Анатолий Комиссаренко

ВЗРЫВ

.
=1=

Красивое, похожее на дачу, двухэтажное здание пожарной части. Днём бойцы мыли из шлангов заасфальтированный двор. От горячего асфальта поднимался и лениво окутывал всех густой как тёплое желе парной воздух. В прохладных ангарах через открытые ворота были видны готовые к выезду отполированные до блеска красно-белые пожарные машины.

Леонид Михайлович Шаврей, старший пожарный караула, работал в пожарной части атомной станции несколько лет. Дежурил сутки через двое. График работы устраивал – хватало времени и на рыбалку, и на даче покопаться, и на левой работе подкалымить. Основная работа не утомляла - на дежурствах пожарные в основном мыли игрушечно сверкающие красным машины, да подметали территорию. Работали не спеша, с достоинством, подобно армейским дембелям, которые, в ожидании скорой поездки домой, не особо утруждаются службой. Но дела у служивых всё же делаются, и как бы сами собой.
Иногда начальство устраивало пожарным "внезапные" учения по тушению "очагов". Но "внезапность" личному составу становилась известной за неделю, а то и раньше. Так что народ успевал настроиться морально и не принимал пару дней перед учениями "на грудь", чтобы не тяжелеть физически. А уж если кому совсем не в кайф бегать с полной выкладкой – те подменялись, выставив товарищу поллитру, которую вместе же и выпивали после "учений".
Поллитра – это не компенсация за пролитый на "учениях" пот, а знак признательности за повинность, взятую на себя приятелем. Чисто российское: "Ты меня уважил - и я тебя уважаю!"
Чаще всего руководство совмещало учения с ликвидацией просроченных огнетушителей и необходимостью сжечь что-либо списанное. Но это было мнение личного состава, а оно, как известно, расходится с мнением начальства.
Пожаров на атомной станции быть не могло – потому и не было. Нельзя же назвать пожаром возгорание чёрным пламенем бочки из-под нитрокраски на территории автохозяйства, случившееся по вине раздолбая, бросившего в неё окурок!
Как покатывались со смеху шофера, когда к ним на территорию с раздирающим уши рёвом сирен ворвались огромные красные пожарные машины!
Забронированные в брезентовые робы, злые оттого, что шофера держат их за шутов, пожарные залили чадящую бочку, а заодно и полдвора автохозяйства, пеной. А чтобы отбить у весельчаков желание насмехаться, написали автохозяйству таких нарушений пожарной безопасности, что обеспечили шоферюгам жизнь без премий на полгода вперёд.
Так что служба пожарного Шаврея текла без огненных приключений, соответствуя анекдотам о любящих "придавить клопа" пожарниках.
Кстати, пожарные терпеть не могли, когда их называли пожарниками.

Пождепо промплощадки располагалось в пятистах метрах от станции. Со двора и из окон пожарной службы виднелись монументальные кубы и гигантские трубы энергоблоков.

Лейтенант Правик сидел в начкаровской комнате, что-то писал. Конспекты, что ли. Старший пожарный Шаврей, подменный диспетчер Легун и заступивший на дежурство Ничипоренко стояли на посту дневального возле диспетчерской. Ночь спокойная, можно и поговорить, коли делать нечего. Шестеро пожарных спали.
Тишину ночи прорвал звук выброса пара на станции. Когда избыток пара стравливают под давлением в атмосферу, получается что-то среднее между свистком закипевшего на газовой плите чайника и рёвом двигателей реактивного самолёта на взлёте. Пожарные лишь чуть повернули головы и глаза в сторону источника звука - выброс пара на станции происходил нередко.
- А вот и сигнал отбоя, - пошутил Шаврей, зевнул с потягом и повернулся, собираясь минут на триста, как говорили пожарные, отправиться в комнату отдыха.
Он сделал два шага и поднял ногу, чтобы шагнуть третий раз, но раздался взрыв, заверещала сигнализация. Упорядоченное пространство тишины заполнилось хаотическим нагромождением грубых звуков. От неожиданности руки и ноги словно током пробило. Шаврей на секунду оцепенел, потом сорвался с места и против своей воли кинулся к окну. Бабахнуло ещё раз. Над крышей машинного отделения четвертого блока взвился огненный шар, фейерверк искр и раскалённых фрагментов… По следу гаснущего шара поднялся красный столб, вверху стал синеобразным, и разошёлся в небе чёрным грибом на фоне лучей осветительных прожекторов станции.
Шаврей и Ничипоренко бросились за снаряжением. Легун попробовал связаться с ЦЩУ. Связи не было.
Разразилась фантастическая ночь смерти с кошмарами наяву...

