая сеточка морщин вокруг век и рта говорит о том, что женщина немолода. «Или о том, что она очень больна», – подумала Лиля, стараясь не слишком пялиться на пациентку и, возможно, от этого выглядя более счастливой и менее натуральной, чем хотела бы.

– Оль, – обратилась Елена к соседке, по‑прежнему не подающей признаков жизни, – как нам повезло‑то – молодая, хорошенькая врач…Ты хоть посмотри на нее, что ли, а, Оль?

– Зачем? – тихо и равнодушно отозвалась девушка. – Какая разница?

– Что значит, какая разница?! – возмутилась Елена. – Кончай хандрить, слышишь? И глазом не успеешь моргнуть, как вырежут из тебя эту гадость, и пойдешь домой как новенькая!

– Как новенькая?! – взвизгнула Ольга, резко разворачиваясь и садясь на кровати, сверкая глазами, полными невыплаканных слез. – Это после такого диагноза?! Да мы же умираем здесь, разве вы не понимаете? Мы – смертники!

– Погодите‑погодите! – прервала девушку Лиля, боясь, как бы та не наговорила лишнего. – Кто сказал, что вы умираете?

– Вот именно! – подхватила Елена, обрадовавшись неожиданной подмоге. – Умирают, милая моя, в хосписе, а мы с тобой в больнице, в самой лучшей клинике в городе, – так где нам еще помогут, как не здесь?

– Никто нам не поможет! – упрямо проговорила Ольга. Однако она больше не делала попыток отрешиться от мира, и это вселяло некоторый оптимизм. – Я перелопатила горы литературы… Господи, да что толку тешить себя ложными надеждами?!

Выражение лица Елены, до этого момента мягкое и терпеливое, внезапно изменилось и посуровело.

– Ложными надеждами? – очень тихим, дрожащим от напряжения голосом произнесла она, вперив ледяной взгляд в молодую подругу по несчастью. – Ложными?! А у меня, знаешь ли, нет выхода, как у некоторых! Кто на твоей шее висит, а? Мама‑папа и старший брат, и все они души в тебе не чают, так? А я, дорогуша, мать‑одиночка с двумя детьми, ни бабушек, ни дедушек – вообще никого на белом свете, понятно? Что мои дети станут делать, если я откинусь, кто их будет кормить‑поить, одевать и воспитывать?!

Не ожидавшая столь гневной тирады от обычно уравновешенной соседки по палате, Ольга притихла. На ее симпатичной мордашке появилось виноватое выражение, и она сказала:

– Простите, я не хотела…

– Да чего уж там! – махнула рукой Елена, мгновенно обретя былую жизнерадостность. – Держи хвост пистолетом и смотри на меня: жива же, и ты будешь в порядке после операции, можешь мне поверить!

Лиля подумала, что в отношении Ольги этот прогноз можно считать более или менее верным, чего не скажешь о самой Елене. И как только у этой женщины хватает сил не только на себя, но и на заботу и подбадривание другого, более слабого духом человека? С этого момента беседа начала складываться, и Лиля решила, что все не так плохо, как казалось вначале. Елене предстоял очередной курс химии, а у Ольги на носу операция, о которой как раз и следовало поговорить.

– Послушайте, Оля, – начала она, увидев, что девушка, пришла в адекватное состояние, – вы вовсе не умираете! Менингиома – это гистологически доброкачественная внутричерепная опухоль. Ваш случай – не самый обычный, так как пик заболеваемости обычно приходится на период от тридцати до пятидесяти лет, а вы еще очень молоды. Однако именно это и дает нам определенные преимущества, так как ваш организм достаточно силен, чтобы легко перенести операцию. Менингиома – это хорошо отграниченная, медленно растущая опухоль, которая проникает в твердую мозговую оболочку, но обычно не прорастает в мозг. Так что менингиому в отличие от многих других опухолей часто удается удалить полностью, и прогноз, как правило, благоприятный.

