Часть VII. Заключительное социологическое. 14. Сознание как общество

послесловие.................................................................................. 429

14. Сознание как общество......................................................... 431

Двойной кризис смысла в современной жизни................... 431

Дюркгейм о коллективном сознании................................... 437

Социологическая переинтерпретация

парапсихологических исследований................................. 442

«Эффект Махариши» как социальное поле........................ 442

Лабораторная парапсихология как коллективные

флуктуации образов............................................................ 446

Некоторые социокультурные следствия.............................. 453

Заключение.............................................................................. 455

Примечания................................................................................. 457

Библиография

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Размышления о природе чего бы то ни было предполагают наличие достаточно четкого определения предмета. К сожалению, философия и наука не могут похвастаться тем, что они за тысячи лет своего существования и развития пришли к сколько-нибудь однозначному определению сознания. Живое сознание, при всей своей очевидности, упорно сопротивляется любым концептуализа-циям. Оно значительно охотнее само выступает в роли объяснительного принципа, даже источника, например, ментальных процессов, чем в роли предмета исследования для последних. Оно как бы говорит нам, что сознание поддается, если поддается (?), изучению только сознания же. Тем не менее попытки познать, определить, выяснить природу сознания не прекращаются. Диапазон таких попыток и мест, где ищется сознание, необычайно широк. М. К. Мамардашвили идентифицировал с сознанием философию — это сознание вслух. Фр. Крик пытается инкапсулировать всю эту философию в нейронах сознания, программу поиска которых он объявил около десяти лет тому назад и, кажется, до сих пор ее безуспешно реализует. При всей нелепости такого поиска, он все же лучше, чем большевистская редукция сознания к «классовому нутру».

Видимо, сознание — это такая сфера, где преждевременная определенность и категоричность скорее всего приводят исследователя в тупик. Насколько я понимаю, именно этого остерегался Гарри Хант, давая своей книге развернутое наименование: «Природа сознания с когнитивной, феноменологической и трансперсональной точек зрения». На самом деле точек зрения, с которых автор рассматривает сознание, много больше. К перечисленным автор добавляет философские, социологические, традиционно психологические, зоопсихологические, нейропсихологические, физические точки зрения. К ним нужно добавить ссылки на религию и на

12

Природа сознания

ряд эзотерических учений, в том числе современных, которые так или иначе обращались к проблематике сознания.

Что касается определения, то Г. Хант в самом начале книги приводит семь (магическое число!) основных значений слова «сознание», содержащихся в Оксфордском словаре английского языка. Он справедливо замечает, что в современной когнитивной науке не проводятся различия между этими значениями.

Другими словами, читателю предлагается не столько строго очерченный предмет изучения сознания, сколько панорама его видения. При этом автор не стесняется широко использовать живые метафоры сознания, что, впрочем, не мешает ему излагать достаточно изящные и строгие экспериментальные исследования. Последние, наряду со ссылками на мистические явления, служат для автора вполне приемлемыми аргументами развиваемых им положений.

В такой широте, панорамности видения проблематики сознания, в отсутствии идеологической предзаданности и догматизма имеется своя прелесть книги Ханта, особенно для отечественного читателя, еще не вполне отвыкшего от того, что сознание вторично и второсортно.

Разумеется, автор предлагает и свой взгляд на сознание, но делает это как бы под сурдинку, не навязывая его читателю. Я тоже предоставлю оценку авторской позиции читателю. Пожалуй, единственное, на чем твердо настаивает Г. Хант — это объективность существования сознания, что для читателя, знакомого с трудами А. А. Ухтомского, Г. Г. Шпета, М. М. Бахтина, М. К. Мамардашви-ли, не может быть новостью. Физиолог А. А. Ухтомский еще в начале XX века писал, что субъективное не менее объективно, чем так называемое объективное. Г. Г. Шпет саркастично аргументировал объективность идей, смыслов, сюжетов: идея может влезть или не влезть в голову философствующего персонажа, ее можно вбить в его голову или невозможно, но она есть, и ее бытие нимало не определяется емкостью его черепа. М. К. Мамардашвили говорил о едином континууме бытия-сознания.

