Часть 2. ЗАЗЕРКАЛЬЕ

Типичная дурость ясновидящих — их стремление утаивать часть видений от мага, ибо только он один может правильно их истолковать.

Алистер Кроули

Я уже рассказывал о моей связи с Гламорганом. Она сформировалась в очень раннем возрасте, — родился я в Эссексе, но зачат был на Земле Моргана, когда родители проводили медовый месяц в Порткоуле. То, что я — Грант и Вайрд, а в Земле Моргана кроется тайный центр культа Внешних, отчасти объясняет мою неизменную восприимчивость к астральным и морским влияниям.

Помню первую встречу с дядей Фином, упругий покров дерна на южных пастбищах, сладкий запах просоленного папоротника, грохот моря в пещерах Монк-Нэша. Окруженный скалами, песком и морским бризом, я поглощал напиток пронизанных солнцем вечеров, навеки застывших в прозрачной синеве минувшего, и эта безупречная алхимия наградила меня тонким восприятием впечатлений, приходящих Извне.

Заметное впечатление такого рода произвел на меня другой мой родственник — дядя Генри. Это был единственный, если не считать Кроули, человек, чье присутствие порой откликалось во мне беспокойством. Определение не совсем точное, ибо парадоксальным образом эффект в то же время был на редкость умиротворяющий. Вернее всего было бы говорить о чувстве «инородности». Между тем, дядя Генри, во всех отношениях не похожий на Кроули, был скромен, непритязателен, безучастен, — тихий интеллигентный валлиец, интересовавшийся исключительно сестрой моей матери, Сьюзен, на которой женился, и классической музыкой. Но — и это очень важное «но» — его присутствие пробуждало во мне смутное понимание того, что позже я определил как «вторжения» Извне.

Каникулы я, в основном, проводил в «Брандише» — построенном в Гламоргане особняке, который моя тетя окрестила так, чтобы увековечить древнюю связь Вайрдов с Суффолком. В саду, в тени яблонь, среди цветов и папоротников, я читал книги, впоследствии определившие мои литературные вкусы. Там я впервые познакомился с Артуром Мейченом, Элджерноном Блэквудом и Г. Ф. Лавкрафтом.

Должен уточнить, что мой дядя не знал, чтением каких книг я так страстно увлекаюсь. Я входил из залитого солнцем сада в гостиную, где он сидел в кресле, отрешенно улыбаясь или изучая газету. Его присутствие в такие моменты, казалось, сообщало нечто неуловимое моему чтению, так что с тех пор «Брандиш» населен для меня демонами сияющего дня и мрачнейшей тени.

Много лет спустя я увидел любопытный сон, порожденный этим слоем воспоминаний. Сон был таким ярким, что, если бы не память о смерти дяди, я не решился бы утверждать, что все не приключилось наяву, не было подлинным опытом. Поскольку мне кажется, что сон этот содержит ключ к тайнам, окружающим Маргарет Вайрд, я опишу то, что удалось запомнить.

С книгой в руке я вступил в залитую солнцем гостиную. Дядя и тетя сидели в креслах. На кушетке у окна я заметил смутные очертания спящей и узнал свою кузину Кэтлин Вайрд. На столике справа от двери, в которую я вошел, высилась стопка сочиненных мною книг. Мне вовсе не показалось это странным, хотя в то время ни одна из них не была издана и даже написана! Дядя попросил меня положить на столик книгу, которую я держал в руках. Взглянув на переплет, я обнаружил, что там тоже стоит мое имя. Я положил книгу и, только сейчас сообразив, что все три человека, находящиеся в комнате, умерли несколько лет назад, спросил дядю Генри, как он тут очутился. Дядя с улыбкой ответил:

— Мы прошли через внешние врата.

Когда я записывал сон, этот ответ ошеломил меня, ведь «Внешние врата» было заглавием книги, которую я в ту пору мучительно пытался написать!

Там, в сновидении, мне не терпелось узнать, кто же находится в саду. Шторы были плотно задернуты, и, хотя створчатая дверь была приоткрыта, доносились лишь приглушенные звуки. Важнее всего для меня было увидеть собравшихся в саду, ибо меня осенило: каким-то чудом я оказался на встрече родственников, давно исчезнувших из моей яви.

Я старался не упустить ни одной детали, и от этого еще глубже погрузился в сон. Дядя предложил мне сесть в кресло. Тетя уловила мое нетерпение и попыталась меня успокоить, назвав имена находившихся в саду. Там были мой отец, мать и другие родственники. Боль пронзила меня: мне не терпелось увидеть их снова. Я совершенно позабыл о Маргарет Вайрд, но дядя напомнил о моих поисках:

— Ты ведь понимаешь, что там ее быть не может? — Он махнул в сторону сада. — Она в другом временном потоке.

Он не назвал ее по имени, но показал на книги:

— Справа от тебя 1986 год. Слева… — Он указал на сад. — 1936.

Я растерянно огляделся. Дверь, в которую я вошел, зрительно делила комнату точно на две половины. Окно за столом справа от меня скрывали плотные шторы. Если удастся посмотреть в него, смогу ли я заглянуть за пределы настоящего? Мне показалось, что сон начинает ускользать, но голос дяди, казалось, восстановил его течение. Я снова взглянул на дверь в сад.

— Хочешь выйти и повидать всех? — тихо предложила тетя.

Дядя сердито посмотрел на нее, затем, повернувшись ко мне, вновь указал на книги.

— Нужно сперва закончить цикл. Примемся же за работу!

Я не вполне понял, о чем он. Подразумевал ли он, что в каком-то смысле способствовал сочинению моих книг? Эта гипотеза могла бы объяснять, отчего ребенком я чувствовал в его присутствии близость потустороннего.

Он вновь заговорил:

— Если выйдешь в сад, ты снова всех увидишь, но опять станешь частью прошлого, и тебе потребуется еще пятьдесят лет, чтобы вернуться к нашей беседе.

Я промолчал, обдумывая значение его слов. Шел 1986 год, — по крайней мере, в этой комнате, в этом сне. Мой дядя утверждал, что там, в саду, — 1936 год. Он вновь заговорил, прервав мои раздумья.

— С другой стороны, если ты интересуешься людьми больше, чем Работой, — это слово он выделил, — ты можешь пройти через врата, о которых сейчас пишешь.

Выводы, следовавшие из его объяснений, потрясли меня.

— А где же врата?

Он с улыбкой указал на стены.

— В одной этой комнате несколько врат. Повсюду на земле их великое множество. Но их можно увидеть, если смотреть внутрь, а не на поверхность.

Я проследил его взгляд. Дядя смотрел на овальное зеркало, висевшее над камином. С ностальгическим трепетом я узнал стоявшую на полке вазу из стеатита, разрисованную фигурками обезьянок. В детстве я обожал ее. Она напомнила мне о фантазиях, пробужденных чтением рассказов Мейчена и Лавкрафта — давным-давно, в этой самой комнате. Ваза, приковавшая мое внимание, точно выпустила в воздух облако воспоминаний. От этого все в комнате утратило четкость. Я отвернулся от вазы и сосредоточился на приоткрытой двери. Затем вопросительно взглянул на дядю.

— Зеркало?

— Вот именно. Ты можешь снова вернуться в те времена, если захочешь.

— Это замечательно, — ответил я. — Но одно дело войти в дверь, и другое — пройти через зеркало.

— Но ты ведь только что в него вошел, — сказал он. Тетя прервала нашу беседу, хоть и описанную здесь просто, но для меня довольно изнурительную.

— Видишь ли, дорогой, — сказала она, — через зеркало ты можешь перенестись в любое время, а через дверь — только в одно, в данном случае, — в 1936 год. Но если ты это сделаешь, ты вернешься только через пятьдесят лет по земному времени.

— А вы останетесь здесь? — спросил я, отчего-то полагая, что если я выйду в сад, тетя, дядя и кузина, которая теперь почти растворилась в воздухе, тоже последуют за мной.

— Не совсем так, — ответила она, читая мои мысли. — Возможно, ты поймешь, если вспомнишь рассказы людей, которые чуть не утонули. Они не просто вспоминали — они прожили заново, во вспышке, но по их собственной полноценной шкале времени, свою жизнь от рождения до полусмерти. Однако на взгляд стороннего наблюдателя прошло лишь несколько минут или даже секунд.

Я взвесил ее слова, стараясь полностью осознать их смысл.

— Но если ты попытаешься использовать врата с пониманием, — продолжала тетя, — тебе, прежде всего, придется отказаться от тела.