Лиля старалась говорить и выглядеть уверенно, но ее голос все равно слегка подрагивал, и она спрашивала себя, замечает ли это дрожание Ольга. В любом случае пациентка внимательно прислушивалась к ее словам. Больше всего на свете Лиле хотелось самой оперировать. Она понимала, что потребуется много учиться, и даже этого будет недостаточно, потому что она – женщина. При упоминании слова «сексизм» высокое начальство предпочитает делать недоуменное лицо и уверять, что ничего подобного в медицине не существует. В реальности же ситуация в этой отрасли обстоит ничуть не лучше, чем в большинстве остальных, если не сказать – хуже. И дело тут не только в престиже. Оперирующий хирург, получает больше денег, чем любой другой врач, поэтому женщине очень трудно прорваться сквозь плотный и мощный заслон, выстроенный мужчинами со скальпелями. Тем не менее Лиля сдаваться не собиралась. Вот наберется опыта, переведется на отделение лечения рака груди, а там уже попробует добиться того, о чем мечтает: в двадцать с небольшим лет кажется, что любые горы по плечу.

– А я читала, – заговорила Ольга, – что, хоть опухоль и доброкачественная, рецидивы все равно случаются.

– Ну, действительно, вероятность рецидива варьируется в зависимости от локализации опухоли и возможности ее полного удаления. Резецировать менингиому в пределах внешне здоровых тканей удается примерно в шестидесяти процентах случаев. Некоторые менингиомы удается удалить полностью – у вас как раз такая, в области крыльев клиновидной кости.

– То есть мне повезло?

– Верно, потому что, к примеру, менингиомы основания черепа, как правило, не поддаются полному удалению. Вероятность рецидива в вашей ситуации равна примерно десяти процентам. Срок от операции до выявления рецидива составляет в среднем пять лет, и во многих случаях повторная операция, даже если ее и не избежать, оказывается успешной.

Большего Ольге знать не полагалось. В таком случае, как опухоль мозга, долгосрочные прогнозы – занятие неблагодарное. Самым главным для онкологического пациента на данный момент является даже не полное исцеление, а продление жизни в надежде на то, что через некоторое время изобретут более успешное лечение, и основная задача больного – дожить до этого момента. Правда, Ольге, скорее всего, даже размышлять над этим не придется: если операция пройдет успешно, девушка вскоре забудет о диагнозе, вернувшись к нормальной жизни и всему тому, чем положено заниматься в ее возрасте: парням, учебе и так далее.

Возвращаясь из палаты в ординаторскую примерно в районе часа дня, Лиля раздумывала над тем, поесть ей в столовой или все‑таки выйти на улицу и купить пару пирожков с капустой в универсаме напротив. Кофе или чаю можно выпить и в буфете, и тогда выйдет намного дешевле. Проходя мимо кабинета Никодима, девушка невольно притормозила, услышав приглушенные голоса. Дверь оказалась слегка приоткрыта, да и разговор шел на повышенных тонах, поэтому Лиля не смогла удержаться от того, чтобы не подслушать.

– Думаешь, я этого не понимаю? – раздраженно говорил кому‑то заведующий отделением. – У наших «клиентов» прогнозы неутешительные, но это ведь не означает, что мы не должны их лечить?

– А я, значит, их не лечу?

Голос показался Лиле знакомым.

– Никто тебя не обвиняет…

– Не обвиняет? А это, вот это – что за писулька?! – Последовал удар по столу: очевидно, собеседник Никодима «пригвоздил» к нему какой‑то документ. – Этот мужик фактически обвиняет меня в том, что я убил его жену!

– Не кипятись, не все так плохо…

– То есть может быть еще хуже?!

– Не волнуйся, мы тебя прикроем…

– Прикроете? Да я не нуждаюсь ни в каком прикрытии, черт подери – пусть этот парень о своем позаботится! Если бы не я, пардон, его жена умерла бы еще год назад!

