О прогулке

В поисках Юрятина. Литературные прогулки по Перми

Абашев В., Масальцева Т., Фирсова А., Шестакова А. В поисках Юрятина. Литературные прогулки по Перми. Пермь, 2005.

О ПРОГУЛКЕ

«Никто более моего не бродит пешком,

без плана, без цели»

Н.М. Карамзин

«Сначала рассеянно и небрежно, потом со вниманием,

наконец с сильным любопытством стал он смотреть кругом себя.

Толпа и уличная жизнь [..] возбудили в нем какое-то

светлое ощущение. [..] в нем родилось какое-то радостное

чувство, какое-то охмеление [..] Все более и более

ему нравилось бродить по улицам. Он глазел на все,

как фланер. [..]Он читал в ярко раскрывавшейся перед

ним картине, как в книге между строк. Все поражало его;

он не терял ни одного впечатления и мыслящим взглядом

[..] всматривался в физиономию всего окружающего»

Ф. М. Достоевский

Можно было бы сказать, что эта книга представляет собой нечто вроде путеводителя по Перми. Правда, путеводитель получился не совсем обычный. В нем не так много обязательных для этого жанра точных ссылок на исторические и технические факты и обстоятельства. Зато хватает всего того, что люди, любящие выражение «на самом деле», называют выдумками: слухи, домыслы, городские байки, образы художественных произведений. Да и что такое точный факт, когда речь идет о живых отношениях с городом, когда его не изучаешь, а в нем живешь, и с ним тебя связывают нити желания и памяти, где есть места любимые и нелюбимые, темные и светлые, добрые и недобрые.

Живой образ города, его атмосфера вырастают из речи о городе: из городского фольклора – преданий, баек, анекдотов, воспоминаний. И из литературных отражений, всегда преображающих реальность. Теперь, когда проходишь по Компросу мимо часовни Стефана Великопермского, уже не отделаться от воспоминания, как здесь в 1920 году на собрании клуба «Эсперо» пела хрупкая женщина-девочка из Петрограда. Зинаида Казароза. Об этом написал Леонид Юзефович. И теперь совсем не важно, что «на самом деле» никогда она не бывала в Перми, потому что это живой факт восприятия города, более важный, чем многие точные даты и имена, всегда более или менее случайные. Этот вымышленный, точнее угаданный, факт более важен, потому что он открывает нечто существенное в ауре города. Да, это литературный миф. Но, как заметил один мудрый писатель, «миф лучше чувствует душу события, чем чиновник исторической науки». Потому что личностное, живое и целостное, восприятие всегда мифично.

Мы пытались описывать город в его открытости живому и художественному восприятии, в отражениях пермской прозы Бориса Пастернака, Михаила Осоргина, Федора Решетникова, в отражениях устных рассказов, исторических анекдотов и воспоминаний. Поэтому точнее говорить не о путеводителе, а о книге прогулок, жанре более вольном.

Путешествовать, странствовать, вообще бродить по свету в природе человека. Есть такая тяга. Зов. Или зуд. Мы жизнь мыслим как путь, в образы движения привыкли вкладывать метафоры судьбы. Человек – странник. Это, конечно, не о роде занятий, а один из ответов на сакраментальный вопрос о смысле жизни. Охота к перемене мест, впрочем, совсем не обязательно предполагает путешествие в дальние земли. «Край света – за первым углом», – утверждал хороший поэт прошлого века. Так оно и есть. Большой город он как мир, дремучий лабиринт, и простая прогулка по улицам обещает приключение.

Имеет ли это отношение к Перми? Это наш-то отнюдь не столичный городок – лабиринт? А почему бы и нет? Дело в нивелирующей силе привычки. Влипая с головой в повседневные обязательства городской жизни, мы перестаем видеть и слышать город. Нет тривиальных вещей, есть тривиальный взгляд на вещи: замыленный обыденностью.

