ГЛАВА 8. Меня будит мягкий золотистый свет, проникающий сквозь бумажные окна – сёдзи

Меня будит мягкий золотистый свет, проникающий сквозь бумажные окна – сёдзи. Завариваю чай и выхожу на улицу, поглядеть, что за волшебные превращения произошли с моим маленьким огородиком за ночь. Сегодня взошли огурцы. Ноготки еще только распускаются, но вот ипомея уже вовсю цветет пурпурным цветом. Морковку скоро надо будет прореживать, а помидоры уже сравнялись с соседскими, Я беру шланг, поливаю почву и обложенные кирпичом клумбы, сбрызгиваю листья, и те тяжелеют и сверкают в утреннем свете. Закончив с поливкой, раздвигаю бумажные окна – и ветерок, покружившись над влажными темными листьями, врывается в гостиную. Архитектура японских домов открыта всем ветрам, максимально гармонирует с природным миром. Сёдзи пропускают свет и легко снимаются. Японский дом больше напоминает корабль: можно убрать окна и открыть ставни и, как под парусом, переплывать от одного времени года к другому.

Я погружаюсь в тяжеленный том по японской истории XVI века, но все время прислушиваюсь к Юкико. Несмотря на мои самые лучшие намерения, наши отношения медленно, но верно ухудшаются. Мы словно играем в кошки‑мышки: если я читаю на диване и слышу ее шаги, то тут же сажусь за компьютер – чтение на диване, по мнению Юкико, не является подобающим дневным занятием. Если накануне я занималась допоздна и мне хочется вздремнуть, то приходится сворачиваться калачиком на виниловом полу в кухне – только там она не сможет меня увидеть, заглянув в окно или в дверь. Когда я ухожу, она часто проводит инспекцию в квартире: не завалялся ли случайно кусочек бумаги в мусорном ведре для пластика? Ровно ли сложены рубашки? Рассортировала ли я вилки и ложки по нужным ящикам?

Ее неустанный надзор имеет действие. Впервые в жизни я чувствую себя виноватой из‑за того, что поставила рулон туалетной бумаги лицом к стене. По правде говоря, до недавнего времени я и не знала, что у туалетной бумаги есть лицо и есть оборотная сторона. Меня возмущает, что я должна мучиться из‑за таких мелочей, поэтому я из принципа кладу рулон не так, как надо, а потом весь день терзаюсь, что Юкико его увидит. Поэтому я стараюсь как можно скорее использовать бумагу и надеюсь, что со следующим рулоном мне повезет больше.

Но больше всего она свирепеет из‑за кухни. У меня на полках столько посуды, что можно накрыть стол для целого войска. Сотни крошечных тарелочек из хрусталя и прозрачного фарфора. Я так боюсь уронить одну из них, что с самого приезда не доставала их из шкафа, а ем из пластиковых контейнеров, которые нашла под раковиной. На прошлой неделе Юкико увидела, как я ем кусок тофу с пластиковой крышки при помощи карманного ножа. Она молча ушла и через минуту принесла нормальный японский нож для еды. Я поблагодарила ее и положила нож в сушку – пусть думает, что я пользуюсь им каждый день. А карманный нож убрала в карман – так ребенок, которому родители запретили заводить животных, прячет котенка, принесенного с улицы. Теперь я быстро могу его достать и еще быстрее – спрятать.

С моим огородиком творится что‑то неладное. В печали рассматриваю последний из выживших помидорных кустиков. Длинный и тонкий, он поражен какой‑то ползучей гнилью. Утром нашла в кустах редиски 33 гусеницы. Юкико не разрешает пользоваться пестицидами – приходится собирать их палочками для еды и бросать в соседский двор. Листьев у редиски осталось немного, и им едва удается снабжать растение хлорофиллом. Корни под землей стали твердыми, как дерево. Баклажанов почти не видно за мощным роем белых мух. Каждую ночь неизвестное мне насекомое прорывает борозду в многострадальной морковной грядке. Утром натыкаюсь на обезображенные саженцы: они как деревца, порубленные дровосеком‑карликом.

Страдают не только растения. С приходом сезона дождей налетели тучи москитов. Они садятся на бумажные окна и в поисках крови вонзают в дырочки голодные жальца. Каждый вечер я поливаюсь репеллентом, беру маленькую ручную щеточку и опускаюсь на колени, чтобы фут за футом чистить садовую дорожку. Мне нравятся природные цвета обожженного вручную кирпича: оранжевый и желтый.

Не знаю, отчего этот садик так важен для меня. Может, потому, что растения, пусть полуживые, в какой‑то мере стали моими друзьями? Сад – это место покоя, мое убежище.

«Карин!» – кричит Юкико. Я кладу щетку, мою руки и карабкаюсь по лестнице.

