Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
ГЛАВА 14. Уже шесть дней прошло с тех пор, как Марлена повредила ноги, но ее до сих пор не видно
Уже шесть дней прошло с тех пор, как Марлена повредила ноги, но ее до сих пор не видно. Август тоже больше не приходит обедать на кухню, так что я сижу за столом один как перст. Когда я натыкаюсь на него во время обхода в зверинце, он вежлив, но отчужден. Что касается Рози, то ее в каждом новом городе возят во время циркового парада в фургоне для бегемота, а потом показывают в зверинце. Она научилась переходить за Августом из слоновьего вагона в зверинец, а он, в свою очередь, перестал лупить ее почем зря. Она трусит рядом с ним, он же ведет ее, загнав ей поглубже крюк под переднюю ногу. В зверинце она стоит за веревочным заграждением, очаровывая толпу и принимая угощение. Дядюшка Эл не говорит ничего определенного, но, судя по всему, пока больше не собирается вводить номер со слоном. Чем дальше, тем больше я беспокоюсь о Марлене. Каждый божий день, подходя к кухне, я надеюсь, что мы с ней наконец увидимся. И сердце сжимается всякий раз, когда ее там вновь не оказывается. Еще один долгий день где-то у черта на куличках подходит к концу — когда катишься по железной дороге, все города на одно лицо — и Передовой отряд готовится отчаливать. Я валяюсь на постели, почитывая «Отелло», а Уолтер на своей раскладушке читает Вордсворта. Рядом с ним примостилась Дамка. Вдруг она поднимает голову и рычит. Мы с Уолтером тут же вскакиваем. В дверном проеме показывается большая лысая голова Графа. — Док! — зовет он меня. — Эй, Док! — Привет, Граф. Чем могу служить? — Нужна твоя помощь. — Без вопросов. В чем дело? — я откладываю книгу в сторону и оглядываюсь на Уолтера, который с трудом прижимает к себе извивающуюся Дамку. Она все еще порыкивает. — У нас там Верблюд занемог, — шепотом говорит Граф. — Плохо ему. — Плохо с чем? — С ногами. Совсем не слушаются. Он их вроде как роняет. И руки не лучше. — Он пил? — Сейчас — нет. Но разницы никакой. — Вот черт. Граф, ему нужно показаться врачу. Граф морщит лоб: — Так я для того и пришел. — Граф, я не врач. — Ты же лечишь зверей? — Ну, это совсем другое дело. Я оглядываюсь на Уолтера, но тот делает вид, что увлечен чтением. Граф выжидательно моргает, глядя на меня в упор. — Послушайте, — произношу наконец я. — Если ему плохо, давайте я поговорю с Августом или с Дядюшкой Элом, чтобы в Дубьюке вызвали врача. — Они не станут вызывать ему врача. — Почему? Граф выпрямляется, пылая праведным гневом. — Вот черт! Ты что, совсем ничего не понимаешь? — Но ведь если у него и в самом деле что-то серьезное, они наверняка… — Сбросят его с поезда, и все дела! — решительно заканчивает за меня Граф. — Вот если бы он был зверем… Я тут же понимаю, что он прав. — Ладно. Я сам вызову ему врача. — Как? У тебя есть деньги? — Ну… ну, нет, — ошарашено отвечаю я. — А у него? — Будь у него деньги, разве стал бы он лакать джейк и сухой спирт? Ну, пойдем, хотя бы глянешь. Старик же из кожи вон лез, чтобы тебя выручить. — Знаю, Граф, знаю, — быстро отвечаю я. — Вот только не понимаю, чем могу помочь. — Ты же врач. Хотя бы глянешь. Вдали слышится свисток. — Пойдем, — говорит Граф. — Через пять минут отправляемся. Мы идем в вагон, где едет шапито. Все до единой лошади уже на местах, а рабочие Передового отряда вовсю поднимают сходни, забираются в вагоны и закрывают