=2=

Дятлов, перекрывая грохот и шум, истошным голосом кричал:
- Расхолаживаться с аварийной скоростью!
Это был вопль ужаса...
Шипение пара, клёкот хлещущей откуда-то горячей воды, затхлый дух неухоженного предбанника. Рот, нос, глаза забило мучнистой пылью. От страха - сухость во рту, атрофия сознания и чувств. Секундами позже сформировалось ощущение тяжкой вины и крушения самой жизни.
"Ё-моё!.. – билась паническая мысль. - Рванула гремучка... Где?.. В аварийном баке СУЗ (системы управления защитой), больше негде".
Эта версия, родившаяся в потрясенном мозгу Дятлова, долго гуляла в умах, тешила кровоточившее сознание, успокаивала парализованную, конвульсивно дергающуюся волю людей, сотворивших катастрофу. Эта версия дошла до Москвы, и жила целых три дня после аварии. Эта версия стала причиной многих гибельных действий. В этой версии были оправдание и спасение для виновных подчинённых, эта версия успокаивала совести ответственных начальников.
- Что происходит?! Что это?! - закричал Акимов, когда загорелись лампы аварийного освещения, пылевой туман чуть рассеялся и грохот смолк.
"Диверсия?!.. Не может быть!.. Но что тогда?! Авария?! Из-за чего?! Мы всё правильно делали!" - бессильно метался рослый, тридцатипятилетний Александр Акимов, не зная, что предпринять. Его широкое розовощекое лицо в очках, темная волнистая шевелюра покрылись пудрой радиоактивной пыли.
Молоденький, пухленький, румяный, усы щеточкой, двадцатишестилетний старший инженер управления реактором Леонид Топтунов, всего три года после института, растерян, бледен. Сжался и озирается, будто ждёт удара, но не знает, с какой стороны удар последует.
В помещение БЩУ вбежал бледный, весь в пыли и ссадинах, задыхающийся Перевозченко.
- Александр Федорович! - сбивчиво дыша, закричал он Акимову. – Там, - вскинул руку вверх, в сторону центрального зала, - там что-то страшное... Разваливается пятачок реактора... Плиты сборки прыгают как живые... И эти... Взрывы... Вы слышали? Что это?!
Крик вопроса олицетворением надвигающегося кошмара материализовался и повис в воздухе, завибрировал в панически сжавшихся душах болезненным эхом ужаса.
Что это?!
Все прислушивались к ватной тишине. После вулканических, оглушающих ударов стихии в ушах звенело безмолвие. Из тишины медленно выделилось и больно ударило по сознанию непривычное шипение пара и журчание льющейся воды - звуки агонии издыхающего ядерного гиганта. Журчание и капель резонировали и раздавались, будто в аварийном отсеке погружающейся в бездну подлодки. Потерявшего управление и падающего в черноту Вселенной космического корабля. И нет спасения…
От резкого, насыщенного озоном воздуха першило в горле... Все ждали: сейчас кошмарное неведомое выйдет из темноты – и тогда всем конец!
Старший инженер управления блоком Борис Столярчук, бледный, с ищущим, беспомощным выражением лица, вопросительно и напряженно вглядывался в Акимова и Дятлова. Что делать?! Где спасение?!
- Спокойно! - выдавил из пересохшего горла Акимов и поднял руку вверх. - Мы всё делали правильно... Произошло непонятное... Газин, сбегай, вызови начальника смены цеха!
Газин выбежал, но через короткое время вернулся.
- Там пыль, пар… Дышать невозможно! Не смог пройти, чуть не задохнулся!
- Валера, сбегай наверх, посмотри, что там... – почти умоляюще попросил Акимов Перевозченко.
В этот миг распахнулась дверь, ведущая в помещение БЩУ из машинного зала. Вбежал закопчённый старший машинист турбины Вячеслав Бражник. Глаза на перепачканном лице выпучены от ужаса, каска на голове сбита на сторону, едва держится.
- Пожар в машзале! - пронзительно крикнул он, добавил еще что-то и пулей бросился назад, в огонь и бешеную радиацию.
Все ринулись следом.
Перевозченко, выскочивший в коридор по распоряжению Акимова первым, услышал и увидел, как за ним ринулись остальные. Это походило на панику.
Он резко остановился, присев от инерции, повернулся лицом к выбегающим из двери, выпрямился, раскинул руки вверх, как на плакате, и крикнул:
- Надо пересчитаться и распределить обязанности!
Внезапное и странное распоряжение начальника смены реакторного цеха озадачило людей. Все остановились и, словно затирая подчёркнутой активностью мимолётное проявление слабости, стали наперебой вспоминать, кто должен находиться в этой смене, кто гость со смежного предприятия или проходит стажировку.
- Обесточить распределительные щитки и перекрыть заглушки! – сердито выкрикнул кто-то. – А то поубивает всех электричеством к чёртовой матери…
Это начали пробиваться трезвые мысли.
Определили направления поисков людей, отрезанных завалами.
- Все по местам! С информацией – на БЩУ!
Заместитель начальника турбинного цеха Разим Давлетбаев и руководитель группы пусконаладочного управления Пётр Паламарчук бросились в машзал. Следом Акимов и Дятлов.
В машзале был ужас. Горело в нескольких местах на двенадцатой, пятой и нулевой отметках. Дым и чад от палёной резины, перегоревшей пластмассы и машинного масла останавливали дыхание. На пятой отметке с огнём уже боролись обходчики Новиков и Вершинин. Над седьмой турбиной завал, рухнула кровля. От завала вверх поднимался густой, как сажа, дым. Из маслопровода на жёлтый пластикат пола хлестало горячее масло. От раскаленных обломков графитовых блоков и кусков топлива разгоралось красное коптящее пламя. В любой момент могли взорваться маслобак турбины и водород в генераторе.
- Проломило кровлю, - закричал Бражник, увидев Акимова, - кусок железобетонной плиты разбил маслопровод. Масло загорелось. Я притушил, поставил пластырь на одну трубу…
Бражник умолк на мгновение, запыхавшись, и неопределённо махнул рукой.
- Другим куском разбило задвижку на питательном насосе, - продолжил он тише, отдышавшись. – Надо отключить насос и отсечь петлю.
С горестным выражением лица Бражник окинул взглядом разруху вокруг, закачал головой, бессильно всплеснул руками.
Порваны трубопроводы первого контура, значит вода радиоактивная!
Акимов испуганно огляделся. Ужас перехватил дыхание, оцепеневшее тело отказалось двигаться.
Изуродованная кровля обваливалась. Над пропастью машзала покачивалась, готовая рухнуть, панель перекрытия. И плеск бушующего вверху огня.
- Разим, надо определить степень разрушений в машзале, - Акимов заставил себя выговорить несколько слов, чтобы хоть как-то начать действовать. Сейчас не важно что, главное начать. Начать действовать, а там само пойдёт, будет не до страхов.
Давлетбаев побежал сквозь завалы вдоль ряда "А". У седьмого турбогенератора возле стойки манометров системы регулирования из поврежденной трубки фонтаном хлестало горячее масло, поливало чёрные обломки, дымилось на них.
Графит! Радиация!!! Нужны противогазы! Аварийные комплекты!
Завал перекрыл вход в помещение старшего машиниста цеха, где находились портативные радиостанции и комплекты изолирующих противогазов. Завал без техники не разобрать. Что ж, придётся без противогазов… И радиостанция ох как пригодилась бы!
Сбегая вниз по лестнице, Давлетбаев увидел, что из разрушенного фланца дренажного маслопровода диаметром двести миллиметров на отметке плюс пять льёт широкая струя масла, растекается по отметке ноль, бежит вдоль конденсатного насоса и сливается в подвал. "Надо нажать аварийную кнопку, перекрыть поступление масла", - подумал Давлетбаев. На площадке маслосистемы завалы небольшие, но горящее масло и нагромождение обломков не дали подойти к аварийной кнопке. Очень много пыли и дыма, не хватало освещения. Давлетбаев связался с БЩУ-4 из телефонной будки, дал распоряжение СИУТу:
- Срочно сливайте масло в подземные хранилища! Везде течёт, кое-где горит! Если загорятся основные запасы… Сто тонн! Это же…
Давлетбаев раскатал пожарный рукав, бросил ствол на пол, пустил воду.
На перебитом высоковольтном кабеле нулевой отметки ярко-фиолетовой сваркой полыхнула вольтова дуга.
От пролома кровли машзала вниз, к седьмой турбине, опускался густой столб черной радиоактивной графитовой пыли. Столб расширялся у двенадцатой отметки и расползался по горизонтали, накрывая людей и оборудование.
Трубопроводные коммуникации, заполнявшие охлаждающим водородом корпуса статоров седьмого и восьмого генераторов, в некоторых местах помяты. Давлетбаев вновь кинулся к телефонной будке.
- Надо вытеснить водород из корпусов генераторов! Не дай бог, прорвут трубопроводы, это же такой взрыв ахнет! Всё теперешнее игрушкой покажется! Не то, что станцию, область разнесёт! Это… Это водородный взрыв! Это взрыв планетарного масштаба!
Он услышал, как на том конце телефона кто-то кричал, видимо, по городской линии:
- "02"! Срочно!.. Да! Пожар в машзале!.. Кровля тоже!.. Да!.. Выехали?
Давлетбаев подумал, что пожарных, вроде, вызывают по "01", но вспоминать правильные номера не было сил.
- Компрессоры обесточены! Лелеченко с электриками снимает напряжение с электрооборудования блока. Как вернутся, я распоряжусь, - пообещал Давлетбаеву Акимов.
Давлетбаев выскочил из телефонной будки и натолкнулся на начальника смены дозиметрической службы Самойленко.
- Надо огородить завалы и уходить из зоны! – крикнул Самойленко. - Заграждения и плакаты выставь!
"Какие, к чёрту, плакаты! - раздражённо подумал Давлетбаев. – Пожар тушить надо, а не плакаты расставлять! И радиация! Сколько уже схватил?"

=3=

Вечером пожарный Прищепа Владимир Александрович посмотрел что-то скучное по телевизору и вместе с другими товарищами лег отдыхать. Ночью услышат взрыв, но сон у пожарного крепкий, не обременён угрызениями совести, и Прищепа не придал звуку значения. Мало ли что в наше время может греметь! Аварийная сигнализация подбросила отдыхающих пожарных с коек.
- Боевая тревога! Пожар в машзале!
То, что тревога была "всамделишная", боевая, а не привычно-тренировочная, сбило пожарных с толку. На учения надо одеваться как положено, потому что за малейшее нарушение формы одежды, за любой незастёгнутый клапан насчитывали штрафные очки. Подумав, что едут на тушение очередной бочки из-под чего-нибудь вонючего, многие не надели брезентовые робы – дел то, побрызгать из ручного огнетушителя! Прищепа же, наоборот, опасался, что пожар серьёзный, и, торопясь в машину, не успел надеть брезентуху, лишь кинул за плечи изолирующий дыхательный аппарат...
Застёгивая на ходу ремни, пожарные мчались к автомобилям. Со двора увидели пламя на АЭС. Горело около вентиляционной трубы и на кровле помещений ГЦН.
Мотор тупорылого "ЗИЛа", предчувствуя весёлую пробежку, жадно рыкнул. Машина выехала из гаража. В кабину к Прищепе на ходу прыгнул начальник караула лейтенант Правик, включил рацию.
- Алло! СВПЧ-шесть!
- СВПЧ-шесть слушает, - прохрипело в ответ.
- Вызов номер три! Всем машинам Киевской области следовать на ЧАЭС для тушения пожара!
Рассекая ночь рёвом сирены, примчались к четвёртому блоку.

В карауле лейтенанта Правика было семнадцать человек. Обычный коллектив, все разные, каждый сам по себе.
Володя Правик самый молодой – двадцать четыре года. По натуре очень добрый, никому в просьбах не отказывал – за что и подводили его подчинённые иногда. Увлекался радиоделом, фотографировал. Активно занимался общественной работой, был начальником штаба "Комсомольского прожектора". "Прожектор" считал самой действенной формой борьбы с недостатками. Стенгазета жестоко хлестала даже мелкие провинности пожарных. Достойных, естественно, хвалила. Правик и стихи писал, и рисовал для "Прожектора", занимался стенгазетой с удовольствием. Ему много помогала жена. Жена преподавала музыку в детском садике. Они очень подходили друг другу, и взглядами на жизнь, и отношением к работе. Даже внешне были похожи, оба какие-то мягкие.
За месяц до аварии у Правиков родилась дочь. Хлопот дома прибавилась и Володя Правик просил, чтобы его перевели в инспекторы. Начальство не возражало, но пока не могли найти Правику замены...

