Виктория 5 page

Вернувшись домой, Антон с удивлением обнаружил там накрытый стол и Полину при полном параде. Молодой человек решил, что девушка таким образом хочет поблагодарить его за благородный поступок. Это, конечно, было приятно, но Антон так устал, что сил на восторги уже не осталось. Он объяснил Полине, что оставаться у него она более не может, потому что его ждут дела, и к тому же скоро из командировки возвращается жена, которая будет, мягко говоря, удивлена такой гостье. Полина восприняла его слова немного странно, но Антону было не до любезностей, он попросил девушку быстро собраться, потому что ее поезд отправляется через несколько часов. С чувством облегчения молодой человек отвез свою нечаянную гостью на вокзал и очень быстро забыл об этом случае.

* * *

– Слушай, моя сумасшедшая поклонница все никак не отстает. Мы из‑за этого уже начали ссориться с Аленой – она начинает сомневаться, что я действительно не знаю, кто так развлекается. Думает, у меня была какая‑то интрижка. Я уже не знаю, как оправдываться, чувствую себя дураком.

Антон и Андрей, наконец, нашли время встретиться и поговорить. Андрей сначала посмеивался над проблемой Антона, но потом понял его как никто другой. На форуме он познакомился с девушкой, которая сначала очень ему понравилась, но со временем стала навязчивой. Она постоянно выспрашивала Андрея о подробностях его жизни, о его окружении и близких приятелях и как‑то незаметно выделила Антона из числа остальных. И все разговоры стали вертеться вокруг него. Сопоставив рассказы друга и нездоровый интерес девушки к людям, которых она, казалось бы, никогда не видела, Андрей понял, что его таинственная интернет‑знакомая и есть та самая неадекватная поклонница Антона. Он рассказал обо всем другу, и молодые люди договорились, что Андрей будет продолжать общаться с незнакомкой и попытается выяснить, кто же она такая. К сожалению, их план так и не принес никаких результатов: ребята не смогли определить ни место жительства, ни тем более личность анонимной собеседницы. Однако Андрей продолжал переписываться с ней, дожидаясь, пока девушка случайно проговорится.

– Слушай, а может, это не девушка вовсе? – предположил Андрей. – Может, это начальник над тобой прикалывается? Может, он на тебя глаз положил?

Андрей засмеялся, посчитав свою шутку удачной. Антон не разделял его веселья:

– Слушай, ну не смешно. Я уже начинаю бояться, что после цветов она начнет мне мертвых животных присылать, как в фильмах ужасов. Или еще чего похуже.

– Ну, а ты уверен, что это не Алена тебя проверяет, например?

– Конечно уверен, во‑первых, Алена у меня далеко не дура и такой ерундой заниматься не будет. Во‑вторых, у нее никогда не было повода усомниться во мне. Ну и даже, если предположить невозможное, это и вправду она, то эта игра слишком затянулась, она давно бы уже спалилась или призналась.

– Ну и что, у тебя вообще предположений нет, кто это мог бы быть?

– Нет, я уже всех в голове перебрал, всех своих бывших, они вне подозрений. Вообще я уже каждого подозреваю, мне везде мерещатся враги. Вот ты пошутил про начальника, а я, между прочим, в какой‑то момент и правда его заподозрил.

– Ну это, дружище, у тебя уже паранойя.

– Да я и не отрицаю. Заработаешь тут паранойю. Я уже подумываю над тем, чтобы переехать, чтобы она моего нового адреса не узнала.

– Ты смотри, я‑то ей могу тебя сдать. – Андрей опять зашелся в приступе смеха, обрадованный собственной шуткой.

Антон посмотрел на него с неодобрением.

* * *

– Антоха, здорово!

Голос Андрея в телефонной трубке был чрезвычайно бодр и напорист.

– Тут твоя сумасшедшая, похоже, хочет позвать тебя в романтическое путешествие. Собирается тебе билет в Питер покупать. Приступила, так сказать, к решительным действиям. Просит моей протекции.

– Ого. Может, мне на нее в милицию заявить?

– Да ты подожди, какая милиция. Наша милиция скажет, что это ты больной, а не она, и делать ничего не будет.

– Ну не знаю, я уже на грани.

– Так ты послушай, что я тебе скажу. Ты же в Питер по‑любому не поедешь, вдруг она тебя там встретит и зарежет.

– Да, вероятно, так и будет.

– Так вот давай я вместо тебя съезжу! Чего билету пропадать!

– А ты не боишься, что вдруг она и тебя знает в лицо?

– Я замаскируюсь и с проводником договорюсь, чтоб он меня в другой вагон пересадил. На случай, если у нее билет на соседнее место.

– Ишь ты какой находчивый. Может, все‑таки на нужном месте останешься, посмотришь хоть, кто наша темная лошадка?