Она улыбнулась мне знакомой улыбкой. На меня нахлынула жуткая печаль. Я посмотрел на кушетку: моя кузина была похожа на быстро таявшую серую льдинку.

Тетя огорчилась, заметив, как встревожила меня столь страшная дематериализация, которая, впрочем, судя по бесстрастию дяди, была обычной для их уровня сознания — если только мы с ним видели одно и то же.

— А что вон за той шторой? — спросил я, указывая на эркер позади стола. Тетя откликнулась шепотом:

— Для каждого из нас там что-то свое. Здесь все не так, как в саду. В саду мы все вместе. Я не знаю, что сейчас за шторой.

— Пройдешь врата и узнаешь, — сказал дядя Генри.

— Но тогда у меня не будет тела, чтобы вернуться, — задумчиво пробормотал я.

— Видишь, все свелось к твоему телу. Тебе страшно оставлять его, но ты хочешь выяснить, что находится за его пределами. Вспомни Платона: «Если мы хотим изведать что-то досконально, следует отбросить тело».

Я зашел с другого конца:

— Но ты же только что сказал, что, если я выйду в сад, мне придется заново прожить жизнь своего тела?

— Нет, не этого тела, — был ответ. — Выйдя в сад, ты окажешься в теле двенадцатилетнего мальчика.

— Мне снова будет двенадцать лет… — произнес я с пронзительным предвкушением чуда. — И в моей жизни в точности повторится все, что уже было?

— Уже было?

Дядя расхохотался, да и тетя Сьюзен повеселела. Мои слова показались им забавными.

— Ты уже все прожил множество раз. Не волнуйся, этот круговорот нескончаем.

Нащупывая путь в былое, мой охваченный сном рассудок снова утонул в воспоминаниях. Я вспомнил, как часто ощущал, что столь многое в моей жизни уже происходило прежде.

Я взглянул на кушетку, где еще недавно лежала кузина, и меня охватила внезапная паника. Как-то смутно я уловил, что она была другого «типа», не такой, как дядя и тетя, что она не осознает их присутствия, да и моего тоже, не видит происходящего в комнате.

Тетя Сьюзен встревожилась; она читала мои мысли.

— Помнишь кузину Кэт? Она бы тут не появилась, если бы не прошла врата преждевременно. Она не была готова и не вынесла перехода. Что-то вроде аборта. Но все будет в порядке.

Грусть охватила меня, мне было жалко кузину, которая, как я только что вспомнил, покончила с собой. Она была старше меня на несколько лет и, похоже, обитала ныне в той яви, из которой я ежедневно возвращался в сон, называемый жизнью. Мне не хотелось развивать эту тему, и я решил расспросить дядю, когда он приснится мне в следующий раз. Однако этого до сих пор не случилось.

— Допустим, я пришел сюда так же, как и вы — через врата. Почему я не смогу так же приходить и уходить?

— Попробуй, и сам поймешь, — предложил дядя. Тетя Сьюзен засмеялась с легкой тревогой, как мне показалось, и посоветовала даже не пытаться.

— Ты ведь не хочешь бросить книги, верно?

Она, скорее, не спрашивала, а констатировала факт.

Я вздрогнул, подумав о доводе, который она привела.

Тетя была абсолютно права, и все же… Мне не терпелось узнать, что кроется за шторой; желание заглянуть и туда, и в открытую створчатую дверь было одинаково сильным. Я не мог ни на что решиться.

Сон распадался на куски. Не связанные между собой сцены гнались друг за другом по экрану сознания. Затем точно твердая рука схватила калейдоскоп, и я вновь очутился в комнате «Брандиша». Все оставалось по-прежнему, только лицо кузины было снаружи прижато к окну, теперь не зашторенному… Лицо казалось непроницаемой маской, но взгляд мертвым не был. Я отшатнулся от окна, пытаясь вспомнить, видел ли прежде в человеческом взгляде такое сочетание невинности и злобы.

Дядя Генри насмешливо изучал меня. Похоже, он сомневался в моем спиритическом контакте с кузиной. В этот миг мне удалось найти ключ сразу к нескольким мучившим меня загадкам.

Конечно, я слышал, что моя кузина была удочерена семейством Вайрдов, когда была совсем малышкой, но не знал ее настоящую фамилию — да и сама она, возможно, не знала. Помню смутные намеки дяди Фина; на самом деле, он и был инициатором удочерения. Кузина моей матери, Гертруда, взяла Кэтлин по совету дяди Фина. Он знал родителей девочки, но не хотел о них рассказывать, сообщил родственникам только, что они погибли в автокатастрофе. Возможно, одна лишь Гертруда знала причину самоубийства Кэтлин. Замечание дяди Генри объяснило тайну:

— Мы не можем расспрашивать ее, она еще спит. Она интересуется тем же, что и ее мать. Когда ты впервые встретился со своим «магом», Кэтлин жила с Гертрудой в Кенсингтоне. Помнишь?

Воспоминания перенесли меня в квартиру на Лексэм-гарденс, которую в ту пору купила Гертруда. Дядя Генри мог больше ничего не добавлять. Мы с Кроули поселились в провинции, когда Вторая мировая война близилась к концу. За несколько дней до отъезда из Лондона к Кроули, я остановился у тети Гертруды и ее мужа Альберта, пожилого финансиста, который вел дела в Южной Африке. Кэтлин тоже была дома. Она, как и я, училась в Школе Искусств. Разумеется, мы разговаривали о живописи и художниках. В то время я почти ежедневно получал от Кроули письма, и кузина это заметила, потому что конверты украшали восхищавшие ее печати с картушем египетского жреца. Как-то раз у нас завязался разговор о магии Кроули. Разработанная им колода Таро, нарисованная леди Харрис, за год до этого демонстрировалась на выставке в Оксфорде. У Кэтлин бьи, как я позднее понял, талант выпытывать информацию, и столь же искусна она была в ее дальнейшем распространении. Она предположила, что Кроули злоупотребил оккультным знанием, почерпнутым из тайного гримуара, и советовала мне, пока я буду жить у Кроули, отыскать книгу. Она заверила меня, что интересуется этим лишь из эстетических соображений, поскольку считает, что гримуар любопытно иллюстрирован.

Мне не терпелось отправиться к Кроули, поскольку я подозревал, что жить ему осталось недолго. Не ведая о происхождении кузины, я не сомневался в том, что ее любопытство носит лишь «академический» характер, хотя всякий раз, когда речь заходила о магии, она с трудом скрывала возбуждение. В ту пору я не задумывался об этом, однако подобное выражение лица мне позднее довелось увидеть на рисунке Остина Спейра и вот теперь — у маски, прижавшейся к оконному стеклу. Мне стало ясно, почему дядя Фин затеял ее удочерение. Однако план его провалился.

В доме Кроули, где я поселился, было много книг и написанных им картин. Единственным томом, к которому он не разрешал мне прикасаться, была «Книга священной магии Абрамелина», переведенная на английский С. Л. Мазер-сом — или, какой предпочитал именоваться, графом Макгрегором Гленстрейским. Кроули хранил ее в шкафчике, ключ от которого имелся только у него. Книга была иллюстрирована магическими квадратами, и в нее были вложены листы кальки, на которых Кроули рисовал печати. Однако «тайного» гримуара, о котором говорила моя кузина, я так и не отыскал. Впрочем, я не столь уж долго пробыл с Кроули, — вскоре он отослал меня в Лондон с любопытным поручением. Я должен был навестить некоего мсье Буше, создателя гипсовых форм и восковых фигур, которые продавались в магазине на Ченсери-лейн. Мне следовало сказать, что я от Кроули и получить предназначенный ему пакет.

Можно сказать, что я прошел полный цикл, поскольку впервые посетил магазин Буше за несколько лет до знакомства с Кроули. Я приобрел какие-то статуэтки, повинуясь юношеской тяге к экзотике. В то время я не подозревал, что у Буше есть потайная комната, в которой хранится коллекция клипотическои жути, о которой мне еще придется вспомнить. Но я отвлекся.

Дядя Генри настаивал, чтобы мы обсудили книгу, которую я в то время писал, и я не без труда оторвался от мысленных блужданий по магазину Буше. Меня еще преследовали воспоминания о завешенной зеленым сукном двери, скрывавшейся в тени у выставленных на продажу изваяний.

Я решил еще раз спросить дядю о неведомых областях, где сплетаются временные потоки и меняются все свойства. Я знал, что если правильно сформулирую вопросы, все может проясниться, но у меня ничего не получалось. Сила сна быстро сходила на нет, а напряженность обстановки путала мысли. Кажется, тетя Сьюзен поняла мои терзания; она пыталась что-то объяснить, но все было тщетно. Повернувшись к дяде, я продолжил атаку.

