Объявление войны Соединенным Штатам Америки

9 декабря я с женой ранним утром приехал на Ангальтский вокзал в Берлине и сразу услышал из репродуктора обращение к пассажирам срочно освободить перрон. Я знал, что именно на эту платформу обычно прибывает в столицу рейха спецпоезд фюрера, и предположил его приезд. Приехав домой, я тут же позвонил в Имперскую канцелярию. Я оказался прав. Быстро переодевшись в военную форму, я отправился туда. Я даже и понятия не имел, насколько сильно изменилось за это время политическое положение и что ожидает меня в ближайшие недели.

Доложил Гитлеру о своем прибытии. Он встретил меня очень дружелюбно, спросил о моем самочувствии. В квартире фюрера царило оживление. Я попытался поскорее получить представление о последних событиях. Самым важным было нападение японцев на Перл‑Харбор – базу американского военно‑морского флота на Тихом океане. Без объявления войны утром 7 декабря японские самолеты нанесли удар по этому крупному порту и потопили несколько американских линкоров, авианосцев и других боевых кораблей. Фюрер увидел в этом шаге японцев сигнал для объявления войны Америке. Я просто ужаснулся его явной неосведомленности насчет американского военного потенциала, который в конечном счете решил исход Первой мировой войны.

В этом выразился политический дилетантизм Гитлера, проявилось его недостаточное знание зарубежья. Он полагался на то, что Америка в обозримый период – также и ввиду столкновения с Японией – не сможет вступить в войну на Европейском континенте, и был уверен в успехе (как это назвал позже историк Андреас Хильгрубер) своего «мирового блицкрига»{245} – то есть в том, что сумеет быстро победить всех противников одного за другим. Вероятно, Гитлер также считал (поскольку в это время по различным поводам заявлял о необходимости более тесного германо‑японского взаимодействия), что должен помочь японцам, а это, по‑моему, было за гранью реального. Каким образом формировал он свои внешнеполитические взгляды (скорее, по собственному желанию, чем в соответствии с действительностью), так и осталось для меня неизвестным. Предполагаю, что, хотя бы временами, фюрер испытывал сильное влияние со стороны Риббентропа, представление которого обо всем мире не очень‑то сильно выходило за рамки Европы. Когда позже из‑за попытки Риббентропа вести самостоятельную политику в отношении России у Гитлера произошел временный разрыв с ним, предпочтительным собеседником фюрера по внешнеполитическим вопросам стал посол Хевель.