Здание блока торчало как циклопический зуб, разрушенный кариесом.
Навстречу пожарным выскочил расторопный атомщик в белой куртке, штанах и шапочке, испачканных то ли сажей, то ли грязью:
- Пожар на крыше машинного зала и реакторного отделения! – бодро проговорил он в паузе между сиренами и деловито махнул рукой за спину.
Складывалось впечатление, что разрушенное здание и завалы вокруг для атомщика обыденность.
- Что случилось? Обстановка какая? – закричал лейтенант Правик сквозь рёв и вой пожарных машин.
- Газ рванул. Начальство сказало, всё нормально, ничего страшного. Пожар, как пожар.
Что пожар – "как пожар", верилось с трудом. Красное, чадящее пламя на крыше колебалось многометровой стеной, плевалось огнемётными струями, злобно гудело. С крыши жужжащими трассирующими очередями лился пылающий битум.
Воняло горящей смолой, пожарной сыростью и ещё чем-то необычным и раздражающим до чихания.
Расчёт подключился к гидранту, пожарные проложили магистральную линию к сухотрубам, ведущим на крышу машинного зала.
- Главное - не пустить огонь на соседние блоки! Весь караул на тушение кровли! – распорядился Правик.
Пожарные кинулись к лестницам.
Лейтенант остановил Шаврея.
- Ну, Михайлыч, будет жарко. Придется тут поработать. Пошли в разведку.
Правик сказал это таким мрачным тоном, что у Шаврея кожу на вспотевшей голове словно холодом стянуло.
"Всё… Гаплык! – тоскливо подумал Шаврей, глядя на огненные струи, летящие с крыши. – Амба!"
Он не знал, почему "гаплык" и "амба" – бывали пожары и пострашней, с таким огнём, что и подъехать невозможно… Но что-то тоскливо ему вдруг стало.
По транспортному коридору они побежали в машинный зал. Поднявшись на отметку тридцать пять и шесть в центральном зале, заглянули в реактор, в жерло атомного вулкана, извергавшего десятки тысяч рентген.

Прищепа поднимался на крышу машинного зала, но на пути встретил ребят из пождепо.
- Что-то заплошало нам, - едва ворочая языком, будто с тяжёлого похмелья, пожаловался один из пожарных. – Битум горит, копоть жуткая… Надышались, видать… А были-то всего ничего на крыше…
Сдерживая рвотрый позыв, он схватился за стенку и бессильно присел.
Рвота – признак того, что человек получил дозу более ста бэр. А годовая норма для эксплуатационников - пять бэр.
От топлива и графита, по которым пожарные ходили на крыше, "светило" до двадцати тысяч рентген в час. Через несколько дней, когда солдаты займутся чисткой крыши, "чистильщики" будут набирать здесь предельно допустимую дозу облучения за одну-две минуты…
Прищепа помог коллегам добраться до пожарной лестницы и бросился к огню.

Вслед за подразделением лейтенанта Правика выехал караул СВПЧ-6 лейтенанта Виктора Кибенка из пожарной охраны города.
Караул Кибенка занялся тушением пожара в реакторном отделении.

=4=

С раздирающим душу визгом и скрежетом скользя на битом стекле и громыхая бутсами, Дятлов вбежал в помещение резервного пульта управления. "Взорвался бак СУЗ в центральном зале, - метался в мыслях, убеждал себя Дятлов. - Реактор цел... Реактор цел..."
На резервном пульте он нажал кнопку «АЗ» пятого рода и ключ обесточивания электроприводов. Зачем? Поздно...
Стекла в окнах выбиты, осколки хрустят под ногами. Из окна густо потянуло озоном. Дятлов высунул голову наружу. Чёрная ночь. Гул бушующего наверху пожара. С рёвом подбитого самолёта с крыши плюют горящие струи битума. В красноватых отблесках виден безобразный завал из строительных конструкций, обломков кирпича и бетона. Асфальт заляпан чёрным. Очень густо. Черным-черно... Неужели так далеко с крыши хлещет расплавленный битум? В сознание не шло, что это остывший графит из реактора. Как и в машзале. Там тоже глаза видели раскаленные куски графита и топлива. Но разум не принимал страшного значения увиденного...
Душа то напрягалась до звона желанием к действию, то обрушивалась в пропасть безнадежности и апатии.
У стен машзала с воем стаи циркулярных пил, злобно вгрызающихся в жёсткую древесину, разворачивались всё новые пожарные машины.

В БЩУ Паламарчук пытался связаться с шестьсот четвертым помещением, где находился с приборами его подчиненный Володя Шашенок. Связи не было. Перед этим Паламарчук побывал на нулевой отметке, осмотрел восьмой турбогенератор.
Акимов обзванивал начальников служб и цехов, просил помощи.
- Срочно электриков! Пожар в машзале! Нужно вытеснять водород из генераторов, восстанавливать энергоснабжение ответственных потребителей!
- Стоят ГЦНы! - кричал он заместителю начальника электроцеха Александру Лелеченко. - Ни один насос запустить не могу! Реактор без воды! Быстро на помощь!
Отрубился коммутатор. Работают только городские телефоны. Со щитом дозиметрии связи нет. Операторы нутром ощущают радиацию. Но сколько? Какой фон? Неизвестно. Приборов на БЩУ нет. И таблеток йодистого калия нет. Сейчас бы глотнуть всем по таблетке, прикрыть щитовидку. Мало ли что...
- Петро, - попросил Акимов Паламарчука, - заскочи к Коле Горбаченко, узнай, почему молчит...
- Мне к Шашенку надо. Там что-то неладно. Он не отвечает...
- Ну, беги, к кому ближе.
Надо доложить Брюханову, Фомину... Надо... Ох, как много всего надо... Реактор без воды. Стержни СУЗ (поглощающие стержни системы управления защитой) застряли на полпути...
Сознание путалось, Акимова душил стыд. Не справился!
В воспалённом сознании всплывали картинки, одна страшнее другой. Погибнут люди… Погибнут его близкие… Погибнут его друзья… Он виноват!
Горячая волна страха обжигала сердце, заставляла его трепетать, понуждала тело к действию, но сознание и воля погружались в ледяную пучину безнадёжности, лишали тело сил и возможности что-либо делать. Горой наваливалась тяжесть от понимания чудовищности случившейся катастрофы. Что-то надо делать. Все ждут от него... Рядом без дела толкаются стажеры СИУРа. Стержни застряли... Конечно... А если вручную, из центрального зала, опустить вниз?.. Акимов оживился.
- Проскуряков, Кудрявцев, - попросил он стажёров, хотя мог приказывать. Все, кто оказался в помещении БЩУ в момент аварии, попадали в его непосредственное распоряжение. Но он просил. - Парни, надо быстренько в центральный зал. За рукояточки покрутите. Надо опустить СУЗы вручную. Отсюда не идут...
Проскуряков и Кудрявцев побежали. Молодые… Молодые и ни в чем не виноватые. Побежали к смерти...

Перевозченко, кажется, первый осознал ужас случившегося. Он видел начало катастрофы. Он уже верил в неисправимость, в страшную правду разрушений. Он видел в центральном зале такое!.. После того, что он видел, реактор существовать не может. Его уже нет. А раз его нет, значит... Надо спасать людей. Его парней надо спасать. Он за их жизни в ответе.
Перевозченко кинулся искать Валеру Ходемчука...