Своеобразие аргументации Г. Ханта состоит в том, что он больше опирается на перцептивные данные, свидетельствующие о бытийности сознания, чем на интеллектуальные или деятельност-ные. В отличие от Парменида и его последователей (К. Поппер и

Предисловие

13

др.), связывавших сознание с теоретическим миром, Г. Хант ищет его в мире перцепции. Он приводит свидетельства чувствительности восприятия к смыслу, «ощущения смысла». Эти различия напоминают известное замечание 3. Фрейда, сделанное им в свое время в беседе с С. Дали: «В произведениях реалистов я ищу бессознательное, а в произведениях сюрреалистов я ищу сознание».

Думаю, что сознание, как и дух, веет, где хочет, оно свободно. Его можно найти в любом психическом процессе, лишь бы он был дискретным (а других не бывает!), в виде отчетливых или фоновых форм рефлексии. Здесь мы с благодарностью должны вспомнить Гегеля, сказавшего, что дух не есть нечто абстрактно простое, а есть система движений, различающих себя в моментах. Различение себя в моментах — это и есть начало рефлексии, осознания и, в конечном итоге, сознания. Предпосылкой такого различения являются волновые процессы внимания и кванты перцепции, квантово-волновой характер живого движения, непредсказуемые вспышки-озарения интеллекта с последующей оценкой их природосообраз-ности: рефлексия как постскриптум к мысли (И. Бродский) и пре-скриптум к действию, в том числе и к перцептивному, мнемиче-скому, интеллектуальному. Рефлексия есть сравнение смысла задачи, будь она двигательной или умственной, с достигнутым результатом. Она может быть осознанной или неосознанной, верной или ошибочной, сопровождаться актами объективации или нет, но она присутствует в любом психическом и поведенческом акте. Поэтому Г. Г. Шпет был глубоко прав, говоря об укорененности смысла в бытии.

Читатель может получить отдельное удовольствие от ман-дельштамовской выпуклой радости узнаванъя. М. К. Мамардашви-ли когда-то говорил студентам, что человек должен узнавать себя в мысли философов. Эта столь же бесспорная, сколь и трудновыполнимая рекомендация относится и к мысли представителей наук о человеке и его сознании. При современной дифференциации наук этой же рекомендацией полезно воспользоваться не только студентам, но и более зрелым людям (конечно, если тексты позволяют это сделать). Особенно велики трудности узнавания, когда имеешь дело с книгами, претендующими на синтез разнородного материала. А именно в этом состоит одна из целей книги. Благодаря этому, сознание у Г. Ханта выступает как кристалл-многогранник и чита-

14

Природа сознания

тель имеет возможность выбрать соответствующую грань, в которой узнает себя или свое сознание. А может последовать совету Дж. Гибсона и совершить обследовательский тур вокруг кристалла. Приложив соответствующие усилия, читатель сможет даже проникнуть в сердцевину кристалла и, вслед за Г. Г. Шпетом, понять, что сознание ничьё. В статье «Сознание и его собственник» Г. Г. Шпет убедительно показывал, что сознание ни в каком собственнике нужды не имеет, что сознание как таковое, рассматриваемое в своей сущности, — ничьё. Важно, что оно не подлежит обобществлению. Эти утверждения не отрицают возможности существования индивидуального или общного единства сознания. Другой вопрос, насколько такие единства сознаваемы, способны к автономии, к свободе, к развитию и саморазвитию. Насколько индивидуальное сознание способно черпать из «ничейного» или чистого сознания, «ничейного» языка, зависит от него самого. От него же зависит внушаемость, подверженность манипулированию со стороны. Как справедливо заметил Г. Г. Шпет, хитро не «собор со всеми» держать, а себя найти мимо собора, найти себя в своей имя-рековой свободе, а не соборной.

