Любовь моя

15 июля 2005 – 28 октября 2005

Алжир

Дорога петляет по лесу, и пологие горные вершины теряются где‑то высоко в небесной синеве. Какой‑то крестьянин окликает меня с поля:

– Эй! Вы pied‑noir [62]!

Моему собеседнику скучно и одиноко – он жалуется, что все его десять детей уехали учиться в город и совсем не тянутся к земле. По‑французски он говорит превосходно – во времена колонизации учил его в колледже. Пограничники помогли мне с местечком в хостеле, и целый вечер я провел с группой молодых экологов‑берберов – все они были родом из горной местности. Один из них пригласил меня к себе в гости в район Тизи‑Узу Почему бы и нет? К августу, как раз ко дню рождения, я туда точно доберусь…

Люди с большим теплом впускают на свой порог эль‑рахал, путешественника. Они с удовольствием пересказывают мне историю знаменитого исследователя Ибн Баттута, мусульманина из берберов, отправившегося в XIV веке из Андалузии в Китай и путешествовавшего целых двадцать девять лет. А я интересуюсь, как же он в те далекие Средние века боролся с мозолями… В Аннабу прихожу еле‑еле, ноги стерты в кровь, нужно срочно ставить новые подметки на ботинки. В лавке сапожника по радио играет сентиментальный блюз с берегов Миссисипи, и я тотчас погружаюсь в приятную истому. Не могу даже вспомнить, когда в последний раз слышал западную музыку.

– У нас самая демократичная по арабским меркам страна! – улыбается мастер. – Нам разрешено изучать культуру других народов. Нам даже можно критиковать своего президента! Поверь, у нас можно жить как нравится: хочешь – носи хиджаб, хочешь – мини‑юбку!

Он вспоминает девяностые – адские годы гражданской войны, когда правительство и группировки исламистов яростно воевали друг с другом.

– А теперь это в прошлом, – заключает он. – И нужно простить друг другу все. Кроме смерти и насилия. Этого мы не прощаем.

На переполненных пляжах Аннабы, между зонтиками и разноцветными киосками пляшут и резвятся детишки из летнего лагеря. Такие лагеря организуют по инициативе и на средства государства. И повсюду ощущается атмосфера праздника.

Никогда не считал себя поборником чистоты или борцом за экологию, но сегодня меня до глубины души потрясло обилие мусора вдоль дорог. В пригороде наткнулся на корову, копавшуюся в разорванном мусорном мешке, а потом чуть не свалился в кучу раздавленных пластиковых бутылок, которые плавали в зловонной черной луже.

25 июля после долгого и утомительного восхождения по горной дороге я наконец вхожу в Константину[63]. Этот город прекрасен! Я любуюсь искусно высеченными прямо в отвесных скалах извилистыми дорожками и причудливыми лесенками. Восторгаюсь тем, как изящно перекинуты подвесные мостики с одной скалы на другую… Кажется, будто вот‑вот за поворотом я услышу, как берберские пастухи внимают речам древнеримских философов, голоса которых смешиваются с мелодичными звуками еврейских молитв, григорианских хоралов и священных сур. В эпоху колонизации здесь появились специальные подъемники, которые позволяли людям попадать в самую таинственную часть города, расположенную на высокогорье. Именно в этом городе, перейдя через каньон, можно было запросто затеряться в лабиринтах улочек, застроенных на турецкий манер, и выйти по ним прямо к торговым рядам времен Древнего Рима. С наступлением сумерек вокруг статуи императора Константина начинают мелькать тени влюбленных парочек – и мгновенно теряются в многочисленных альковных пещерках среди утесов, а в ущельях посреди скал несет свои воды полноводный Рюммель. И только эхо бурной реки грохочет в горах… Все эти картинки заставляют меня мечтать. Все изменилось с далеких времен. Древние фуникулеры больше не работают и служат отхожими местами, красивейшие склоны завалены грудами мусора. По‑прежнему в разверстом зеве пропасти течет Рюммель, но гладь его почернела от сточных вод… Тем не менее я рад этому случайному экскурсу в глубину веков. И хорошо понимаю, почему Франция обожает этот райский уголок, под завязку наполненный природными ресурсами, несмотря на то что реализация вожделенной модели экономического процветания и технического прогресса в здешних краях сопровождалась сотнями тысяч унесенных жизней[64]. Сегодня Китай дарит этой стране новые минареты. Какова будет цена этих щедрых подарков?

Один мой новый знакомый, алжирец, шутит: «Господь сотворил Алжир слишком красивой землей – ничто не может с ним сравниться. Но чтобы другие страны не слишком завидовали, Бог впридачу создал алжирцев». И снова здесь буквально повсюду меня, да и весь остальной мир горячо убеждают, что ислам – это самая мирная и добрая религия. Однако зачастую я встречаю и тех, кто пытается обратить меня в эту веру против моей воли.