Что такое город, где мы живем, что такое Пермь? Вопрос может показаться раздражающе праздным. Но не потому, что ответ очевиден. Слишком трудно окинуть единым взглядом это с жизнью одного человека несоразмерное, пространственно растянувшееся и многоликое целое – город. Спросите у муравья, что такое лес? К тому же мы слишком погружены в город и погружены в него по преимуществу инструментально: работа, забота, борьба за жизнь. Повседневно пользуясь городом, мы видим его почти исключительно в функциональном срезе своего образа жизни. Частично. Даже маршруты передвижений по городу большей частью определены родом наших занятий, местом жительства и работы.

Город хорошо приспособлен для жизни. Он удобен. И все же думать, что город – это только инструмент наших желаний, было бы слишком недальновидно. Когда город открывается на подлете, не видно людей: только лабиринтообразная геометрия застройки, жилые массивы, магистрали, пятна зеленых массивов. В этой панораме что-то открывается для понимания. Город много больше нас. С иной точки зрения, нас там просто нет. Появляется соблазн мысленно поменять роли: что если люди – инструменты желаний города? Как в каком-нибудь романе Стивена Кинга, где то, что принято считать неодушевленным, оказывается живым и осмысленно действующим: например, отель или гладильная машина.

Состояние прогулки приближает нас к нефункциональной реальности города. Поэтому стоит иногда, отодвинув в сторону заботы, побродить по улицам. Без цели куда-нибудь зайти, с кем-нибудь встретиться или что-то увидеть. Просто побродить там, где хочется. Душа прогулки – в себе сосредоточенная и открытая всем впечатлениям бесцельность движения. Неозабоченная, пустая и потому внимательная открытость потоку жизни. Тогда до безразличия знакомые здания, улицы, виды, перспективы вдруг проступают, как из тумана, в своем всегда странном молчаливом существовании и неожиданных соответствиях. Прогулка промывает взгляд и раскрепощает воображение. Блуждая по улицам, мы встречаемся с городом в его собственной жизни. И открываем его.

Но чаще мы чем-нибудь озабочены, и наш вольный пеший ход, как правило, оборачивается все тем же привычным, как во сне, функциональным перемещением из пункта А в пункт Б. Все некогда. От того прогулка сделалась роскошью. И поэтому сегодня так редко удается вроде бы самое простое и естественное: бродить, блуждать, шляться, слоняться, фланировать. Фланер, по-русски – праздношатающийся, «гуляка праздный». Когда в Европе выросли современные города-мегаполисы, тогда и появилась на свет эта особенная порода горожан, а фланерство стало стилем жизни. Фланер возник как современный Улисс, блуждающий не по островам Архипелага, а в лабиринте города, авантюрист и сыщик городской повседневности.

Прогулка дело неспешное, вдумчивое и артистичное. И творчески плодотворное. Художники и поэты это знают, они мастера прогулки. Пруст писал о Мане как о гениальном фланере: он первым почувствовал живописные качества городской жизни. В своей изысканной сложности подлинное фланерство не уступает чайной церемонии. Впрочем, культуру прогулки с ее богатыми традициями мы порастеряли. Этому надо вновь учиться.

Что же такое настоящая прогулка?

Культура, все обустраивая и оформляя, пропитывает нашу повседневность до самых малых ее форм. По привычности эти формы досуга и быта представляются сами собой разумеющимися, как бы от природы данными. Человек живет, передвигаясь в пространстве, он ходит и ездит. Это естественно. Но репертуар передвижений, их типология и стиль, производны от культуры также как правила поведения за столом. Туристическая поездка, поход, экспедиция, паломничество, экскурсия, прогулка, шоппинг, визит в театр или на вернисаж, – все это культурно осмысленные формы или жанры движения. У каждой из них есть своя история и символика, у каждой своя сфера приложения.

Прогулка единственный вид культурно осмысленного движения, в котором нет внешней цели. Смысл прогулки в самом движении. Поэтому и движение здесь особого рода.