По ходу обследовательского тура читатель с удивлением встретит и узнает в изложении автора много знакомого. Он, несомненно, узнает идеи полифонии и диалогизма сознания М. М. Бахтина; пространство «между» М. Бубера; идеи о символической природе сознания П. А. Флоренского, А. Белого, М. К. Мамарда-швили и А. М. Пятигорского; идеи Л. С. Выготского о системном и смысловом строении сознания; преодоление субъект-объектной парадигмы и замену ее парадигмой бытие-сознание и парадигмой человек-мир С. Л. Рубинштейна; размышления А. Н. Леонтьева о жизненном мире, стоящим за деятельностью и сознанием, и представления А. Н. Леонтьева, Ф. Е. Василюка об образующих сознания; представления В. А. Лефевра о рефлексивных структурах сознания и их рангах; нейропсихологические и вместе с тем антиредукционистские взгляды А. Р. Лурия; аналоги замечательных исследований субсенсорного диапазона Г. В. Гершуни; идеи об участности мышления и сознания в бытии М. М. Бахтина; идеи о спонтанности сознания В. В. Налимова и многое другое. Все перечисленное и не перечисленное узнаваемо, кроме имен. Точнее, имена другие. Речь, конечно, не идет о плагиате или приоритете.

Предисловие

15

Я повторяю, радость узнавания значительно более продуктивна по сравнению с упреками Г. Ханта в том, что он не знает русских авторов (кроме Л. С. Выготского и А. Р. Лурия). Автор, пользуясь доступным ему материалом, сделал свое дело, и сделал его основательно и интересно. Знакомясь с его книгой, я подумал, что мы имеем не меньше эмпирического и экспериментального материала, имеем свой опыт в теории, феноменологии и философии сознания, свои представления о структуре сознания, о его бытийных, рефлексивных и духовных слоях и их образующих. Другими словами, мы имеем все предпосылки, чтобы предложить свою версию синтеза поли-междисциплинарных исследований и на его основе подумать о новых подходах к этой увлекательной проблеме. Надеюсь, что знакомство с книгой Гарри Ханта подвигнет читателя к такой работе.

В.П. Зинчепко

профессор, доктор психологических наук

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга представляет собой синтез когнитивного,* феноменологического и трансперсонального подходов к сознанию. О необходимости синтеза в эру специализации говорят многие. Однако реальная работа творческого синтеза нередко встречает менее радостный прием: так синтез преобразует материалы, с которыми он работает, зачастую неожиданным и неортодоксальным образом. Вдобавок, синтез означает, что из соображений места приходится жертвовать более полным контекстом обсуждения в отдельных областях.

Несмотря на эти недостатки, потребность в синтезе в области современных наук о человеке остается актуальной. В конце концов, контекст конкурирующих точек зрения может в какой-то степени отражаться в примечаниях к основному тексту. Кроме того, взаим-

Хотя термин «когнитивная психология» досточно хорошо знаком большинству читателей, следует все же пояснить, что Хант использует более широкое понятие — «когнитивная наука», от английского cognition (букв, «познание» или «познавательная способность»). Таким образом, когнитивная наука — это наука о познании, однако понимаемом не в философском, а в естественно-научном смысле. При таком понимании «познание» включает в себя восприятие и мышление, а также все физические, физиологические и психологические процессы, которые обеспечивают эти способности. Это позволяет Ханту говорить, например, о «познании» у всех живых организмов. — Прим. пер.

Предисловие

17

ные видоизменения в каждой области также имеют непосредственное отношение к спорам в отдельных дисциплинах. Сам тот факт, что разнородные материалы все же можно определенным образом связать друг с другом, должен подкреплять в каждой области одну точку зрения из многих возможных — ту, что дает возможность именно такого синтеза.

Книга начинается с обзора междисциплинарных подходов к проблеме сознания, с постепенным развитием все более высоких уровней синтеза по мере дальнейшего продвижения. Первая часть посвящена возрождению интереса к «обычному» сознанию и его функциям в когнитивной психологии. Затем эта когнитивная точка зрения соотносится с более описательным изучением «измененных» и «надличностных» состояний сознания, которые здесь рассматриваются как максимальное развитие эмпирической стороны человеческого разума. В результате такого взаимно преобразующего сопоставления начинают выявляться три темы: 1) возможность того, что состояния сознания дают уникальные, по большей части не принимаемые во внимание данные для общей когнитивной психологии; 2) фундаментальное значение сознания и, особенно, его проявления в многообразии мистического опыта, для формирования главной парадигмы психологии, социологии и антропологии; и 3) необходимость для любого описания сознания физической метафоры и вытекающей из нее идеи неразделимости сознания и мира.