– Пойми, это единственный способ попасть в рай! – настойчиво втолковывают мне какие‑то юнцы в небольшом кафе в центре города Эль‑Милия. – Все очень просто! Ты должен трижды повторить La ilaha ila Allah Mohamed rassoul Allah, и все – ты мусульманин! Тебе нужно принять ислам, иначе гореть тебе в аду!

Я уточняю, что же будет с Нельсоном Манделой, с Махатмой Ганди, которые посвятили всю свою жизнь делу мира, – неужто и их души попадут в лимб[65]? Мои собеседники очень категоричны, а смысл Корана для них однозначен и предельно ясен. Иудеи? А что иудеи? Один из парней оттопыривает большой палец и проводит им по горлу, а улыбка его превращается в злую ухмылку. Я напускаю на себя строгий вид: грешно говорить такое! Один Аллах может судить! Несмотря на то что их разговоры приводят меня в полное замешательство, я все же пытаюсь понять их мотивы. Они живут в красивейшей стране, но в годы «черного десятилетия»[66]ужасно страдали и ни от кого не дождались помощи. Теперь они не знают, как выговориться, как рассказать о своей боли окружающему миру… В сущности, они просто не имеют даже собственного мнения…

А тем временем я продолжаю путешествие по восхитительной горной дороге в районе Джиджеля, которая находится на одном уровне с прибрежными утесами. И на память приходят встречи с радикально настроенными христианами, которые тоже пытались обратить меня в свою веру. Вот только стращали они меня не немилостью Аллаха, а нападками Сатаны… Прямо под ногами плещутся бирюзовые воды моря, разбиваясь о скалы в белую пену. Дружины добровольцев, называющих свое дело туиза, «солидарность», изо всех сил стараются отладить движение транспорта и пешеходов через узкие туннели в горах. Именно эта туиза заставляет местных жителей приходить друг другу на выручку, когда кому‑то из соседей нужно помочь вспахать поле или достроить дом для молодоженов… Им бы еще научиться так же здорово убирать за собой мусор. Только футбольные поля тщательно убраны, можно сказать, вылизаны. Вся остальная страна просто устлана вонючими грудами мусора. Как‑то раз, неспешно прогуливаясь, я получил удар в плечо: прямо в меня полетела пластиковая бутылка. Оборачиваюсь – молодая девушка бормочет извинения. Может быть, вездесущие китайцы однажды спохватятся и предложат алжирцам помочь убрать хлам? Это еще один аспект жизни, с которым алжирцы пока не научились справляться. Признаться, я уже устал от бесчисленных осколков бутылочного стекла, которыми покрыты все дороги. Завтра в Кабилии поменяю покрышки своей коляски на шипованные.

Я очень рад наконец повстречаться в алжирских горах со своим знакомым Рабахом, молодым экологом, с которым судьба свела меня месяц назад на границе с Тунисом. Он из амазигов, или берберов, «свободных людей», что столетиями жили на этих просторах в северной части Африканского континента. Жили до тех пор, пока их территорий не коснулась повальная и беспощадная «арабизация».

– Мы родные дети этой земли, – говорит Рабах. – Здесь проходили римляне, потом арабы, турки, французы… А мы до сих пор здесь!

Берберы, не причисляющие себя к арабскому миру, борются за признание своих национальных особенностей: как это близко мне, коренному жителю Квебека!

За Тагдинским перевалом с горных склонов открывается чудесный вид – целая россыпь черепичных крыш. Деревенские домишки будто покрыты веселенькими оранжевыми пятнышками. Узкая полоска дороги петляет между деревьями, зарослями и пашнями, насыщенный зеленый цвет смешивается с золотом полей. В деревеньке Кебуш мне попадается на глаза необычная вывеска: «Охотничий приют». Ирландский паб в Телль‑Атласе[67]! Я захожу и попадаю в настоящую ирландскую атмосферу! Столы из темного дерева выстроились вдоль стен, обитых коричневой вагонкой и украшенных картинами с охотничьими сюжетами. За барной стойкой бравый здоровяк до блеска полирует латунные краны на пивных бочонках. Азидин Зейн, хозяин этого питейного заведения, предлагает мне кружку свежего разливного пива. В изумлении интересуюсь:

– Вы мусульмане – и так открыто пьете?

– Все верно! Мы люди свободные! У нас такое правило: делай как знаешь. Хочешь – молись, хочешь – не молись. Хочешь – пей, хочешь – нет. Но уж если пить, то допьяна! – смеется он в ответ. – Мы же кабилы, амазиги, свободные люди!