двери. — Эй, Верблюд! — кричит в открытую дверь Граф. — Я привел тебе Дока. — Якоб? — доносится изнутри хриплый голос. Я вскакиваю в вагон и, попривыкнув к темноте, различаю в углу Верблюда, привалившегося к груде мешков с кормом. Подойдя, я опускаюсь перед ним на колени: — Что случилось, Верблюд? — Кто ж его разберет, Якоб. Проснулся я пару дней назад и понял, что ноги меня совсем не слушаются. Что-то я их даже толком не чувствую. — А ходить можете? — Чуть-чуть. Вот только колени приходится задирать высоко, а то ноги как ватные. — Голос его опускается до шепота. — Но это не все, знаешь ли, — продолжает он. — Кое-что еще у меня не в порядке. — Что еще? Глаза его расширяются от страха. — Ну, по мужской части. Ничего не чувствую… ну, спереди. Поезд медленно трогается и покачивается, пока натягиваются сцепки. — Отправляемся. Давай-ка выходи, — командует Граф, похлопывая меня по плечу. Он подходит к двери и манит меня к себе. — Я проеду этот перегон с вами, — протестую я. — Нельзя. — Почему? — Если кто прознает, что ты якшаешься с рабочими, то тебя — хотя скорее их — отсюда сбросят. — Черт возьми, Граф, разве ты не из охраны? Скажи им, чтобы держали язык за зубами. — Я еду в основном составе. Это участок Черныша, — манит он меня все настойчивей. — А ну, пошел! Я смотрю в глаза Верблюду. В них читается страх, даже мольба. — Мне нужно идти, — говорю я, — но в Дубьюке я вернусь. Все будет в порядке. Вызовем вам врача. — Денег-то у меня нет. — Ничего, разберемся. — А ну, пошел отсюда! — кричит Граф. Я кладу старику руку на плечо. — Что-нибудь обязательно придумаем. Договорились? Верблюд моргает слезящимися глазами. — Договорились? Он кивает. Всего один раз. Я поднимаюсь с колен и шагаю к выходу. — Вот те на! — пейзаж проносится мимо с такой скоростью, что я не верю своим глазам. — А поезд-то разгоняется куда быстрей, чем я думал. — И дальше будет в том же духе, — добавляет Граф, кладя квадратную ладонь мне на шею и выпихивая меня из вагона. — Что за черт! — ору я, размахивая руками, словно ветряная мельница. Ударившись о насыпь, я переворачиваюсь на бок. Рядом со мной плюхается еще одно тело. — Ну что, убедился? — говорит Граф, поднимаясь и отряхивая зад. — Говорил же я тебе, плохо ему. Я пялюсь на него в изумлении. — В чем дело-то? — озадаченно спрашивает он. — Да так, ни в чем, — я встаю и отряхиваю с одежды пыль и гравий. — Уходи скорее. Тебе лучше вернуться, пока тебя здесь не заметили. — Скажешь им, что я осматривал грузовых лошадок. — А. Ну да. Хорошая мысль. Вот потому-то ты Док, а я — нет. Я поворачиваю голову, но лицо у него совершенно бесхитростное. Махнув на него рукой, я направляюсь в сторону основного состава. — В чем дело? — кричит он мне вслед. — Чего качаешь головой, Док? — И что там случилось? — спрашивает Уолтер, когда я вхожу. — Ничего. — Да ладно. Я же все слышал. Колись, «Док»! Я колеблюсь. — Ну, один человек в Передовом отряде заболел. — Да это и так понятно. Скажи лучше, как ты его находишь. — Он боится. И, сказать по правде, это не его вина. Я бы показал его врачу, но мы оба без гроша в кармане. — Это ненадолго. Завтра получка. А симптомы-то у него какие? — Не чувствует рук и ног, и… ну, и еще кое-чего. — Чего? Я опускаю взгляд. — Ну, видишь ли… — Ах ты, черт! — Уолтер выпрямляется. — Так я и думал. Врача не нужно. У него имбирный паралич. — Что-что? — Имбирный паралич. Ну, или алкогольный. Назови как хочешь — все одно и то же. — Даже не слышал о таком. — Кто-то выпустил огромную партию ядовитого экстракта — насыпали туда какой-то химии. А оно разошлось по всей стране. Одна бутылочка — и ты погиб. — Что значит «погиб»? — Паралич разбивает. Может начаться в любой момент, если ты нажрался этого дерьма не больше двух недель назад. — А ты, черт возьми, откуда знаешь? — в ужасе спрашиваю я. Он пожимает плечами: — В газетах пишут. Только недавно выяснили, что это такое, а пострадавших уже пруд пруди. Десятки тысяч, наверное. В основном на Юге. А мы там проезжали по пути в Канаду. Вот там-то он, должно быть, и обзавелся этим джейком. Помедлив, я задаю главный вопрос: — Это лечат? — Не-а. — Что, совсем ничего не могут сделать? — Я же тебе говорю. Он погиб. Но если уж ты хочешь выбросить деньги, чтобы врач повторил тебе то же самое, то ради бога. В глазах у меня мелькают белые и черные искорки — плывущий, дрожащий узор, затмевающий все остальное. Я падаю на постель. — Эй, ты в порядке? — окликает меня Уолтер. — Послушай, парень. Что-то ты малость позеленел. Тебя там часом не вырвет? — Нет, — отвечаю я. Сердце колотится, в ушах гудит — мне только что припомнилась маленькая бутылочка отвратительной на вид жидкости, которую Верблюд предложил мне в мой самый первый день в цирке. — Я в порядке. Слава богу. На следующий день, сразу после завтрака, мы с Уолтером вместе со всеми выстраиваемся в очередь к красному фургону, где обычно продают билеты. Около девяти сидящий в фургоне человек подзывает первого по очереди, разнорабочего. Тот почти тут же разворачивается и, выругавшись, сплевывает прямо на землю. Следующий — еще один разнорабочий — тоже отходит от окошка вне себя от гнева. Люди в очереди поворачиваются друг к другу, перешептываются. — О-хо-хонюшки… — говорит Уолтер. — Что это тут происходит? — Похоже, удерживают из получки в стиле Дядюшки Эла. — То есть? — Большинство цирков понемногу удерживают из получки до конца сезона. А Дядюшка Эл, когда у него кончаются деньги, удерживает получку целиком. — Вот черт! — сержусь я, когда от фургона в ярости отходит третий. Еще двое рабочих с мрачными лицами просто уходят из очереди, зажав в зубах самокрутки. — А чего же мы тут тогда теряем время? — Это касается только рабочих, — отвечает Уолтер, — а артистам и боссам платят всегда. — Но я ни тот и ни другой. Уолтер оценивает меня взглядом. — И правда — ни тот и ни другой. Бог тебя знает, кто ты такой, но человек, который сидит за одним столом с главным управляющим зверинца и конного цирка, не может быть рабочим. Это же ежу понятно. — И что, часто так бывает? — Ну да, — говорит Уолтер. Он откровенно скучает и ковыряет носком башмака землю. — А потом хотя бы отдает? — Думаю, никто не проверял. Народная мудрость гласит: если он задолжал тебе больше чем за четыре недели, лучше в день получки не показывайся. — Почему? — спрашиваю я, наблюдая, как еще один человек в поношенной одежде отходит от окошка и разражается градом проклятий. Трое рабочих, стоявших перед нами, тоже уходят из очереди и, сутулясь, возвращаются к поезду. — Ведь ты же не хочешь, чтобы Дядюшка Эл думал, будто он твой должник? Появись у него этакая мысль — ив один прекрасный день ты исчезнешь. — Куда? Сбросят с поезда? — Ну да. — Ничего себе! Можно же просто не брать их с собой. — Но ведь он должен им денег. Думаешь, ему бы сошло с рук? И вот в очереди передо мной остается