В машзале Давлетбаев столкнулся с Бусыгиным. Подбежали Перчук и Корнеев. Остановились передохнуть. Дышалось тяжело. Язык и горло сохли от густой пыли в воздухе. Прикрывали рты ладонями. Из-за радиационной ионизации атмосферы запах озона усилился, стал гуще. Надо бы респираторы…
- Лелеченко со своими парнями занимается вытеснением водорода из восьмого генератора, - сообщил коллегам Давлетбаев. - Александр Григорьевич сам трижды ходил в электролизерную, чтобы отключить подачу водорода. Там везде завалы, обломки топлива и реакторного графита… Должно быть, сумасшедшая радиация! Перекрыл задвижки подачи водорода. Никого не пустил, сам пошёл... Всё сам. Анекдоты молодым рассказывает – и не пускает. А сам вперёд…
- У седьмого турбогенератора Баранов занимался водородом… - сдавленно проговорил начальник смены Бусыгин, утирая вспотевшее лицо руковом. – Плохой он… А у восьмого турбогенератора Корнеев работал. А Лелеченко – в электролизерной…
- Да какая разница, кто где. Главное, ещё одну катастрофу предотвратили.
- В машзале пожар начался от обломков ТВЭЛов. На крыше их, наверное, тоже тьма. Думаю, надо включать систему водяного пожаротушения кровли, - решил посоветоваться с ребятами Давлетбаев. – Но если кровля над шкафами электрических сборок по ряду "Б" разрушена, вода зальёт сборки, закоротит со страшной силой.
- Был я на кровле машзала, ничего там не горит. Горит крыша реакторного отделения, - развеял сомнения насчёт пожаротушения Перчук.
- Ну, тогда разбежались, - скомандовал Давлетбаев и пошёл осматривать машзал дальше.
Почти сразу же он натолкнулся на рабочего из смены ТЦ-2.
- Акимов распорядился отсечь левую группу деаэраторов от правой, чтобы предотвратить утечку питательной воды через поврежденный трубопровод, - крикнул рабочий на бегу.
Минут через пятнадцать Давлетбаев вернулся на БЩУ-4, доложил Акимову и Дятлову о результатах обхода по реакторному отделению и машзалу.
На столе начальника смены стояли пузырёк с йодом и несколько стаканов. Приходившие поочерёдно добавляли в воду йод и пили раствор.
Дятлов непослушными, трясущимися руками поднял стакан, протянул Давлетбаеву.
- Выпей, Разим, - предложил он голосом, каким предлагают водку у свежей могилы. – Прикрой щитовидку. Нашли пузырёк случайно у кого-то в столе. Им, правда, раны мажут… Но и для профилактики пойдёт. Йодида калия нету.
Давлетбаев отказался.
- Я на третий блок. Там в машзале для персонала есть запас средств защиты. Выпью таблетку, возьму противогаз, сменю одёжку…
Громыхая стеклом о зубы, Дятлов выпил раствор сам, скривился, как от водки.

На БЩУ-3 Давлетбаев встретился с начальником смены третьего блока Багдасаровым:
- Как радиационная обстановка?
- Сто микрорентген в секунду, в воздухе радиоактивные аэрозоли. Приточная вентиляция работает, сосёт оттуда, - Багдасаров махнул в сторону аварийного блока. – Так что одевай респиратор. На деаэраторной установке сработала сигнализация о повышении радиоактивности. Похоже, заражённая вода пошла в город! Это же катастрофа! Сможешь разобраться?
- Уже бегу!
Давлетбаев поднялся на деаэраторную этажерку. Добежал до помещения машиниста теплофикационной установки, но вспомнил, что накануне давал задание на переключение тепловых отборов с четвертого блока на третий. Значит, радиоактивность в городскую воду попасть не может. Позвонил Багдасарову.
- Да, - подтвердил Багдасаров, - сработала сигнализация от гамма-датчиков в помещениях, а не в сетевой воде. В город вода идёт чистая.

На третьем блоке по-рабочему урчали механизмы. Везде порядок, никаких признаков катастрофы, случившейся в соседнем блоке.
Шкаф, где хранились средства индивидуальной защиты, оказался закрытым на замок. Искать ключ некогда, ломать замок в чисто прибранном помещении рука не поднималась. Давлетбаев вспомнил хаос четвёртого блока и без сожаления выворотил замок. Нагрузил на дежурного слесаря сколько смог респираторов, несколько флаконов с таблетками йодистого калия и послал раздавать турбинистам. Сам спустился на отметку ноль машзала. В горле сильно першило и сохло. В ячейке ТГ-6 промыл горло питьевой водой из фонтанчика, выпил таблетку. Подташнивало. "Наверное, реакция на йодистый калий", - подумал Давлетбаев.
Конечно, он знал, что тошнота и рвота – признаки лучевого поражения организма, но верить в это отказывался. Признать, что ты облучился до рвоты, значило признать, что с каждым часом пребывания на аварийном блоке здоровье из твоего тела высыпается, как песок из дырявого мешка.
Захватив с собой несколько респираторов и таблетки йодистого калия, он вновь побежал на четвертый блок.
По пути к БЩУ-4 Давлетбаев получил распоряжение от Дятлова отыскать в машзале переносные насосы "Гном", чтобы с персоналом химцеха установить их для откачки воды. В машзале нашел два насоса, доложил Дятлову, но насосы уже не понадобились. "Суетится Дятлов", - неодобрительно подумал Давлетбаев.
Усиливалось ощущение усталости, тошнота не проходила, появились рвотные позывы.
С наружной стороны ворот в торце машзала первой очереди шумела группа человек в двадцать. Всех послал сюда зачем-то начальник смены станции Рогожкин. Сам он на четвёртом блоке так и не появился.
В коридоре БЩУ-4 Давлетбаев встретил Дятлова.
- Что-нибудь новое есть? – спросил Дятлов с надеждой, хотя только что они разговаривали по телефону.
Давлетбаев развёл руками.
Едва расставшись с Дятловым, Давлетбаев столкнулся с Валерием Перевозченко.
- Валера, скажи что-нибудь! – теперь уже Давлетбаев спрашивал с надеждой.
- Большие повреждения помещений, разрушено оборудование реакторного цеха. Извини, спешу…
Мокрый и усталый Перевозченко заторопился дальше.

=3=

Николай Феодосьевич Горбаченко, дежурный службы дозиметрии в смене Акимова, перед взрывом проверял радиационные датчики на срабатывание. Проверил в третьем реакторном цехе, пошел к четвёртому, но подумал, что четвёртый реактор должны останавливать, значит, делать ему там нечего. Вернулся к себе в дежурное помещение щита дозиметрии выпить чая. С ним на щите был помощник Пшеничников, совсем молодой парень. Разлили чай и услышали сильный глухой удар. Чашки на столике подскочили.
- Ого! – удивился Пшеничников и с опаской оглянулся, будто сквозь стену мог увидеть причину своего беспокойства.
- Гидравлический удар у турбинистов, - снисходительно успокоил молодого коллегу Горбаченко. - При остановке турбины бывает...
Послышался второй глухой удар. Чашки на столике завибрировали. И вдруг тряхнуло со страшной силой. Выключился свет. Как в кинофильме ужасов, замедленно начало выдавливать двойную дверь, закрытую на защелки, а из вентиляционной трубы понесло тёмно-рыжей пылью.
"Всё, крышка!" – вяло подумал Горбаченко, вскочил, уронив табурет, и замер, не зная, что делать. Судорожно схватился за штаны, словно пытаясь сдёрнуть себя с места…
Давлением вышибло дверь, хлобыстнуло клубами белой пыли и пара. И запах, как в старой котельной. Вспышки разрядов. Короткие замыкания. Панели четвертого блока на щите дозиметрии отказали. Что творится на блоке, какая радиационная обстановка - неизвестно. На панелях третьего блока сработала аварийная сигнализация, приборы зашкалило.
Горбаченко метнулся к панели, нажал тумблер "БЩУ", но связи с Акимовым не было. По городскому телефону доложил об аварии начальнику смены службы дозиметрии Самойленко, затем попытался определить радиационную обстановку у себя в помещении и в коридоре. Дозиметры, рассчитанные на уровни до тысячи микрорентген, зашкаливало! Горбаченко откопал прибор со шкалой на тысячу рентген, но прибор сгорел при включении. Другого не было.
Молодой помощник куда-то исчез.
Подсвечивая аккумуляторным фонарём, Горбаченко побежал в машинный зал, заваленный обломками бетона. Лихорадочно перещёлкивая тумблер поддиапазонов дозиметра, нажимая кнопки, потряхивая аппарат и настукивая кулаком по бокам бесполезного ящика, обошёл реактор. Стрелки замерли за пределами максимальных показаний. То ли аппарат сломался, то ли...
Поняв бессмысленность измерений, зачем-то вернулся в дежурку.

