Уоссон Р. Г

Роберт Гордон Уоссон (Robert Gordon Was–son) (22 сентября 1898 г. – 23 декабря 1986 г.) – выдающийся этномиколог, писатель, банкир, чьи исследования исторической и культурной роли галлюциногенных грибов в Мексике и Старом Свете принесли ему международное признание научного сообщества и явились значимым вкладом в область этноботаники, ботаники, антропологии, истории, теологии и психологии. Хотя научные исследования были для него хобби, а не профессиональной деятельностью, его работы привели к переориентации больших областей исследования и к появлению новых исследовательских тенденций в культурной антропологии и сравнительной теологии.

Будучи подростком, он вместе с братом Томасом Кэмпбеллом Уоссоном много путешествовал по Америке, после окончания школы в 1914 г. – по Европе. В 1917 г. был призван в армию и служил радистом в Американских экспедиционных войсках во Франции. После войны учился в Колумбийской школе журналистики, затем – в Лондонской школе экономики. Вернувшись в Соединенные Штаты, преподавал английский язык в Колумбийском университете, работал репортером в Нью–Хейвене (штат Коннектикут). В 1925 г. отправился в Нью–Йорк и стал помощников редактора журнала «Current Opinion»; позднее вел финансовую колонку в «New York Herald Tribune». В 1934 г. Уоссон поступил на работу в «J. P. Morgan Company», где сначала отвечал за работу по связям банка с общественностью, а с 1943 г. занимал пост вице–президента банка. В 1963 г. ушел в отставку.

Женился в 1926 г. (венчание состоялось в Русской церкви в Лондоне), жена – Валентина Павловна (урожд. Guercken), педиатр. Исследования Уоссона по этноботанике начались в 1927 г. во время их медового месяца в Кэтскилских горах (Catskill Mountains), где его жена случайно нашла грибы, очень похожие на те, которые росли на ее родине, в России, и очень обрадовалась этому. Будучи пораженными теми значительными различиями в отношении к грибам в России по сравнению с США, они начали полевое исследование, которое привело к созданию книги «Mushrooms, Russia and History» (опубл. в 1957). Супруги собирали и интегрировали данные по микологии с данными из других областей – истории, языкознания, сравнительного религиоведения, мифологии, искусства и археологии, изучая все аспекты грибов. Они назвали область своих исследований «этномикологией» и ввели в обиход термины «микофобы» и «микофилы» – на эти две группы они разделили народы всего мира. Продолжая свои исследования, в 1953 г. супруги предприняли экспедицию в Мексику для изучения магико–религиозного употребления грибов коренными жителями и стали первыми белыми, принявшими участие в ма–сатекской (см. «Масатеки»*) тайной грибной церемонии. Одновременно с этим в 1957 г. они опубликовали в журнале «Life» статью (Seeking the Magic Mushroom), в которой широкой аудитории впервые сообщалось о существовании психоактивных грибов и о грибной церемонии «велада» (velada).

После смерти Валентины Павловны от рака в 1958 г. Уоссон продолжил публиковать работы о своих исследованиях по грибам Мексики: «Maria Sabina and Her Mazatec Mushroom Velada» (1974) и «The Wondrous Mushroom: Mycolatry in Mesoamerica» (1980). Он ежегодно проводил полевые исследования в Мексике вплоть до 1962 г.

Благодаря сотрудничеству Уоссона с профессором Роже Хеймом, микологом и директором Национального музея естественной истории в Париже (вместе они написали книги «Psilocybe: Les Champignons Hallu–cinogenes du Mexique» и «Nouvelles Investigations sur les Champignons Hallucinogenes», Хейм сопровождал Уоссонов в некоторых их экспедициях), грибы стали предметом научного исследования. Альберт Хоффман, использовавший материал, выращенный Хеймом из образцов, собранных Уоссонами, идентифицировал химическую структуру активных компонентов этих грибов – псилоцибина и псилоцина. Два вида псилоцибиновых грибов, Psilocybe Wassonii Heim и Psilocybe Wassonorum Guzman, были названы в честь Уоссона. Хоффман и Уоссон были также первыми западными людьми, собравшими образцы масатекского галлюциногена Salvia divinorum, – благодаря этому данный галлюциноген был описан как новый вид и стал выращиваться за пределами Мексики.

Следующим важным шагом Уоссона в изучении грибов стало исследование древнего ведического интоксицирующего вещества сомы, в основе которого, как он полагал, лежал гриб Amanita muscaria (мухомор). После ухода в отставку (1963 г.) для проверки данного предположения он начал полевые исследования на Дальнем Востоке. Так, в период с мая 1963–го по февраль 1966–го он путешествовал по Новой Зеландии, Новой Гвинее, Японии, Китаю, Индии, Корее, Ираку, Ирану, Афганистану, Таиланду и Непалу. Результаты его исследований были опубликованы в 1969 г. в книге «Soma: Divine Mushroom of Immortality». Работы Уоссона внесли революционный вклад в понимание природы религии. До появления его работ по соме теологи считали, что ведические и магические практики предполагали алкогольное опьянение. Уоссон был первым исследователем, который понял, что ведическая интоксикация была «энтеогенной». Его открытия стали событием для целого поколения ученых – как ботаников, так и химиков.