— Если я туда выйду, — начал я, пытаясь не обращать внимания на прилипшее к стеклу лицо, — то, стало быть, вернусь в свою жизнь в 1936 году? А у меня останутся воспоминания об этой встрече с вами?

Он поморщился.

— Может, останутся, а, может, и нет. Скорее всего, ты сам этого не захочешь, когда вернешься в детство. А может, сила твоей концентрации пока не столь высока, чтобы удерживать временные линии одновременно.

Меня такой ответ не устроил. Я сформулировал вопрос иначе:

— Вы считаете, что через зеркала можно свободно путешествовать во времени в обоих направлениях; то есть, я смогу двигаться вперед и назад?

— Ты совсем запутался. К чему беспокоиться? Ты ведь прошел через Врата.

Мое беспокойство усиливалось. Неужели я умер? Моя кузина тоже прошла через Врата.

— Она пришла до времени. — Дяде превосходно удавалось читать мои мысли. — У каждого из нас собственная временная линия, обособленная в пространстве. Мы следуем ей намеренно или бессознательно. Все это очень сложно, и если мы пустимся в обсуждения, это отвлечет нас от работы, ради которой мы собрались.

Я пропустил его слова мимо ушей. Меня больше заботило другое его замечание — о Вратах. Каких Вратах? Мысленно я попытался вернуться назад, комната стала расплываться. Овальное зеркало у двустворчатой двери смутно отражало мою фигуру. Меня неодолимо тянуло к нему. Все закружилось, точно в водовороте. В конце тоннеля промелькнула далекая комната в «Брандише», в которую я вошел в сновидении. Спал ли я еще, видел ли сон о сне во сне? Крошечная комната стала увеличиваться, и я принялся лихорадочно искать лицо за окном. Оно исчезло. Шторы снова были задернуты, и я в озарении понял, что кузина протащила меня по тоннелю, как протягивают нитку сквозь игольное ушко.

Комната вновь обрела привычные размеры. На лице дяди отразилось изрядное беспокойство:

— Тебе пора. — Он махнул рукой, показывая, чтобы я уходил. — Я думал, ты пришел сюда по собственной воле. Она уже ушла! Поторопись, а то лишишься тела!

Он вскочил с кресла и резко развернул меня. Тетя хотела меня поцеловать, но я повернулся, и ее губы скользнули по мочке уха, все еще чувствительной; прикосновение напомнило мне о Маргарет Лизинг.

Тоннель был наполнен стремительным потоком воздуха, который подхватил меня и понес. Вылетев сквозь овальную раму, я рухнул на диван. Солнечный луч косо падал из приоткрытой двери. Содрогаясь от непривычного холода, я неуверенно двинулся к ней. На улице женщина склонилась над неподвижной фигурой, из-за распущенных волос я не мог разглядеть лица. Услышав мои шаги, она повернулась, точно загнанный зверь. Это была Аврид. Голова закружилась, и словно ударом молнии меня швырнуло на распростертое тело, я слился с ним и очнулся. Я увидел склонившуюся надо мной Маргарет Лизинг. Она тут же поднесла к моим глазам хрустальный шар и велела начать сеанс.

— Почему ты сама не хочешь? — взмолился я. Я пытался вспомнить другой сон.

— Потому что ты еще во власти контакта, — зашипела она.

Сад был залит ослепительным светом. Я подозревал, что все еще сплю, однако штора на окне казалась слишком уж правдоподобной. Вцепившись в этот идиотский поп sequitur1, я снова вплыл в комнату «Брандиша», появившуюся в далеком конце тоннеля, через который я пронесся. В кресле, которое прежде занимала тетя Сьюзен, теперь сидела молодая женщина. Я видел ее со спины и не сразу понял, кто это. Она медленно повернулась, и я, вздрогнув от неожиданности, узнал Кэтлин Вайрд.

— Ты давно здесь? — спросил я изумленно.

Ее лицо, болезненно бледное, озарилось. Я уже успел забыть, как странно она выглядит. Она печально улыбнулась, веки затрепетали — черта, которую я тоже забыл. В руках она держала книгу.

— С тех самых пор, — просто ответила она.

Она опустила взгляд. Под широко расставленными пальцами без единого кольца я увидел страницы с магическими печатями, напомнившими мне о Гримуаре.

— Что заставило тебя это сделать? — спросил я нерешительно.

— Я была влюблена, — ответила она, помедлив. — Ты ведь наверняка знаешь эту историю. Тебе не удалось найти книгу у Алистера Кроули, и у меня оставался один выход.

Нелегко было понять ее ответ и еще труднее сформулировать следующий вопрос:

— Так ты останешься здесь, пока не умрешь в обычном потоке событий?

В ответ она цинично улыбнулась.

— Там нет обычного потока. — Кивком она указала на сад. — Там мне было бы сейчас семьдесят восемь лет. Что в этом хорошего? Какой мне прок от… той книги, что ты нашел?

Ее губы сжались, взгляд затуманился.

— Здесь я молода. Здесь я не подчиняюсь законам времени, но сюда никто не приходит. Он ни разу не появился.

Последовала долгая пауза.

— Он все еще там? — с тревогой спросила она.

Я отчаянно пытался вспомнить подробности ее помолвки.

— Да я знать его не знаю! — взмолился я.

Слова вырвались прежде, чем я успел их обдумать. Ее глаза наполнились слезами.

— Я же рассказывала тебе о нем за день до того, как ты уехал из Лондона к Кроули.

— Это было давно, очень давно, — произнес я, запинаясь. С тех пор прошло ровно сорок лет. — Так, значит, это ты направила меня и мою подругу в кандлстонский склеп? — спросил я, помедлив.

— Возможно. Были и другие люди, искавшие книгу. Теперь она здесь! У меня! — Ее голос сорвался на крик — И что, черт возьми, она мне дала?

— Она даст то, что ты сможешь взять, — ответил я спокойно. Слова слетали с моих губ, словно их произносил кто-то другой. Разговор продолжался, будто под чужую диктовку. — Отказавшись от меньшего, ты получишь большее, — заключил я.

— Я одного хочу: избавиться от этого, больше ничего не ждать и ни на что не смотреть.

Последнюю фразу она произнесла полушепотом, голос ее так задрожал от муки, что мне пришлось отвести взгляд. Она сидела, почти невидимая в затененной комнате, и я понял, отчего прежде не замечал ее присутствия, когда скрывался тут, точно в защитном круге. И еще вспомнил, как кто-то или что-то время от времени пытались в этот Круг проникнуть. Мне казалось, что это всего лишь проявления слепой силы, стихийные потоки, стремившиеся найти доступ к жизненным волнам людей. Прежде я не понимал, как отчаянно она хотела быть членом нашей семьи, мечтала, чтобы ее любили, ценили, принимали во внимание. Но когда интриги дяди Фина почти превратили ее в Вайрд, именно с нею в наше семейство проникло подводное течение, которое внесло меня в окружение Кроули.

Я хотел расспросить ее о сне, в котором она растаяла на кушетке, а затем прижималась лицом к оконному стеклу, но ее очевидное горе удержало меня. Вместо этого я предложил ей заняться толкованием Гримуара.

Ее губы скривились в усмешке. Внезапно кресло, в котором она сидела, покрылось травой и растянулось в лужайку; Маргарет Лизинг дергала меня за рукав и подносила к моему лицу магический камень, мерцавший на витиеватом треножнике. Казалось, одна секунда прошла с момента, когда я, проснувшись, увидел, как она склоняется надо мной. Осторожно взяв шар, я поднял его над головой. Последний проблеск угасавшего дня слился с его пульсирующим пламенем, вспыхнувшим так, словно шар жадно лакал кровь заката.

— Неужели вы не понимаете, что многолетняя одержимость Лавкрафта…

— «Некрономикон»! — вставил Сен-Клер.

— Вот именно. Не перебивайте! — огрызнулся доктор Блэк. — Согласно Лавкрафту, текст шестнадцатого века хранился в доме салемского художника Ричарда Аптона Пикмана. В 1926 году художник исчез, и книга тоже. Сен-Клер был озадачен.

— Вы считаете, что между «Некрономиконом» и гримуаром Грантов существует некая связь?

— Нееет-нееет, — откликнулся его собеседник с нарочитым жеманством. — Верно ведь, даже вам пришло в голову, что эти книги идентичны? «Некрономикон» исчез вместе с Пикманом в 1926 году, — повторил Блэк и добавил. — Вы помните Ахада, Фратера Ахада? Нет, я не меняю тему.