– Нет, приятель, извини. Я еще жить хочу. Представь, что будет, если психопатка вместо своего героя увидит на соседнем сиденье меня! Она же обозлится и точно меня зарежет. К тому же не факт, что она в вагоне поедет. Может, она тебя собирается с цветами на перроне встречать.

– Ну ладно, как знаешь. Езжай, конечно, мне не жалко, но ты там осторожнее будь. Мало ли, вычислит тебя.

– Не переживай приятель, я все сделаю в лучшем виде. И разведывательную работу тоже постараюсь провести, куплю очки с усами и пройдусь по вагону инкогнито.

* * *

Как и другим психотерапевтам, мне порой приходится иметь дело с душевнобольными людьми. Я был бы рад отказаться от этого и работать только с неврозами, но, к сожалению, это зависит не от меня.

Не хочу сказать, что никогда никому не отказывался помочь – отказывался, еще как, и чем дальше, тем чаще это делаю. Сейчас мне приходится выбирать пациентов, ведь помочь всем я просто не успеваю. Я провожу первичную диагностику, а потом, если вижу, что человек нуждается в помощи, которую я не могу ему оказать, направляю к какому‑то другому специалисту. Чаще всего это хорошо знакомые мне проверенные психотерапевты, которые занимаются относительно узким кругом проблем. Есть, например, те, кто великолепно работает с разного рода зависимостями; есть те, к кому я посоветую отвести подростка, находящегося в трудном возрасте. К кому‑то я посоветую обратиться с несчастной любовью, к кому‑то с попыткой суицида. Конечно, все они прекрасные профессионалы, к которым можно обращаться практически с любыми вопросами. Но у каждого есть то, что получается особенно хорошо.

Но, к сожалению, иногда я начинал терапию с людьми, работая с ними как с невротиками, а потом оказывалось, что они были в ремиссии какого‑либо психического заболевания.

Шизофреника в ремиссии практически невозможно распознать тому, кто регулярно не имеет дела с психиатрическими пациентами. Это внешне адекватные люди, они бывают замкнутыми или общительными, эмоциональными или сухими, безразличными ко всему.

Однако сейчас у меня практически не оставалось сомнений в том, что передо мной пациент психиатра, а не клиент психолога. Я предложил Полине выполнить творческое задание, чтобы оценить ее когнитивный уровень. Несколько минут она сидела в задумчивости, хотя задание было довольно простым.

Я спросил ее, в чем дело, на что девушка ответила, что просто не хочет выполнять задание, потому что оно ей не интересно. Я предложил заняться тем, что было бы интересно, и все оставшееся время сессии слушал о том, как в скором времени изменится жизнь Полины, когда она переедет от матери к Антону.

Это не было похоже на фантазии: девушка нисколько не сомневалась в реальности своих слов. Она будто рассказывала мне о том, как встанет завтра утром, умоется, почистит зубы, потом позавтракает и пойдет в магазин, или в кружок кройки и шитья, или будет делать еще что‑нибудь столь же обыденное.

После ухода Полины я пытался понять, что делать. Несомненно, следовало отказаться от терапии с ней. Мало того что более чем за месяц наших сессий ее жизнь нисколько не изменилась, но я так и не понял, для чего девушка пришла ко мне. Я объективно ничего не мог ей дать, потому что она ничего не просила и не готова была принять. Она жила в своем мире, и для чего‑то ей нужно было ритуальное посещение психотерапевта. Она не хотела слушать меня, она не хотела выполнять упражнения, которые я предлагал; ей было интересно только одно: рассказывать. Конечно, это было неплохо – получать деньги просто за пассивное слушание. Но это было нечестно по отношению к Полине. И я твердо решил, что в следующий раз поговорю с ней, объяснив бессмысленность наших дальнейших встреч.

* * *

На шестую сессию Полина пришла вовремя. Она пребывала все в том же печальном состоянии. Вероятно, девушка продолжала выпивать каждый день – ее кожа выглядела сухой, под глазами обозначились мешки, указывая на плохую работу почек. На сей раз у меня не было никакого желания выводить ее на чистую воду.

Как и на предыдущей сессии, Полина механически отвечала на мои вопросы, оживляясь только тогда, когда речь заходила об Антоне или об Андрее. Ничего нового в ее жизни не произошло, Андрей уехал куда‑то из Москвы, и общение остановилось. Дома тоже изменилось очень мало: теперь мать контролировала Полину больше, чем раньше. Каждый раз, когда Полина собиралась на улицу, мать строго допрашивала ее и иногда не выпускала. Девушку это мало волновало, ее вообще почти не интересовало происходящее в реальном мире.