только Лотти. Ее светлые волосы, уложенные в аккуратные кудряшки, блестят на солнце. Человек, сидящий у окошка в красном фургоне, подзывает ее к себе. Пока он отсчитывает ей несколько купюр, они непринужденно болтают. Наконец он протягивает Лотти деньги, которые она тут же пересчитывает, облизнув указательный палец, а потом сворачивает в трубочку и прячет за корсаж. — Следующий! Я делаю шаг вперед. — Как зовут? — спрашивает он, не поднимая глаз. Это маленький человечек с лысиной, опушенной тонкими волосами. На носу у него очки в проволочной оправе. Он пялится в лежащий перед ним гроссбух. — Якоб Янковский, — отвечаю я, пытаясь заглянуть ему за спину. Фургон отделан планками из резного дерева, потолок в нем расписной. Помимо столика, в фургоне стоит сейф, а у одной из стен — раковина. На противоположной стене висит карта Соединенных Штатов, в которую воткнуты цветные булавки. Судя по всему, наш маршрут. Человечек ведет пальцем вниз по гроссбуху и, остановившись, смотрит в крайнюю правую колонку. — Извините. — Что значит «извините»? Он поднимает на меня глаза — само чистосердечие. — Дядюшка Эл не хочет, чтобы к концу сезона вы были на мели. И всегда удерживает жалованье за четыре недели. В конце сезона получите. Следующий! — Но деньги нужны мне сейчас! Он неумолимо глядит на меня в упор. — Следующий! К окошку приближается Уолтер, а я отхожу, приостановившись лишь для того, чтобы сплюнуть в пыль. Решение приходит, когда я нарезаю фрукты для орангутанга. Приходит вспышкой, знаком свыше. У вас нет денег? А что есть? Возьмем что угодно. Я дефилирую перед вагоном номер 48 и, пройдя туда-сюда по меньшей мере раз пять, наконец забираюсь внутрь и стучу в дверь купе номер 3. — Кто там? — слышится голос Августа. — Это я. Якоб. Минутная пауза. — Заходи. Я открываю дверь и вхожу. Август стоит у окна, Марлена сидит в одном из плюшевых кресел, положив голые ноги на пуфик. — Привет, — краснея, говорит она и расправляет юбку, предварительно прикрыв ею колени. — Привет, Марлена, — отвечаю я. — Как дела? — Лучше. Уже немного хожу. Скоро снова буду в седле. — Что же тебя сюда привело? — вмешивается Август. — Да нет, не думай, мы всегда рады тебя видеть. И даже по тебе скучали. Правда, Марлена? — Ну… да, — говорит Марлена, поднимая на меня глаза. Я тоже краснею. — Что-то я совсем забыл о правилах хорошего тона, — продолжает Август. — Хочешь выпить? — Взгляд у него неестественно строгий, губы сжаты. — Нет, спасибо, — его неприязнь застает меня врасплох. — Я на минутку. Хотел кое о чем спросить. — О чем же? — Мне нужен врач. — Зачем? Я колеблюсь. — Можно я не буду отвечать? — Ага, — говорит он, подмигивая. — Понимаю. — Что?! — в ужасе восклицаю я. — Нет, ничего такого. — Я оглядываюсь на Марлену, которая тут же отворачивается к окну. — Это для одного моего друга. — Ну, конечно, — улыбается Август. — Да нет же, честное слово. И вовсе не… Послушайте, я всего лишь хотел спросить, нет ли у вас на примете врача. Не берите в голову. Я пойду в город и поищу сам, — и разворачиваюсь, чтобы уйти. — Якоб! — окликает меня Марлена. Я останавливаюсь в дверях и некоторое время пялюсь через узкую прихожую в окно, а потом, пару раз вдохнув, вновь поворачиваюсь к ней лицом. — Завтра в Давенпорте ко мне придет врач, — тихо говорит она. — Прислать его к тебе, когда мы закончим? — Буду весьма обязан, — отвечаю я и, приподняв шляпу, ухожу. На следующее утро очередь