Оно должно быть достаточно длительным. Короткая прогулка – нонсенс. Прогулка должна длиться и насыщать.

Прогулка предполагает особое состояние, сочетающее рассеяннность и восприимчивость.

Прогулка избегает жесткой заданности маршрута, она импровизационна. Это движение не прямолинейное, а извилистое. Прогулка любит повороты, остановки, возвраты, уклонения, кружение. Прогулка тяготеет к лабиринтному типу движения. Тем самым прогулка подобна строению города.

Прогулка созерцательна, но не пассивна. Блуждая по городу, фланер проявляет, а может быть, походя формирует новые структуры городского пространства. Это мягкие, блуждающие структуры, имеющие скорее отношение к бессознательному города, чем к его осознаваемому.

Город полон странных сближений. Неподалеку от пресловутой Башни смерти в свое время был магазинчик «У Башни». На вывеске – силуэт Биг Бена. При чем тут Лондон? Вряд ли ведал художник, что управление пермской милиции получило свой незавидный брэнд благодаря фильму «Башня смерти». Под этим названием в нашем прокате в самом начале 1950-х шел трофейный фильм «Tower of London», «Лондонский Тауэр», американская экранизация шекспировской драмы о власти и преступлении. Пермскую башню построили в 1952 году. Средневековый Лондон, Ричард III и резиденция пермской милиции. Иногда, видимо, для полноты картины напротив башни с английским брендом Southern Fried Chicken, цыплята по-английски, швартуется двухэтажный омнибус, принадлежащий фирме «Алендвик». Такой вот лондонский уголок в Перми. Сколько таких сюжетов спонтанно и бесцельно выбрасывает город. Это машина текстов.

Прогулка – занятие творческое. Своего рода перформанс, где автор, исполнитель и зритель совмещены в одном лице. Прокладывая маршрут в теле города, фланер импровизирует на ходу. Город с его обязательным синтаксисом улиц, углов, площадей и дворов задает лишь тему, все возможности вариаций остаются за гуляющим. Прогулка импровизационна, избирательна и иронична. Фланер играет с городом, на ходу составляя и тут же оставляя за спиной виртуальные инсталляции из подручных средств. Их щедро подкидывает город. Забавно связать в одно предложение указующий жест театрального Ленина с почтамтом и отделением Сбербанка, вспомнив походя о советах вождя касательно искусства восстания, и пожалеть, что для полного комплекта тут не хватает вокзала.

Прогулка стимулирует особую установку взгляда, особый тип видения. Воспитывает умение глазеть, когда рассеяние сочетается с пристальным вглядыванием. Оптика такого взгляда, родственна оптике объектива, ей знаком кадр и крупный план. Не случайно художники и фотографы прирожденные фланеры. Как зорко и понимающе умеет видеть еле слышную жизнь старых кирпичных стен, окон, деревянных заборов, ржавых решеток пермский фотограф Анатолий Долматов. У него мыслящий взгляд.

Прогулка интимно связана с литературным творчеством, с искусством письма, с поэзией. Об этом есть немало свидетельств. На ходу, в движении писали Андрей Белый и Маяковский, вышагивавший свои стихи: «версты улиц взмахами шагов мну». Может, все дело в особом ритме движения, объединяющем темп походки и дыхания, смену переживаний и чередование внешних впечатлений в один сложный и внутренне ритмичный поток. «Шаг, сопряженный с дыханием и насыщенный мыслью дает начало просодии» говорил Мандельштам. Ритм слова сложно связан с ритмом движения в пространстве. В Перми есть поэты прогулки. Это Владимир Котельников и Владимир Лаврентьев, поэты сугубо городские. Они пишут о дворах, окнах, крышах, асфальте, телефонных будках, о Компросе, взлетающем со стрелой колокольни. Получается мистика города.