Дождавшись подходящего момента, я начал неприятный разговор. Для начала спросил Полину, что она думает о наших занятиях, полезны ли ей они. Девушка безразлично пожала плечами и сказала, что ей приятна возможность выговориться. Я изложил девушке свои соображения о бессмысленности терапии и предложил прекратить наши встречи.

Я старался говорить максимально мягко, чтобы никак не обидеть Полину, не заставить ее чувствовать себя виноватой. Тем не менее, выслушав меня, Полина пару минут смотрела не двигаясь. Потом она обхватила голову руками и заплакала. Сквозь слезы она бормотала, что в ее общении с людьми всегда так происходит. Сначала все хорошо, а потом ее вдруг резко бросают. Что этот сценарий повторяется от раза к разу, и Полина уже устала от этого. Сначала Антон, потом Андрей, а теперь и я хочу ее бросить.

Как мог я объяснил девушке, что у нас не человеческие, а терапевтические отношения, которые по определению конечны. Напомнил о правилах психотерапевтического общения – мы говорили об этом еще на первой встрече. Тем не менее мои увещевания уже не действовали, кажется, у Полины началась истерика. Она кричала, что покончит с собой, потому что у нее нет больше сил влачить существование в этом мире, где ее никто не понимает, где никто не хочет с ней разговаривать и слушать ее, где все заняты только собственными проблемами. Я ничего не говорил – с человеком в истерике лучше не разговаривать. Когда Полина успокоилась, я еще раз озвучил свои мысли о ненужности наших встреч.

Девушка спросила, что ей делать. Если вдруг ей будет совсем плохо, если ей захочется покончить с собой – неужели я откажу ей в помощи?

Я узнал манипуляцию, но, признаться, чувствовал себя немного виноватым перед Полиной. А потому совершил непростительную ошибку: дал девушке номер своего мобильного телефона и разрешил звонить, если станет совсем плохо.

* * *

В первый раз Полина позвонила через три дня после нашей последней сессии. Она захлебывалась от рыданий, даже по телефону чувствовалось, что она не в себе. Она сбивчиво рассказала о своей ссоре с матерью: та требовала от дочери бросить пить и устроиться на работу. А как же бросить пить, если время тянется бесконечно? Полина снова и снова рассказывала о злой матери, которая не хочет понимать ее чувств. Девушка распалялась все сильнее и в конце концов просто завыла в трубку.

Я сочувствовал ей, но помочь, увы, ничем не мог. В тот момент мне подумалось, что ее состояние может быть спровоцировано пьянством. А значит, нужны не разговоры, а конкретная медицинская поддержка. Я предложил Полине в ближайшее время посетить клинику не ради психотерапии, а для курса детоксикации организма. Вероятно, мои слова показались девушке обидными, поскольку она бросила трубку.

В следующий раз Полина позвонила через пару дней. Теперь она была зла. Она кричала на меня, гневно спрашивая о том, как я посмел при ее матери называть ее алкоголичкой. Разумеется, в реальном мире все было иначе. У меня не было ни координат Полининой матери, ни идеи с ней поговорить, ну и, в конце концов, я не был врачом‑наркологом, чтобы ставить диагноз «алкоголизм».

Конечно же Полина не верила! Она спрашивала меня, что я делал вчерашним вечером – ведь именно тогда мать назвала ее алкоголичкой. Мать упрекала Полину в потере человеческого облика и предупреждала: пьянство не кончится ничем хорошим, вон, даже доктор отказался с ней работать. Полине казалось, что я был единственным возможным источником, откуда ее мать могла узнать об увлечении дочери алкоголем. Я пытался сказать девушке о характерном запахе спиртного, об особенностях поведения… Но Полина упорствовала: до вчерашнего вечера мать ничего подобного не говорила, значит, ничего не знала, а от кого, кроме меня, ей было узнать?

Очередной звонок Полины был совершенно иным: она благодарила меня за помощь, оказанную ей. Говорила, какой я хороший человек, всячески превозносила меня и то, что я сделал для нее. Полина просила возобновить наши встречи и обещала, что никогда в жизни больше не выпьет ни капли спиртного.

Увы, на тот момент ее психический статус был для меня уже ясен, и я не готов был работать с ней без медикаментозной поддержки. Я снова и снова повторял Полине, что наша терапия не имеет никакого смысла. Посоветовал ей сходить к районному неврологу. На самом деле в первую очередь Полине стоило бы обратиться к психиатру, но многие люди боятся этого специалиста и при его упоминании уходят в глубокую оборону. Кроме того, психически больные люди не воспринимают критику своего состояния и не сомневаются в собственной адекватности. Однако Полина твердила, что не доверяет никому, кроме меня, и нуждается в моем участии. Именно сейчас. И чем скорее, тем лучше.

Девушка снова и снова звонила по надуманным поводам; я даже решил было внести ее номер в «черный список».

