Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Два двугривенных





 

…В старой, слегка покосившейся избе пахло брагой. Казалось, мутный дым сивухи пропитал все насквозь – хозяйка, грузная и вечно пьяная тётка Глафира, гнала самогон в немереных количествах. Ворочала казан с брагой вместе с «помощницей» – взятой из милости батрачкой Ленкой, сиротой из соседнего хутора.

Девка была тихая, безответная, и парни уже вовсю заглядывались – особенно усердствовал поповский сынок Лёшка. То леденец притащит, то ленту в волосы подарит – а волосы у Ленки были на зависть! Коса роскошная, за пояс…

Одна беда – тихая‑тихая, а несговорчива была девчонка – других уж и тискали на сеновалах, сиськи горячие вовсю щупали, по круглым задам оглаживали – а эта не давалась. Никому, даже Лёшке – хотя всякая бы рада за горсть леденцов губки алые подставить…

Такой любовью воспылал недоросль, что дурное дело замыслил – знал, что Глафира на расправу крута, а в хатёнке не больно‑то прутьями помашешь: драла она свою батрачку в сарайке у дома. И вот хитрый наш недоросль якобы по просьбе отцовской в хату Глафиры заявился, бутыль чистенького первачка купил, а втихаря пачку зеленой махры в брагу‑то и ухнул. И хитёр же оказался – не свою махорку, а хозяйкину! Вначале в сенях затаился – как раз у бочки с рассолом, где дубцы‑розгачи всегда мокли, часа своего дожидаясь. А потом решил сразу в сараюшку перебраться, место в зрительном зале занять…

Поторопился, однако – крещенские морозы не шуточки, в сараюшке, как известно, печки нет, даже в полушубке и валенках пробрало его до озноба… Но дождался‑таки, поганец! Ухнула примерзшая дверь хаты, под валенками снег запел – шли двое. Глаза к сумраку привыкли, а Глафира‑хозяйка ещё и дверку нараспашку оставила – так что виделось Лёшке все, что хотелось. А увиделось ему многое!

Алёнка вошла с непокрытой головой, в шубке, однако босая. В руках здоровенный пук мокрых дубцов – толстых, что твои шпицрутены, и гибких словно плети. За ней тётка уткой переваливается – моток вожжей в руках да бутыль мутная. Девка как всегда молчит, а тетка знай себе пилит и пилит – и за махорку сворованную, и за брагу порченую, и за прибыток пропавший. Чем больше пилит, тем больше свирепеет – наконец, силком батрачку свою к лавке толкнула, кричит:

– Кладись, сучка!

Та только глазами исподлобья зыркнула, гордячка противная, и у лавки встала. Плечами повела – и аж задохнулся на своих тёмных полатях Лешка – на фоне белого снега ярким золотом сочное девичье тело. Как есть голая, в чём мать родила, крепкая, большегрудая, ножки длинные, зад круглый и ладный! Косу на грудь перебросила, а на лавку глянешь – мороз по коже: от инея белая‑белая, заледеневшая! Не хотела целоваться – вот теперь кладись, дурёха, на морозе от розги шкура в лохмотья станет!

Скинула она, значит, шубейку и как есть голышом – на лавку мёрзлую. Ни звука – только лавка скрипнула, да девка слегка на животе приподнялась – ага, стерва, сиськи да греховное место бережёт, к ледяному дереву не прижимает! Глафира‑хозяйка тугой вожжой её руки к лавке примотала – сноровисто, накрепко, а ноги свободно оставила. Смотрит Лешка дальше – хозяйка кукурузный початок из бутыли выдернула, и мутной струёй на голое тело – от плеч до ляжек. Ещё и руками растерла – в нос сразу сивухой вдарило, девка задвигалась под руками, зад натуго стиснула – и кожа сразу как в бане покраснела, чуть не паром пошла.

– Зад распусти, сучка!

Помедлив, девка расслабила тело – а хозяйка одной пятернёй её половинки в стороны растянула, и ещё плеснула первача – прямо ей помежду булок белых, да так, чтобы в срамное место побольше попало. Сквозь зубы застонала Ленка, ровно кипятком шпаранули, дёрнула задом и снова его накрепко стиснула. Глафира бутыль в руке мотнула, к горлышку приложилась, хлебнула от души. Девке говорит:

– Ты тож хлебни, стерва негодная – не то простынешь, голосрачкой тут лежать!