на кухне гудит, как растревоженный улей. — Это из-за слонихи, — говорит человек передо мной. — А она все равно ни черта не умеет. — Бедняги, — вторит ему приятель. — Это же стыд и позор, когда зверюга дороже человека. — Простите, — встреваю я. — А что значит «из-за слонихи»? Первый вылупляет на меня глаза. Он широкоплеч, одет в грязный коричневый пиджак. Его обветренное лицо, темное, словно изюмина, исчерчено глубокими морщинами. — Так она же стоит бешеных денег! А доя нее еще купили специальный вагон. — Да нет же, что из-за нее произошло? — Сегодня утром мы недосчитались людей. С полдюжины, а то и больше. — Что, из поезда? — Ну да. Я ставлю свою частично заполненную тарелку прямо на раздаточный стол и направляюсь в сторону Передового отряда. Сделав несколько шагов, перехожу на бег. — Эй, парень! — кричит мне сосед по очереди. — Ты ж еще не поел! — Оставь его, Джок, — одергивает его приятель. — Ему, видно, надо кого-то проверить. — Верблюд! Верблюд, вы тут? — Я стою перед вагоном, вглядываясь внутрь, в затхлую темноту. — Верблюд! Вы тут? Ответа нет. — Верблюд! Тишина. Я поворачиваюсь лицом к площади. — Вот черт! — выругиваюсь я, и пинаю гравий, пинаю снова и снова. — Вот ведь черт! И тут из вагона слышится похныкивание. — Верблюд, это вы? В одном из темных углов раздается приглушенный шорох. Я впрыгиваю в вагон. У дальней стены лежит Верблюд. Он без сознания, в руке у него пустая бутылка. Я наклоняюсь и поднимаю ее. Лимонный экстракт. — Кто ты такой, черт тебя дери, и что, к чертям собачьим, здесь делаешь? — раздается за моей спиной чей-то голос. Я оборачиваюсь. Это Грейди. Он стоит снаружи у открытой двери вагона и курит самокрутку. — А, вот оно что. Прости, Якоб. Не узнал со спины. — Привет, Грейди. Как он? — Трудно сказать. Как вчера вечером надрался, так и не поймешь. Верблюд всхрапывает и пытается перевернуться. Левая рука безжизненно болтается на груди. Он облизывает губы и принимается храпеть. — Сегодня приведу врача, — говорю я. — Приглядишь за ним покуда? — А то как же, — обиженно отвечает Грейди. — Что я тебе, Черныш, что ли? Кто, как ты думаешь, присматривал за ним этой ночью? — Ну, что ты, Грейди. Ей-богу, я не хотел. Послушай, если он протрезвеет, не давай ему снова напиться. Я вернусь с врачом. Врач взвешивает отцовские карманные часы на пухлой ладони, переворачивает и разглядывает через пенсне, а потом открывает, чтобы взглянуть на циферблат. — Хорошо. Пойдет. Так в чем же дело? — интересуется он, опуская часы в карман жилета. Мы с ним в коридоре рядом с купе Августа и Марлены. Дверь в купе все еще открыта. — Нам нужно будет кое-куда прогуляться, — говорю я шепотом. Врач пожимает плечами: — Что ж. Пойдемте. Когда мы выходим из вагона, он поворачивается ко мне: — Ну, и где же я смогу вас осмотреть? — Не меня. Моего друга. У него что-то не так с руками и ногами. Ну, и не только. Лучше он сам расскажет. — Вот как! — говорит врач. — Мистер Розенблют дал мне понять, что у вас проблемы… личного плана. По мере того, как мы идем вдоль рельсов, выражение его лица меняется. Когда ярко раскрашенные вагоны первой части поезда остаются позади, на лице появляется тревога. А когда мы подходим к разбитым вагонам Передового отряда, ее сменяет отвращение. — Сюда, — говорю я, запрыгивая в вагон. — И как, скажите на милость, мне туда забраться? Из тамбура появляется Граф с деревянными сходнями. Он спрыгивает на