По сумрачному коридору деаэраторной этажерки стажеры Проскуряков и Кудрявцев пробежали к лифту. Увидев, что шахта разрушена, а покореженный неведомой силой лифт валяется на обломках строительных конструкций, вернулись назад.
Резко, как после грозы, но ещё сильнее, до раздражения носа, до чихания, пахло озоном. И еще какая-то сила ощущалась вокруг.
Вслед за скрывшимися стажёрами в коридор выбежал Перевозченко, подскочил к выбитому окну, выглянул наружу. Из ночи в лицо дунуло послегрозовой свежестью. А ведь несколько дней погода стояла жаркая и безоблачная, даже ночами пахло сухой пылью. В близкой черноте грозовыми зарницами полыхали красные отсветы горящей кровли деаэраторной этажерки и пожара в центральном зале. Если нет ветра, воздух обычно не ощущается. А ЭТОТ воздух волнами пронизывал насквозь.
Перевозченко что есть силы высунулся в окно и посмотрел вправо. Реакторный блок разрушен. Вместо стены помещений главных циркуляционных насосов темнеют завалы из битых строительных конструкций, труб и оборудования. Перевозченко поднял голову. Сепараторной тоже нет. Значит, взрыв в центральном зале. И пожар.
"Ах, нет защитных средств... Ничего нет... Радиация ведь!" - думал Перевозченко. Он реально чувствовал, как вдыхает воздух с радионуклидами, чувствовал в груди, на лице, во всем теле жар от ужасных частичек. Плесень страха оплела сердце, сдавила до боли, по пищеводу поползла вверх, к горлу, вызвала тошнотный спазм.
"Что же мы натворили?! - содрогнулся Валерий Иванович. – Ведь атомные станции не взрываются! Ребята гибнут... В центральном зале, где был взрыв, операторы Кургуз и Генрих... В помещениях ГЦН Валера Ходемчук... В киповском помещении под питательным узлом реактора Володя Шашенок... Куда бежать, кого искать первым? Прежде всего, надо выяснить радиационную обстановку".
Поскальзыаясь на осколках стёкол, Перевозченко заторопился к помещению щита контроля радиационной безопасности, к Горбаченко.
Дозиметрист был бледен, но внятно разговаривать мог, даже соображал.
- Какой фон, Коля? - спросил Перевозченко. Лицо его уже покрылось бурым загаром.
- Больше тысячи микрорентген...- Горбаченко виновато улыбнулся. - Будем считать, около четырех рентген в час. Но, похоже, кое-где много больше... Прибор не осиливает.
- Что ж вы толковыми приборами не разжились, специалисты фиговы! – упрекнул дозиметриста Перевозченко.
- Был толковый прибор, но сгорел, - оправдался дозиметрист. - Второй - в каптерке закрыт. Ключ у Красножона. Только я смотрел - каптерка в завале. Не подступишься... Сам знаешь, какая была концепция. О предельной аварии никто всерьез не думал. Не верили...
- Концепция… Не думали… Эх, спецы! На всю станцию два дозиметра… поломанных. Ладно. Побегу Ходемчука искать. А ты чего здесь сидишь? У тебя не работает ничего… Иди на БЩУ!
Перевозченко заспешил к помещению главных циркнасосов, где перед взрывом находился Валера Ходемчук.
Дальше, в монолитном реакторном блоке, где только что бушевала стихия, в шестьсот четвертом помещении безмолвствовал Шашенок. Что с ним?
Помещение это ключевое. Туда сходились импульсные линии от главных технологических систем. Если порвало мембраны... Трехсотградусный пар, перегретая вода... На звонки не отвечает. В трубке короткие гудки. Стало быть, трубку сбило с аппарата. За пять минут до взрыва с ним была нормальная связь.

Горбаченко прошёл на блочный щит управления, доложил Акимову:
- Везде зашкал на тысяче микрорентген в секунду. Стало быть, около четырех рентген в час. Работать можно пять часов.
- Пройди по блоку, определи дозиметрическую обстановку, - словно не услышав, что прибор зашкаливает, распорядился Акимов.
Не задумываясь о том, что уже ходил, что с маломощным аппаратом уровень радиации не определить, Горбаченко поднялся до плюс двадцать седьмой отметки. Прибор всюду зашкаливал. Встретил Паламарчука.
- Везде зашкал! – пожаловался удивлённо. – Может, аппарат сломался?
- Брось ты это бесполезное дело. Пойдём в шестьсот четвертое помещение искать Володю Шашенка.
Паламарчук и Горбаченко побежали к лестнично-лифтовому блоку, спустились в монолитную часть разрушенного реакторного отделения. По лестнице лифтового блока пробрались к двадцать четвертой отметке, в шестьсот четвертое киповское помещение, где замолчал Володя Шашенок. Под ногами противно хрустели куски остывшего урана и реакторного графита. Звуки усиливались тишиной неосвещённого помещения.
"Что с Шашенком?.. Хоть бы жив..."
Через проломы слышались гул пламени на кровле машзала, пронзительные выкрики людей, гасящих огонь, надрывное подвывание горящего графита в атомном реакторе. Это было дальним фоном, а ближе - ручейковое журчание и дождевой шум льющейся откуда-то радиоактивной воды. Вверху, внизу, не поймешь, какое-то усталое шипение пара. И воздух... Загустевший, чужой воздух. Не привычный, живой воздух, а отвратительная вонь пожара, техническая смесь ионизированных газов с примесью озона, вызывающего жжение в горле и легких, надсадный кашель и резь в глазах...
Люди передвигались без респираторов, в полной темноте, освещая дорогу карманными фонариками, которые имели все эксплуатационники...
Паламарчук и Горбаченко, с трудом преодолевая завалы на двадцать четвертой отметке, проникли, наконец, в киповское помещение.
Шашенок лежал в разломе, придавленный упавшей балкой. Лицо жутко обезображено, приятели едва узнали его. Потом, в медсанчасти, выяснилось, что у Шашенка глубокие ожоги всего тела, переломы позвоночника и ребер.
Перед взрывом, когда давление в контуре росло со скоростью пятнадцать атмосфер в секунду, здесь разорвало трубы. В помещение хлынули радиоактивный пар и перегретая вода. Прикрывая лицо руками, Шашенок бросился сквозь пар и успел нажать сигнал вызова. На него упало что-то сверху, он потерял сознание.
С трудом пробираясь через завалы бетона и труб, Паламарчук на спине вынес умирающего Шашенка на десятую отметку. Оттуда, чередуясь с Горбаченко, по коридору деаэраторной этажерки, около полукилометра несли его к здравпункту в административно-бытовом корпусе первого блока. Здравпункт оказался заколоченным на гвоздь. Вызвали "скорую". Довольно быстро приехал фельдшер, Шашенка увезли в санчасть.
Паламарчук и Горбаченко тоже сильно облучились. Но перед тем, как попасть в санчасть, Горбаченко обошёл блок снаружи и ещё раз попробовал замерить фон. Всё впустую. Прибором со шкалой для малых доз он не мог замерить бешеные радиационные поля в двадцать тысяч рентген, полыхавшие вокруг.

Молодые стажеры СИУРа Кудрявцев и Проскуряков, продираясь сквозь завалы, приближались к тридцать шестой отметке, на которой находился реакторный зал. Клёкот пламени, крики пожарников, долетавшие с кровли машзала и откуда-то совсем близко, видимо, с пятачка реактора, усиливались эхом каньона лифтового блока.
- На пятачке реактора тоже горит!
На тридцать шестой отметке всё разрушено. Через завалы и нагромождения конструкций стажеры прошли в большое помещение вентиляционного центра, отделённого от реакторного зала остатками монолитной стены. Было отчётливо видно, что центральный зал раздуло взрывом, как огромный пузырь, сорвало верхнюю часть. Стены прогнуты наружу, радиальными рванинами торчит арматура. Сквозь осыпавшийся бетон, словно рёбра у разложившегося трупа, виднелась металлическая сетка.
Потрясенные стажёры остановились, с трудом узнавая помещения, в которых часто бывали. Страшно жгло грудь при дыхании, ломило в висках, горели веки, будто в глаза плеснули кислотой.
Проскальзывая на осколках стекла, прошли узкий коридор в завалах. Вместо потолка над головой ночное небо в красных отблесках пожара. В воздухе дым, едкая и удушливая гарь, и сверх всего ощущение присутствия чужой силы. Сильнейшая радиация ионизировала воздух, он стал пульсирующим, плотным, жгучим и воспринимался как пугающая, не пригодная для жизни среда.
Без респираторов и защитной одежды стажёры подошли к входу в центральный зал. Миновав три распахнутые настежь двери, вошли в бывший реакторный зал, заваленный покореженным оборудованием и тлеющими обломками. В сторону реактора свисали пожарные шланги, из которых хлестала вода. Людей уже не было. Теряя сознание, пожарные отступили несколько минут назад.
Проскуряков и Кудрявцев оказались фактически у ядра атомного взрыва – таков здесь был уровень радиации.
Но где же реактор? Неужели это...
Круглая плита верхней биологической защиты с торчащими во все стороны обрывками тонких нержавеющих трубок, накренившись, лежала на шахте реактора. Из жерла реактора, как из циклопического сопла, сильно подвывая на хорошей тяге в сквозном потоке воздуха, выбивался красный и голубой огонь. В лица полыхнул жар десятков тысяч рентген. Стажёры невольно прикрыли лица руками, заслоняясь как от солнца.
И вдруг все неприятные ощущения исчезли. Ничего не чувствовалось - ни жжения в глазах, ни холода, ни жара. Сознание распирала необъяснимая для катастрофы весёлость.
- Летают наши поглощающие стержни на орбите вокруг земли. Так что в активную зону опускать теперь нечего, - проговорил со смешком Проскуряков, вспомнив задание шефа, ради которого они бежали сюда.
Времени, в течение которого Проскуряков и Кудрявцев разглядывали горящий реактор, оказалось достаточно, чтобы получить смертельную дозу радиации. Жить ребятам оставалось всего ничего.
Прежним путём, с чувством глубокой подавленности и внутреннего панического чувства, сменившего ядерное возбуждение, вернулись они на десятую отметку, вошли в помещение блочного щита управления и доложили обстановку Акимову и Дятлову. В глазах оторопь. Лица и руки бурокоричневые. Такого же цвета кожа под одеждой. Ядерный загар...
- Центрального зала нет! Все баки, оборудование, приборы сорваны с мест, перекорежены и разбросаны по залу. Всё снесло взрывом. Крыши нет, пар, дым, пожар! Ужасный хаос! Небо над головой. Из реактора огонь... Произошел какой-то страшный взрыв! - перебивали друг друга стажёры.
- Вы… мужики… не разобрались... - растягивая слова, глухо произнес Дятлов. - Что-то горело на полу, а вы со страху подумали, реактор. Наверное, рванула "гремучка" в одном из баков.
Дятлов умолк, задумчиво постукивая пальцами себе по колену.
- Но как она там оказалась? Не было же никаких, даже предупредительных, сигналов о возможности образования опасных концентраций! Да… "Гремучка"... Объем бака - сто десять кубов, так что... Таким взрывом не только шатер, но и весь блок разнесёт... Надо спасать реактор. Он цел... Надо подавать воду в активную зону.
На пульт поступили доклады дозиметристов.
- Все стационарные и переносные дозиметрические приборы зашкалили! Радиационные поля очень велики! Но цифры сказать не можем, нечем мерить.
- Нечем мерить?! А как же определять допустимое время работы в помещениях блока и рассчитывать дозу облучения? Если уровень радиации в полтора-два раза выше предела измерения самого "мощного" прибора… Это же маловероятные цифры!