Ленка отрицательно замотала головой – мол, не надобно…

– Ну, твое дело, – равнодушно сказала тётка и отставила бутыль в сторонку. С кряхтеньем наклонилась и подняла положенный у лавки пук розог. Придирчиво отобрала штук пять, каждый прут в воздухе на гибкость пробуя. Собрала пять в одну розгу, встала поудобней, примерилась и грозно велит:

– Ну, кайся, стерва!

– Я ничего не сделала… – негромко и обречённо ответила девка, даже не надеясь ни на прощение, ни на послабление в порке.

– Так ты ещё и врать?! – взъярилась хозяйка. – Ну, сучка, держись! Выгибай вверх задницу – чтоб посадче доходило!

Девка на скамье прогнулась, послушно приподнимая круглые бёдра. По мнению хозяйки, попа приподнялась недостаточно:

– Выпирай покруче!

Голый сочный зад приподнялся ещё повыше. Словно почувствовав резкий замах тётки Глафиры, Ленка замерла и затаила дыхание. Прутья взлетели вверх, замерли… и с коротким злобным посвистом врезались в голое тело. Девка резко дёрнулась, глухо охнула, а на белых круглых булках её зада сразу стали темнеть и вспухать яркие полосы. Тут же хлестнула вторая розга, третья… Гибкие тяжёлые прутья летали и летали, беспощадно полосуя голую задницу – и вскоре девка не стерпела боли, громко застонала и плотно прижала бёдра к лавке.

После двадцати жестоких ударов Глафира опустила пучок прутьев, уже истрепавшихся на концах, откупорила заветную бутыль, глотнула и снова плеснула самогоном на тело девки. Ядрёная смесь ошпарила посечённый зад, Ленка выгнулась дугой и отчаянно простонала:

– Жгё‑о‑о‑т!

– Ничо, счас остынешь… – равнодушно сказала баба.

Сивушный дух добрался и до закутка, где Лёшка затаился. Ох, и захотелось парню глоток добрый сделать! Не от холода спастись – о нём уж и думать забыл, а вожделение подстегнуть: никто ещё из парней Ленку во всей красе не видал, да ещё вот так – на лавке растянутой и под розгами стонущей…

В шароварах у парня набухло всё и начало на волю рваться, поближе к тому тайному, и оттого ещё больше желанному, темнеющему в приоткрывающемся межножье при каждом ударе. Тихонько, едва сдерживая сиплое дыхание, распустил он поясок на шароварах и запустил руку вглубь, крепко обхватив свой торчащий корешок…

Рука привычно задвигалась, точно как и почти каждую ночь, когда маялся воспоминаниями о подсмотренном ещё летом девичьем купании. С братом тогда в кустах прятались, а потом рукоблудили остервенело на сеновале, мечтая добраться до красоты виденной и натешиться всласть по‑всякому. Брательник‑то, старший, уже нашёл себе зазнобу, из вдов, и как припечёт в штанах, так к ней и мчится, а Лёшка пока всё руками обходился. Девки потискать позволят, а больше? Ни‑ни! Боятся, мерзавки, гнева отеческого за вымазанные дёгтем ворота…

И бегает Лёшка после гулянья со звенящими, что колокола на отцовой церкви, яйцами, на сеновал – до зорьки воображает непотребства разные, к утру совсем уж в бесовство переходящие, с приглянувшейся девкой. А потом невыспавшийся и измученный ходит по деревне и злится на весь белый свет, взгляды недобрые на всех бросает. Недаром его за спиной – «волчёнышем» кличут…

Тем временем Глафира уже пруты измочаленные отбросила, ещё разочек коротко к сивушному горлу приложилась и повторила:

– Щас я тя остужу! Попомнишь долгонько у меня!

– И помнить нечего, – чуть хрипло, с обидой в голосе, ответила лежащая на лавке девка. – Не портила я ничего!

– Так ты ещё и упорствуешь? Ну, гляди, девка, вожжа не розга, наскоро не измочалится, щас по‑другому запоёшь!

Глафира распустила узел вожжей, стягивавших руки Алёны, отмотала их от лавки и намотала обратно, уже на руку, оставив свободным хвост аршина полтора длиной. Видя это, девка тихо, но упрямо повторила: «Не виновата…» – и опустила голову между рук, приподняв в ожидании плечи.