землю, подносит сходни к дверному проему и хорошенько прихлопывает. Недоверчиво их оглядев, врач карабкается в вагон, чопорно держа черный чемоданчик прямо перед собой. — А где пациент? — спрашивает он, щурясь и осматривая вагон. — Вон там, — отвечает Граф. Верблюд жмется в уголке. Рядом с ним топчутся Грейди и Билл. Доктор подходит к ним. — Будьте любезны, оставьте нас наедине. Прочие обитатели вагона, удивленно бормоча, расходятся и перебираются в дальний конец вагона, откуда наблюдают за нами, вытягивая шеи. Доктор подходит к Верблюду и устраивается на корточках рядом с ним. Я невольно замечаю, что он старается не касаться коленями пола, чтобы не запачкать брюки. Почти сразу же он встает и говорит: — Ямайский имбирный паралич. Вне всяких сомнений. Я втягиваю воздух сквозь сжатые зубы. — Что? Что это такое? — хрипит Верблюд. — Он у вас из-за того, что вы пили ямайский имбирный экстракт, — последние три слова доктор нарочито подчеркивает. — Иначе говоря, джейк. — Но… Как? Почему? — Верблюд в отчаянии глядит доктору прямо в лицо. — Не понимаю. Я же всю жизнь его пью. — Да-да. Не сомневаюсь. Во мне вскипает ярость. Я подхожу к врачу. — Мне кажется, вы не ответили на вопрос, — говорю я как можно более спокойно. Обернувшись, врач смотрит на меня сквозь пенсне. Чуть помедлив, он отвечает: — Причина паралича — крезол, которой использовал производитель. — Боже праведный, — выдыхаю я. — Именно. — Зачем они его добавляли? — Хотели обойти законодательство, согласно которому ямайский имбирный экстракт следует делать горьким, — повернувшись к Верблюду, он повышает голос. — Чтобы его не использовали в качестве спиртного напитка. — Это пройдет? — голос Верблюда дрожит от страха. — Нет. Боюсь, что нет. У стоящих за моей спиной перехватывает дыхание. К нам подходит Грейди и касается плечом моего плеча. — Постойте-ка. Вы хотите сказать, что никак не сможете ему помочь? Врач выпрямляется и засовывает большие пальцы в жилетные карманы. — Кто, я? Никак. То есть абсолютно. Он становится похож на мопса, как если бы пытался зажать ноздри одними лишь мышцами лица. Подхватив свой чемоданчик, он направляется к двери. — Эй, а ну не спешите, — окликает его Грейди. — Если вы ничего не можете сделать, то к кому нам обратиться? Доктор отвечает, обращаясь в основном ко мне — должно быть, потому, что я платил. — Найдется, знаете ли, масса людей, которые возьмут у вас деньги и взамен предложат лечение — скажем, масляные ванночки или электрошок, но толку не будет, уж поверьте. Со временем кое-что восстановится, но лишь самая малость, да и то в лучшем случае. Прежде всего, ему не следовало пить. Это, знаете ли, нарушение федерального закона. Я теряю дар речи. Рот-то у меня, может, и открыт, но что тут скажешь? — Ну что, всё? — спрашивает он. — Простите? — Вам… от… меня… еще… что-нибудь… нужно? — повторяет он мне чуть ли не по слогам, как слабоумному. — Нет, — отвечаю я. — Тогда позвольте откланяться, — он поднимает шляпу, осторожно ступает на сходни и спускается. Пройдя с дюжину ярдов, он ставит чемоданчик на землю, вытаскивает из кармана носовой платок и тщательно, палец за пальцем, вытирает руки. Подхватив чемоданчик, выпячивает грудь и уходит, разбив последние надежды Верблюда и унося в кармане часы моего отца. Когда я возвращаюсь, Граф, Грейди и Билл стоят вокруг Верблюда на коленях. По лицу старика струятся слезы. — Уолтер, мне нужно с тобой