Вторая часть сосредоточивается на конкурирующих воззре-ниях на сознание в когнитивной психологии, нейрофизиологии и животной психологии. Из «экологической» точки зрения Джеймса Дж. Гибсона выводится представление о чувственной осведомленности, как потенциально общей для всех биологических видов основе сознания. Затем на основе теории символического познания Нормана Гешвинда развивается идея самосоотносительного* символического сознания, базирующегося на способности

Англ. "self-referential", букв, «ссылающееся на само себя», «самоописывающее». В данном контексте этот термин означает три вещи: 1) отнесение познания к самому себе, как субъекту этого познания (я знаю, что я познаю — рефлексивный аспект); 2) прагматическое самоотнесение — познание осуществляется для какой-либо «личной цели» (интенциональный аспект); и менее очевидный

18

Природа сознания

межмодальной трансляции и трансформации между множественными модальностями восприятия. В качестве «внутренней» стороны межмодальных процессов рассматриваются синестезии, повсеместно встречающиеся во всех измененных состояниях. Надличностный опыт мистицизма рассматривается как максимально абстрактные формы синестезии; эта точка зрения позднее расширяется и обосновывается в главах 7 и 10.

Третья часть является поворотным пунктом в движении книги от когнитивного к надличностному. В пересмотре представлений Уильяма Джемса о «потоке сознания» впервые полностью соединяются вместе отдельные направления «реалистических» подходов к восприятию и мышлению, феноменология сознания (обычного и надличностного) и теории метафоры. Мы видим диалогическую социальную организацию сознания и ее потенциальные связи с современной нелинейной динамикой (теорией хаоса).

В Четвертой части предлагается более подробное изучение модели человеческого сознания, основанной на межмодальной трансляции, путем обзора когнитивно-психологической и феноменологической литературы о синестезиях, работ Арнхейма, Лакоффа и Джонсона по абстрактным образам, а также классической древнегреческой теории слияния чувств как sensus communis. Это образует контекст для центральной, Пятой части книги, в которой предлагается новая когнитивная теория надличностного опыта в медитативных и подобных им состояниях. Рассмотрение «процесса» таких переживаний (глава 10) ведет к «натуралистическому», но не редукционистскому объяснению их смысла или предназначения (глава 11). Здесь я, вслед за Гербертом Гюнтером, предпринимаю синтез представлений буддизма махаяны о медитативном постижении и эмпирического объяснения Бытия у позднего Хайдег-гера. Это дополняется дальнейшим развитием начатого Гибсоном анализа примата восприятия, который отсутствует у Хайдеггера, но явно подразумевается во всей его работе. Понимание медитативных состояний с точки зрения базовой организации восприятия позволяет избежать различных «сверхнатурализмов» «нового века», которыми слишком часто страдает трансперсональная литература.

3) аспект «соприсутствия» познаваемого и познающего, о котором Хант много говорит в этой книге. — Прим. пер.

Предисловие

19

Последние три главы носят более умозрительный характер и возвращаются к трем ранее начатым линиям рассуждений: 1) неразделимости человеческого самосоотнесенного сознания и времени; 2) обоснованию широко обсуждаемых параллелей между сознанием и современной физикой в общих метафорах, связанных со структурой восприятия; и 3) общественной основе надличностных состояний, отражающейся как в социологии мистического опыта, так и в натуралистической переинтерпретации парапсихологиче-ских исследований с точки зрения идеи «коллективного сознания» Дюркгейма.

В ходе написания этой книги меня поражал тот факт, что на протяжении всей моей профессиональной карьеры академического психолога, в моей собственной дисциплине не было никакой фундаментальной революции, сравнимой с появлением нелинейной динамики в физических науках, или с влиянием Хайдеггера и родственных направлений деконструктивизма в философии. Я понимал, что единственным реальным кандидатом на революционную парадигму может быть экологическая точка зрения Гибсона на восприятие, но ее окончательная судьба остается прискорбно неопределенной. Конечно, многие указали бы на нашу широко провозглашаемую «когнитивную революцию», но она выглядит в большей степени разрозненным собранием отдельных субдисциплин, нежели объединяющей парадигмой. Верно, что за последние тридцать лет получило развитие систематическое изучение сновидений и надличностных состояний, но опять же, эта многообещающая область осталась раздробленной и, за замечательным исключением А. X. Алмааса, по большей части не заинтересованной в объединении с психодинамическими и когнитивными подходами.