Глафира коротко выдохнула сивухой, примерилась и размахнулась во всё плечо…

Вожжа мелькнула сыромятной кожаной змеёй, сразу впившейся в плечи. Девка сильно и коротко дёрнулась, нервно напрягая красивые ноги, от жгучей боли дыхание у неё перехватило напрочь – и до третьего свиста вожжи не могла продохнуть!

Тётка же её молчанье по‑своему поняла: решила, что снова девка‑негодница упирается! Отпустила свободный конец ещё на пол‑аршина, чтоб шибче проняло… Даже из шаг отошла – а то такой длинной ременюкой не очень‑то и приноровишься! Отмахнула назад, и словно цепом на току – по сечёному розгами заду. Смачно, с силой врезалась в голый зад вожжа, и снова, и в третий раз…

От сильных ударов девку едва не срывало с лавки, а в сивушно‑морозном духе сарая наконец‑то возник, поднялся и всплеском радости прошелся по Лёшкиному сердцу громкий, откровенный, вожжами выбитый стон:

– Бо‑о‑о‑о‑льно!

Стон получился громким, но глухим и хриплым: Алёна так и не подняла вжатую между рук голову и стонала, распиная губы на дереве скамьи. Её ноги дрожали натянутыми от боли струнами, вожделенный зад ритмично, в такт ударам, бился на скамье и точно так же, в такт рывкам девичьего зада, двигалась в штанах Лёшкина рука…

Виделась ему Ленка, лежащая уже не в тёткином сарае, а у них на подворье, на дровяных козлах привязанная. И не так, как тут, а бесстыдно, враскорячку, чтобы ему сзади стоять, а девке‑гордячке быть в его власти – прутом или по заднице, или по сочным губам помеж них! Вся будет в его власти – хочет запорет, хочет помилует, хочет дюжину розог, а захочет – и сотню выстегает…

А ещё лучше и не розгами – сам же видел, как упрямая девка прутья терпит, так что вожжа в самый раз. Вожжами ее кручёными, вожжами! А ещё лучше плёткой, а ещё лучше… Тут потерялся Лёшка: похоть совсем затуманила и захрипел он всё‑таки, когда рука последний сладкий раз дёрнулась, все мысли его непотребные тысячей огней в голове взорвались, и дурное семя выплеснулось наружу…

От нахлынувшей истомы уже не видел и не соображал ничего. Пока отдышался – девка на лавке ещё тихо постанывала, но длиннющая вожжа больше не летала над ней, не врубалась тяжело в голое тело…

Глафира ткнула в бок стонущую девку:

– Теперь поди в дом, негодница! Я с тобой ещё опосля разговор продолжу.

Истерзанная суровой поркой, Алёна тяжело поднялась с лавки, ухватила за ворот шубейку, в которой пришла, но надевать не стала, чтобы не липла одежда к посечённым розгами и вожжами круглым полушариям. Напоследок мелькнула в дверях сараюшки голым телом, снова золотым на белом снежном фоне, обрисовалась красивым контуром фигуры и пропала, словно видение, с Лёшкиных глаз…

А Глафира внезапно крутнулась на месте и с неожиданной для её комплекции прытью в мгновенье ока оказалась за перегородкой, где таился непрошенный «зритель». Её сильная рука метко ухватилась за шиворот, приподняла и тряхнула, словно тряпичную куклу: у Лёшки клацнули зубы и мелькнула непрошенная, вовсе не к месту, мысль: «Вот силища у бабы! Как же она Ленку‑то со всей руки драла?»

Ещё разок встряхнув добычу, Глафира присмотрелась к утонувшему в полушубке трусливому зверьку:

– А‑а! Дак это ж поповский сыночек!

Пальцы разжались, Лёшка едва не упал на колени, но что‑то мелькнувшее в голосе Глафиры остановило. И точно – усмотрев и поняв, кто к ней пожаловал, тётка заговорила всё так же грозно, но однако и поласковей:

– А чего это мы тут хоронимся, паныч Алексей? Никак девку поглядеть схотели?

Лешка только кивнул головой, судорожно сглотнув от нахлынувших картин недавно увиденного… Глафира стояла над ним как скала и широкой струёй гнала перегаром:

– Вот оно теперь и ясненько, откуда махорка в браге! Товар‑то зачем напортил?

– Я… Это… Не портил я! – нагло и с вызовом начал приходить в себя Лёшка.

– Там товару было на три двугривенных, ну никак не меньше.