поговорить, — выпаливаю я, ворвавшись в козлиный загончик. Дамка поднимает голову, видит, что это я, и вновь кладет морду на лапы. Уолтер откладывает книгу в сторону. — В чем дело? — Хочу тебя кое о чем попросить. — Ну, не тяни, в чем дело? — У моего друга беда. — Это парень, у которого паралич? Ответить получается у меня не сразу. — Да. Я пытаюсь присесть на постель, но мне слишком не по себе. — Ну, говори, не тяни резину, — торопит меня Уолтер. — Я хочу привести его сюда. — Что? — Иначе его сбросят с поезда. Прошлой ночью друзья прятали его за рулоном брезента. Уолтер смотрит на меня в ужасе. — Скажи, ты ведь шутишь, правда? — Послушай, я помню, как тебя трясло, когда меня сюда подселили. И знаю, что он рабочий и все такое, но он старик, и ему плохо, и нужна помощь. — И что же мы с ним будем делать? — Держать подальше от Черныша. — И долго? Всю жизнь? Я оседаю на край постели. Конечно же, он прав. Мы не можем прятать Верблюда бесконечно. — Вот черт! — говорю я и хлопаю себя ладонью по лбу. И снова хлопаю, и снова. — Эй, прекрати! — вмешивается Уолтер. Он садится и закрывает книгу. — Я ведь не просто так спрашивал. Что мы с ним будем делать? — Не знаю. — А семья у него есть? Я резко поднимаю на него глаза. — Как-то раз он упоминал о сыне. — Ну, хоть что-то. А ты знаешь, где у него сын? — Нет. Как я понял, они не общаются. Уолтер разглядывает меня, барабаня пальцами по ноге. Помолчав с полминуты, он наконец говорит: — Ладно. Приводи. Только чтобы вас никто не видел, а то всем нам тут всыплют по первое число. Я буквально столбенею от неожиданности. — В чем дело? — спрашивает он, сгоняя со лба муху. — Ни в чем. То есть нет, я хотел сказать спасибо. Большое-пребольшое. — Послушай, у меня же есть сердце, — говорит Уолтер, откидываясь на раскладушке и вновь принимаясь за книгу. — В отличие от некоторых наших знакомых, к которым мы так привязаны. Мы с Уолтером отдыхаем между дневным и вечерним представлением, как вдруг в дверь к нам тихонько случат. Он вскакивает на ноги, опрокидывает деревянный ящик и, чертыхаясь, ловит керосиновую лампу, которая чуть не упала на пол. Я подхожу к двери и беспокойно оглядываюсь на сундуки, уложенные встык вдоль дальней стены. Уолтер водружает лампу на место и едва заметно кивает. Я открываю. — Марлена! — от изумления я распахиваю дверь куда больше, чем собирался. — Чего это вы? То есть я хочу сказать, у вас все в порядке? Может, присядете? — Нет, — отвечает она. Нас разделяют буквально несколько дюймов. — У меня все в порядке. Но мне нужно с тобой переговорить. Ты один? — Нет. Ну, не совсем, — я оглядываюсь на Уолтера, который отчаянно мотает головой и размахивает руками. — Может, зайдешь ко мне? — спрашивает Марлена. — Это ненадолго. — Да, конечно. Она разворачивается и, бережно ступая, идет к двери. На ней не туфли, а тапочки. Сев на край, она соскальзывает вниз. Понаблюдав на ней, я с облегчением замечаю, что шагает она пусть и осторожно, но не хромает. Я закрываю дверь. — Ох, дружище, — качает головой Уолтер. — Да меня чуть удар не хватил! Чем мы с тобой думаем, к чертовой бабушке? — Эй, Верблюд! — окликаю я. — У вас там все нормально? — Угу, — отвечает из-за сундуков слабый голос. — Думаешь, она заметила? — Нет. Мы вне подозрений. Пока. Но надо нужно вести себя крайне осмотрительно. Марлена устроилась в плюшевом кресле, закинув ногу на ногу. Когда я вхожу, она, согнувшись пополам, растирает