=4=

Операторы реакторного зала Анатолий Кургуз и Олег Генрих в момент взрыва сидели в своем рабочем помещении. Они только что осмотрели "вверенную территорию" и ждали прихода Перевозченко, чтобы получить задание на всю смену. Помещение проходное, одной дверью сообщалось с реакторным залом, другая вела в коридор.
Примерно за четыре минуты до взрыва реактора Генрих решил подремать. Он прошёл в соседнюю глухую комнатку без окон, прикрыл дверь и лег на топчан. Анатолий Кургуз заполнял оперативный журнал за рабочим столом. Его отделяли от центрального зала три открытые двери.
Когда взорвался реактор, высокорадиоактивный раскалённый пар хлынул в помещение, где сидел Кургуз. Бывший моряк, Анатолий знал: если горит отсек, его надо герметизировать. За доли секунды, быстрее, чем скорость спортсмена на стометровке, пар промчался через все коридоры. В те же доли секунды Кургуз бросился к двери. Армейская выучка заставила работать ноги и руки автоматически, опережая сознание. Поток раскалённого пара Кургуз опередить не успел, но смог закрыть тяжелую герметичную дверь в центральный зал. Этим спас себя и коллег от возможности быть сваренными заживо.
- Горит! Всё горит! – Анатолий кричал от боли, а не потому, что хотел предупредить о пожаре.
Генрих вскочил с топчана, приоткрыл свою двер ь, но в щель пахнуло таким нестерпимым жаром, что он упал на пластикатовый пол и крикнул Кургузу:
- Толя, ложись! Внизу холоднее!
Погас свет.
Кургуз вполз в каморку к Генриху, они замерли, прикрывая лица руками. Хоть и с трудом, но здесь можно было дышать. Не так жгло легкие.
Минуты через три жар уменьшился. Двигаясь на ощупь, почти ползком, Кургуз и Генрих выбрались в противоположный от реактора коридор. Сзади обвалились перекрытия.
Они пошли не к лестнично-лифтовому блоку, откуда вскоре придут стажеры Проскуряков и Кудрявцев, а в сторону "чистой лестницы", чтобы спуститься на десятую отметку. Если бы они встретили стажеров, наверняка вернули их и тем спасли парням жизнь. Но разминулись...
По пути к блочному щиту управления, на двенадцатой отметке Генриха и Кургуза догнали операторы газового контура Симеконов и Симоненко. Взглянули на Кургуза и содрогнулись – с лица и рук клочьями свисала варёная кожа. Точнее, лицо и руки были сплошными кровавыми ранами. Но раненый через силу улыбался!
Все вместе направились на БЩУ-4. Кургуз чувствовал себя очень плохо, но помогать ему было трудно. Кожа под одеждой вздулась пузырями, и любое прикосновение причиняло нестерпимую боль. Генриха обожгло меньше - спасла глухая комнатёнка. Оба схватили запредельные дозы по шестьсот рентген...
- Сможешь дойти до здравпункта, Толя? - спросили ребята Кургуза. – Тут с полкилометра.
- Не знаю... Нет, наверное... Слабость… Всё тело болит... Тошнит… Голова кружится...
И правильно сделал, что не пошёл. Здравпункт не работал.
Вызвали "скорую" к административно-бытовому корпусу второй очереди, спустились на нулевую отметку, выбили чудом уцелевшее стекло в окне, выбрались наружу...
Кургуз до такой степени был облучён, что всем, кто ему помогал, пришлось менять одежду.
- Жене сообщите, что две царапины, нечего её беспокоить, - просил он, залезая в "скорую".

- Александр Федорович! – докладывал Акимову Давлетбаев после очередного обхода. - Оборудование обесточено! Порвало кабельные связи. Всюду молнии коротких замыканий. Ультрафиолетовое свечение возле питательных насосов - то ли тэвэска светит (кусок топлива), то ли вольтова дуга короткого замыкания... Надо срочно электриков, задействовать распредустройства на нуле... Не знаю, как они справятся.
- Лелеченко со своими орлами уже работает…
Давлетбаев снова нырнул в ад машинного зала.
На нулевой отметке Тормозин забивал деревянные чопы в дырки на маслопроводе. В тесном пространстве работать очень неудобно, он сел на горячие трубы. Не чувствуя боли пригорающим телом, ожесточённо махал кувалдой. Через некоторое время на ягодицах вздулись ожоговые пузыри.
Давлетбаев бросился к завалу у седьмой турбины, но пройти его не смог. Всё покрыто дымящимся маслом. Страшно скользко.
Включили душирующее устройство. Турбину обволокло водяным туманом. Масло всё ещё течёт… Надо срочно сливать масло...
Из телефонной будки рядом с седьмой машиной Давлетбаев позвонил в БЩУ:
- Скажите турбинистам… Там на панели у вас переносной ключ висит… Надо открыть задвижки аварийного слива из главного маслобака седьмого турбогенератора… Масло уйдёт в подземную емкость аварийного приема масла.
Напротив телефонной будки, за окном - пятый трансформатор. На нем лежит кусок топлива, излучает десятки тысяч рентген в час. Излучает смертельные дозы на всех, кто заходит в будку...

В помещении БЩУ без дела толкался руководитель неудавшегося электроэксперимента Метленко. На него, наконец, обратил внимание Акимов и попросил:
- Будь другом, иди в машзал, помоги крутить задвижки. Всё обесточено. Вручную каждую открывать или закрывать не менее четырех часов. Диаметры огромные...
Щупленький, небольшого роста, с остроносым сухощавым лицом, представитель "Техэнерго" побежал в машинный зал.
Внутри машзала многочисленные завалы из разрушенных конструкций, обломков кровли и кусков железобетона. Из-под завалов дым. Крупный завал образовался на цилиндрах и по "бортам" седьмого турбогенератора. Из поврежденного фланца на всасывающем трубопроводе бьёт мощная струя горячей воды и пара, поливает стену конденсатоочистки. Сквозь клубы пара пробивают красные и фиолетовые вспышки на площадке питательных насосов. Упавшей фермой разбило фланец на одном из аварийных насосов, перебило маслопровод турбины. Горячее масло хлынуло наружу, загорелось от кусков раскаленного урана. Машинист Вершинин давил пламя из огнетушителя. Бражник, Перчук, Тормозин тушили очаги пожара в других местах.
Гарь, радиация, сильно ионизированный воздух, черный ядерный пепел от горящего радиоактивного графита и сгорающей наверху битумной кровли, куски раскалённого топлива.
Радиационные поля на нулевой отметке машзала - до пятнадцати тысяч рентген в час.
Метленко бестолково потолкался около занятых делом людей. Попытался помочь, но от его помощи работа только замедлялась.
- Обойдемся! Не мешай!..
Метленко отправили назад, на блочный щит.
С электриками акимовской вахты Давлетбаев организовал замещение водорода в генераторе на азот, чтобы избежать взрыва. Слили аварийное масло из маслобаков турбины в аварийные емкости снаружи энергоблока. Маслобаки залили водой...
Машинисты-обходчики Вершинин, Новик и Тормозин пробрались через затопленные горячей водой помещения к маслосистемам питательных насосов и отключили их. Затем подготовили второй аварийный питательный насос и включили в работу на несуществующий реактор. Смешиваясь с топливом, высокорадиоактивная вода из разорванных коммуникаций уходила на низовые отметки деаэраторной этажерки, затапливала кабельные полуэтажи и распредустройства. То и дело происходили новые короткие замыкания.

По коридору на десятой отметке Перевозченко пробежал в сторону гэцээновского помещения, где должен быть Валера Ходемчук, и замер, ошеломлённый. Помещения не было. Вверху - небо, отсветы бушующего над машзалом пламени, а прямо перед ним - гора обломков, нагромождение крошева строительных конструкций, искорёженного оборудования и трубопроводов.
Перевоэченко бессильно водил лучом фонаря по разрухе, видел обломки реакторного графита, ТВЭЛов.
"Здесь же радиация! – насторожилось всё у него внутри. - Как же я здесь... Разве здесь можно быть?.. Но где-то здесь Ходемчук... Может, ждёт помощи…"
Перевоэченко напряженно вслушался, пытаясь уловить хотя бы слабый голос или стон человека...
А ещё наверху Генрих, Кургуз... Там, где был взрыв... Их тоже надо спасать... Обязательно... Это его люди... Нельзя бросать людей без помощи...
Время шло. Каждая секунда пребывания здесь гибельна. Излучение двадцать тысяч рентген… Тело начальника смены реакторного цеха поглощало рентгены, всё темнее становился ядерный загар в черноте ночи. "Загорали" лицо и руки, и тело под одеждой. Загорает тело... Горит... Жжёт нутро...
- Валера-а! - изо всех сил закричал Перевозченко. – Валера-а! Откликни-ись!
Он бросился к завалу. Обжигая руки о куски топлива и графита, за которые хватался в темноте, обдирая тело о торчащие крючья арматуры и острые сколы бетонных блоков, лез по обломкам, заглядывал в расщелины между разрушенных конструкций. Протиснулся в остатки триста четвертого помещения. Пусто...
"Валера дежурил в дальней стороне... Там был его пост..."
Перевозченко пробрался в дальний конец завала – и там никого.
- Валера-а! А-а! - кричал Перевозченко, складывая ладони рупором. – Валера-а! - слезы бессилия лились по чёрным от радиации, отёкшим щекам. - Да где же ты?! Ходемчук! Откликнись!
Казалось, перепуганный невиданной катастрофой крик, едва оторвавшись от губ, падал здесь же, у ног человека. Казалось, дальше света слабого фонарика крик не распространялся. Казалось, радиоактивная чернота губительным пузырём накрывает живые тела и живые звуки.
Перекошенное лицо Перевозченко озаряли отсветы огня, бушующего в ночном небе над крышей машзала. Он вгляделся в огонь. С крыши доносились пронзительные, похожие на крики перепуганных чаек, голоса пожарников.
Изнемогая от навалившейся ядерной усталости, Перевозченко вернулся по завалу назад, пробрался к лестнично-лифтовому блоку. Мотаясь, как пьяный, полез наверх, на тридцать шестую отметку. Там, в ядерном аду и огне, гибнут Кургуз и Генрих...
Он не знал, что некоторое время назад Анатолий Кургуз и Олег Генрих, чудом уцелевшие после взрыва, сильно облученные и ошпаренные, ушли с гиблого места.
Перевозченко заглянул в пустую каморку операторов, потом вошёл в центральный зал и принял на себя дополнительный ядерный удар гудящего огнем реактора.
Опытный физик, Перевозченко понял, что реактора больше нет, что он превратился в гигантский ядерный вулкан, что водой его не загасить, что Акимов, Топтунов и ребята в машзале, запускающие питательные насосы, гибнут зря. Надо выводить людей с блока. Надо спасать людей...
Перевозченко спустился вниз. Его непрерывно рвало, мутилось и мгновениями отключалось сознание, он падал, но приходил в себя, вставал и брёл вперёд. Надо сказать Акимову, что всё напрасно, что надо уходить...
На Перевозченко было страшно смотреть, когда он появился в помещении блочного щита управления – грязь на загорелом до черноты лице и руках, грязная одежда, отёчное лицо, опухшие руки.
- Реактор разрушен, Саша... Надо уводить людей с блока... – проговорил он, привалившись к косяку, чтобы не упасть.
- Реактор цел! Мы подадим в него воду! - запальчиво возразил Акимов. - Мы всё правильно делали! Иди в медсанчасть, Валера, тебе плохо... Ты перепутал, уверяю тебя... Ты не понимаешь… Это не реактор, это горят конструкции. Их потушат...

Трегуб столкнулся в коридоре с Проскуряковым.
- Ты помнишь свечение, что было на улице? – спросил Проскуряков.
- Помню.
- Похоже, расплавилась зона...
- Я тоже так думаю. Если в барабан-сепараторе нет воды, то это схема "Е" накалилась, и от нее такой свет зловещий.
Трегуб пошёл к Дятлову
- Похоже, зона расплавилась.
- Идём…
Дятлов позвал дозиметриста, велел идти за ним. Вышли на улицу, пошли мимо четвертого блока. Под ногами - чёрная скользкая копоть. Асфальт усыпан блоками реакторного графита, обломками конструкций, кусками топлива. Воздух густой и пульсирующий. Пахло горящим реактором. Неописуемый запах!
Впереди шёл дозиметрист, следом Дятлов, Трегуб, за ними ещё кто-то увязался - вроде из испытателей, из любопытных.
- Куда ты прёшься за нами! – чуть не матом отсылал любопытного Трегуб. Ему уже стало ясно, что здесь. – Здоровья своего не жалко?
Но тот настырно шёл следом.
Ну что ж, если человек хочет...
Прошли возле завала. Трегуб молча показал на сияние, показал под ноги. Сказал Дятлову:
- Это Хиросима.
Тот долго молчал. Шли дальше.
- Такое мне даже в страшном сне не снилось, - проговорил, наконец, Дятлов.
- Это Хиросима, - повторил Трегуб.
- Активность? - спросил Дятлов дозиметриста.
- Зашкал, Анатолий Степанович... Кха-кха! Ч-чёрт! Дерёт глотку... На тысяче микрорентген в секунду - зашкал...
- Так что ж ты взял прибор, который зашкаливает? Взял бы помощнее! Ты ж специалист!
- Нету помощнее… - смутился дозиметрист.
- Японские караси!.. Приборов у вас ни хрена нет! В бирюльки играете!..
- Да кто думал, что будут такие поля?! - вдруг возмутился дозиметрист. - В каптерке есть один радиометр со шкалой на десять тысяч рентген, да каптёрка закрыта. А ключ у Красножона. И к каптёрке, я смотрел, не подобраться. Завалило ее. И светит, дай бог. Без прибора чувствую...
- Индюки! Японские караси! Прибор в каптерке держат! Оболдуи! Носом меряй!
- Да я и так уж меряю, Анатолий Степанович... – примирительно проворчал дозиметрист.
- Если бы только ты... Я ведь тоже меряю, сукин ты сын! - кричал Дятлов. - А не должен. Можешь мне сказать, когда я свою дозу наберу? Не можешь…
Они подошли вплотную к завалу у блока ВСРО (вспомогательных систем реакторного отделения). Завал поднимался наклонной горой от земли аж до сепараторных помещений...
- Ё-мое! - воскликнул Дятлов. - Что натворили! Крышка!
Дозиметрист щелкал переключателем диапазонов, бормотал:
- Зашкал... Зашкал...
- Выбрось ты его к ядреней фене!.. Японские караси...
Везде графит и куски топлива. В темноте не совсем различимо, но при желании понять можно. Дятлов то и дело спотыкался о графитовые блоки, футболил куски ногами.
Он не знал, что реальная активность вокруг до пятнадцати тысяч рентген в час. Поэтому и зашкал на радиометре. Но должен был предполагать…
В сознание не укладывалось увиденное.
Обогнули торец машзала. Вдоль бетонной стенки напорного бассейна - девятнадцать пожарных машин. Рёв огня с кровли машзала. Пламя высокое. Выше венттрубы.
В сознании Дятлова схлестнулись две мысли. Обнадёживающая: "Реактор цел. Надо подавать воду – это спасение". И лишающая надежды: "Графит и топливо на земле. Откуда? Нутром чую, активность бешеная!"
- Уходим! - приказал Дятлов.