Затем его внимание обратилось к Элевсинским мистериям – церемониям инициации в существующем у древних греков культе

Деметры и Персефоны. В работе «The Road to Eleusis: Unveiling the Secret of the Mysteries» (1978), написанной в соавторстве с Альбертом Хофманном и Карлом Раком, предполагалось, что напиток кикеон (kykeon), основной компонент церемонии, содержал психоактивные компоненты – алкалоиды эрголина, добывавшиеся из грибка Ergot (Claviceps spp.). В соавторстве была написана и другая работа по этой же теме – «Persephone's Quest: Entheogens and the Origins of Religion» (1986) (термин «энтеоген» был предложен Уоссоном и его коллегами вместо терминов «галлюциноген» или «психоделик»).

Уоссон много выступал с лекциями о своих микологических исследованиях. С 1961 г. он жил в Данбери (штат Коннектикут). Умер 23 декабря 1986 г. После него остались двое детей – Питер и Мэри (Маша) Уоссон–Бриттен.

Сочинения: Lightning–bolt and mushrooms (1956); Mushrooms, Russia, and History (1957) (совм. с V. P. Wasson); Soma: Divine Mushroom of Immortality (1968) (совм. с W. D. O'Flaherty); Maria Sabina and Her Mazatec Mushroom Velada (1976); The road to Eleusis: Unveiling the secret of the Mysteries (1978, 1998) (совм. с A. Hofmann, C. A. P. Ruck); The Wondrous Mushroom: Mycolatry in Mesoamerica (1980); Persephone's Quest: Entheogens and the Origins of Religion (1986) (совм. с S. Kramrisch, J. Ott, C. A. P. Ruck).

Я часто рассказывал историю, как мы путешествовали по отдаленным местам в горах южной Мексики в поисках того, что уцелело из культа священного гриба. (…) Тем, кто не знает эту историю, будет интересно узнать, как моя жена, педиатр, и я, банкир, взялись за изучение грибов. Моя супруга – русская и, подобно всем своим соотечественникам, с молоком матери впитала основательный запас эмпирических знаний о распространенных видах грибов и любви к ним, удивительной для нас, американцев. Подобно нам, русские любят природу – леса, птиц и дикие цветы. Но их любовь к грибам – иного порядка, это интуитивное убеждение, страсть, недоступная пониманию. Русские любят даже ядовитые грибы, в определенном смысле не представляющие никакой ценности. Они называют эти «ничего не стоящие» грибы «поганками» (paganki) – «маленькими язычниками», и моя жена делала бы из них красочные композиции для стола в гостиной – на фоне мха, камней и кусков дерева, найденных в лесу. С другой стороны, я, человек англосаксонского происхождения, не знал ничего о грибах. «По наследству» я игнорировал их все; я отвергал отвратительное разрастание грибов, проявления их паразитизма и распада. До моего брака я не раз пристально рассматривал грибы, но никогда не различал их. Наше диаметрально противоположное отношение к грибам… [определяется] различием в эмоциональном отношении к ним. Моя жена и я… посвятили немалую часть нашего свободного времени на протяжении более чем тридцати лет, анализируя, определяя и рассматривая истоки появления этого отношения. Открытия, которые мы сделали, включая переоткрытие религиозного значения галлюциногенных* грибов в Мексике, могут иметь отношение к нашей озабоченности той культурной трещиной между моей женой и мной, между нашими народами, соответственно, между микофилией и микофобией (слова, которые мы изобрели, чтобы обозначить два этих отношения), которая разделила индоевропейские народы на два лагеря. (…)

Многие наблюдали это специфическое отношение к грибам у европейских народов. Некоторые микологи англоговорящего мира яростно выступали против этого общего предубеждения нашей расы, надеясь тем самым ослабить его власть. Напрасные надежды! Нельзя вылечить перелом пластырем. Сами мы не имели никакого желания менять отношение англосаксов к грибам. Мы рассматриваем эту антропологическую причуду с отстраненным любопытством, уверенные, что она останется неизменной еще долго, так что станет предметом исследования будущих ученых в часы их досуга.

Наш метод заключался в рассмотрении всего, что имеет отношение к грибам. Мы собирали слова, обозначающие грибы на каждом из доступных нам языков, и изучали их этимологию. Иногда мы отвергали общепринятые представления о происхождении слова и разрабатывали новые, как в случае самого слова «гриб», а также слова chanterelle (маленький желтый гриб, по–французски также называемый girolle, по–немецки Pfifferling). Мы быстро обнаруживали метафоры в таких словах, метафоры, которые бездействовали в некоторых случаях тысячи лет. Мы искали значение этих оборотов речи. Мы искали грибы в пословицах Европы, в мифах и мифологии, в легендах и волшебных сказках, в эпосе и балладах, в исторических событиях, в лексиконах непристойных и скабрезных слов (обычно избегаемых лексикографами), в произведениях поэтов и романистов. Мы были крайне внимательны к тому, положительную или отрицательную ценность имеют грибы в этих словарях, выражена ли в этих словах микофилия или микофобия. Грибы часто связывались с мухой, жабой, петухом и ударом молнии; то есть мы изучали, какие ассоциации они вызывали у наших далеких предков. Везде, где мы путешествовали, пробовали наладить контакт с необразованными крестьянами и достичь их знания грибов – узнать, какие виды грибов они различают, их названия, способы употребления и эмоциональное отношение крестьян к ним. Мы побывали в стране басков, Лапландии, во Фрисландии, Провансе, Японии. Мы обыскивали галереи и музеи мира и детально изучали книги по археологии и антропологии.