свод подошвы, но, завидев меня, тут же бросает это занятие и выпрямляется. — Якоб, спасибо, что пришел. — Не за что, — отвечаю я, снимая шляпу и неловко прижимая ее к груди. — Садись, пожалуйста. — Спасибо, — я присаживаюсь на край ближайшего стула и оглядываюсь. — А где Август? — Они с Дядюшкой Элом встречаются с железнодорожным начальством. — Что-то серьезное? — Всего лишь слухи. Поговаривают, что мы сбрасываем с поезда людей. Но они наверняка все утрясут. — Слухи. Да-да, — я пристраиваю шляпу на колено и выжидательно вожу пальцем по ее краю. — Ну… вот… я о тебе беспокоилась, — начинает Марлена. — Правда? — С тобой все в порядке? — тихо спрашивает она. — Да, конечно, — отвечаю я, и тут до меня доходит, о чем это она. — Бог ты мой! Вы же все неправильно поняли. Я искал врача не для себя, а для друга, и… вовсе не по этому поводу. — Ох, — с нервным смешком продолжает она. — Я так рада. Прости, Якоб. Не хотела тебя обидеть. Просто беспокоилась. — У меня все хорошо. Честное слово. — А у твоего друга? Я на миг затаиваю дыхание. — Похуже. — Но она выздоровеет? — Она? — вопрос застает меня врасплох. Марлена опускает взгляд и принимается ломать пальцы. — Я думала, это для Барбары. Я кашляю, потом давлюсь. — Ох, Якоб. Ах ты, боже мой. Что-то я не то спрашиваю. Полезла не в свое дело. Вот уж право слово. Умоляю, прости. — Нет. Мы с Барбарой едва знакомы, — я вспыхиваю до корней волос. — Ничего-ничего. Я знаю, что она… — не закончив фразы, Марлена вновь принимается смущенно ломать пальцы. — Но, несмотря ни на что, человек она неплохой. Вполне порядочная, в самом деле, хотя тебе следовало бы… — Марлена, — решительно пресекаю ее я, — у меня с Барбарой правда ничего не было. Мы едва знакомы. И за все время знакомства обменялись от силы дюжиной слов. — Вот как, — говорит она. — Дело в том, что Агги сказал… С половину минуты мы проводим в мучительном молчании. — А как ваши ноги, лучше? — спрашиваю наконец я. — Да, спасибо. — Марлена с такой силой сжимает руки, что костяшки пальцев белеют. Сглотнув, она опускает взгляд. — Я хотела поговорить с тобой кое о чем еще. О том, что случилось в переулке. В Чикаго. — Это всецело моя вина, — быстро отвечаю я. — Не понимаю, что на меня тогда нашло. Умопомрачение какое-то. Прошу прощения. Уверяю вас, подобное больше никогда не повторится. — Ох, — еле слышно вздыхает она. Я ошеломленно поднимаю на нее глаза. Если не ошибаюсь, я умудрился ее обидеть. — Я не имел в виду… Дело не в том, что вы не… Я только… — Ты имеешь в виду, что не хотел меня целовать? Я роняю шляпу и поднимаю руки. — Марлена, прошу вас, помогите. Не понимаю, чего вы от меня ждете. — Было бы куда проще, если бы ты не хотел. — Не хотел чего? — Не хотел меня целовать, — тихо повторяет она. Я двигаю челюстью, но поначалу не могу выдавить из себя ни слова. — Марлена, да что это вы говорите? — Я… ну, как тебе сказать, — отвечает она. — Не знаю, что и думать. Не могу выкинуть тебя из головы. Понимаю ведь, что это все неправильно, но… Наверное, мне просто хотелось узнать… Когда я поднимаю на нее взгляд, она уже вся красная, как свекла, и смотрит в пол, сцепляя и расцепляя пальцы. — Марлена… — я встаю и делаю шаг вперед. — Думаю, тебе сейчас лучше уйти. Несколько секунд я не отвожу от нее взгляда. — Пожалуйста, — добавляет она, не поднимая глаз. И я ухожу, хотя все во мне протестует.
Date: 2015-07-23; view: 331; Нарушение авторских прав |