– Уймись, Кай!

Так вот кто в кабинете…

– Сколько раз я звонил Маргарите и приглашал снова лечь на обследование – это, между прочим, вовсе не входит в мою задачу!

– Она сама отказывалась? – поинтересовался Никодим.

– Нет, она не отказывалась и обещала появиться – и не появлялась. У меня не одна пациентка, и я не могу постоянно уговаривать их всех, убеждать, умасливать… Может, им еще денег предложить?

– Кай, погоди, я ведь не знал, как обстоит дело – все со слов этого Вакуленко…

Неожиданно дверь распахнулась, и Лиля едва успела спрятаться в простенок. Кан Кай Хо вылетел из кабинета как ошпаренный и быстрым, размашистым шагом ринулся по коридору в сторону лифтовой площадки. Он не заметил девушку, но вот Никодим Иванович, выскочивший вслед за хирургом, сразу же выцепил ее взглядом. Лиля вжалась в стену и зажмурилась, словно таким образом могла стать невидимой.

– Знаешь, это большая ошибка: то, что ты не видишь врага, вовсе не означает, что и он ослеп.

Несмотря на покрасневшее лицо и вздувшиеся вены на шее, в тоне голоса заведующего не звучало раздражения.

– Простите, Никодим Иванович… – пробормотала Лиля, отрываясь наконец от стенки и вставая перед мужчиной, боясь посмотреть ему в глаза. – Я случайно…

– А ну‑ка, зайди, – сказал он, открывая дверь пошире. Лиле ничего не оставалось, кроме как повиноваться.

– Садись, – приказал Никодим. – Что именно ты слышала?

– Кто‑то написал жалобу на вашего хирурга, да?

Испустив тяжелый вздох, заведующий уселся на краешек стола напротив съежившейся на диване Лили.

– Надеюсь, ты понимаешь, что этот разговор должен остаться между нами? – спросил он. Вопрос не требовал ответа, поэтому он тут же продолжил: – Кай – отличный врач, хирург от бога; кроме того, его специализация онколога‑нейрохирурга делает его очень востребованным именно на нашем отделении. Короче, Кай – чрезвычайно ценный специалист. Со своими «тараканами», конечно, но кто сейчас без них, а?

Лиля сделала большие глаза. Заведующий принял это за согласие с его предположением и продолжил:

– Я не хочу давить на Кая, но не среагировать на кляузу просто не имею права, понимаешь? Этот, Вакуленко, муж покойной пациентки, грозится отправиться прямиком в Комиссию по этике. Ты знаешь, что это такое?

Лиля слышала о новом «пугале» для всего медперсонала. Недавно учрежденная при Комитете по здравоохранению комиссия была призвана разбирать тяжелые случаи отношений врач – пациент, когда их невозможно урегулировать на местном уровне. Больше она ничего не знала. Вновь не дожидаясь ее ответа, Никодим пояснил:

– Это – гестапо, в котором сгноили немало хороших людей! Разумеется, контроль необходим и у нас, но, когда за дело берется Комиссия по этике, врачу, как правило, не спастись. Помнишь, в сталинские времена писали о «деле врачей»? Так вот, сейчас происходит примерно то же самое, только территория охвата гораздо шире. Знаешь, чего мне стоило затащить Кая сюда? Даже рассказывать не стану – об этом можно книгу написать! Он – настоящий трудоголик, у него нет семьи, нет никакой личной жизни, потому что он все время проводит в больницах, практически не появляясь дома, а теперь ему грозит разбирательство!

– Может, все обойдется? – растерянно проговорила Лиля, удивленная внезапным приступом откровенности Никодима, ведь это бабушка приходилась ему близкой приятельницей, а не она сама.