Я бы не хотел, чтобы мои читатели думали, что мы проходили все эти пути исследования без руководства. Мы обязательно привлекали специалистов из всех изучаемых нами областей. Когда мы углублялись в проблемы языкознания, анализируя происхождение относящихся к грибам слов, то всегда консультировались с профессиональным филологом. И так во всех отраслях знания. Иногда мне кажется, что наша работа была сделана другими, для которых мы работали просто как репортеры. Когда мы начали в 1955 г. публиковаться, то все больше и больше людей из всех слоев общества приходило к нам, чтобы поделиться информацией, и часто вклад даже самых малоосведомленных помощников оказывался очень ценен, заполняя имеющиеся пробелы в знаниях. Мы были любителями, не обремененными академическими запретами, и поэтому свободно двигались вперед и в сторону, игнорируя границы, которые обычно разделяют научные дисциплины. То, что мы сделали, было пионерской работой. (…)

Возвращаясь в 40–е гг., я уже не помню, кто из нас, моя жена или я, первым предположил, что наши дальние предки, возможно, 6 тыс. лет назад, почитали божественный гриб. Нам казалось, что это могло бы объяснять явление микофилии (противоположное микофобии), в поддержку которой свидетельствует множество данных, обнаруженных нами в областях филологии и фольклора. При этом я не знаю, возникла ли наша догадка до или после того, как мы узнали о роли Amanita muscaria (см. «Мухомор»*) в религии некоторых отдаленных племен Сибири. Наше смелое предположение сейчас кажется менее смелым, чем тогда, когда я его делал.

Я отчетливо помню, что это произошло, когда мы собрались в нашу экспедицию по Месоамерике. Осенью 1952 г. мы узнали, что авторы XVI в., описывающие культуры индейцев Мексики, отмечали, что некоторые грибы играли роль божеств в религии аборигенов. Одновременно с этим мы узнали об обнаружении (в основном, в горных районах Гватемалы) все большего количества каменных скульптур доколумбового периода, напоминающих грибы, большинство из которых имеет высокую грубо вытесанную ножку. За отсутствием лучшего названия археологи назвали их «каменные грибы», но ни один археолог не связал их с грибами или с обрядами, описанными авторами XVI в. в соседней Мексике. Они были загадкой, и «каменный гриб» был просто удобным термином. На некоторых из этих каменных изваяний были изображения лика бога, человеческого лица или животного, и все эти скульптуры очень походили на грибы. Подобно ребенку в «Новом платье короля», мы объявили, что так называемые каменные грибы действительно представляли грибы и что они были религиозным символом, подобно кресту в христианской религии, или звезде в иудаизме, или полумесяцу в мусульманстве. Если мы правы – и накапливающиеся данные свидетельствуют в пользу нашей гипотезы, – тогда этот месоамериканский культ божественного гриба, этот культ плоти Бога, как науа* называли его в до–испанские времена, может быть прослежен археологически от своих истоков, по крайней мере, с 500 лет до н. э. (но, возможно, и с 1000 лет до н. э.) Это адресует родовой культ гриба у нагорных майя* к тем временам, когда в Месоамерике впервые появилась каменная скульптура.[10]

Таким образом, мы обнаруживаем культ гриба в центре одной из старейших цивилизаций Месоамерики. (…) Разве микология, которую кто–то назвал падчерицей естествознания, не обретает полностью новое и неожиданное измерение? Религия всегда лежала в основе самых высоких способностей и культурных достижений человека, и поэтому я призываю научиться видеть скромный гриб в новом свете.

И в Гватемале, и в Мексике – в Табаско и в Веракрусе – было найдено множество таких каменных скульптур грибов, датируемых между 1000 и 300 гг. до н. э., – с антропоморфными и зооморфными изображениями на основании скульптуры или без них (рис. 1). На данной скульптуре изображен присевший ягуар с человеческой головой, что, возможно, означало шаманистические трансформации, происходящие под влиянием галлюциногенных грибов или духа–покровителя священного растения.

Рис. 1. Доклассическое каменное изображение гриба, найденное на нагорье в Гватемале, датируемое приблизительно 500 г. до н. э.

Нам остается выяснить то, какие виды грибов почитались в Месоамерике и почему. К счастью, мы могли воспользоваться опытом некоторых наших предшественников в этой области: Бласа Пабло Реко, Роберта Дж. Вейтлейнера, Джин Бассетт Джонсон, Ричарда Эванса Шультца и Еунис В. Пайк. Все они сообщали, что культ продолжает свое существование в Сьерра Масатега в Оахаке. Поэтому мы отправились туда в 1953 г. Насколько нам известно, мы были первыми посторонними, которые ели грибы, первыми, кого пригласили принять участие в церемонии почитания священного гриба (это было в ночь с 29 на 30 июня 1955 г.). Теперь я хотел бы описать отличительные черты существовавшего у индейцев Месоамерики культа божественного гриба, который… для индейцев является аспектом повседневной реальности, но при этом и священной тайной их жизни.