— В самом деле, — ответил Сен-Клер. — Чарльз Стэнс-филд Джонс, известный как Фратер Ахад, был так называемым «магическим сыном» Алистера Кроули, и как раз в 1926 году он поднял большую шумиху.

— Именно в том самом году, — объяснил Блэк, — Ахад заявил, что открыл «Магическое Слово Зона», которое Кроули не удалось произнести, когда он получал степень Мага в Ордене Серебряной Звезды. Врата открылись, врата закрылись, — добавил Блэк загадочно.

Сент-Клэр улыбнулся.

— Стало быть, Пикман, выходя наружу, должен был перед входом пересечь Логос Зона!

Доктор Блэк кивнул.

— Пикман был художником, но работы его не уцелели, и то же самое произошло с другим художником, поспешившим пройти через те же врата. Прочитайте рассказ о Роберте Маккалмонте, написанный вашим старым другом Артуром Мейченом. Их картины были уничтожены именно поэтому, а вовсе не из-за их содержания, как говорится у Мейчена и Лавкрафта в рассказах «Из картины» и «Модель Пикмана».

Лицо Сен-Клера озарила догадка.

— Понятно. Оба художника получали вдохновение от Черного Орла, управлявшего Йелд Паттерсон!

— Вот именно, — сказал Блэк, — Дело в этом. Маккал-монт и Пикман входили в круг Элен Воган, а Остин Спейр впитал поток через Йелд Паттерсон. На одном из рисунков Спейра запечатлена подлинная формула Врат — огромных, как сама жизнь!

Сен-Клер вопрошающе взглянул на Блэка.

— И где ж эта картина? — с деланной наивностью спросил он.

Блэк улыбнулся.

— Я и сам бы хотел знать. Но есть те, кто знает, и они используют картину, чтобы установить связь с Пикманом. Слышал, кое-кому это удалось.

Глаза дяди блеснули, и в ту же секунду камень затуманился.

Маргарет помогла мне подняться. Я оцепенел. В моей памяти всплыл образ высокой блондинки. Она странно выглядела, эта Клэнда, словно была покрыта чешуей, как болотная ведьма. Я встретился с ней наяву, через много лет после событий, только что открывшихся в шаре. Я познакомил Клэнду с Кроули, и тот влюбился в нее с первого взгляда, называл ее «моя вторая душа», предложил ей выйти за него замуж — и это в свои семьдесят! Если бы она не сбежала, то могла бы стать третьей миссис Кроули! Я также познакомил ее с Остином Спейром, и тот изобразил ее на картине, где запечатлел тайну Врат. Но отчего он нарисовал там Клэнду? Я мог лишь гадать. Она тоже исчезла. Сильнейший магнетизм ее личности навел Кроули на мысль в последний раз попытаться произвести на свет законного магического наследника. Он весьма заботился о родословной. Однако Клэнда оказалась Глубинным Существом, наподобие Маргарет Вайрд, Элен Воган, миссис Бомон, Бесзы Лориель и Йелд Паттерсон.

Маргарет Лизинг отвела занавесь, пропуская меня. Я спешил посмотреть на рисунок, завещанный мне Спейром. Не оценив его странной композиции, хотя и догадываясь о тайной формуле, я не повесил эту работу с прочими своими картинами и не показал дяде Фину.

Поднимаясь по ступеням из сада в гостиную, я уловил странное шевеление в волосах Маргарет. Зрелище было столь отвратительным, что я споткнулся. Меня еще преследовал взгляд кузины, пронзительный, как тот переплетенный свет, что проник в череп Маргарет и вскипел возле ее мозга. Меня наполнило чувство, которое я могу назвать лишь «темным озарением». Словно находишься в ночной роще, которую судорожно осветила молния, оставив в глазах слепящий отпечаток. Охваченный видением, я неуверенно поднялся на чердак, где лежали картины. Непросто было отыскать нужную, потому что всё покрывал многолетний слой пыли. Я дергал раму за рамой, и когда, наконец, появилось лицо Клэнды, мне показалось, что во плоти явилась сама блондинка, столь не похожая на свою темноволосую и яркоглазую подругу, которая позже стала моей женой. Мне вспомнились прежние дни, старый Алхимик, которого я познакомил с Клэндой, — он сыграл существенную роль в моей магической связи с Кроули.

Я вытащил из-под мешковины шесть-семь папок и большой обрамленный рисунок, разделенный пополам радугой. На одной стороне дуги виднелся большой конус, образованный магическими печатями. С другой стороны — беглые наброски лиц и человеческих фигур. Но главенствовало на полотне зависшее слева, в стороне от радужного изгиба, крылатое существо с преувеличенно женственными формами. Оно походило на девушку, очаровавшую Кроули и Алхимика. Последний, скорняк по профессии, едва не погиб, выпив жидкое золото в ходе эксперимента по омоложению. Он был сведущ в герметических науках и подружился с Кроули в надежде, что опыты Мага дополнят его собственные. Кроули одно время создавал «духи бессмертия» и утверждал, что опытным путем воплотил Камень Мудрецов. Хотя формальной целью экспериментов было оживление тканей и усиления потенции, он также проводил их для обольщения молодых женщин, чьи телесные жидкости имели для него магическую ценность. Кроули познакомил меня с Алхимиком ради завершения моей инициации на предпоследнюю степень оккультного братства Ordo Templi Orientis, — степень, которая была предоставлена самому Алхимику в обмен на уникальный манускрипт, объяснявший магическое применение психосексуальных экстрактов. Кроули очень интересовался обучением женщин, подходивших на роль жриц в его оккультных ритуалах.

С характерным для него черным юмором он распустил слух, что Алхимик предоставляет специально отобранным особам «сок Свасини». Негодование Алхимика, к которому кандидаты стали обращаться за этим эликсиром, перешло в отвращение к Кроули, но его намерение разорвать отношения с Магом угасло, когда на сцене появилась Клэнда.

Я познакомился с Клэндой в Школе Искусств на Риджент-стрит. Позже, после встречи с Алхимиком, я «обменял» Клэнду на возможность прочитать сверхсекретную рукопись, доставшуюся ему от гуру из Южной Индии. В манускрипте излагались секреты тантры и детально описывалась наука кал, применявшаяся в Круге Каулы, использовавшем свасини. Вскоре Алхимик начал опасаться, что наш обмен может вызвать кармическую реакцию. Я тоже ощущал угрызения совести, хотя и смягченные мыслью, что новое знание поможет развитию Ложи, которую мне поручили основать.

Воспоминания о давних днях выросли перед моим внутренним взором — горьковато-сладкая ностальгия. Рассматривая изображение Клэнды, я смутно чувствовал, что портреты, которыми художник окружил ее, были единым Образом — разными личностями, но в то же время — одной. Хотя понимание это пришло ко мне окольным путем, то был мой путь и искать иного не хотелось. Кровь Вайр-дов и Грантов могла соединиться во мне только так. И я не мог иначе отразиться в ведьминской крови, в сияющих глубинах шара Маргарет, мудрых символах колдовства Остина Спейра и чарах, сплетенных Лавкрафтом и его темным Братством.

Чердак был забрызган капельками лунного света. Казалось, я слышу приглушенное царапанье когтей по подоконнику, вижу крылатое чудище, набросившееся на Клэн-ду, а позднее изранившее голову Маргарет Лизинг. В моей памяти тянулись позолоченные грезами часы нескончаемых летних вечеров, когда я блаженствовал, растянувшись среди папоротников, а морская пена усеивала пузырьками скалы у Огмора, дюны в Кандлстоне.

Только сейчас я заметил: кто-то зовет меня. Голос — тонкий, посеребренный лунным светом, блуждал по чердаку, приглушив ветерок, наполнивший все вокруг ароматом папоротника, засушенного в отворенных призрачной дремой ячейках памяти. Голос звал меня назад, просил спуститься…

Я осторожно ступил на хрупкую, висящую на тонких нитях чердачную лесенку. Жутковато раскачиваясь и с трудом сохраняя равновесие, я глядел на опустошенный череп Маргарет, из которого торчали проволочные волосы, точно осока в дюнах Кандлстона. Иглы этой травы царапают покрытые лишайниками камни на склонах Саузерн-дауна, привлекая взор, точно завитки, окаймляющие любовную щель. Маргарет повернулась, глаза ее в сгущающемся мраке блестели ярче, чем шар, который она стиснула в ладонях.