Вообще, именно город, а не природа, идеальное место прогулки. Он многообразен, протеистичен, криволинеен, богат нишами, где можно укрыться. И литературен. В городе образовался европейский роман, а роман сформировал видение города. Лондон Диккенса и Конан Дойля, Дублин Джойса, Петербург Достоевского и Андрея Белого, Париж Бальзака, Эжена Сю и Арагона, Прага Майринка, Москва Булгакова. Есть, пока единственный, пермский роман. «Казароза» Леонида Юзефовича, роман, разыгранный на улицах Перми 1920 года, летний, таинственный, с потаенной мистической нотой. Есть еще отражение Перми в пастернаковском Юрятине, проявившем в себе энергетику и магию пермского ландшафта.

Прогулка по городу родственна чтению романа. Уличные сценки, обрывки разговоров, внезапный обмен взглядами со встречными, шум улицы, произвольные паузы скверов и кафе, мемориальные доски и названия улиц, напластования разновременных стилей в застройке, вывески, агрессивные выпады рекламных щитов, наплывы личной памяти – все рифмуется, складывается в странные фразы, сплетается в дремучий разноголосый текст, не имеющий конца и начала. Его можно читать с любого места. Прогулка это герменевтика города. Бродя по улицам, мы читаем город. Это увлекательное чтение.

Бродя по городу, мы блуждаем в лесу знаков и воспоминаний. Все пропитано памятью. И речь не идет только об исторических местах, памятниках, достопримечательностях, – этих слишком очевидных репликах истории. Город историчен сплошь. И не надо считать историей только то, что было давно и очень давно. Город слоится памятью пережитых лет, как книга страницами, каждая стена – ее можно перелистывать. Вот обычная грязно-серая хрущевская пятиэтажка где-нибудь на Ушинского с неровно прокрашеными балконами, синими или кирпичного цвета, – они словно каталожные ящики выдвинуты на четверть. Квартиры-распашонки и квартиры-трамвайчики, шестиметровые кухни и совмещенные санузлы. Убогое жилье. Но какой роскошью были эти квартиры для новоселов в начале шестидесятых. Шло великое переселение из бараков.

Когда-то вокруг редких заселенных домов были пустыри и новостройки – десятки кирпичных и панельных коробок в разной степени готовности: от блочного фундамента до нескольких этажей.

Дворы кишели детворой, и новостройки с котлованами и грудами стройматериалов становились аренами потрясающих игр. Репертуар их определялся сюжетами тогдашних блокбастеров. Стоило грандиозному римскому пеплуму с Керком Дугласом пройти в «Кристалле», как дворы были сплошь мобилизованы в армии Спартака и Красса. Улицы ощетинивались деревянными мечами, и фанерные щиты повстанцев трещали с утра до вечера под натиском железных легионов Красса. Потом стены покрывались лаконичными логотипами «F» и треугольными лысыми рожицами с оттопыренными ушами – в «Художке» шел «Фантомас». Легкая французская комедия воспринималась подростками как крутой боевик. Жизнь хотелось делать с Фантомаса.

Тогда шпана была в зените дворовой романтики. Каждый микрорайон – маленькая страна и племя со своими вождями: Старое Конго – это Патриса Лумумбы, Новое Конго – Ушинского, Конпашни – нынешний Садовый. Племена пребывали в состоянии перманентной войны, и пацану с Нового Конго было рискованно пройти через Старое, не схлопотав подзатыльник и не лишившись драгоценного полтинника в кармане: на кино, газировку и мороженое. Блуждая по городу, мы идем сквозь собственную память. Клинопись истории густо покрывает даже грязно-серые силикатные стены пятиэтажек, что и говорить об исторических кварталах города.

Прогуливаясь, мы движемся в расщепе времени. Как бы выключаясь из настоящего, мы зависаем в свободной паузе между историей, литературой и биографией, и одно, играя, отражается в другом. Прогулка дает возможность вспомнить о себе больше, чем мы знали до того, как отправились на поиски города.