Прежде всего, позвольте здесь мне сказать несколько слов о характере психических нарушений, которые вызываются поеданием грибов. Эти нарушения полностью отличны от эффектов алкоголя, как день от ночи. Мы вступаем в обсуждение, в котором словарь английского языка, как и любого европейского языка, обнаруживает свои несовершенства. В них нет никаких слов, чтобы характеризовать это – «грибное» (bemushroomed) – состояние, о котором мы будем говорить. На протяжении сотен, даже тысяч лет мы думали об этих вещах в терминах, сообразных алкогольному состоянию, и теперь должны разрушить оковы, созданные нашим «алкогольным» наваждением. Мы все волей–неволей заключены в тюремные стены нашего повседневного словаря. Развивая навык выбора слов, мы можем распространять принятые значения, чтобы охватить обладающие некоторой новизной чувства и мысли, но, когда состояние сознания крайне отличается от обычного, будучи полностью новым, тогда все наши старые слова не подходят. Как вы расскажете человеку, слепому от рождения, что значит видеть? В данном случае эта аналогия особенно подходит, потому что, на первый взгляд, у человека в «грибном» состоянии наблюдаются некоторые из объективных симптомов, характерных для опьянения. Сейчас фактически все слова, описывающие состояние опьянения, от «интоксицированного» (что буквально означает «отравленный») до огромного множества вульгаризмов, являются презрительными, уничижительными, бранными словами. Любопытно то, что современный цивилизованный человек находит отдых от забот в наркотике, который он, по–видимому, нисколько не уважает! Если мы используем для «грибного» состояния по аналогии термины, подходящие для алкоголя, мы наносим ущерб грибу, поскольку есть опасность, что опыт переживших «грибное» состояние не будет по достоинству оценен. Мы нуждаемся в особом лексиконе для описания всех аспектов божественного опьянения.

Эти трудности коммуницирования порождали некоторые забавные ситуации. Два психиатра, принявшие гриб и знающие свои переживания во всей их полноте, подверглись критике в профессиональных кругах за то, что перестали сохранять «объективность». В итоге, все мы разделились на два класса – тех, кто принял гриб и был дисквалифицирован из–за субъективности своего опыта, и тех, кто не пробовал гриб и был дисквалифицирован за полное отсутствие знаний о предмете! Что касается меня, простого обывателя, я глубоко благодарен моим индейским друзьям за то, что они посвятили меня в великую Тайну гриба. При описании случившегося я буду использовать знакомые слова. хотя прекрасно понимаю, как не подходят любые слова для воссоздания образа того состояния.

Сейчас я перенесу вас в одноязычную деревню в нагорье южной Мексики. Только горстка жителей знает испанский. Люди в ней склонны к злоупотреблению алкоголем, но в их умах грибы – это нечто совсем другое, но не по степени, а по качеству. Об алкоголе они говорят с той же самой шутливой вульгарностью, как это делаем и мы. Но о грибах они предпочитают не говорить вообще, по крайней мере, когда находятся в компании и особенно когда в ней присутствуют чужеземцы, белые чужеземцы.[11]

Если вы мудры, то будете говорить о чем–либо еще. Затем, когда наступят вечер и темнота, и Вы один можете заговорить на эту тему с мудрым старым человеком (мужчиной или женщиной), чье доверие Вы заслужили, когда горит свеча, которую вы держите в руке, и разговор ведется шепотом. Тогда Вы узнаете, что грибы собираются обычно перед восходом солнца, когда предутренний бриз ласкает склон горы, во время новолуния, в определенных местах, и собрать их может только doncella, целомудренная дева. Грибы завертывают в листья, возможно, банановые, тем самым защищая от непочтительных глаз, и в некоторых деревнях их сначала относят в церковь, где они некоторое время находятся на алтаре в чаше. Их никогда не выставляют на рынке, но передают из рук в руки по предварительной договоренности. Я мог бы долго говорить вам о словах, которыми обычно называли эти священные грибы различные народы. Науа перед прибытием испанцев называли их плотью Бога, теонанакатлем (teonanacatl) (см. «Псилоцибин»*). Обратим особое внимание на следующую параллель с основами нашей Евхаристии*: «Берите, ешьте, это – тело мое…», Но есть одно различие. Ортодоксальный христианин должен принять на веру чудо превращения хлеба в плоть Бога: именно это предполагается в соответствии с доктриной превращения. Напротив, относительно гриба у науа существует следующее убеждение: каждый информатор засвидетельствует чудо, которое он сам испытал. На языке масатеков* священные грибы называются 'nti si tho. Первое слово, 'nti, является частицей, выражающей почтение и привязанность. Второй элемент означает «то, что за веснами». Наш погонщик мулов, сопровождавший нас в 1953 г., путешествовал по горам всю свою жизнь и знал испанский, хотя не умел читать и писать и даже определять время по часам. Мы спросили его, почему грибы называются «то, что за веснами». Его ответ, от искренности и эмоциональности которого захватывало дух, был полон религиозной поэзии, и я приведу его дословно: «Маленький гриб пришел сам по себе, никто не знает откуда, подобно ветру, пришедшему непонятно откуда и почему».