«Постриги, пожалуйста, лужайку», – она протягивает мне ржавые ножницы. Какую лужайку? Взяв ножницы, отправляюсь на ее поиски. Наш садик не больше гаража на 2 машины. Дважды обхожу дом и, наконец отчаявшись, спрашиваю Юкико. Та показывает на лоскуток сухой травы рядом с клумбой примерно в 2 квадратных фута.

Склонившись над клочком неухоженной травы, стараюсь не дать волю злости. У меня такое чувство, будто последние 3 месяца меня пытались исправить – научить, как правильно жить, путешествовать, думать, готовить, есть, держать тарелку, спать, пить и говорить «спасибо». Как будто мне опять 6 лет и я живу по чужому, сложному и непонятному кодексу правил.

Ложусь на землю, чтобы лучше видеть траву. Щека касается прохладных кирпичей; чувствую запах свежевспаханной земли. Тупые ножницы срезают слой за слоем; длинные сухие травинки падают на землю. Постепенно выстригаю аккуратный квадратик травы, освобождая молодые побеги, прятавшиеся под шапкой длинных стеблей‑переростков.

Приехав в Японию, я все воображала, что у меня появится мастер, учитель, ради которого я могла бы совершать геркулесовы подвиги самодисциплины, чтобы завоевать его уважение и право зваться учеником Я‑то думала, что моим наставником будет Гэндзи, но теперь понимаю, что ошиблась.

Им стала Юкико.

«Ты хочешь замуж?».

Мы с Юкико сидим за кухонным столом и готовим начинку из мелко нарезанной говядины и овощей для ее фирменных пельменей. На этот вопрос есть лишь один правильный ответ, но за ним неизбежно последует проповедь, которую я больше не хочу слышать. Конечно, хочу. Если ответить так, моя жизнь станет невыносимой.

«Если он будет любить меня по‑настоящему, – осторожно начинаю я, – ему будет не так уж важно, что я не очень хорошо готовлю».

«Может, сначала и нет, но через два‑три года его сердце остынет». – Она говорит с абсолютной уверенностью.

«Может, я сумею найти человека, который полюбит меня за другие качества».

«Нет».

Через час слышу за дверью ее шаги. Постучавшись для вида, она не дожидается ответа и уверенно заходит в мою квартиру.

«Я еду в Нидерланды на восемь дней повидаться с братом», – объявляет она.

«Восемь дней! Мы будем скучать», – отвечаю я.

Она достает лист бумаги, где от руки нарисован календарик и написано много слов большими печатными буквами. «Каждый вечер ты будешь готовить ужин к приходу Гэндзи», – сообщает она.

Мои ноги холодеют, а в животе все переворачивается. Кулинария Юкико – это целое искусство. Даже в обычный день на обеденном столе столько всяких тарелочек, что скатерти почти не видно. К пище в доме Танака относятся серьезно, как к колебаниям на фондовом рынке.

«Юкико, я не смогу. Я не могу даже прочитать надписи на упаковках в супермаркете!»

«У тебя есть словарь».

«А Дзюнко? Наверняка у нее лучше получится».

«У Дзюнко, – тут Юкико замолкает, чтобы до меня лучше дошло, – есть работа».

«А не может Гэндзи ужинать в офисной столовой? – в панике спрашиваю я. – Наверняка там готовят намного лучше».

«Гэндзи это не подходит».

Ах так. Зато это подходит мне – глядишь, и я однажды смогу заполучить мужа.

Меня ждет катастрофа.

Юкико продолжает показывать мне свой график, но я в глубоком шоке и не могу протестовать. Каждым утром в 9 часов я должна быть дома: приходит курьер из химчистки После обеда – еще несколько курьеров. Цветы на втором этаже нужно поливать каждый день, ни в коем случае не пролив ни капли на мебель. Мусор вывозят по средам и субботам, поэтому его нужно вынести к 6 утра – но ни в коем случае не накануне вечером Утром во вторник я должна пойти в гости к подруге Юкико, которая научит меня готовить те самые пельмени с мясом – на их приготовление уходит 6 часов, и нельзя использовать полуфабрикаты. В среду я должна сопровождать Гэндзи на ужин к друзьям семьи. Их сын хочет прийти к нам в следующие выходные. Буду ли я дома?

«Нет, – еле слышно отвечаю я. – У меня работа».

Все, что угодно, лишь бы не готовить для выводка придирчивых родственников Юкико, пытаясь хотя бы отдаленно достичь ее кулинарного уровня.

Она уходит, а я так и стою в оцепенении.

«Ты должна сделать так, как она говорит», – заявляет Роберто.

«Но будет гораздо лучше, если Дзюнко…»

«Не важно, как по‑твоему лучше. Юкико – твоя старшая. Ты должна делать все, как она говорит».