=5=

Командир пожарной части Леонид Петрович Телятников был в отпуске, справлял день рождения брата… Точнее, празднование уже закончилось, гости разошлись, и они вдвоём с братом в поздней тишине беседовали "за жизнь".
Полуночный телефонный звонок испортил праздничное настроение. Звонили из пождепо промплощадки, спрашивали Леонида Петровича. Это ж надо! Человек в отпуске, в гостях… И здесь достали!
- Пожар в машинном зале! Код один, два, три, четыре… Повторяю: один, два, три, четыре… Горит кровля. Караул выслан… На помощь выехали городские пожарные…
Кодировка "один, два, три, четыре" означала, что пожар очень серьёзный, кроме загорания есть разрушения, радиация и погибшие.
- Понял, - ответил Телятников. Ночная расслабленность, праздничная нетрезвость – куда что делось! - Пришлите машину. Руководить ликвидацией пожара буду сам.
- Нет машины, Леонид Петрович! Все выехали на пожар.
Телятников задумался.
- Ладно, сам доберусь.
Телятников всполошился бежать эти шесть километров до станции, но одёрнул себя. Нужна машина! Кого попросить? Куда позвонить? В милицию! У них всегда машина есть!
Позвонил дежурному горотдела милиции, объяснил ситуацию. Дежурный уточнил адрес.
- Высылаю немедленно!
Машина примчалась, и скоро майор рассматривал багровый отсвет над развалинами реакторного блока. Огонь прорвался на крышу машинного зала. Дело плохо.
В час сорок пять Телятников прибыл на территорию станции. Фигурки пожарных на крыше выделялись на фоне огня, как актёры на красном занавесе сцены. В реакторном отделении огонь бушевал минимум в пяти местах, неумолимо распространялся в сторону реактора третьего блока, мог прорваться в кабельные каналы, сеть которых опутывала всю станцию. Очаги пожара были и в центральном зале. В машинном зале водородо- и маслонаполненное оборудование, если загорится - рванёт так, что от станции кучи мусора не останется!
К Телятникову подбежал командир отделения с докладом.
- На крыше машинного зала и реакторного отделения смонтирована схема водяного пожаротушения… - не дал ему говорить Телятников.
- Не работает! Насосы повышения давления пожарной воды обесточены, сухотрубы водяного пожаротушения порвало при взрыве, - прервал командира пожарный.
- В первую очередь надо остановить огонь, не дать ему распространяться…
- Работают ребята. Одно отделение в машзале, два других сдерживают продвижение огня к третьему энергоблоку и ликвидируют пожар в центральном зале. Но обстановка меняется каждую минуту.
- Где Правик?
- Там… - неопределённо махнул в сторону разрушенного блока пожарный.
- Идём на семьдесят первую отметку, оттуда сориентируемся, как распределить силы.
На крыше бушевал огненно-дымный шквал. Тяжелый ядовитый дым сгущал темноту ночи. Огонь до небес отделил шевелящимся занавесом зрительный зал бытия от сцены ада. Шипела и пострескивала кипящая смола, плевала брызгами, пыталась достать людей лапами протуберанцев, пузырилась лужицами у ног пожарных, струилась ручейками, а ближе к адскому занавесу и вовсе растеклась смоляным болотом. Сапоги вязли в чёрной, блестящей жиже по щиколотки... Выше! И, как во сне, сопротивляясь чрезмерному напряжению сил, смоляное болото с тягучей неохотой отпускало увязшие ноги грешников и праведников.
Хозяин представления утробно мурлыкал за кулисами. У него антракт. У него обед. У него ланч. У него перекусон. Он мечтал, как с урчанием и причмокиванием насладится сочными, зажаристыми корочками, похрустит сахарными косточками. Красным глазом любопытствовал из-за занавеса, прикидывал жертвы на жаркое. Что там, в зале? Зрители прыгают у сцены, что-то кричат, требуют завершения представления... Пытаются залить занавес водой. Глупые. От их воды багровый цвет становится ярче!
Пожарные сбивали пламя, сбрасывали вниз горящий графит ногами... Их фигуры окружал голубой светящийся ореол! Ионизация, скажут материалисты. Святые люди! – скажут идеалисты.
Кроваво-красный бархат прикрыл чёрноту бездны небытия. Адское пламя впереди, адское пламя по бокам, адское пламя сзади... Везде огонь! Нутро ада. Каски осыпает радиоактивный пепел. Лава горящего битума охватила пожарных со всех сторон. Жар до того страшный, что деформируются толстые металлические балки.
...Нет, это не бархатный занавес, закрывший сцену театра потустороннего мира. Это поток крови, гигантский фонтан, со свистом и шипением бьющий в провал неба из рассечённой артерии поверженного монстра. Гигантское животное тяжко стонет. От ужасных звуков, рокочущих подземным эхом, замирают сердца смертных. Чёрные волосы монстра смердящими клубами смешиваются с алыми потоками. Вонь забивает нос и трахею, раздирает лёгкие, не даёт дышать.
Адский дух пронзает тело, делает его безвольным. Кричать нет сил. Огонь сожрал воздух, нечем дышать. Дым перехватывает дыхание, ест глаза. То там, то здесь в пожарных стреляют огненные струи. Рушатся конструкции и сама крыша. За чёрно-красной завесой не видно провала над реактором.
Расплавленная резина противогаза липнет к лицу. Прочь резину! Противогаз не спасёт от всепроникающих миазмов ада!
Жажда... Струя воды, бьющаяся в руках, так сильна - не отщепить от неё глотка воды...
Ха-ха-ха! Мокрой соломинкой людишки надеются проткнуть многометровую толщу огня? Пытаясь обуздать, ничтожной струйкой кропят вздыбившуюся стену! Ха-ха-ха-ха...
Пожарные боролись за спасение не существующего реактора, заживо горели в радиационном аду. Один за другим выходили из строя. Минуты, которые они пережили на крыше, казались часами.
Мучили тошнота, рвота, помутнение сознания. Думали, нахватались угарного газа. Кислородно-изолирующие противогазы почти все пожарные сбросили - они мешали дышать. Да и маски так раскалялась, что щёки подгорали. Потом кто-то принёс "лепестки" - это вроде марлевой повязки на лицо, но и тех на всех не хватило. Пожарные тушат пожар в марлевых повязках! Трагикомедия…
О радиации никто не думал. Да и сказали же - пожар как пожар, ничего сверхъестественного.

С Правиком Телятников смог немного поговорить только когда отправлял лейтенанта в больницу. Перекинулись несколькими словами...
Пожарные, которые тушили огонь, были наверху всего минут по пятнадцать - двадцать...

Когда погасили очаги на крыше, в сепараторных помещениях и в реакторном зале, остался один, последний и самый главный очаг - реактор. Не разобравшись, гудящую огнем активную зону пытались залить из брандспойтов. При соприкосновении воды с раскалённым графитом образовывался генераторный газ - смесь водорода и окиси углерода, усиливавший горение.
Вначале верхняя часть блока окрашивалась изнутри ровным рубиновым светом. Потом рубиновый свет превратился в беспорядочные, ослепительно белые сполохи, осветившие полосатую вентиляционную трубу почти до самого верха. Пламя в разных частях металось к небу факелами неодинаковой высоты, значит, было несколько очагов с разной интенсивностью горения. Громкий гул, меняющийся по силе и тону, периодически сопровождался взрывами, как при извержении вулкана. Мощный огонь, извергавшийся из разрушенного реактора, был похож на огонь из сопла огромной ракеты – потушить такой человеческими силами было невозможно. К нему нельзя было даже подступиться.

=6=

В два тридцать на БЩУ-4 прибыл директор станции Брюханов. Вид пудрено-серый, растерянный. Состояние почти невменяемое.
- Что произошло? – сдавленным то ли от ужаса, то ли от ярости голосом спросил он Акимова.
- По моему мнению, произошла тяжелая радиационная авария, но реактор цел, - докладывал Акимов. - Готовится второй аварийный питательный насос и скоро будет включен в работу. Лелеченко и его люди должны подать электропитание. Пожар в машзале в стадии ликвидации. Пожар на кровле локализован.
- Вы говорите - тяжелая радиационная авария, но если реактор цел... Какая активность сейчас на блоке?
- У Горбаченко радиометр показывает тысячу микрорентген...
- Ну, это немного, - чуть успокоился Брюханов.
- Я тоже так думаю, - возбуждённо согласился Акимов.
- Могу я доложить в Москву, что реактор цел? - спросил Брюханов.
- Да, можете, - уверенно