Когда мы, моя жена и я, впервые прибыли в Мексику, то чувствовали уверенность, что движемся к разгадке древней и святой тайны, и шли как пилигримы в поисках Грааля. Именно такому отношению, на мой взгляд, мы обязаны нашим успехом. Это было нелегко. В течение четырех с половиной столетий правители Мексики, испанцы или, по крайней мере, представители испанской культуры, никогда не стремились понять индейцев, и Церковь расценивала священный гриб как идолопоклонство. Нынешние протестантские миссионеры, естественно, стремились обучать Евангелию, а не воспринимать религию индейцев. (…) В течение более четырех столетий индейцы глубоко в сердцах хранили божественный гриб, защищая драгоценную тайну от осквернения ее белыми людьми. Мы знаем, что сегодня есть много курандерос (curanderos), кто продолжает практиковать этот культ, каждый – в меру своих сил и возможностей, некоторые – будучи непревзойденными артистами, выполняют древнюю литургию в отдаленных хижинах перед маленькими группами. Со временем они умрут и, поскольку местность не является изолированной, культ исчезнет. Они очень недоступны, эти курандерос. Почти никто из них не говорит по–испански. Выполнение ритуала перед чужаками они считают профанацией. Они откажутся даже встречаться с вами, а уж тем более – обсуждать тему грибов и исполнение культовой церемонии для вас. Не думайте, что это – вопрос денег: «Мы не делаем это за деньги», – сказала Гвадалупе, после того как мы провели ночь с ее семейством и курандерой по имени Мария Сабина. (Для тех, кто знает масатеков, это заявление будет тем более примечательно: деньги трудно достать в Сьерра Масатега, и масатеки печально известны своей жадностью.) Возможно, вы выучите имена огромного количества известных курандерос, и ваши эмиссары даже будут обещать привести их к вам, но вы будете их ждать и ждать, а они так никогда и не придут. Вы пробежите мимо них на рынке, и они будут знать вас, но вы не будете знать их. Судья в ратуше может быть тем самым человеком, которого вы ищете, и вы можете проводить с ним время днем, но все же никогда и не узнаете, что он – ваш курандеро.

В конце концов, кто поступает иначе? Разве священник католической церкви исполнит мессу, чтобы удовлетворить любопытство неверующего? Курандеро, который сегодня за большую плату исполнит обряд гриба для любого чужака, – проститутка и мошенник, и его неискреннее выполнение имеет законность не большую, чем обряд, совершенный лишенным сана священником. В современном мире религия часто превращается в социальную активность со слабыми этическими правилами. Религия в примитивном обществе была устрашающей реальностью, «ужасной» в первоначальном смысле этого слова. пронизывающей всю жизнь и достигающей высшей точки в церемониях, на профанацию которых был наложен строжайший запрет. Именно такой и была грибная церемония в отдаленных районах Мексики.

Мы часто рассматриваем античные мистерии как проявления примитивной религии. Позвольте мне сейчас привлечь ваше внимание к некоторым параллелям между нашим мексиканским ритуалом и мистериями, имевшими место в Элевсине в I тыс. до н. э., а возможно, и намного раньше. Выбор времени проведения этих обрядов был, по–видимому, значим. В стране масатеков предпочтительный сезон для «совета с грибом» – это период дождей, когда растут грибы – с июня по август. Элевсинская Мистерия, священный ритуал очищения и инициирования, связанный с божествами земли, праздновался в сентябре или в начале октября, в сезон грибов в Европе. В сердце Элевсинской Мистерии находится тайна. В сохранившихся текстах есть множество упоминаний о тайне, но она нигде не раскрывается, хотя была известна тысячам, поскольку мистерии, такие как Элевсинская, играли главную роль в греческой цивилизации. Из трудов древних греков, из фресок в Помпее мы знаем, что все начиналось с принятия некоего напитка. И тогда, в глубинах ночи, человек созерцал видения, а на следующий день он был все еще охвачен страхом, чувствуя, что никогда уже не будет прежним. То, что переживал новичок, было «новым, удивительным, недоступным рациональному познанию» [3, p. 20]. Один автор II в. н. э. по имени Аристид в своем отрывочном описании Элевсинской Мистерии на мгновение приоткрыл завесу: «Элевсин – святыня, общая для всей земли и всех божественных вещей, которые существуют среди людей, она является и наиболее устрашающей, и наиболее просветляющей. Было ли на земле иное место, где пелось о самом удивительном, где были более сильны чувства (что называлось dromena), где сильнее всего соперничали между собой увиденное и услышанное?» И далее он говорил о «невыразимом видении», созерцание которого было привилегией многих поколений мужчин и женщин [3, p. 20].

Остановимся на этом описании. Поразительно, что античная мистерия и обряд гриба в Мексике, сопровождаясь в этих двух сообществах завесой умолчания, точь–в–точь соответствуют, насколько мы можем судить, друг другу. Слова древних авторов так же применимы к современной Мексике, как и к классической Греции. Может ли быть несущественным, что греки привыкли относиться к грибам как к «пище богов» (broma theon) и, по словам Порфирия, называли их «питомцами богов» (theotrdphous) [4, 764]? Греки классического периода были уже микофобами. Было ли это следствием того, что их предки почувствовали, что все племя грибов «заражено» святостью из–за «привлекательности» некоторых их видов и что грибы не предназначены, чтобы простые смертные их ели, по крайней мере, ежедневно? Не имеем ли мы здесь дело с происхождением религиозного табу?