– Да уж, будем надеяться, – закивал Никодим. – Потерять такого человека, как Кай, стало бы настоящей трагедией, ведь он работает как по широкому хирургическому профилю, так и по нейрохирургии, у него больше трех тысяч операций… Кай и так уже на последнем издыхании, а тут эта жалоба!

– Я… Извините, Никодим Иванович, но я не совсем поняла, в чем этот… Вакуленко его обвиняет? – решилась задать вопрос Лиля.

– Между нами, да? – снова повторил заведующий, и Лиля кивнула в ответ. – Помимо того, что Кай сам делал резекцию глиобластомы жене Вакуленко, он еще и являлся ее лечащим врачом. Вакуленко перешла за ним сюда, в новое здание, но, судя по документам, явилась на осмотр всего один раз, несколько месяцев тому. Кай назначил ей очередной сеанс химиотерапии. Дело в том, что в случае Вакуленко отмечалось метастазирование, поэтому особых надежд Кай внушить ей не мог, но существуют экспериментальные виды лечения, с которыми он хорошо знаком. Вакуленко предупредили о возможных рисках, и она вроде бы на все согласилась – а что еще остается делать, когда тебе, пардон, два шага до могилы?

– И что, она отказалась ложиться в клинику?

– Кай говорит, что нет, но так и не пришла, хотя он и назначил день госпитализации. А теперь муж грозится обратиться в Комиссию по этике и засудить нас, потому что Вакуленко умерла!

– За что засудить‑то? – удивилась Лиля.

– За «ненадлежащее исполнение врачебного долга», если быть точным – так, во всяком случае, Вакуленко написал в своей кляузе.

– Не понимаю…

– Вот и я не понимаю, – вздохнул Никодим, потирая лоснящийся голый череп. – Кай утверждает, что Вакуленко не появлялась уже давно, а вот ее муженек говорит, что Кай отказался иметь с ней дело и отправил домой умирать!

– Не может быть!

– Мне тоже так кажется – это на Кая не похоже. Вакуленко, по словам мужа, рассказывала ему о том, что лечится амбулаторно, но лечение видимых результатов не давало, поэтому она вызвала Кая на откровенный разговор, в результате которого он и послал ее, как говорится… В общем, теперь уже не узнаешь, как дело было, но надо срочно что‑нибудь предпринимать, иначе комиссия возьмется за Кая всерьез, а их ведь хлебом не корми – дай загубить человека! Ладно, ты иди, куда шла, доктор Лиля, но не забудь…

– Только между нами!

– Хорошая девочка!

Во второй половине дня Лиля находилась в ординаторской, пытаясь разобраться в многочисленных назначениях Елены Проскуряковой – Никодим лично попросил девушку этим заняться, так как сам укатил на совещание в комитет. Лиле хотелось что‑то сделать для Елены, хотя в глубине души она и понимала, что женщине вряд ли удастся помочь. Она успела показать новому доктору фотографии детей – очаровательных близнецов одиннадцати лет. Елена все спрашивала, что изменилось бы, обнаружься опухоль на более ранней стадии. Лиля сказала ей правду: возможно, ее дело тогда вселяло бы больше надежд. Однако зная, что развитие опухоли такого рода на первых порах протекает бессимптомно, Лиля сознавала, что «прихватить» ее вовремя, пока не началось метастазирование, практически нереально – разве что при рутинном осмотре, если какому‑то врачу вдруг вздумалось бы ни с того ни с сего сделать Елене хотя бы КТ головного мозга!

Размышляя над этой невеселой ситуацией, Лиля услышала тихий стук в дверь.

– Войдите! – крикнула она, и в проеме показалась худенькая женщина лет сорока. Лиля уже видела ее раньше – она лежала в соседней палате с Еленой и Ольгой.

– Здравствуйте, – неуверенно проговорила пациентка. – А Павел Евгеньевич…

Ее палату курировал Павел Дмитриев, но его на месте не было, о чем Лиля и проинформировала женщину. Видя, что та не торопится уходить, переминаясь с ноги на ногу и явно желая сказать что‑то еще, Лиля пригласила больную присесть и поинтересовалась:

– У вас какая‑то проблема? Может, я смогу помочь?

– Это… было бы здорово, – пробормотала женщина. – Видите ли, я лежу в палате с Ларисой… Ларисой Мартыненко, и ей колют обезболивающие…

– Какие?

– Не знаю, честно говоря, но они… Понимаете, похоже, они ей не помогают!

– А с чего вы так решили?

– Да кричит она – просто воем воет!

Лиля удивленно потерла подбородок.

– Ну, знаете, не видя назначения врача, я не могу сказать ничего определенного – Павел Евгеньевич ведь знает, что делает!

– Наверное, вы правы… Я тогда пойду, да?

– Погодите!

Лиля решительно встала.

– Я сейчас пойду и поищу Павла Евгеньевича. Если не найду, тогда я зайду к вам и посмотрю, что можно сделать, идет?

Лицо пациентки заметно просветлело.

– Спасибо, доктор! – сказала она. – Большое вам спасибо!

Лиля обежала все отделение, но так и не нашла Дмитриева. Ничего не оставалось, как вернуться в палату, из которой заходила пациентка. В самом ее конце, у окна, скорчившись, лежала пожилая женщина. Судя по тому, что она тихо постанывала, именно ее имела в виду просительница.

– Здравствуйте, – сказала Лиля, подходя. – Это у вас сильный болевой синдром?

– У нее, у нее, – закивала ближайшая соседка, скорчив недовольную гримасу. – Просто невозможно здесь находиться! Я уж и по коридору гуляла, и на улицу выходила, а она все стонет и стонет…

Лиля попыталась взять больную за руку, чтобы проверить пульс, но женщина свернулась в тугой калач, просунув руки между коленей и сжав кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять – она находится в ужасном состоянии! Лиля не представляла, что делать. Никодим отсутствует, лечащий врач где‑то шляется, а пациентка тем временем умирает от боли. К счастью, на посту в данный момент находилась Рыба.

– Нельзя вмешиваться! – авторитетно заявила она, когда Лиля объяснила ей ситуацию. – Ты не представляешь, как болезненно местный народ реагирует на такие штуки. Кроме того, ты – просто ординатор, и права голоса не имеешь!

– Могу я хотя бы посмотреть назначения для этой больной?

– Павел меня грохнет! Ну да ладно – гляди, только быстро, и не рассказывай ему, что это я тебе показала!

Лиля взяла в руки большую общую тетрадь, в которой сестры записывали рекомендации врачей. На самом деле, данные полагалось вводить в компьютер, но, как в первый же день объяснил Никодим, «обновленная» программа, на которую в принудительном порядке перевели всю больницу, постоянно «висла» и давала сбои, поэтому гораздо сподручнее оказалось использовать старый добрый бумажный способ.

– Ей дали трамадол… шесть часов назад?

– Ну да, раз так написано, значит, дали, – пожала плечами Рыба. – А что?

– Действие должно было продлиться до двенадцати часов, а пациентка уже как минимум два часа чуть на стенку не лезет!

– Может, уже не действует? – предположила озадаченная медсестра. – Нужно что‑то посильнее?

– Очень странно… Она после операции?

– Да нет…

– И что делать?

– Лично я предлагаю дождаться Павла – в конце концов, эта тетка – его пациентка.

– Но ей же больно!

– Надо же, жалостливая какая выискалась! – уперев руки в тощие бока, воскликнула Рыба. – Если бы Никодим не уехал, можно было бы обратиться к нему, а так… В общем, не лезь ты, куда не просят, а то геморроя потом не оберешься!