– Я… я заплачу! – ляпнул Лёшка и понял, что попался окончательно.

Однако пугался зря: Глафира выгоду упускать никак не собиралась. Тут же сообразив, что к чему, коротко и дёшево «продала» свою батрачку:

– Готовь рупь. Товар оплатишь, а на той неделе, в чистый четверг, вечерком приходи. Пока в бане будем, в хату зайдёшь, а там жди за занавеской, и без знака моего нишкни! Я Ленку по всем статьям постегаю, в тепле да в чистоте, там и налюбуешься, как она перед тобой всеми местами покрасуется. А денег не отыщешь – в тот же четверг сама к твоему батюшке приду. Тогда уж ты сам на лавку ляжешь… понял?

– Понял! – лихорадочно закивал Лёшка, и, пока Глафира не передумала, стрелой помчался прочь, едва не теряя в сугробах валенки…

Глафира бесстыдно улыбнулась и всей пятернёй подергала под платком лохмы нечёсаных волос:

– Вот и ещё прибытку… За такую безделицу, да цельных сорок копеек навару!

 

2002 г.

 

Личное

 

ЧНГ

 

Нашему чату и нашим никам… с наступающим НГ!

 

– Семирена входит в чат… Семирена входит в чат… Семирена входит в чат… Семирена входит в чат…

– Не могла гирлянду покороче взять? – ZAgent уперся, удерживая двери, пока Семирюнчик втаскивала последний километр проводов и лампочек.

– Ft сказала побольше брать… Потому как и на девайсы должно хватить!

– Если лампочки не скрутить, могут просечки остаться! – авторитетно заявил ZAgent, полазив в чемодане со ссылками и сверившись с последними поступлениями коллекций сайта Бе‑Бе‑Бе.Просечка.Ру.

– Ты не отвлекайся, вон лучше ствол у елки обруби ровно!

– Я могу вообще не отвлекаться! Могу вообще не рубить! Могу вообще не давать ссылок! Могу вааще вот уйти… к холодильнику! – засопел ZAgent. – Пусть вон Викинга рубит… Фига она там поперек Ленивой приторчала!

– Она не просто так приторчала, она инструктаж получает! – возразила Непослушная, а Викинга уже вовсю радостно махала топором. Летели щепки.

– Стоя‑ять! – истошно зачирикала Пенечка. – Ты чего делаешь?!

– Сказали… того… ну, это – рубить… вот…

– Это не елка! Это колонна под бюст!

Викинга вытаращила глаза на грудь Пенечки.

– Зачем туда колонна?

Потом Семирены. Потом ZAgentа. Потом Ленивой – и в глазах начал зажигатсья огонек уважительного понимания.

– Не такой бюст, в смысле не этот бюст, а тот! – пыталась на пальцах объяснить Пенечка. Глаза Викинга поискали другой бюст, торчащие из‑под шлема щеки начали заливаться румянцем, а Пенечка махнула рукой: – Фтю, ну хоть ты ей объясни! У тебя иногда получается!

Ft взяла Викингенка за руку, подвела к Ленивой.

– Это – бюст… Правильно?

– Ага! – закивали все.

– Так вот, бывают бюсты еще гипсовые, бронзовые… ну в общем начальников всяких. Так вот, у нас есть бюст Президента.

Викинга снова вытаращилась на грудь Ленивой:

– ОЙ! Вот вы какой, наш президент! Вы – тетя?

Возле бочки с пивом глухо зарычал Боцман.

– Ну вот я обычный верхнедобрый ПСРО, я из доброго старого СССР, я вообще добрый, но верхний, хотя очень добрый, но я сейчас возьму дубину и будут таки‑и‑и‑им верхним!!!! Даже я уже все понял!

– Как тебе не стыдно, – ласково говорила ФТ. – Даже дядя Боцман уже все понял… Ладно, бюст для тебя пока сложно… Давай покажу. Рубить надо не там… а вон там… Хорошо? Бери топорик, не плачь… Вот… Теперь руби… (Шепотом Андрюше) – Ты ей пока дров туда накидай… Пущай рубит… А то сам же с Никитосом у камина мерзнуть будешь.

Андрюша гордо повел плечами:

– А мы погреемся! Коньячку с портупеей, хорошую попу… и не замерзнем! или две попы… или три попы!! А лучше всего пять поп!!!