Спотыкаясь, мы прошли в библиотеку. Маргарет положила камень на стол:

— Ты можешь узнать всю историю, — сказала она.

Казалось, эхо ее голоса высекает искры из глубин камня. Затем в шаре появилось точка темного пламени, принявшая очертания головы дяди Фина. Голова была вырезана из пористого материала, покрытого жемчужинами росы. Глаза были закрыты, черты искажены. Я отпрянул.

— Время! — ликующе произнесла Маргарет. — Есть ли художник, кроме Времени, способный запечатлеть такое опустошение истомленной кошмарами плоти?

В эту секунду глаза открылись, и зеленоватое пламя ненависти осветило комнату. Взгляд был обращен к Маргарет, два фонаря на плоту, охваченном штормом. Чайки вились в волосах дяди Фина, точно среди папоротников на застывших под лиловым небом утесах Огмора.

— Время, — откликнулось на слова Маргарет эхо. Я узнал интонацию дяди. Голова исчезла, но, прежде чем сжаться в точку непроницаемого мрака, развалилась. Клочья съежившейся плоти разлетелись по комнате.

Маргарет вцепилась в камень, но я убедил ее отложить его. Серый туман плавал в его глубинах. Туман таял; казалось, невидимая рука, отдернув занавес, открыла лучики света, сложившиеся в сияющие магические печати. Почти все были знакомы мне по Гримуару: одна пылала ярче других — ключ к внешним вратам. Несмотря на ракурс, типичный для снов, я узнал комнату, в которой дядя Фин разговаривал с незнакомцем, утащившим хрустальный флакон. Темная тень, которая могла быть полями конической шляпы, скрывала его черты, но я заметил три яркие точки, — две из них, зеленоватые, были глазами. Они часто мигали, в то время как третья оставалась неподвижной, — прозрачная, с лиловым отливом. Дядя Фин выглядел оживленным, бурно жестикулировал в предвкушении.

— Нас зовут! Идем же! — воскликнул незнакомец.

Тут он провел в комнату нечто, оставшееся невидимым для нас с Маргарет, — лишь сильный световой поток пронесся по шару. За ним последовал каскад символов, напоминавших кружева тропических лиан, отягощенных цветами. Их изгибы говорили на цветочном языке, знакомом ведьмам. Я надеялся, что Маргарет сможет перевести их безмолвную речь.

Она оторвалась от шара, издававшего звук, похожий на шум крыльев, и принялась переводить язык лиан. Я погрузился в транс, чтобы понять ее слова, но не смог сохранить ощущение яви. Это печалило и раздражало меня.

Сплетения света в шаре растаяли, шифры померкли, и вновь возникла прежняя комната с двумя собеседниками. Дядя Фин стоял, голова в тени, возле каминной полки, над которой висела картина, которую я только что оставил на чердаке! Тело незнакомца отбрасывало тень, закрывавшую нижнюю часть рисунка, но выпуклые бедра и пышные груди Клэнды я видел ясно. Магические печати, еще секунду назад окружавшие девушку, не поддавались интерпретации. Конус пылал или, быть может, это огонь в массивном камине омывал его оранжевым светом? Поток разноцветного пара вырвался из основания конуса, источая зловоние. Но люди, находившиеся в комнате, никак не реагировали. Может, все это видели только мы? Меня поразило, что картина очутилась здесь, я почувствовал, что внезапно мне открывается тайна, как порой бывает во сне. Сидевший на корточках незнакомец напоминал идола из храма, затерянного в гватемальских джунглях. Его голос, заглушавший звуки, издаваемые камнем, был резким, металлическим, дрожащим:

— Пространственно-временное бытие свернулось в вашем саду; все события, люди, вещи вынуждены повторяться. Циклы бесконечны, но в стороне от них лежит…

Голос угас.

Капельки пота выступили на лбу дяди Фина. Он пытался уловить окончание фразы, но слова ускользали от него, как и от нас. Возможно, незнакомец не мог выразить ее на земном языке. Однако речь переплетенных лучей, запечатленная в изгибах сияющих лиан, была красноречива. Сцена напоминала картину Дали: множество несовместимых элементов сливались в кошмарном видении бытия.

Я понимал, что источник усталости, охватившей меня — изображенная на картине магическая печать, на которую пристально смотрел дядя Фин. Он пытался сопротивляться, чтобы его не засосало в воронку конуса, мускулы на его шее натянулись, точно плеть.

— Силой тут ничего не добьешься. — Голос незнакомца был едва слышен, тихий шепот. Его звуки понесли меня вспять, к пузырящимся водам речки Эвенни и к тому летнему вечеру, когда Маргарет увлекла меня к Кандлстонской руине. Тварь, похожая на летучую мышь, вновь отбросила тень на череп Маргарет и на голову моего дяди, внутренняя сила стремилась высвободиться и воспарить назад, к звездам.

Маргарет спала. Если бы доктор Блэк выпил Вино Шабаша, он бы оказался рядом с Элен Воган и ее компаньонами, но незнакомец унес флакон. Возможно, он передал его Алистеру Кроули.

— Если будешь держать ее против света, — объяснил он, — появится совершенно другая картина.

Я в изумлении оторвал взгляд от того, что лежало передо мной на столе. Там, где прежде висело зеркало, виднелось нечто вроде паука. Гигантская голова на крошечном тельце протискивалась в комнату, лапки молотили по перекрещенным лучам. Я осторожно прикоснулся к тонкой ткани, покрывавшей стол. Ее испещрили странные волнистые линии, окруженные иероглифами, расшифровать которые я не мог. Последовав совету существа, я приложил ткань к оконному стеклу. Когда ее пронзили лучи заходящего солнца, я заметил движение в рисунке, нарастание цвета и, наконец, тонко вычерченный портрет девушки. Ее волосы струились световыми волнами, озарявшими глаза. Еще до того, как ее губы растянулись, обнажая длинные и острые зубы, я узнал Аврид. Позади бился смутный силуэт — такой же неясный, как все формы, прорывающиеся в инородные измерения. Тонкая нить света растянулась и вспыхнула в полумраке комнаты. Она задрожала от энергий существа, перевоплощающегося в ткань, которую я вновь положил на стол. В пустоте слева от пропавшего зеркала возникли колебания, раздробленные световые волны напрягались и вытягивались, словно мучительно пытаясь оживить лицо, на которое я смотрел. Мне довелось стать свидетелем, как через четыре столетия дух возвращался в свою Магическую Печать.

Предложение паукообразной твари все еще звучало у меня в голове, но тут передо мною медленно материализовалось лицо дяди Фина с неописуемо злой улыбкой, растягивающей морщинистую кожу.

— Против света! — повторил он, и слой жира под его подбородком затрясся от радости, раскрошился и заморосил дождем драгоценных камней с картины Дали, превращавшихся в снежинки.

— Вскоре ты добьешься своего, мой мальчик.

Он мурлыкал, точно кот, раздувшимся трупом нависнув над тенью.

— Но прежде чем ты приступишь, позволь, я покажу тебе то, что ты искал.

Я сконцентрировался, готовясь к встрече с неведомой силой. При этом я выпустил ткань из рук, и слишком поздно осознал ошибку. Кошачьи глаза, полускрытые нависшей плотью, вспыхнули над магическими печатями и поглотили их.

Перевести иероглифы я не смог, но узнал, что дядя Фин все же отыскал ключ. Он только ждал нужного часа, чтобы повернуть его в замке — столь древнем, что даже Аврид в сравнении с ним казалась дитем вчерашнего дня. Но я, как обычно, готов был следовать за дядей.

Временные потоки слились. В настоящем были кузина Кэтлин, дядя Генри, наша прародительница Аврид и брат моего деда Финеас — вот уж диковинное семейство! В ткани наших жизней нити переплелись так, что медиуму не удавалось полностью их распутать. Теперь все сошлись в комнате, перенасытив ее атмосферу. На лишенной зеркала стене зияла бездонная дыра — тоннель, визжащий от неистового ветра.

И тут появились пузырьки! Крошечные шарики вылетали из пустоты, точно выброшенные водоворотом. За ними последовали кольца света, рожденные в космических бурях, проносившихся сквозь пролом в стене, прежде скрытый за зеркалом.

Энергия прошлого неизмерима, невозможно выдержать ее удар и остаться на ногах. Я увидел огромную сферу, раздувшуюся от разложения и охваченную роскошным распадом, увидел другие шары, которые подбрасывал Алеф-Шут — они искрились радугами смерти, проливались дождем гротескного дружелюбия, словно маски, нарисованные Энсором или перенесенные из ядерного века Дали в теснины ада, созданные магическими Работами Кроули. Я видел, как Маг слился с Финеасом Блэком, жонглирующим крылатыми и рогатыми дисками, вылетавшими из Бездны.