Я не сомневаюсь, что тайна Элевсина заключена в галлюциногенах. Я склонен думать, что действующим веществом был гриб, и существуют свидетельства в пользу этого, но мир растений сейчас скрывает от нас множество тайн, которые могли быть известны необразованному травнику прежних времен. Иерофанты* Элевсина имели дело с природными галлюциногенами, и эти высшие священники должны были иметь некоторые из них в своем распоряжении на случай, когда в какой–то год число приглашенных окажется очень большим. Устойчивость культа никогда не нарушалась из–за отсутствия удивительного напитка.

Все сказанное об Элевсине (например, цитированные выше слова Аристида), благоговейный страх и изумление, инстинктивное умалчивание для меня означают галлюциноген. Это умалчивание, соблюдаемое после окончания, заслуживает больше внимания, чем ему было уделено. Я полагаю, что оно спонтанно распространялось среди новичков перед великой Мистерией. Оно существовало повсюду во всем греческом мире. Любой мог стать новичком при двух условиях: он должен был говорить по–гречески и не быть непрощенным убийцей. Даже рабы могли принять участие в церемонии. Таким образом, умолчание не было тем запретом, которое элита накладывала на саму себя для сохранения тайны от непосвященных, как это было распространено среди арийцев* Индии. Санкции, причем многочисленные, накладывались полисом, то есть Афинами, даже за крайне незначительные нарушения секретности. Действительно, закон был суров. Сохранилось много примеров его осуществления. Алкивиад, богатый, популярный, красивый молодой афинянин, принадлежащий верхушке общества того времени, посмел исполнять роль элевсинского иерофанта на частном приеме в своем собственном доме. В соответствии с указом он был лишен всего своего имущества [2, p. 223]. Но афинские законы не распространялись на весь греческий мир, а умолчание – распространялось. Я думаю, что молчание налагалось самостоятельно и добровольно, совершенно такое же умалчивание мы обнаружили у масатеков, когда были там в 1953–55 гг., и то же самое умалчивание наблюдается, когда человек лицом к лицу сталкивается с самыми глубокими тайнами религии.

Но как много могли бы мы узнать, если бы инициируемый из Элевсина заговорил? Возможно, только детали его переживаний, в то время как тайна тайн, сама природа галлюциногена, возможно, была бы тщательно скрыта иерофантом и его наследниками. Элевсинский культ, согласно Джорджу Милонасу, процветал на протяжении около 2 тыс. лет, не прерываясь [2, 285]. В галлюциногенах, что бы они собой не представляли, по–видимому, никогда не было нужды. Их влияние на инициируемых было, насколько мы можем судить, сходным с последствиями приема в надлежащей дозировке пейотля*, ололиуки*, галлюциногенных грибов Мексики. Растения, химически близкие к мексиканским галлюциногенам, могут процветать в бассейне Эгейского моря, а их необычные качества – оставаться все еще скрытыми от нас. В настоящее время я склонен думать, что элевсинский напиток не содержал сока мухомора, произрастающего в лесном поясе Евразии, – сомы арийцев. Мухомор по–разному действует на человеческий организм: существует период патологической сонливости, а затем – стадия, на которой принявший стимулируется к совершению подвигов физической выносливости, о которой известно и в Сибири, и в гимнах Ригведы*. У нас нет ни малейшего намека, каковы были эффекты элевсинского напитка. Химия мухомора иная, чем химия мексиканских растений.

Теперь, когда мы безуспешно пытаемся контролировать наркотическую зависимость в современном мире, позвольте нам обратиться к нашим «примитивным» родственникам, чтобы посмотреть, как они справлялись с опасностями, свойственными всем галлюциногенам. Среди арийцев только брахманы* были посвящены в тайну сомы; они одни знали, как она готовится и принимается. Точно так же в Сибири у вогулов существовало строгое табу на прием мухоморов: считалось, только шаман и его помощник могут потреблять грибы безнаказанно, все остальные от грибов, конечно, умрут. В Греции вообще инициируемые посещали празднование в Элевсине только один раз в жизни, лишь немногим разрешали возвратиться второй раз на следующий год. В Мексике шаманы (курандерос) и их преемники знают, какие растения являются галлюциногенными. В стране масатеков курандерос определяют дозу, которую человек примет. За все время моего пребывания в Мексике меня постоянно предупреждали, что божественные грибы muy delicados («очень опасны»), и их потребление ограничено многими табу, различающимися в разных деревнях (некоторые табу весьма неудобны и произвольны). Как я уже говорил выше, у индейцев нет зависимости от растений, с которыми они обращаются с уважением, и я знал некоторых индейцев, которые, будучи алкоголиками, принимали грибы только однажды в жизни. Они говорили о грибах с почтением, но не стремились к повторному их принятию. В течение ночной сессии курандеро (или курандера) внимательно наблюдает за теми, кто принял галлюциноген, и быстро действует при появлении признаков расстройства. Информаторы рассказывали, что человек не имеет права покинуть дом (хижину с одной комнатой) при каких бы то ни было обстоятельствах, пока продолжается действие растения. При этом всегда остаются один–два человека, не принявших галлюциноген, которые охраняют участвующих в церемонии от любых вмешательств извне и… изнутри. Впоследствии те из участников, кто во время церемонии шептался между собой, меняли показания о событиях данной ночи. Почти все, кто разделил с сообществом чувство единства, близости с другими, провели вместе незабываемые часы.