Я был вынужден задумываться о том, не является ли главной причиной этого относительного застоя в психологии, наряду с многочисленными формами организационного нажима в сторону специализации, именно общее пренебрежение к сознанию. Как может дисциплина, ставящая своей целью изучение разума и личности, претендовать на «экологическую обоснованность», если наследие методологического бихевиоризма не позволяет ей серьезно считаться с «опытом»?

Поэтому в данной книге я стараюсь помещать сознание в определяющий центр познания, как способность к чувствительной

Природа сознания

подстройке к окружающей среде, обнаруживающуюся даже у простейших. В вызывающем много споров вопросе о соотношении сознания и разума я свожу последний к первому. Сознание — это не «механизм», который следует «объяснять» с точки зрения когнитивной психологии или нейрофизиологии, а первичная категория, определяющая уровень анализа, соответствующий психологии. Его существование может стать фундаментальной проблемой для холистической, теоретико-полевой биологии будущего, но для наук о человеке оно является контекстом нашего бытия.

В соответствии с этим, и по контрасту с представлениями о сознании, как о чем-то по самой своей природе личном и не допускающем публичного подтверждения, в данной книге наш опыт понимается как «со-знание с» — и, как минимум, по трем причинам. Во-первых, как показал Гибсон, все формы чувственной осведомленности («перцептуального осознания») организованы в терминах общих размерностей, соответствующих матрице, которая потенциально обладает как внутривидовой, так и межвидовой универсальностью. Во-вторых, наше человеческое самосоотнесенное сознание основано на «оборачивании назад» на эту перцептуальную матрицу посредством межмодальных синтезов. Эти синтезы имеют структуру диалога — интериоризации первых кинестетических и зрительных трансляций в «отражающем взаимоотношении» между младенцем и матерью. Наконец, сами межличностные состояния представляют собой максимальное эмпирическое выражение этой же самой межмодальной способности, и потому имеют не «нарцис-сическую», а разделяемую и общую природу.

Я полагаю, что в данной книге мне удалось наметить перспективы психологической науки, основанной на примате опыта. Этим я надеялся указать путь к психологическим дисциплинам будущего, которые сумеют в более полной мере отдать должное изначальной задаче наук о человеке — решению проблем как нашей загадочной природы, так и характеризующих нашу эпоху социальных и духовных кризисов.

ОТ АВТОРА

Поскольку я работаю в относительной изоляции, в конце этого труда я с удивлением обнаруживаю, скольким людям я обязан. Возможно, если бы я поделил их на количество лет, которые в действительности охватывают эти мысли, список сократился бы до самых пределов ученого отшельничества. Но если истинной единицей анализа считать саму тему сознания, то, скорее всего, окажется, что у меня было множество взаимосвязей.

Мне бы хотелось поблагодарить ряд коллег, которые в последнее время, либо на протяжении многих лет, помогали мне советами, обсуждениями и фактическим материалом. Это Джек Адамс-Веббер, Чарльз Александер, Линн Ангум, Уиллард Брэдли, Кевин Данн, Джейн Гакенбах, Джордж Гиллеспи, Гордон Глобас, Джон Мейер, А. Жоффре Мерсье, Кэрол Муншаур, Роберт Огилви, Дэвид Орне-Джонсон, Питер Рэнд и Фред Тревис. Я благодарен Гордону Глобасу за рекомендации по рукописи. Я также благодарю за поддержку Уильяма Уэбстера, декана факультета социальных наук Университета Брока.