— Чтобы весело сплясать с кошмарами, — произнес дядя, — нужно выйти за пределы всех снов.

Нелепая фраза повторялось до тех пор, пока ее смысл не вспыхнул за шторой ярко-зеленым светом. Я настолько был занят дядей Фином, что не сразу понял, какую игру тот затеял. Шары, упавшие на пол, образовывали каббалистическое Древо Жизни, но древо изогнутое и скособоченное. Его круглые плоды пылали цветами радуги, а одиннадцатая сфера была лиловой. Когда мельтешение прекратилось, шары сплющились в диски и от их кружения поднялись дымки, застывшие в колонны, увенчанные огненными цветами. Цветы покачивались на стеблях, отягощенных тропическими плодами, — изогнутые и лучащиеся стяги чувственных оттенков, вытянувшиеся над ущельями меж двух обсидиановых башен. В самой верхней точке этой мандалы вознеслась Башня Даат с рептильными лучами сплетенного мрака, пронизанного светом Кетер, — она походила на извивающиеся щупальца кошмарного осьминога.

От игр светотени рябило в глазах, и я не сразу уловил разительную перемену, происшедшую с дисками. Они поднялись в воздух и тут же рухнули в глубины, окутанные ночью. Позади виднелись двойные башни из тоннелей, переплетенных за Древом.

Дядя Фин внезапно ткнул пальцем в голову рептилии, свивавшей кольца над туманной пропастью, что отделяла серую башню от черного ее близнеца. Точно увитая лианами решетка, мандала приняла вид джунглей, в которых бесконечно множилось единое Древо. В ветвях голосили и раскачивались священные обезьяны, скакали гибкие кошки, висели летучие мыши, астральные рыбы плавали в прудах, отражавших Тоннели Сета.

Дядя Фин нажал на еще одну голову, похожий на кнопку выступ на стене башни, в которой конвульсивно поднималась и опускалась подвижная клетка, вроде кабины лифта. Мы вошли в кабину, дядя захлопнул дверь. Клетка задрожала под нашим весом — в основном, моим, поскольку дядя Фин, несмотря на тучность, весил не больше призрака. Внезапная паника охватила меня, когда мы начали быстро спускаться. Мне хотелось выбраться на свободу, на свежий воздух — в открывшуюся в вышине сапфировую пустоту, пронизанную сетью ветвей, на которые, прежде чем воспарить в лазурь, садились птицы с пестрым оперением. Однако мы спускались все быстрее, и от перепадов давления тупая боль пронзила мой череп. Клетка резко дернулась, остановилась, дядя Фин вывел меня в длинную галерею, окутанную зеленоватым туманом. Место казалось смутно знакомым, однако я определил, где мы находимся, только увидев строй изваяний. Они походили на статуи безмятежного Будды, и, заметив дефекты материала, из которого они были сделаны, я догадался, что это оригиналы статуй, выставленных в магазине Огюста Буше. Лифт погрузил нас в таящиеся под магазином пещеры. Мы опустились на один или несколько этажей, скрывавшихся, скорее всего, под демонстрационным залом, и теперь находились рядом с теми Другими, облик которых мсье Буше не открывал покупателям.

Дядя Фин потянул меня за руку. Льстивая улыбка расцвела на щербатом камне его лица, сорвав мох, мешавший нашему движению. Намерения дяди стали ясны, когда мы, наконец, остановились перед гротескным резным крокодилом.

— Что за изысканное творение! — Дядя дрожащим пальцем провел по чешуе твари и тут же перевел восторженный взгляд на меня. Мастерство действительно было безупречным, но меня удивил материал, с которым работал художник: местами он казался полупрозрачным, и тут же начинал мутнеть, напоминая крапчатый стеатит мерзкого зеленого оттенка, пронизанный ленточками водорослей. Когда он тускнел, в глубине возникали тени, отражавшие на своей поверхности искаженные контуры циклопических храмов. Видел ли я, в ином временном потоке, изнанку безмятежных будд, которых разглядывал знойным вечером на Ченсери-лейн?

Дядя Фин подтолкнул меня и указал вверх — на пурпурную точку. Она равномерно пульсировала в вышине. Дядя объяснил, что это Фонарь Девятых Врат. Я заметил проход внутрь фонаря, ныне выросшего в размерах, и, как я догадался, состоявшего из колец, время от времени испускавших дождь искр. Искры осыпали нас, одна оплела паукообразную тварь, устроившую наше путешествие по тоннелям. Паук пытался вырваться, но лассо сжималось и крепло, пока тот не оказался полностью спутан.

Встревоженный, я почти не слушал дядю Фина, объяснявшего, как тоннель соединяется со своим двойником, освещенным единой звездой. Вдруг повсюду замелькали кольца света, похожие на вытянутые колечки дыма. Перемещались они беспорядочно, и каждое колечко звучало, слабое металлическое жужжание постепенно взмывало к крещендо. И тут внезапно я обнаружил, что шагаю по залитому солнцем тротуару на Ченсери-лейн, снова вхожу в магазин и спускаюсь по лестнице в выставочный зал, наполненный изваяниями будд и божеств Нильской долины. На этот раз я не мешкал, я был «посвященным», знал, что таится внизу.

Передо мной в темном углу возле экспонатов виднелся черный прямоугольник двери, которую, возможно, не открывали несколько десятилетий. Ручки не было; я толкнул, но дверь не подалась. Тихий кашель заставил меня повернуться. Рядом, вежливо улыбаясь, стоял владелец магазина. Пока я смущенно пытался объяснить свое неуместное поведение, вся паутина впечатлений, связанных с потайным местом, растворилась в яркой вспышке света. В памяти моей остались лишь отрывки беседы с мсье Буше, уход из магазина, ощущение благополучия, которое меня охватило — все, что произошло в тот давний день моей юности, когда на оживленной лондонской улице я изучал этот оазис, полный экзотических скульптур.

Если бы не моя колдовская родословная, я, возможно, и не обратил бы внимание на фигуру, застывшую у витрины на Ченсери-лейн. Вероятно, и он бы меня не увидел. В тот момент я одновременно ощущал два временных потока — обособленных и все же идентичных. В этом преображенном времени солнечные лучи пронизывали ткань, которую я держал против света, и в то же время освещали потайную часть магазина Буше.

Не могу сказать наверняка, пытался ли дядя Фин посвятить меня в тайны Гримуара, или же он тоже погряз в трясине сомнений. С земной точки зрения, он не принадлежал ни нашему миру, ни тем тоннелям, в которые я скоропалительно забрался, последовав за паукообразным существом. Происходящее, между тем, было важно не только в этом отношении. Подтвердились мои подозрения, что дяде Фину удалось частично расшифровать Гримуар и что он ждет случая продолжить с моей помощью свои исследования.

Дядя взял меня за руку, и мы зашагали по залитому солнцем тротуару. Стоило ему прикоснуться ко мне, я догадался, что он хочет, чтобы Маргарет Лизинг возобновила поиски. Поскольку наши намерения совпадали, противиться я не стал.

Когда мы покинули Лейн, я заметил странный силуэт. Он резко возвышался под косым углом над потоком транспорта, заполнившим Хай-Холборн. Дядя Фин повлек меня в его сторону, но не успели мы пройти и трех шагов, как черная бездна разверзлась у наших ног. В каверне, куда мы вступили, находилась металлическая клетка; мы зашли в нее, помчались вниз, затем нас грубо выбросило наружу и дальше пришлось спускаться по скользким от ила ступеням украшенной флагами лестницы. Издалека донесся плеск, запахло морем. Мы неожиданно очутились на берегу просторной бухты. Волны хлестали гниющую пристань, к которой были привязаны ялики. Корпуса покачивающихся суденышек были студенистыми от крошечных, словно сплетенных из паутины рачков, которые согласно ползали, извергая фосфорические брызги. Их было так много, что под водой лодки светились. Мы сели в ялик, дядя Фин схватил весла, лежавшие на досках настила, сквозь которые сочились лучи, рисовавшие на его подошвах диковинные мерцающие силуэты.

Лодка заскользила бесшумно, и вскоре пристань, с ее фосфоресцирующими рачками, осталась, точно крошечный макет, далеко позади. Дядя принялся вполголоса напевать, не спуская с меня глаз. Я ощутил беспокойство и едва не утратил контакт, до того момента превосходный. Глаза дяди мерцали звездами в чернейшей ночи залива.