Он, конечно, прав, хотя моя душа и восстает против этого всеми фибрами. Для меня нет ничего важнее свободы и равенства. Но в Японии вся жизнь базируется на иерархии, так уж сложилось веками. Японцы научились верить, что у каждого в жизни есть свое место. Они стали зависимыми от чувства безопасности, которое приносит иерархический общественный порядок. Правильно это или нет, справедливо или нет, ведет ли к обретению личного счастья – все это по большей части не важно. Высшая добродетель – это когда человек осознает свое место в обширной паутине взаимозависимых отношений, из которых и состоит общество.

Эта концепция уходит корнями в японскую историю. В Японии издавна существовала четкая кастовая и классовая структура, но в 1603 году одному человеку удалось объединить страну и создать общество строгой иерархии, просуществовавшее 250 лет. Это был сёгун Иэясу Токугава. Установленные им суровые нормы формируют схему общественных отношений в Японии и по сей день.

Токугава поделил общество на 4 класса. Каждая семья должна была обозначать принадлежность к тому или иному классу на входной двери своего дома. Всем японцам предписывалось жить в соответствии с местом, занимаемым в иерархии. Высшую ступень занимали самураи, военная элита. Далее следовали земледельцы, опора общества, – они находились под суровым контролем и платили непомерные налоги. Торговцы разместились ступенью ниже – они ничего не производили, и потому их считали за паразитов. Деклассированные элементы располагались в самом низу. Нищие, слепые, неприкасаемые – их совсем не считали за людей, не учитывали даже в ежегодной переписи населения.

С прошествием времени сёгунат (правительство) Тогукавы взял под контроль все аспекты повседневной жизни. Крестьянам чаще всего не разрешали есть рис, выращиваемый их собственными руками, – только кормовое зерно и просо. Десятники могли носить платье из грубого шелка, но простым земледельцам приходилось довольствоваться одеждой из льна и хлопка. Одежда из красных и розовых тканей, а также узорчатая считалась табу. Даже размер стежков регулировался правилами. Земледельцам разрешалось использовать седло для верховой езды, но запрещалось подстеливать одеяло. Существовали особые законы, регулировавшие расходы: они определяли, в каких домах могут жить граждане, сколько денег им позволено потратить на похороны и какого размера зонтик им разрешено иметь

В оправдание железной системы контроля за обществом сёгун приводил учение Конфуция, в котором огромный упор делается на правильное поведение и послушание. В конфуцианстве все человеческие отношения делятся на 5 типов: правитель/подчиненный, отец/сын, муж/жена, старший брат/младший брат, друзья. Для поддержания порядка в этих отношениях должны соблюдаться определенные правила. Долг каждого гражданина – смириться со своим положением, принять его с достоинством и беспрекословно подчиняться старшим по рангу.

После правления Токугавы 250 лет Япония провела вне времени. Технический прогресс и изобретения были запрещены законом, общество заморозилось на уровне XVII века. Контакты с внешним миром запрещались и карались смертной казнью. Мельчайшие аспекты жизни были предопределены и 2,5 века оставались неизменными. Это общество не знало свободы, но обретало успокоение и защищенность в системе, где каждый знал, что от него требуется. Земледельцы возделывали землю, в точности как когда‑то их деды, носили ту же одежду и подчинялись тем же правилам. Одно поколение сменяло другое, и постепенно иерархия и структура вошли в саму ткань общества, сплелись с ним воедино.

В 1868 году сёгунат был свергнут, а классовая система отменена. Бывшие самураи обрезали свои хвостики, надели деловые костюмы и вступили в новое правительство. И создавая современное государство, они руководствовались ценностями, усвоенными с детства: все та же преданность старшим, почтительное отношение к власти, иерархическая структура, строго формализованная система поведения, знание своего места в социальном ряду. Какие бы невероятные изменения ни произошли с Японией за прошедшие почти 140 лет, в основе этого общества до сих пор лежит милитаристская этика. На автобусной остановке люди выстраиваются в ровную очередь. Поезда всегда приходят по расписанию. Таксисты носят белые перчатки и ревностно следят за чистотой своих автомобилей. Дети послушны, как ангелы. Все пешеходы терпеливо ждут, пока зажжется зеленый свет. А когда у старшего по рангу есть для тебя поручение, его следует выполнять беспрекословно.

«Если ты хочешь стать настоящей японкой, то должна научиться страдать, – говорит Роберто. – Ты должна понять, что такое дисциплина и терпение».

Терпением я никогда не отличалась, но если это под силу японцам, то чем я хуже? И вот я иду домой искать рецепты.

«Не забудь поблагодарить ее письменно», – кричит мне вслед Роберто.