Было бы ошибкой утверждать, что только галлюциногены (где бы они ни были найдены в природе) вызывают видения и экстаз. Ясно, что некоторые поэты и пророки, многие мистики и отшельники (особенно в Индии), по–видимому, наслаждаются экстатическими видениями, которые отвечают требованиям древних мистерий и являются копией вызванного грибами восторженного изумления в Мексике. Я не утверждаю, что Святой Джон из Патмоса ел грибы, чтобы написать Книгу Откровения. И все же последовательность образов в его видении, таких ярких, хотя и фантасмагоричних, означает для меня то, что он был в состоянии, идентичном «грибному». (…)

Преимущество гриба заключается в том, что он предполагает многое (если не все) из богатства данного состояния, но без мучительных страданий У. Блейка и Св. Джона. Он позволяет Вам видеть более ясно, чем может увидеть бренный глаз смертного, перспективы за горизонтами этой жизни, позволяет путешествовать назад и вперед во времени, входить в другие пласты существования и даже (как говорят индейцы) познать Бога. Неудивительно, что на ваши эмоции оказывается глубокое воздействие, и Вы чувствуете, что нерасторжимые узы соединяют Вас с другими, кто разделил с Вами это священное изумление. Все, что Вы видите в течение этой ночи, обретает изначальное качество: пейзаж, строения, скульптуры, животные – они выглядят, как если бы только что прибыли из мастерской Бога. Эта новизна всего – как если бы мир только что возник – поражает и трогает Вас своей красотой. Естественно, что случившееся с Вами кажется преисполненным значимости, по сравнению с которой обычные повседневные события выглядят тривиальными. Эта непосредственность видения побуждает Вас сказать себе: «Сейчас я вижу впервые, вижу непосредственно, не так, как видят глаза смертных». (Платон говорил, что за пределами этого бренного и несовершенного земного мира лежит идеальный мир архетипов, где неизменно пребывают изначальные, истинные, прекрасные образцы вещей. Поэты и философы тысячелетиями обдумывали и обсуждали его теорию. Для меня ясно, где Платон обнаружил свои идеи; также это было ясно и его современникам. Платон выпил напиток в Храме Элевсина и провел ночь, созерцая великое видение.)

И все время, пока Вы видите эти вещи, жрица поет негромко, но властно. Индейцы известны тем, что не демонстрируют своих чувств, – за исключением данных случаев. В одну ночь моя курандера посвятила внимание своему семнадцатилетнему сыну, который, по–видимому, был умственно отсталым. Она пела по нему так, как если бы ее пение было погребальной песнью всех матерей мира с начала времен, Плачем Скорбящей Матери, безыскусным, без чувства неловкости из–за присутствия чужих, без умалчивания, ее обнаженная душа обращалась к Божьей Матери.

Пение хорошо, но под влиянием гриба Вам кажется, что оно – бесконечно нежное и сладкое. Это – как если бы Вы его слушали ухом вашего разума, очищенным от всего лишнего. Вы лежите на petate, или циновке (а если достаточно предусмотрительны – то на надувном матрасе и в спальном мешке). Темно, поскольку все огни погашены, остаются лишь несколько тлеющих угольков среди камней на полу и ладан в черепке. И это – все, так как соломенная хижина обычно располагается в некотором отдалении от деревни. В темноте и тишине голос парит над хижиной, то перемещаясь от Ваших ног к самым ушам, то уходя далеко, то раздаваясь под Вами, производя странное впечатление чревовещания. Грибы также вызывают эту иллюзию. Каждый переживает это, как и любой представитель сибирских народов, съев Amanita muscaria и находясь под действием заклинаний шаманов, демонстрирующих, как они это умеют, удивительную ловкость с чревовещательным барабанным боем. Аналогичное я слышал и в Мексике, когда шаманка производила крайне сложные ударные звуки; руками она била по своей груди, бедрам, лбу, рукам, вызывая каждый раз различное звучание, сохраняя запутанный ритм и модулируя, даже синкопируя, удары. Ваше тело лежит в темноте, тяжелое как свинец, но ваш дух, как кажется, покинул хижину и парит высоко, путешествуя со скоростью мысли во времени и пространстве, сопровождаемый пением шамана и восклицаниями его ритмичного пения. То, что Вы видите, и то, что Вы слышите, появляются как нечто единое: музыка принимает гармоничные формы и цвета, придавая визуальную форму ее гармониям, и то, что Вы видите, принимает модальность музыки – музыки сфер. «Где существует бо льшая конкуренция между видением и слушанием?» Насколько уместным для мексиканского переживания оказывается риторический вопрос древнего грека! Одинаково задействованными оказываются все ваши чувства: дымок сигареты, с которой Вы иногда ночью снимаете напряжение, пахнет так, как не пахла прежде никакая сигарета; стакан простой воды оказывается несравнимо лучше, чем бокал шампанского.