Наш ялик покачнулся яростно, накренился под острым углом и вышвырнул нас за борт. Благодаря внезапному шоку я вспомнил, что все происходит в неведомом сне. То, что наше погружение не было случайным, я знал наверняка. Перевернутый ялик покачивался рядом. Чайки опустились на его дно, небо было ясное, безмятежное. И тут появилась дверь. Она косо чернела в массивной глыбе гранита, покрытой слизью и губчатыми наростами, проевшими путь в ее толще. Я опасался, что под их напором дверь может распахнуться в любую секунду. Это и произошло, стоило нам ступить на порог. В дверном проеме неожиданно предстал дядя Генри! Линзы очков увеличивали до невероятных размеров его глаза, приветливо глядевшие на нас. За его спиной я различил стены комнаты, облепленные рыбьей чешуей и странными чертежами. На высоком помосте, похожем на трибуну, замерла девушка с водорослями в волосах, в руках она сжимала морскую раковину. Дядя Фин соскоблил с подошв радужные бусинки, они превратились в пузырьки, поплыли к отверстию раковины и исчезли внутри. Когда мы тоже очутились в одном из шариков, девушка отвела взгляд от огромной книги и подняла голову. Я заметил, проплывая мимо, что у нее лицо Кэтлин Вайрд — то самое, что прижималось к стеклу в «Брандише».

Когда меня втянуло в комнату, я с беспокойством заметил, что мой спутник исчез. Дядя Генри сидел в своем кресле, рядом дремала тетя Сьюзен — мирная сцена минувшего, оставшаяся в памяти, потускнела и уступила место иной картине. Мальчик, повернувшись на правый бок, лежал на диване под окном. Было утро, сноп солнечного света пробивался в щель между шторами. Он озарял мириады пылинок, выдохнутых новой мебелью, предвещая бесподобный летний день. Мальчик проснулся и долю секунды, прежде чем возобладала реальность, пребывал в чудесном покое. В этом сиянии он чувствовал только жизнь, и лишь мгновением позже осознал, что эта жизнь — его собственная. Он скатился с дивана и поднырнул под солнечный луч, казавшийся квинтэссенцией Света, который на мимолетное, но вечное мгновение мальчик ощутил как Подлинную Сущность. Восторженно вдохнув аромат фруктов, лежащих в хрустальной вазе и душный запах новых тканей, он одним прыжком преодолел расстояние до двери.

Поскольку мозг не способен удерживать несколько мыслей одновременно, все события жизни переживаются в том временном пространстве, которое именуется прошлым. Потом мы придумываем историю для этих событий и воображаем, что они происходили с нами. Таким образом, ощущение движения возникает в сознании как событие прошлого, хотя на самом деле испытывается оно сейчас. Осознавая это, мальчик верил, что никакого прошлого нет, ибо не было «его», — того, с кем это прошлое случилось. Он еще не догадался, что настоящего тоже нет.

Он «помнил», что дверь открывается с трудом, что ее надо резко дернуть, тогда раздастся чавкающий звук, — и мальчик боялся разбудить других обитателей дома. Они были бы не прочь рано проснуться в такое чудное утро, но мальчик не хотел, чтобы кто-то эту безупречность нарушил. Для него это было архетипическое утро; утро, воспетое Дали в «Рассвете», картине, которой он так страстно восхищался, или в безупречной строке Малларме:

Le merge, le vivace et le bel aujourd'hup.

Переступив порог, он не забыл, что ступать надо тихо, осторожно перенося при каждом шаге тяжесть тела на пол. Витражное стекло парадной двери отбрасывало на лакированный паркет пламенные отблески стилизованных цветов и листьев, желтизну и зелень. Призрачный узор накладывался на орнамент ведущих к двери ванной ковриков: они были разложены в форме брильянта, точно камешки, по которым перебираешься через поток. За этой дверью утренний свет был белее, острее, холоднее и наполнен свежим запахом антисептика. Зеркало над умывальником отражало лицо мальчика, и тень постарше смотрела вспять на него, еще не совсем проснувшегося, не способного полностью затмить прежний отпечаток; палимпсест отсутствия. Обрамляли отражение два подсвечника с головами сатиров. Гонимые ветром облачка на мгновение затуманили белизну комнаты. В промчавшейся тени он увидел другое лицо, за ним, под ним, окутанное…

Именно такая быстрая смена впечатлений, — каждое движение мальчика имитировал мужчина, — позднее привела к появлению в «Брандише» привидений. Эти постоянно повторяющиеся упражнения позволили ему, в конечном счете, вступить в Пустоту, озадачив обманщика-Время истинным знанием того, что пространство, в котором развивались события, едино с сознанием, наделяющим способностью ощущать.

В ванной комнате, несимметричной, но, скорее, треугольной, был, точно в зале масонской ложи, черно-белый клетчатый пол, заряженный положительными и отрицательными энергетическими потоками. Путеводная нить, ведущая к зеркалу над раковиной, была незримо связана со спальней, в которой мальчик ощутил Ясный Свет Сознания. Это было фундаментальное переживание, превратившее «Брандиш» в тайный храм, и он часто посещал его в последующие годы. Сдвиг времени, ночь и утро, стали его священным кругом, символизировавшим вечное поклонение и завершающим магический Оборот. В вихре летящего диска — точнее, в самом процессе броска — он мельком увидел Гримуар, который доктор Блэк нашел, но так до конца и не понял. Той лунной ночью, когда Маргарет Лизинг и ее юный спутник отправились в Кандлстон, доктор Блэк шевелился тенью на паперти церкви Мертир-Маура. Потом Блэк возник на Лейн загадочным силуэтом и открыл мальчику в образе мужчины место Существ, где Генри Ли тоже отворил дверь — в иные пространства. Тонкие подсвечники с головами сатиров создавали порталы, открывавшие путь в склеп. И через них мальчик в образе мужчины прошел девятые врата. Женщина склонилась в тени над кипящим котлом, отблески танцевали в ее спутанных волосах. Шаги звучали по мозаичным плиткам, им вторило эхо. Дядя Фин подвел меня к креслу. Два места — «Мальвы» и склеп Кандлстона — не вполне совпадали. Их несовпадение, не только пространственное, открывало суть тайного ремесла Маргарет Лизинг.

Я невольно взглянул вверх, удрученный низким потолком, которому явно не удавалось подпирать безмерную тьму, оживленную кровоточащими лунами. Только сейчас я начал понимать, как змеятся тоннели у одиннадцати Башен и Девятых Врат. Среди закутанных в саван фигур, толпившихся в склепе, я узнал жителей Огмора и Мертир-Маура. Уснув и заблудившись, многие из них не смогут вновь очнуться на дневной стороне. Плавность скольжения отличала «иных», наполнивших склеп, от мертвецов. Всех, — мертвых, спящих и «иных», — уловили петли света, потрескивавшие в основании громоздких электродов. Я не посмел приблизиться к огненным кольцам, хотя дядя Фин трогал их безнаказанно. Но он умер, а я нет. Или тоже умер? Я оцепенел от этой мысли. Мгновенно возникло возражение: «Если я об этом думаю, то наверняка не умер». Трудно описать, какое облегчение принес мне этот простой вывод.

Маргарет Лизинг вытаскивала из кипящего варева опаленную человеческую голову. Похоже, это была моя голова. Маргарет отвернулась от меня, и я сел в кресло, предложенное дядей Фином. Он указал на портрет Черного Орла. Все перед моими глазами кружилось, комнату наполнил едкий запах. Это могло быть испарение болотных трав или смрад волос Маргарет, опаленных огнем котла.

— Осталось недолго, — сказал дядя Фин.

Из большой папки он извлек лист, покрытый магическими печатями.

— Я скопировал их из книги. — Он протянул лист мне. Я не знал, на что смотреть: на клочья плоти, свисавшие с той штуки, которую держала ведьма, или на печати Гримуара. Они были точно такие же, как те, что я однажды скопировал, а потом потерял. Предвещали Пришествие Иных и рассказывали, как Они проникнут в частоты человеческой жизни. Они придут, как приходили прежде, обойдя врата ниже Малькута, обозначающего планету Земля. Заполнят каждую щель и трещинку, просочатся в любой зазор.