Однажды я заметил Полину, выйдя из офиса. Она приблизилась ко мне и начала говорить. Я понимал, что любое взаимодействие Полина примет как возобновление наших сеансов, а это неизбежно повлечет дальнейшие проблемы. Поэтому я резко заявил девушке, чтобы она не воровала мое личное время, быстро сел в машину и уехал.

После того случая я перестал отвечать на ее звонки. Но было уже поздно. Почти каждый день в течение недели я видел ее фигурку около офиса. И днем, и вечером девушка неизменно стояла там. Теперь уже Полина не предпринимала попыток подойти ко мне и заговорить. Но почему‑то меня пугало ее своеобразное преследование.

* * *

Как‑то вечером, выйдя из офиса, я не увидел Полины. С одной стороны, кольнуло беспокойство: не случилось ли с ней чего‑то? А с другой стороны, я испытал некоторое облегчение и порадовался, что Полина нашла себе более достойное занятие. Как впоследствии выяснилось, рано радовался.

Полина ждала меня на лавочке около моего дома. Когда я попытался войти в подъезд, девушка преградила мне дорогу. Она кричала, умоляла меня поговорить, выслушать ее. Она хватала меня за руки, потом упала на землю и вцепилась в мои брюки. Я опустился рядом с ней на колени и попросил успокоиться. Предложил отвести ее домой. Но Полина не слышала.

Эта сцена привлекла внимание проходящих мимо молодых людей, которые, видимо, неверно поняли ситуацию и оттащили Полину от меня. Я смог наконец зайти в свой подъезд. Однако чувство беспокойства за девушку не оставляло меня, время от времени я выглядывал в окно и неизменно видел ее согбенную фигурку на лавочке у подъезда.

И тогда, единственный раз в своей жизни, я позвонил в «неотложную помощь» и как мог объяснил им ситуацию. После долгих расспросов специалисты пообещали прислать сантранспорт.

Через двадцать минут Полину забрали. Позже я узнал, что девушку положили в острое отделение психиатрической больницы.

Через неделю мне позвонила мать Полины и долго просила прощения. Говорила, что даже не представляла себе масштабов беды, случившейся с ее дочерью. Там, в больнице, ей диагностировали шизофрению и поставили на учет в диспансер по месту жительства. Полинина мать очень сокрушалась из‑за своей невнимательности: проглядела болезнь дочери, хотя звоночки раздавались уже давно. Как мог я поддержал женщину, взяв с нее обещание четко следовать назначенному специалистами лечению.

В тот год я прошел курс повышения квалификации по медицинской психологии, чтобы впредь не допускать таких ошибок.

Спустя полтора года после этой истории я столкнулся с Полиной на улице. Девушка выглядела неважно, но ее лицо было спокойным и умиротворенным. Я поздоровался и спросил, как у нее дела, – и оказалось, что жизнь девушки изменилась к лучшему. В больнице она познакомилась с парнем, работавшим там же медбратом. Через несколько месяцев после выписки девушки они поженились. Юношу не испугало то, что у Полины был диагноз, он уже достаточно поработал в психиатрии, чтобы знать, чего стоит бояться, а чего нет. Полина рассказала, что регулярно посещает диспансер и принимает назначенные препараты. Наконец‑то начала учиться: после долгих раздумий выбрала медицинский колледж. Говорила, что в скором времени хочет завести ребенка, а лучше двух.

В девушке уже не было прежней яркости и страсти, Полина словно стала бледной копией себя прежней. Но зато она была здорова и счастлива и не мучала окружающих, а радовалась жизни с ними.

Я не сомневаюсь, что все у нее сложилось хорошо.

* * *

Антон и Максим вернулись с прогулки раньше: годовалый мальчишка закапризничал и начал проситься домой. В подъезде Антон задержался у почтового ящика и, к своему удивлению, обнаружил там почтовое извещение. Антон не ожидал никаких посылок и решил, что жена как заядлая поклонница интернет‑шопинга опять заказала на его имя что‑нибудь ненужное. Однако дома выяснилось, что Алена тоже не делала никаких заказов и посылок не ждала. Антон, движимый любопытством, отправился на почту; очереди, к счастью, не было, и молодой человек очень быстро получил небольшую коробку с питерским штампом. В голове начали всплывать смутные воспоминания двухлетней давности. Тогда его неожиданно стала преследовать загадочная незнакомка, отправляла цветы и письма, даже билет в Питер. Антон долго ломал голову над тем, кто бы это мог быть, но через некоторое время незнакомка пропала так же неожиданно, как и появилась. И вот снова непонятная посылка. Антон торопливо сорвал бумагу с коробки, открыл крышку и замер. В коробке лежал портрет мужчины, выклеенный разноцветными таблетками на картоне. Мужчина был очень сильно похож на Антона.

Date: 2015-07-22; view: 232; Нарушение авторских прав