Азадин Зейн когда‑то служил в национальной Армии освобождения Алжира, той самой, что с 1954‑го до 1962‑го сражалась против французских колонизаторов. Подливая мне пиво, он пересказывает историю той партизанской войны, «своей войны», где был «специалистом по захвату вражеского оружия». При этих словах Азадин закатывает повыше рукава и штанины, показывая мне свои шрамы.

– Но мы их сделали, этих французиков! Свобода стоит дороже!

Сутки спустя снова появляется Рабах и отвозит меня в свою родную деревню, спрятавшуюся высоко в горах, в восьми километрах на юго‑запад от города. По дороге он успевает рассказать, что в Кабилии не менее 3250 деревень, разбросанных по нескольким wilayas – провинциям. У каждой из них свои особенности, складывавшиеся веками, – свои лица… Его родные края – Аят‑Хессан – имеют репутацию «наиболее приветливых и гостеприимных». И вот уже за горами Джурджура, самыми высокими в здешних местах, появляется его деревня, раскинувшаяся на склоне обрывистого холма. Округлые кроны оливковых деревьев пригибаются к земле цвета охры. Осенью из этих плодов начнут давить вкуснейшее масло. А мы идем между домами, в которых неспешно течет самая обычная жизнь. Старички дремлют на солнышке, устроившись возле скромных надгробий на семейных кладбищах… Чуть подальше несколько ребятишек с очень серьезным видом играют в шарики, катая их по пыльному полу, а матери в это время что‑то обсуждают, изредка поглядывая на своих детей. Женщины одеты в разноцветные платья, и эта картинка напоминает мне натюрморт из полевых цветов. На календаре 18 августа, и мы наконец прибываем в дом Рабаха Амани. Лицо его матери сияет улыбкой, когда она встречает нас с огромной глиняной миской, до краев наполненной кускусом. «Сегодня у кого‑то юбилей!» – приветливо произносит она, и у меня неистово бьется от радости сердце. Сегодня, 18 августа, мне исполняется пятьдесят лет, а моему маршу мира – целых пять лет. Рабах приготовил для меня сюрприз! Мы угощаемся, танцуем, поем всю ночь напролет при свете бумажных фонариков. Праздничные столы накрыты прямо на главной деревенской площади! Рабах разыскал настоящего диджея… Местные дамочки посмеиваются, но все же с восхищением обсуждают, как их мужья крутятся и вертятся под звуки современной поп‑музыки. Сегодня, 18 августа, целая деревня собралась в гости на мой праздник! Я задуваю свечи на громадном именинном пироге и чувствую такую переполняющую меня радость, что, не зная, как выразить благодарность этим людям, просто аплодирую им от всей души. «К нам уже лет тридцать никто не приходил», – заявляет какой‑то старичок, по‑отечески обнимая меня. И все же на календаре 18 августа, а доселе незнакомое мне место на этот чудесный вечер становится для меня домом.

Я все‑таки с горечью в сердце вынужден покинуть моих новых друзей. Грустно перелистываю эту страницу своей жизни и навсегда запоминаю чудесный день, наполненный настоящей свободой и искренним радушием… Выйдя из рощи пробковых деревьев, я встречаю группу людей, устроивших пикник возле фонтанчика и сувенирной лавки. Вокруг них высятся груды старых отбросов, и – это надо видеть! – они без зазрения совести подкидывают туда свой мусор! Как могут люди, столь добрые сердцем и чистые душой, настолько беззастенчиво вредить окружающей их природе? «Правительство виновато!» – отвечают они.

На несколько недель я застреваю в Оране, пестуемый гостеприимными алжирцами. Меня задерживают дела медицинские: в разгар африканского путешествия меня начала беспокоить тянущая боль, и пришлось обратиться к урологу, который посоветовал без промедления прооперировать простату. Но поскольку средств на срочный перелет в Канаду у меня не было, любезный Алжир снова пригрел меня под своим крылом и позаботился о том, чтобы кругосветный путешественник быстренько вернулся в рабочее состояние. Мной занимался выдающийся профессор Аттар, руководитель клиники в Оране, который был к моим услугам все пятнадцать дней до выписки. Если бы не его золотые руки, я бы так и не завершил свое путешествие.

В конце октября, направляясь в сторону Марокко, я неохотно прощался с Алжиром. У меня сжималось сердце от того, что приходится покидать эту великодушную страну, овеянную дыханием свободы…

– Кушай, ну кушай же! – настаивают мои новые друзья. – Нельзя, чтобы марокканцы решили, что мы тут о тебе плохо заботились!