Должно быть, Юкико услышала страх в моем голосе или ей просто стало жаль Гэндзи и его вкусовые клетки, но ее суровое меню претерпело некоторые послабления. В первый вечер мне придется приготовить только рис и простой салат из водорослей, а на десерт – фрукты. Просыпаюсь на рассвете и прочесываю фруктовые прилавки, выбирая плоды без единого изъяна, словно сошедшие с натюрморта. Первую порцию риса готовлю на пробу» и когда она выходит чуть недоваренной, запускаю рисоварку во второй раз. В полдень бегу в супермаркет за углом купить пакет с водорослями.

Вернувшись домой, разрываю пакет. Всю квартиру тут же пропитывает вонь – так пахнет выброшенная на берег тухлятина. В пакете еще один маленький пакет, который я сперва приняла за приправу, и только потом заметила, что на нем большими и, слава богу, английскими буквами написано: «Не предназначено в пищу». Выкидываю пакетик Водоросли ужасно соленые и совершенно несъедобные на вид. Кладу их в большую миску и замачиваю, часто меняя воду. Водоросли разбухают и увеличиваются сначала вдвое, потом вчетверо. Вкус у них такой, словно они несколько месяцев пролежали на дне лодки. Может, их полагается варить с соевым соусом? Кладу половину водорослей в сковородку, щедро поливаю соусом и оставляю тушиться. Через полчаса вся квартира пахнет, как склизкая гнилая жижа доисторического болота. Пробую водоросли. Они ужасны. Может, их надо класть в мисо‑суп? Кладу половину водорослей из сковороды в кастрюлю побольше (они все продолжают раздуваться, как какой‑то болотный монстр) и добавляю несколько столовых ложек мисо. Наконец вкус мисо перебивает запах водорослей, и их уже можно прожевать… хотя, если честно, без водорослей это блюдо было бы намного лучше, а с кубиками тофу – еще лучше.

Когда Гэндзи приходит домой, решаю с ним проконсультироваться и выношу полмиски сырых водорослей. Гэндзи, добрейшей души человек, обладает удивительными интеллектуальными способностями, но кухня – не его стихия. Ему надо несколько минут, чтобы понять, как работает нагреватель для воды. Мы вместе смотрим на обмякшие водоросли. Потом он предлагает положить их в мисо‑суп. В конце концов он говорит, что лучше спросить Дзюнко. Водоросли отправляются в мой холодильник.

Я знаю, что Дзюнко вернется домой только в час ночи, а мне в 5 вставать. Вывоз мусора только в среду, но 2 дня с этой вонью я не проживу. Зажигаю ароматические палочки, собираю водоросли и иду на пляж Там, убедившись, что на меня никто не смотрит, отпускаю их на свободу.

По пути домой понимаю, что у меня нет выбора: придется попросить о помощи Дзюнко. К сожалению, моя «сестричка» готовит лишь по принуждению, а домашними делами не станет заниматься даже в случае смертельной необходимости. Да и зачем ей это, если мать встает спозаранку и готовит ей завтрак, стирает белье, чистит ботинки и стелит постель. Дзюнко обычно приходит домой не раньше полуночи, по выходным спит до полудня, а к часу опять едет в Токио. Вряд ли ее обрадует моя просьба.

Но даже она не сможет проигнорировать просьбу человека, который оплачивает ее счета. По дороге в школу дзюдо я робко говорю Гэндзи, что помощь Дзюнко мне бы пригодилась, особенно упирая на то, что этот опыт будет для нее весьма ценным после помолвки.

Вечером следующего дня ранней электричкой приезжает явно недовольная Дзюнко. Садимся за кухонный стол и штудируем кулинарные книги.

«Надо приготовить западную еду», – заявляет она.

«Конечно, – с радостью соглашаюсь я. – Наверняка западные рецепты не такие сложные и более доступные».

Дзюнко улыбается, и я понимаю, как хитро она меня обманула: «западная» кухня – это значит, главные блюда придется готовить мне. Скачиваю из Интернета рецепты, прикидываю, найдутся ли нужные продукты в местном супермаркете, и надеюсь, что все будет хорошо.

В магазине не оказывается сметаны. Ну ничего, возьмем обычные сливки и немного лимонного сока. Не сезон для свежих грибов? Сойдут и сушеные, надо только подольше их вымачивать. Гэндзи пьет пиво, а мы натыкаемся друг на друга на крошечной кухне. Чтобы выглядеть более компетентно, я то и дело достаю из холодильника продукты наугад, а потом кладу их обратно.

Сливочный соус вышел слишком густым, а курица жесткая и похожа на кожаную подметку. Дзюнко ковыряет в тарелке, а когда приходит время убирать со стола, наотрез отказывается помогать. Я мою посуду и ковыляю вниз по лестнице. Юкико наверняка получит полный отчет от дочери и мужа. Я неудачница и снова доказала это.

Date: 2015-07-22; view: 332; Нарушение авторских прав