В другом месте я однажды написал, что в «грибном» состоянии человек парит в пространстве, невидимый и бестелесный; будучи освобожденным от телесной оболочки оком, видит все, но его нельзя увидеть. По правде говоря, он дает свободу своим пяти чувствам, и тогда чувствительность и осведомленность достигают максимальной степени выраженности во всех модальностях, все чувства сливаются друг с другом самым странным образом, до тех пор, пока, не достигнув крайней степени пассивности, человек не становится чистым, бесконечно чувствительным рецептором в отношении ощущений. Вы, будучи чужаком, волей–неволей станете только рецептором. Но масатекские информаторы выступают и как участники наряду с курандерой в импровизированной религиозной беседе. Слова курандеры вызывают у них непосредственные реакции, которые поддерживают совершенную гармонию с нею и друг с другом, приводя к тихому, перемежающемуся скандированию–антифону (то есть восклицания курандеры и участников поочередно сменяют друг друга. – Примеч. ред.). Это – существенный элемент успешной церемонии, и нельзя пережить полный эффект гриба, обусловленный его ролью в индейском сообществе, без посещения такого собрания в одиночку или с одним–двумя такими же чужаками.

Когда Ваше тело лежит здесь, Ваша душа свободна, без ощущения времени, живая как никогда прежде, живущая в ночи уже целую вечность, видящая бесконечность в песчинке. То, что Вы увидели и услышали, как резцом высечено в вашей памяти и уже никогда не будет вычеркнуто. Наконец Вы знаете, чем является невыразимое и что означает экстаз.

Экстаз! Подумаем о происхождении того слова. Для греков экстаз (ekstasis) означал отлет души от тела. Можно ли найти лучшее слово для описания «грибного» состояния? Говоря обычным языком, для многих из тех, кто не переживал этого, экстаз – забава, и меня часто спрашивают, почему я не берусь за грибы каждую ночь. Но экстаз – не забава. В нашей повседневной жизни мы разделяем опыт на хороший и плохой, «забаву» и боль. Есть и третья категория – экстаз, который для большинства из нас является запредельной стадией, незнакомцем, которого мы никогда не встречали. Божественный гриб знакомит нас с экстазом. Вся Ваша душа захвачена и потрясена, затем Вас охватывает трепет, охватывает страх, что Вы никогда не сможете вернуть привычное равновесие. В конце концов, кто захочет чувствовать чистый ужас или перейти вон через ту дверь в Божественное Присутствие?.. Несколькими часами позже, на следующее утро, Вы уже можете идти работать. Но насколько незначительной кажется Вам работа при сравнении ее со знаменательными событиями той ночи! Если это возможно, то Вы предпочитаете оставаться близко к дому и, произнося изумленные восклицания, обмениваться впечатлениями с теми, кто пережил с Вами событий той ночи.

Поскольку человек появился из своего жестокого прошлого тысячелетия назад, в развитии его сознания была стадия, когда открытие гриба (или это было более высокоорганизованное растение?) с удивительными свойствами стало для него откровением, истинным детонатором для его души, пробуждающим чувства страха и благоговения, доброты и любви самой высокой степени выраженности, на которую человечество способно, все те чувства и добродетели, которые человек расценивал как самые высшие признаки его вида. Это гриб позволил ему видеть то, что бренные глаза смертного не могут видеть (рис. 2). Как правы были греки, ограждающие эту Тайну, это поглощение напитка, секретностью и строгим надзором! То, что сегодня считается простым наркотиком, триптамином (см. «Диметилтриптамин»*) или производным ЛСД*, было для них потрясающим чудом, вдохновляя их на поэзию, философию и религию. Возможно, при всех наших современных знаниях мы больше не нуждаемся в божественных грибах. Или мы нуждаемся в них больше, чем когда–либо? Многих потрясло, что даже разгадка тайны религии может быть сведена к простому наркотику [1]. С другой стороны, наркотик остается столь же таинственным, каким и был всегда… Из простого наркотика приходит невыразимое, приходит экстаз. Это – не единственный случай в истории человечества, когда низменное рождает божественное. Перефразируя священный текст, мы бы сказали, что этот парадокс – то, о чем трудно рассказать, но он единственный заслуживает того, чтобы в него все верили.

Что наши академические ученые не отдали бы за возможность посетить обряд в Элевсине, говорить со жрицей? Они приблизились бы к окрестностям, вошли в освященную палату с благоговением, порожденным текстами, которые почитались учеными в течение тысячелетий. Как благожелательно было бы их мнение, если бы их пригласили попробовать напиток! Да, те обряды имеют место и теперь: будучи доступными, но неизвестными академическим ученым, они игнорируются ими, происходя в скромных соломенных жилищах без окон, разбросанных вдалеке от проезжих дорог высоко в горах Мексики, в тишине ночи, нарушаемой лишь далеким лаем собак и, возможно, ревом осла. Или – в сезон дождей – мистерия может сопровождаться проливными дождями и перемежаться ужасающими ударами молнии. Тогда, действительно, находясь под влиянием грибов, Вы видите музыку и слышите видения, Вы узнаете, что это такое – разрушение души, вспоминая верования некоторых примитивных народов, что грибы, священные грибы, божественным образом зарождены Юпитером–Громовержцем, Богом Сверкающих Молний, в лоне Матери–Земли.

Рис. 2. Выполненный в XVI в. рисунок священного мексиканского гриба. Птицеголовый дух на вершине растения, возможно, символизирует галлюциногенное видение. Из Флорентийского Кодекса, Книга 11 (Фрай Бернадино де Саагун)