Но Лиля уже не могла успокоиться: мысль о том, что пациентка испытывает жесточайшую боль, лишала ее покоя. Она вспомнила последние месяцы маминой болезни. Бабушка старалась делать дочери инъекции морфина так, чтобы Лиля этого не видела. Когда она возвращалась из института, мать обычно мирно спала или находилась в полудреме. На ее лице блуждала счастливая улыбка – спасибо, у бабушки имелись свои способы добычи опиатов через многочисленных бывших коллег. Иначе пришлось бы устраивать маму в хоспис, потому что многие пациенты, не получающие вовремя свою «дозу», теряют сознание от боли или находятся на грани самоубийства.

Пока Лиля размышляла над тем, что же предпринять, из‑за угла вывернул не кто иной, как Кан Кай Хо.

– Кай! – крикнула она и тут же покраснела, сообразив, что называет врача по имени, на что вряд ли имеет право в отличие от Никодима, но ведь отчества у него нет, так как же, простите пожалуйста, ей к нему обращаться?

Мужчина с удивлением посмотрел в сторону Лили. Казалось, он не сознавал ее присутствия, а осознав, был потрясен тем, что столь мелкая личность посмела оторвать его от собственных мыслей.

– Это ты мне? – спросил он.

– Я…

– Не смей! – прошипела Рыба, мило улыбаясь приближающемуся хирургу.

– Ну? – потребовал он, возвышаясь над Лилей на добрых сорок сантиметров. Ей пришлось задрать голову, чтобы смотреть врачу прямо в глаза.

Запинаясь, девушка, несмотря на предостерегающие знаки со стороны медсестры, делающей большие глаза, рассказала Кану Каю Хо, в чем дело. Он слушал ее, поджав губы и сузив и без того узкие глаза, и, когда она закончила, спросил:

– И чего ты хочешь от меня?

– Разве… никак нельзя помочь?

– Послушай, как тебя…

– Лиля.

– Послушай, Лиля, тут написано: трамадол в девять тридцать. Не можем же мы просто так вкатить этой больной еще одну дозу – а если она загнется?!

– А если она загнется от боли?

Хирург вздохнул, закатив глаза, осмотрелся по сторонам, словно собирался совершить нечто противозаконное и прикидывал последствия, и сказал:

– Ладно, давай‑ка я сам ее посмотрю.

Семеня позади Кана Кая Хо и едва за ним поспевая, Лиля обернулась и увидела, что Рыба стоит у поста, вытянувшись в струнку, выпучив глаза и слегка приоткрыв рот. Впервые она поняла, что кличка прицепилась к девушке не только из‑за фамилии – уж больно сильно медсестра смахивала на выброшенную на песок рыбу, тщетно пытающуюся втянуть в легкие немного кислорода.

Осмотр пациентки много времени не занял.

– Странно, – пробормотал Кай, потирая подбородок. – Чертовски странно… Ладно, вот что мы сделаем: два миллиграмма бетаметазона внутривенно – чтобы купировать боль. Потом, когда вернется Дмитриев, он решит, что делать – снижать дозу и переходить на таблетки или продолжать то, что и раньше.

– Но почему трамадол действовал такое короткое время? – недоумевала Лиля. – Она ведь уже давно мучается, а прошло всего…

– Не могу объяснить – не знаю, – покачал головой хирург. – Может, дело в привыкании?

Опиаты быстро убирают болевой синдром, но так же быстро развивается резистентность: уже через две‑три недели первоначальная доза оказывается недостаточной… Анальгезирующий эффект соответственно укорачивается.

– Но пациентка поступила всего шесть дней назад – о каком «укорачивании» действия может идти речь? – возразила Лиля.

Кан Кай Хо посмотрел на нее, впервые – внимательно, словно изучая, как муху под микроскопом.

– Не пойму я, чего ты от меня‑то хочешь? – спросил он.

Лиля понимала, что только что заставила его перейти черту и, возможно, испортить отношения с коллегой.

– Ничего, просто я…

– Давай оставим это Дмитриеву, хорошо? Это – его па