Я особенно признателен Полу Кюглеру за то, что он делился со мной своим глубоким пониманием Юнга, а также приглашал меня докладывать части данной работы в Обществе Аналитической психологии Западного Нью-Йорка и участвовать там в работе дискуссионных групп, в которые входили Барбара и Деннис Тедлок, Дэвид Миллер, Карл Прибрам, Питер Кюглер, Стентон Мэрией и Терри Палвер. Стимулирующее влияние этих обсуждений за по-

22

Природа сознания

следние несколько лет относится к самому ценному опыту, который у меня когда-либо был. Кроме того, я благодарю за приглашения докладывать более ранние варианты этого материала Линдерта Моса и Пола Шварца из Центра специальных исследований в области теоретической психологии в Университете Альберты, в Эдмонтоне, а также Максима Стаменова, организатора симпозиума «Модели значения» в Болгарском институте языкознания в г. Дружба в 1988 г. — и то, и другое относится к числу важных событий в моей профессиональной жизни.

Я хочу поблагодарить Чо Дже Ламу Намсе Ринпоче, Преподобного Кхенпо Картхар Ринпоче и Его Преосвященство покойного Джамгон Контрол Ринпоче за многие годы учений в традиции тибетского буддизма махаяны, за которые я глубоко признателен. Следует подчеркнуть, что трактовка буддийской медитации в данной книге отражает только мое понимание, но, как я надеюсь, обогащенное — на каком бы уровне оно ни находилось — этими учителями постижения и сострадания.

Я также хочу поблагодарить нескольких ученых, которых считаю своими учителями в научной работе; я не могу выразить, как много для меня значили их пример и поддержка. Это Хамид Али, Роланд Фишер, покойный Пол Селингман и Мервин Спранг. В этом контексте я должен пойти еще дальше назад и поблагодарить двух своих более ранних учителей — покойную Эуджению Ханфман и Эдварда А. Тирьякяна — которые больше всего вдохновляли и поддерживали меня в расширении круга моих интересов.

На другом краю этого континуума, я должен поблагодарить моих аспирантов, которые в течение многих лет сотрудничали со мной в нашем изучении состояний сознания и метафоры. Это: покойная Кара Чефурка, Эрнест Аталик, Пола Хардер, Джон Кардуч-чи, Джон Уокер, Ян Крафт, Майк Диллон, Марк Галка, Коралли Пофам, Рок Вильнёв, Аурелиа Спадафора, Арлен Жерве, Шерил Шеринг-Джонс, Дайян Парьяк, Рич Янсен, Джейсон Рэмси, Карен Цзоли, Марк Пуарье, Лори Айерс и Эл Моррисон.

Я глубоко признателен Терри Сванлунду за многие годы нашей дружбы и наших бесед. Он убеждал меня как в необходимости помещения моих исследований состояний сознания в более широкий критический контекст, так и в важности идей Гибсона для пол-

От автора

ного понимания Хайдеггера (и наоборот). Он оказал огромное влияние на эту книгу.

Я благодарю своих детей, Аманду и Натаниэля, чей интерес к моим занятиям выливался во многие полезные обсуждения и предложения. Я также очень признателен Фрэнку Роччио за то, что он прочитал первый вариант этой книги и дал на него полезные отзывы. Я особенно благодарен моему секретарю Линде Пиддак за чрезвычайно высокое качество ее работы и за ее стойкость и невозмутимость перед лицом бесконечных переработок рукописи.

Рискуя сейчас подтвердить или опровергнуть самые худшие страхи или самые большие надежды моих читателей, касающиеся более личной стороны моей деятельности, я хочу поблагодарить Саймона Вебера-Брауна за то, что он щедро снабжал меня высококачественными концертными записями группы «Благодарные мертвецы», под которые писалась эта книга. В том же духе я благодарю Брюса Джексона за то, что он одолжил мне свое собрание всех опубликованных романов Филлипа К. Дика, которые я еще не читал. Они оказывали на меня своего рода отрезвляющее действие, помогая сохранять здравый рассудок в периоды отдыха от работы.

Наконец, я выражаю свою глубокую признательность моей жене, Кэйт Рюцики-Хант, за ее поддержку, тщательное редактирование и, самое главное, за то, что она есть в моей жизни. Эта книга посвящается ей. К счастью, я не узнал, могла ли она быть написана без нее. Я лишь знаю, что так было гораздо лучше.