Дядя Фин мечтательно взирал на болото, видневшееся в открытую дверь. Его лицо было озарено летним солнцем — или то был жар очага, пожиравшего его плоть? Под бульканье котла, в котором варилось мясо, Черный Орел пел песню, которую некогда слышали Остин Спейр, Грегор Грант и Алистер Кроули. Суть этой песни в том, что когда врата откроются, неосторожные падут в Тоннели Сета. Если им не будут ведомы Знаки Защиты и искусство изгнания духов, они заплутают и рано или поздно забредут туда, где не слышно Слово Эона. Страшное бедствие, ибо слово изменится примерно в двухтысячном году. Люди, попавшие в тоннели, не услышат его, их сметет с земли в выгребные ямы под Малькутом. Традиционный путь эволюции, приведший человечество к порогу Бездны, сгинет, когда прежде времени возродятся древние атавизмы, которыми люди не смогут управлять. Дядя Фин пояснил, что это возрождение атавизмов может быть вызвано радиоактивной бомбардировкой Извне при попустительстве глупых людишек.

— Внешние силы, — пояснил он, — уже просочились в нашу явь в виде НЛО, чудовищных пришельцев, ужасающих кошмаров, что снятся чувствительным людям на всей планете. Противотоки этих сил неизбежно приведут к трагедии для тех, кто не готов иметь дело с обитателями тоннелей.

Вот о чем говорилось в песне Черного орла и в песне Синь-Синь-Ва — китайского мистика, о котором мне довелось узнать позже. Дядя Фин напомнил о древних системах магии и волшебства, предлагавших способы управления духами и их изгнания. Он повторил предупреждение Кроули — нужно быть предельно осторожным:

— Предостережения Кроули стали еще более насущными теперь, когда незваные внеземные существа обретаются среди нас. Бесчисленные встречи с ними зафиксированы за последнее десятилетие. А ведь ты видел и следующие тридцать лет!

Это замечание напомнило мне, что дядя Фин умер в 1957 году — через десять лет после того, как мир впервые услышал тревожную весть о пришельцах, проникших в земную атмосферу.

— Выходит, в Гримуаре описаны Знак Защиты и методы контроля тех… Иных? — спросил я.

Дядя глянул на меня с притворной жалостью.

— Кроули посвятил свою жизнь тому, чтобы привести Их в наш мир! — завопил он, выплеснув всю дикую ненависть к магу. — Он объявил себя «избранным жрецом и апостолом безграничного пространства». С помощью Багряной Жены он хотел собрать Детей Изиды, дабы спустить «звездную славу» на землю. «Звездная слава» — это одно из Их имен.

Дядя Фин имел в виду Изиду или Нюит, звездное влияние которой описано в Гримуаре.

— Кроули говорил о пришествии «нового» Зона, но наполняющий его поток бесконечно стар. Зон Темного Цикла появляется, когда звезды выстраиваются в нужном порядке. Один лишь Лавкрафт верно прочитал руны и провозгласил неизбежность возвращения Великих Древних. Аврид притянула первую волну нашествия, скопировав Гримуар, оставленный на Земле, когда Они вернулись в первый раз. Неизвестный волшебник первым намекнул в Гримуаре на присутствие Древних.

Неотвратимость Их возвращения ужасала доктора Блэка, и он заразил меня своим страхом. Я попросил его все объяснить. Оторвав взгляд от огненных колец, он посмотрел на меня с подозрением и отчаянием.

— Многие чувствительные люди испытывают в эти дни сильнейшие внутренние корчи из-за пробуждения древних атавизмов. Их засасывает за Древо Жизни, в какой бы точке на нем они не находились.

Я не понял его и попросил объяснить подробнее.

— Каждый человек следует определенному Пути. Вообрази огромные пространства, тянущиеся от «темной стороны» Древа за сферами и соединяющими их линиями, и ты все поймешь. Врата — это любые точки на пути, ведущие к лежащим внизу тоннелям. Когда врата открыты, неосторожные люди падают вниз. Если у них нет Знака Защиты — или они не знают, как им пользоваться, — им суждено блуждать в тоннелях до тех пор, пока их не сметет в преисподнюю.

Вот так в нескольких фразах дядя Фин описал загадку, смущавшую даже Посвященных высших степеней. Его слова осветили тайну египетской Аменти и сеть тоннелей, в которых блуждают души мертвецов, ожидая, что луч озарения пронзит мрак и укажет путь к свободе. Эти слова объяснили также сложные ритуалы и заклинания, составляющие важную часть «Книги мертвых».

Уловив мои мысли, он объяснил, что Гримуар содержал лишь фрагменты забытой мудрости, дошедшие до нас из глубокой древности. Почти все уцелевшее погибло, когда утонула Атлантида. В древности колдовство основывали на смутных воспоминаниях о Знании, угасавшем в до-монументальном Египте. Оно сохранилось в эпоху Темных Династий, когда крокодил, обезьяна, кабан и неведомые тератомы считались проводниками внеземных энергий и эмблемами Древних. Некоторые из этих аномалий приняли монументальную форму в пантеонах Нильской долины. Их господство закончилось в Египте с семнадцатой династией, но Тайная мудрость сохранилась в веках, оставила след в двадцать шестой династии и до сих пор существует в тантрических культах Индии, Китая, Монголии и Бутана.

Дядя Фин сел в кресло у открытой двери и с тоской посмотрел на извивы туманных лент в прибрежных болотах, протянувшихся всюду, куда доставал взор.

— Крокодил! — прошептал он, снова угадав ход моих безмолвных размышлений. — Сдается мне, ты так и не напал на след нашего друга Огюста?

Перед моим мысленным взором тут же предстал торговец диковинными изваяниями, окруженный костями девственниц, обглоданными стервятниками Клипот в Крокодильем Резервуаре.

Дядя Фин мгновенно увлек меня в пространство под Каиром. Оно выглядело смутно знакомым, хотя окончательно я все понял, когда дядя упомянул Детей Изиды. Тут я увидел сияющую богиню, черную от крови. Промеж ее закрытых в трансе глаз восседало нечто вроде жука, испускающего разноцветные лучи. Мы прошли между рядов верующих, съежившихся и по-звериному припавших к мозаичному полу перед богиней. Из расселины за нашей спиной в храм вползали змеевидные существа. Они несли на плоских головах триремы, переполненные белыми тенями корчащихся в пляске смерти дев, похожих на грибы-мутанты.

Процессия приблизилась к богине в тот момент, когда жук, скатившись по ее полому позвоночнику, выполз из тоннеля вульвы. Жвала насекомого мутировали в щупальца, и жучиная оболочка приобрела осьминожий склад, напоминая Глубинных Созданий. Буше выудил из царящего в его мозгу кошмара жуткую копию чудища, описанного в «Некрономиконе» и других гримуарах, и наделил его улыбкой Будды, так что явное наслаждение кощунством мерзко контрастировало с извивающимися щупальцами, что обвились вокруг плясуний и сбили их с ног. Трепетные глаза богини открылись, влагалище распахнулось, исторгнув чешуйчатый приплод. Началось беспощадное пожирание призрачной плоти.

Дядя Фин стал объяснять мне, что кости всегда остаются «по нашу сторону сетки», но тут распахнулась дверца в мостовой. Черно-белые квадраты повернулись ребрами вверх, точно блоки на кубистском портрете дяди, что косился на меня, жутко радуясь. Еще через миг мостовая извернулась морской волной, открыв резервуар, в котором нежился крокодил.

Я собирался упомянуть о приятеле с Фёрнивал-стрит, но дядя толкнул меня локтем. Я заглянул в резервуар. В древности верили, что крокодил пожирает свет солнца, спускающегося за горизонт. Любопытная инсценировка этого суеверия теперь разыгрывалась перед нашими глазами. Богиня наклонилась; ее ягодицы приподнялись и выпустили витую ленту эктоплазмы из Подношения, которое она поглотила. Покров мрака опустился на храм.

— Вот так неосторожные, девственные и непросветленные элементы выбрасываются из систем биосферы в нижний клипот под Малькутом.

Дядя описывал на оккультном жаргоне опорожнение сознания в нижние слои преисподней, то есть подсознание, которое в древности олицетворялось жизнью под землей.

— Такое происходит, — продолжал он, — если магический Глаз открылся слишком быстро под воздействием постоянного искажения воли и жажды новых ощущений, новых миров…

Меня осенило, и я закончил его мысль:

— …вместо того чтобы понять, что любые миры — экскременты, конечный продукт объективации сознания, которой мы постоянно занимаемся.

— Вот именно, — откликнулся он.

— Но как помешать такому вырождению?

— Научившись согласовывать свои действия с энергиями Изиды и используя Знак Защиты. Внешние Силы уже просочились в

Date: 2015-07-23; view: 526; Нарушение авторских прав