ГЛАВА 20. Ярославцев, Евгений Петрович — небольшого роста, ху­денький и, наверно, от этого всегда грозен и сердит

Ярославцев, Евгений Петрович — небольшого роста, ху­денький и, наверно, от этого всегда грозен и сердит.

Вышибить из него улыбку — практически невозможно. Он ещё молод, но главврач уже разрешает ему оперировать самому. Есть среди наших люди, которых оперировал уже сам Ярославцев. Но самых тяжёлых оперирует всё равно главврач, величина недосягаемая. В отличие от маленько­го Ярославцева, он высок и могуч. Его фигура величествен­на. Седые волосы красиво ложатся на лоб, и сам лоб — вы­сокий, прямой -«сократовский». И все его боятся — и вра­чи, и сестры, и нянечки. И мы, конечно.

Кроме хирургов, есть ещё терапевты. Наша — Жанна Ар­сеновна, красивая пожилая женщина. Она — действитель­но красива, и, кроме того, как я это понимаю сейчас, она — ухоженная женщина. И главное, у неё всегда — туфли на высоких каблуках. И каблуки эти выстукивают в нашем ко­ридоре песенку: «тук-тук... тук-тук...», размеренно так вы­стукивают, слышно, что Жанна Арсеновна идёт, от самого конца коридора, от самой ординаторской. И если идёт она по улице, под верандой, тоже слышно её: «тук-тук...тук-тук..». А так, чтоб «тук-тук-тук», никогда не бывает.

Вот все уже приготовились, натянули одеяла на крова­тях — так натянули, что ни морщиночки нет. Обход сего­дня — без главного, но Ярославцев сам шороху на всех на­гоняет. Сестры так докладывают, как будто мы все только вчера поступили, а не по году, или даже больше уже ле­жим. Остановились возле нас, сестра Аньку представляет, новенькую.

— Ну-ну, привыкай! — Полежи немного, сделаем тебе снимки новые, ну, а операцию — где-то в начале лета, ес­ли по снимкам всё хорошо будет. Привыкай, привыкай! Вот, вместе с Асей и возьму тебя.

И пошёл Ярославцев дальше.

— Пылинкину — на перевязку возьмёте, меня позовё­те сегодня! Как твои дела, Света?

— Хорошо. У меня — хорошо дела, — отвечает Свет­ка в спину Ярославцеву.

— А я? — А меня когда поставите, Евгений Петро­вич? — Наденька кричит вслед, не надеясь на ответ.

И вдруг Ярославцев оборачивается и говорит сестре:

— Да, а Лукинину на завтра — на рентген! — и все медики переходят на половину десятого класса.

И все кричат «ура!» Кричат пока беззвучно, только рты открываются, и взлетают вверх руки со сжатыми кулака­ми. «Ура, ура, ура!» А Наденька укрылась с головой, и толь­ко видно, как ноги дрыгают. Вот это да! Вот это новость! Это Ярославцев раньше ничего не говорил, и всё пугал На­деньку, чтоб не встала раньше времени.

И только Аська почему-то не разделяет общей радости.

— Подожди ещё, Наденька, это только снимок, — го­ворит она тихонько, — подожди радоваться, дождись, что снимок покажет.

— Всё равно — здорово! Наконец-то! — Наденька уже вылезла из под одеяла — хоть надежда появилась.

Надежда появилась и своими тёплыми, крепкими рука­ми обняла маленькую Наденьку, а вместе с ней — и всех нас.

Странное существо — человек. Часто, а в молодости поч­ти всегда, он всё ждёт чего-то, всё надеется, всегда считая новое — лучшим. А ведь новое — не значит лучшее. Раз­ве мы понимали это тогда? Может, на месте Наденьки, на­до было кричать Ярославцеву:

— Дайте мне ещё полежать! Не поднимайте меня! Я не хочу уезжать отсюда, я хочу остаться, остаться здесь подольше!

Кто знает, что лучше? Как бы жили мы, если бы знали, как лучше, если бы знали, как правильно?