Не вставая с лежанки, Ленивая слегка махнула левой ресницей, опытный Андрюша тут же все понял и исправился:

– Ну ладно, нам с Никитосом три попы… Маленькие, дохленькие, костлявые никому не нужные попы… Остальное на ваше усмотрение. Компрене ву?

От умных слов очнулся возле морковного салата Кролик:

– Да‑да, самое что ни на есть компрене! Никитос, оставьте канистру с портером в покое, отгадайте загадку: птиц, из яиц выводится, но яиц не несет.

– Уточните коэффициент продольного колебания…

Окончательно запутавшись в гирлянде, Семирена мрачно предупредила:

– Я сейчас такой коеффициент уточню… До НГ всего ничего, а у нас конь не валялся!

– Еще как валялся! – возмутился Маркиз. – Мы с Сергеем полчаса эту кобылу поднимали, ремонтировали и на место ставили! Какой идиот ножки у станка подрубил?

Народ дружно посмотрел в сторону кучи летящих щепок.

– А чего сразу – Викинг! Чуть что, так сразу… – донеслось обиженное сопение из‑под шлема. – Это Индеец томагавкой кидался! Скажи им, Гейшик!

 

– Прутом бамбука

Ударена попа…

Не так. И не та.

Нет счастья под луной…

 

– нараспев промурлыкала Гейша, развязывая фуросики с рисовыми плюшками.

– Какая танка! – отрываясь от тазика суши, восхитилась Анита. – Стиль Ходзю?

– Ну что ты! – укоризненно покачал клювом Алькари. – Стиль Ходзю предполагает отнюдь не бамбук и не попу… Это скорее стиль Танаи‑го. Хотя – луна – это явный намек на мотивы ранней эпохи Санао…

– Епрст! – восхищенно выдохнула Аля.

Алькари начал было учтиво раскланиваться, но Аля принюхивалась к плюшкам Гейши, демонстрируя явное неприятие ранней эпохи Санао.

– Бамбук… бамбук… Руссише розга юбер аллес! – проскрежетал с потолка Скорпи.

– О, йа! Йа! – подхватил Ослик, тут же нарвавшись на пронзительную ноту протеста Мисс Грей:

– Вы полагаете, уважаемый Ослик, это звучало истинно по немецки? Фонетически вы не совсем правы, я сверилась с Большим немецко‑ненецким разговорником, но тут ничего личного!

– Пррррральна! Не фонить, а пороть! Порррроть, поррроть и еще раз это самое! – прокатился голос Сергея. – Никаких личностей! Только попы! Попа – лучшая личность! Однозначно! Я сказал! Мы будем мыть сапоги в Индийском океане!

– Э‑эй! Эй! – провела ладошкой перед его глазами Непослушная. – Оставь Жирика в покое, давай лучше к первому пункту…

– Порррроть! – охотно вернулся Сергей.

– Вот! Уже лучше, – хлопнула ресницами и промурлыкала: – Ну, пойдем, разомнемся?

– Куда? – встала грудью. – А что будем на НГ делать? Если сейчас возьмем вот да напоремся? Как всякие ванильные чухлы будем тосты горланить?!

– ОЙ! А кто у нас будет Дед Мороз? – вытирая трудовой пот, оторвался от трудов Викингенок и покосился на длинную седую бороду древнего как мир Анимала.

Но – все головы дружно повернулись к Большому Парадному Портрету в Красном Углу чата.

– Не обсуждается, веско сказал кто‑то. – Дед Мороз он и в Африке шоколадный зайка! А вот кто ему в Снегурочки!

– А давайте… Давайте… Мисс Грей!

– Ты что! Он же не мазохист!

– Так НГ! Чудеса должны быть!

Ленивая повела правой ресницей и даже слегка подвинулась на лежанке. Такая крайняя степень возмущения вернула Викингенка на грешную землю. Она села рядышком с Ленивой, поправила бронетрусы и всем своим видом показала, что никаких чудес от НГ больше не ждет… Но идея уже завладела массами.

…Предварительное застолье вышло непривычно чинным. Верхние почему‑то дружно ерзали на своих сухощавых непривычных попах, а нижние с трудом поднимали внезапно натруженными руками фужеры с искристым самогоном. Все переглядывались, смущались и перемигивались: ух, как она его! а он ой!.. а она плюх… а он…

Впреди еще было много часов НГ.

 

2004 г.

 

Date: 2015-07-22; view: 3981; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.005 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию