Часть первая 3 page

Скрестив ноги, положив руки на колени, он расслабил мышцы лица, глаза его стали непроницаемыми, пустыми – Вайд погрузился в ментальный транс матриба. Далеким, тихим голосом начал он излагать историю проклятия:

– Это случилось в год Аздара, в месяц яразур, в денницу большого таяния, в денницу красного света, когда Хорли закрывает Хеш. В час субсуруда, когда диск Хорли только‑только показался над краем мира, небо извергло из себя огненный шар. Метеор просвистел над долиной, проскочил над зубьями Дандана и развалился на две части. Большая исчезла за горами, а меньшая часть его упала за хребтами на юге.

Мы собрались в домах и переговаривались только шепотом: все были так испуганы, что не решались говорить громко. День прошел. Ночь прошла. На третье утро мы решились выползти наружу. Обычная наша работа двигалась со скоростью ползущего червяка, мы то и дело поднимали голову вверх, со страхом всматриваясь в небо. Бадр, мой наставник и хозяин, пытался войти в грезу, но видения были такими странными и искаженными, что он ничего не мог прочесть. Я тоже пытался. Не получилось. Пастух Ша'ир, окутанный клубами дыма своего костра, поведал о пришедшем в наш край зле и злой предопределенности и попытался склонить Щура на объявление Аташ нау‑таваллуда. Но мы были не настолько испуганы.

День проходил за днем, и наши головы постепенно перестали задираться к небу. Потом, в месяц гавран, в долину пришел караван. В ту ночь целующиеся Ааб и Зеб поднялись рано, и тучи, клубившиеся высоко над Данданом и вокруг него, были унесены и раскиданы сухим ревущим ветром, так что ночной дождь погиб, еще не родившись. Пламя костров, разложенных по обширной долине, взлетало высоко в небо, отбрасывая теплый отсвет на ярмарочные балаганы, превращая в оранжевые статуи женщин‑рабынь и тех, кто продавал их плоть любопытным мардха.

Аздар, неукротимый в своей похоти, прогуливался среди фургонов и шатров, разглядывая танцующих возле костров рабынь. Я бродил неподалеку, один, слишком застенчивый, чтобы присоединиться к веселью. Наконец я оказался у одного из фургонов – он стоял несколько особняком, и это меня привлекло. На ступеньках его сидела женщина в черно‑белом одеянии. Ее длинные волосы, завивавшиеся на концах, светились, словно дерево‑авришум в лучах маленького серебряного фонаря, подвешенного тут же, над ее головой. Я стоял, не в силах оторвать взгляд, чувствуя, что совершенно околдован.

Это была женщина‑пламя. Глаза ее, удивительно похожие на зеленые самоцветы, лихорадочно горели. Волосы ее были красными, как огонь костра, краснее, чем наше красное солнце Хорли. Кость у нее была тонкая, изящная, как у птицы, но тело было богато сладострастными выпуклостями. Какая она была красивая… Есть красота, от которой сразу перехватывает дыхание, она потрясает все существо ваше, и каждый удар сердца превращается в удар гонга, кричащего о страсти.

Она сидела очень прямо и неподвижно, глядя в пустоту. Руки с узкими, изящными ладонями, с длинными пальцами отдыхали на ее коленях. Я потихоньку подходил к ней, не покидая, однако, спасительной тени, но прежде, чем я успел заговорить, появился Аздар. Он уставился на женщину, кончиком языка быстро‑быстро облизывая губы.

Я спрятался в тени, отбрасываемой соседним фургоном – кажется, это был фургон с кормом для лошадей, – и смотрел на них. За несколько месяцев до этого я обрел зрелость и начал входить в мир грез. Я покинул дом отца, порвал со своими братьями и сестрами и отправился к Бадру, чтобы сидеть у его ног, впитывая мудрость наставника. Время было для меня трудное, одинокое, и потому я был крайне чувствителен и уязвим в ту пору.

Аздар увидел ее волосы, ее тело – и возжелал ее. Я же увидел в ней нечто другое, нечто скрытое у нее внутри, странное и неукротимое, притягивающее меня с силой большей, чем сама жизнь.

Аздар остановился перед женщиной. Она холодно посмотрела на него и отвела взгляд. А когда свет серебряного фонаря ударил в огненные пряди ее волос, я увидел, как она, верхом на пламени промчавшись сквозь пространство космоса, опустилась на вращающийся Ядугар. Я еще дрожал, потрясенный этим видением, когда Аздар громадной рукой схватил ее за подбородок.

– Как твое имя? – Его голос больше напоминал звериное рычание, а не речь человека. Не дождавшись ответа, он произнес: – Пойдем со мной. Я хорошо заплачу!

Казалось, она едва замечает его. Даже когда он намотал на ладонь прядь ее огненных волос и дернул, заставив поднять лицо, ее руки остались спокойно лежать на коленях, а глаза смотрели сквозь Аздара, словно его и не было сейчас подле нее.

Я вдруг затрясся, словно меня с головы до ног окатили холодной водой. Опасность и угроза окутали нас – меня, женщину и Аздара – как дым, прибитый к земле дождем.

Он опять дернул ее за волосы, чтобы заставить подняться на ноги. Она подняла руки. Я замер, пораженный: тонкая стальная цепочка, несколько раз обвивавшаяся вокруг ее запястья, была подстегнута к ступенькам тяжелым замком с дужкой. Мне приходилось видеть такую сталь. Кто была эта женщина, если ее приковали к месту цепочкой, с помощью которой обычно сковывали тарсов? Но Аздар, слишком глубоко увязший в своем шавате, лишь застонал от отчаяния и удивлений и потащил ее на землю.

Она распростерлась у его ног. Юбка высоко задралась, и я увидел, что ее ноги тоже скованы вместе цепочкой. Аздар дико зарычал от гнева.

В круг света, отбрасываемый серебряным фонарем, ступил невысокий темноволосый человек, мускулистый, как бык‑гага. Его маленький, пухлый, жадный рот был плотно сжат. Он усмехнулся. На месте Аздара я бы убил его на месте – за одну только эту ухмылку. Но, ослепленный желанием, Аздар не обратил на него внимания: он пытался разорвать цепь.

– Ключ продается, если ты дашь хорошую цену. – Голос у караванщика был хитрый, елейный. Аздар резко развернулся и схватился за нож, который он носил за поясом. Глаза его свирепо сверкнули.

– Ключ продается, – напомнил незнакомец.

Аздар расслабился и хрипло, с натугой, спросил:

– С‑к‑колько?

– Двадцать коней и десять больших мотков авришума.

Я едва не выдал себя, но вовремя успел прикусить язык. Запрос был нелепо велик – за такую цену можно было купить десяток самых лучших женщин!

Аздар колебался.

Караванщик, словно дразня, позвякивал двумя ключами, подвешенными к его рисману. Женщина села, исправила юбку, снова сложила руки на коленях и уставилась в темноту, мимо мужчин. Серебряный фонарь бросал свет на ее щеку, на плечо, на мягкие холмики груди, возвышавшиеся над краем одежды. Кожа у нее была необычно светлая, как молоко. Она сидела моча, не двигаясь, и только грудь ее спокойно поднималась и опускалась.

– Она может говорить? – На мгновение кровь торговца охладила пыл Аздара. – Немая мне не нужна.

Мужчина шагнул вперед, остановился перед женщиной, вытащил из‑за пояса шараг и поднес позвякивающие нити к ее лицу.

– Говори, женщина, – сказал он тихо‑тихо. – Назови этому господину свое имя.

Безразличие слетело с лица женщины, лихорадочный блеск в глазах сменился раскаленней докрасна ненавистью, от которой волна холодной дрожи прокатилась по моей спине. Караванщик был или очень смелым человеком, или слишком тупым: он не испугался ее пылающего взгляда. Перемена в женщине была разительной: из мраморной богини она мгновенно превратилась в живое, полное страсти существо. Она была величественна. Дыхание Аздара прервалось, лицо покрылось крупными каплями пота.

Караванщик чуть подался вперед, маслянистая ухмылка вернулась на его лицо.

– Говори, – угрожающе прошептал он женщине.

– Шареем Атеннантан ди Вритиан, – словно выплюнула, каждый звук ее глубокого голоса очаровывал меня.

Аздар оттолкнул караванщика, поднял женщину и перекинул ее через плечо. Повернувшись лицом к хозяину товара, он протянул руку за ключами.

– Договорились, – прохрипел он. – Завтра сможешь забрать плату. Слово Аздара.

Мужчина небрежно бросил ключи ему на ладонь.

– Хочу предупредить тебя, благородный господин: не снимай цепь с ее рук… Иначе мне трудно будет получить плату с твоих наследников.

Аздар пренебрежительно хрюкнул и скрылся в темноте. Мужчина, довольно насвистывая, тоже удалился. Я забился в свою комнату и проплакал о ней, красноволосой красавице, до тех пор, пока ночь, наполненная моей болью и бессилием, не сложила черных крыльев предзнаменования, которые овевали мою душу.

На следующий день торговец получил обещанную плату – коней и ткани.

В то утро Шареем лежала в бреду, вскрикивая, вздрагивая от озноба. Женщины боялись к ней подходить, но тяжелая рука Аздара пугала их еще больше. Аздар был достаточно умен, чтобы не подпускать к Шареем Камри – он знал, что эта хитрая сука, в конце концов, отравит соперницу. Он ложился в постель с Камри, но никогда ей не доверял: в уме ему не откажешь.

С появлением Шареем он не мог больше смотреть ни на одну женщину. По дому пошли гулять слухи, что она опоила Аздара, околдовала его, чтобы он забрал ее от караванщика. Она якобы напустила на него такие чары, что он ничего не смог с собой поделать. И хотя я никому не проговорился о потрясшем меня видении, распространились другие слухи, связывавшие имя Шареем с появлением метеора. Их распространял ненавистный Ша'ир. Она назвал эту женщину дочерью демона и предрек, что она принесет в долину проклятие.

Почти три месяца Шареем пролежала при смерти. Только в середине лета она первый раз открыла глаза – пришла в сознание – и почувствовала, что в ту первую ночь Аздар наградил ее ребенком. Она лежала в постели, похожая на высохший лист; молочно‑белая кожа натянулась на ее тонких косточках, пламя огненных волос потускнело. Аздар навещал ее каждый день. Подвинув к кровати стул, он осторожно садился на него и смотрел, смотрел на нее, уперев руки в колени. Он что‑то ей басовито гудел, гладил руки и волосы, но она смотрела мимо, на стену, совершенно не реагируя на его присутствие.

Она отказывалась удовлетворить его желание, ссылаясь на слабость. Но постепенно жизнь и здоровье возвращались к ней – тело ее округлилось, волосы заблестели и заиграли живым огнем. Аздар перестал уступать ее просьбам. Он стал приходить к ней каждую ночь. Он жаждал ее, и эта жажда становилась с каждым мигом все сильнее и сильнее, и чем больше он утолял ее, тем больше ему вновь хотелось напиться.

Я помню, как она часами стояла на мосту, глядя в Раксидан. Если кто‑нибудь пытался с ней заговорить, она ненавидящими глазами смотрела на него, потом снова устремляла взгляд на танцующую искрящуюся воду.

Шли месяцы, ребенок рос в ее чреве. Но Аздар все не мог насытиться, не мог оставить ее в покое: казалось, он ненавидит свое будущее дитя. Неумолимо быстро приближалось время, когда Шареем должна была уйти в танху, и тогда он больше не сможет приходить к ней.

Я наблюдал за ней, когда мог, любовался ею, но она, видимо, даже не подозревала о моем существовании. И вот однажды, когда она как обычно стояла на мосту…

В то раннее утро воздух был чист, прозрачен, прохладен… Когда случаются такие дни, кровь закипает, хочется что‑то создать… Я сидел под старым хораном и, чтобы успокоить это кипение, играл на барбате, позволяя пальцам блуждать по струнам, как им хотелось. Она пришла ко мне на звук песни. Не говоря ни слова, опустилась рядом со мной на камень и заслушалась…

Я дрожал, я наслаждался ее присутствием. В мои пальцы вливался сладостный поток Славы.

Немного погодя она наклонилась ко мне и положила свою руку на мою, тем самым давая понять, что моим уставшим пальцам пора немного отдохнуть. Мы сидели рядом, слушая, как ветер шевелит листву деревьев и как журчит вода, протекающая у наших ног. Впервые я ощутил, как внутри Шареем распускается благостный цветок покоя и мира, как разрешается конфликт сплетенных в прихотливый узор чувств, круживших женщину в непрекращающемся вихре.

Мы сидели так довольно долго. Вдруг до нас донеслись голоса – кто‑то шел по берегу реки. Она убрала свою руку, улыбнулась. Я помог ей подняться. Глубоким голосом, который у меня всегда ассоциировался с темным бархатом, она произнесла:

– Благословляю тебя, мой друг.

День катился за днем. Шареем часто приходила слушать, как я играю. Сперва она сидела молча, но мало‑помалу мы разговорились, поначалу, разумеется, о пустяках: ничто так не способствует превращению незнакомых людей в друзей, как подобные беседы. Лето уже перевалило за середину и скользило вниз, к осени.

И вот наступил месяц чанг, пришло время Шареем уходить в танху. Однажды поздно вечером в Мари'фат пробрался Аздар. Я проснулся в нервном ознобе и, повинуясь интуиции, прокрался к комнате Икхтшара. Аздар то угрожал, то улещивал доктора. Наконец тот сдался и дал согласие – согласие на аборт.

Встретившись с Шареем на следующий день у реки, я ей все рассказал. Она подошла к берегу и уставилась в прозрачную зеленоватую воду. Я чувствовал себя ужасно беспомощным, руки мои безвольно повисли, а язык вдруг стал раза в два толще обычного.

Постояв немного, она повернулась, подошла ко мне и, с доброй улыбкой на губах, провела по моей щеке ладонью. Я чуть не упал в обморок от охвативших меня одновременно страха и радости.

– Не бойся меня, – сказала она тихо. – Ты мне необходим, мой юный друг. Мне так одиноко здесь… – Голос ее замер, глаза стали необыкновенно печальными.

Я растерялся – слова застряли в горле. Я неуклюже потянул к ней руки. Она чуть‑чуть прикоснулась ко мне и отошла в сторону. Я смотрел на нее до тех пор, пока мой отупевший мозг не начал снова работать. Я бросился за ней.

Аздар нашел нас в патио – мы сидели на скамье под деревом. Теперь этой скамьи нет – Камри сожгла ее. Аздар сообщил Шареем, чего он от нее хочет. Доктор был с ним. Шареем сидела не двигаясь, сцепив пальцы и положив руки на колени; на лице – маска спокойствия.

Она взглянула на Икхтшара своими глазами‑изумрудами, и врач содрогнулся, будто от холода, хотя утро было достаточно теплым. Потом черед дрожать наступил и для Аздара. Пристально посмотрев на него холодными, как зимнее утро, глазами, она тихо произнесла:

– А меня вы спрашивать не собираетесь?

Аздар с заметным усилием высвободился из‑под воздействия ее взгляда и мрачно кивнул. Врач опустил глаза и ничего не говорил.

Шареем поднялась. Несмотря на бремя второй жизни, которую она носила в себе, ее движения сохранили необыкновенную грацию. Глаза ее искрились, и невидимая энергия так плотно кружила вокруг нее, что мне тяжело было дышать.

– За твою жадность и за твою трусость… – сказала она Икхтшару, презрительно скривив губы. – Жадность, которая заставила тебя отказаться от столь глубоких убеждений… – Голос ее так вибрировал в утреннем воздухе, что было больно ушам. – За твое отступничество – прими мой подарок!

Она подняла руку, направив указательный палец на доктора, который не в силах был пошевельнуться. Яркое золотистое свечение, словно прозрачный воздушный мед, окутало ее руки. Презрительно усмехнувшись, она щелкнула пальцами: молниеносная дуга ударила в застывшее лицо Икхтшара, из горла его вырвался тонкий, жалобный вой. Но прежде, чем этот звук замер, врач рухнул лицом на траву и, словно хрупкое стекло, буквально разлетелся на сотни острых осколков.

Я отвернулся, не в силах вынести подобное зрелище.

Шареем теперь смотрела на Аздара.

– Итак, – тихим, холодным, как лед, голосом произнесла она, – ты собирался убить моего ребенка, чтобы продолжать пользоваться моим телом, – улыбка слетела с ее лица. – Я не просила у тебя этого ребенка. Но теперь он мой, и никто никогда не посмеет отнять у меня мое. Я – врихх. – Она гордо подняла голову: – Я принадлежу к народу врихх! И клянусь, что если ты даже случайно коснешься кончика моего пальца, то уже никогда не будешь мужчиной – ни с одной женщиной. – Она вскинула руку, указывая на окровавленные осколки у своих ног: – Нужно было с тобой сделать то же самое. Но ради ребенка – живи. Ребенка, которого ты хотел убить. Благослови ее, Аздар, она спасла тебе жизнь.

Она сложила ладони чашей, которая тут же начала наполняться янтарным светом. Свет исходил из ее пальцев и как дым растворялся в утреннем воздухе.

Презрительная улыбка вновь заиграла на ее губах, когда она подняла голову. Волосы ее зашевелились, словно начали жить своей собственной жизнью, словно горячий воздух в полдень. Она немного опустила руки и, наклонившись, стала глядеть в золотистый овал света. Губы ее двигались, медленно роняя слова в янтарное свечение.

Аздар попытался шевельнуться, когда Шареем отвела от него взгляд. Я видел, как ужас начал вырисовываться на его лице – по мере того, как он обнаруживал, что не в силах сдвинуться с места. Я посмотрел вокруг, старательно обводя взглядом куски мертвой окровавленной плоти.

Камри, стоявшая недалеко от Аздара, окаменела от страха. Постепенно, азири и прочие обитатели дома Аздара входили, один за другим, на непослушных ногах, спотыкаясь, в патио через все двери. Они тут же останавливались словно завороженные.

Шареем продолжала вглядываться в золотой свет, наполнявший чашу ее ладоней. Я пошевелил затекшими ногами. Шареем вскинула на меня глаза, и я задрожал от страха. Но она подмигнула мне, уголок ее рта чуть дрогнул – она улыбалась, но совсем не той, ужасной улыбкой, которая была на ее лице еще секунду назад.

Я почувствовал облегчение, расслабился и за остальной частью представления следил с большим интересом и, должен признаться, не с таким уж маленьким самодовольством.

– Слушайте меня, – сказала Шареем властным голосом. – Я накладываю проклятие на дом Аздара. Семя мое уничтожит этот дом. Семя Аздара разрушит его. Пока мой ребенок будет жить здесь счастливо, ваш клан будет процветать. И долина Раксидана будет плодоносить и цвести. Но проклятие, как меч, падет на ваши головы, если мой ребенок узнает здесь боль или погибнет. Тогда от клана не останется камня на камне. Сознание людей Аздара разрушится. Семя мое превратит этот дом в пыль… – И она тонко, пронзительно захохотала. – …Смотрите же, олухи! Опасайтесь рыжеволосого воина со злыми глазами зеленого цвета. Содрогнитесь, пожиратели грязи!

Даже теперь мне становится страшно, когда я вспоминаю ее голос и то, как я сам тогда дрожал, глядя на ее дьявольское лицо. Я дрожал, хотя уже понял, что она их обманывает, водит за нос. Но с какой целью она это делает, мне было непонятно.

– Запомните то, что я сказала… – С этими словами Шареем направила золотистое сияние на одну из стен патио, и та с грохотом рухнула, обнажив внутренности маджлиса, – так сминается коробка, на которую наступили тяжелым сапогом.

– И знайте, что я обладаю властью благословлять… – Она бросила свечение с левой руки на груду камней. Те невесомо воспарили и заняли старые места. Стена опять была целой.

Шареем величественно удалилась.

Она осталась жить в Мари‑фате. Раксидан постепенно успокоился, правда, до определенного времени. Пришел срок, и прибывшая родила девочку, как и предсказывала. Она назвала ее Алейтис, то есть «Странницей», как она сама пояснила. Роды были долгими и тяжелыми, но энергия, которой она повелевала, были неисчерпаема и помогла ей и в этом. Аздар пришел к ней, надеясь, воспользовавшись ее слабостью, опять завоевать ее. Она лишь засмеялась, хотя ее усталое лицо было покрыто каплями пота: так нелегко далось ей рождение дочери. Он быстро отвернулся и подошел к колыбели ребенка. Но она вновь засмеялась, и смертельная слабость пронзила тело Аздара, который уже протянул руку к ребенку. Как куль, этот грузный мужчина рухнул на пол. Шареем засмеялась вновь, и Аздар, кое‑как поднявшись на ноги, поспешно ушел, чтобы больше не возвращаться к ней.

Лето, все более желтея, переплавлялось в осень. Урожай был богатым. Кусты вриша покрылись семенными чашечками, тяжелыми спелыми, сгибавшими ветки почти до земли. Почти все гавы отелились двойнями. Зардалы, хуллы, аллучехи и ореховые деревья согнулись под тяжестью плодов. И чем больше даров осени накапливалось в домах долины, тем безудержнее становилась радость ее обитателей. Днем мы трудились на полях, а ночью танцевали, выпивая реки вина‑хуллу.

Проходили месяцы, ребенок Шареем подрастал. У нее были огненно‑рыжие волосы, как у матери, и такие же яркие только с голубоватым оттенком, глаза, которые сияли на круглом лице малютки, как два бриллиантика. Это был веселый ребенок, наделенный даром вызывать мышей из нор. Но к огромному разочарованию малютки, почти все мыши спешили вернуться обратно в свои норы и попытки подружиться с ними оставались безуспешными.

Живя в Мари‑фат, Шареем много времени проводила в библиотеке. Мы подолгу оставались с ней наедине, поскольку я сам там часто бывал, сочиняя песни. Сперва она молчала, но вскоре разговорилась. Правда, она так и не сказала мне, что ищет. Впрочем, я никогда и не спрашивал ее об этом.

Наступила зима. С каждым днем сугробы становились все выше и выше. И вот они доросли до самых крыш, и пришло время открывать чердачные двери. Теперь мардха скатывались по крышам и бегали по ледяным дорожкам из дома в дом. Но внутри, у пылающих каминов, было тепло и уютно. Маленькая Алейтис лежала на одеялах, что‑то лепеча на своем непонятном детском языке, и забавлялась игрушками. А мы изучали книги и записи. Но, к сожалению, тихие зимние вечера кончились и наступили тревожные дни оттепели, когда дороги превратились в грязные реки и по руслу Раксидана понесся поток ломающихся льдин. Все то время, пока я вместе с другими подмастерьями и учениками сражался с проникающей сквозь стены весенней влагой. Шареем неустанно искала. Наконец она нашла то, что искала, и показала мне. Это была старинная книга в кожаном переплете, с изъеденными плесенью ветхими страницами. Она открыла книгу, и я отшатнулся: в нос ударил отвратительный запах плесени. Чернила рукописного текста успели сильно поблекнуть, и слова можно было разобрать с трудом. Она потрясла этими жалкими останками перед моим лицом. Как она была рада своей находке!

– Храните эту книгу, Вайд‑ми, – взволнованно прошептала она, поглядывая на работающих за моей спиной товарищей. Ее напряженный, прерывающийся голос заставил меня задрожать.

– Отдай ее Алейтис, когда поймешь, что наступило нужное время. Внутри – письма к ней.

– Но…

Она закрыла мне губы ладонью.

– Т‑с‑с… – тревожно произнесла она. – Обещай мне!

– Но как я узнаю, что…

– Обещай!

– Клянусь, что исполню. Я отдам эту книгу Алейтис, когда придет время.

Я осторожно взял книгу, стараясь подавить отвращение: такая она была скользкая, и потом этот запах…

– Но…

– Не беспокойся. – Она улыбнулась и похлопала меня по руке. – Я доверяю твоей интуиции. Ты узнаешь сам, когда придет то самое время.

Я брезгливо спрятал книгу под аббу, наметив для себя привести ее в порядок в самое ближайшее время, и взглянул на Шареем, лихорадочно пытаясь найти слова, объясняющие мое замешательство. К тому же меня мучило столько вопросов… Но по ее лицу я понял, что она едва сдерживает нетерпение.

– Но почему… – лишь пробормотал я.

– Почему меня здесь не будет? – Она положила руку на мою ладонь. Ее пальцы были горячи и чуть дрожали. – Я снова вернусь к своей привычной жизни. – Она нервно засмеялась и поправила выбившиеся волосы. – А может быть, меня просто не будет в живых.

– А Алейтис?

Она покачала головой:

– Пойми, пожалуйста, Вайд‑ми, друг. Мой шанс и так невелик. Я не могу брать с собой ребенка.

Я посмотрел на холодный черный камин, у которого мы зимой провели столько счастливых часов с маленькой Алейтис, игравшей у наших ног. И греза моя развеялась, и грусть холодным цветком начала распускаться во мне.

Она почувствовала мою отстраненность и покачала головой.

– Завтра меня уже не будет здесь. Не поддавайся разочарованию, мой юный друг. Я делаю то, что должна сделать. Я люблю ее, мою дочь. Это правда. И я сделала для нее все, что могла. Ты ведь, наверное, не веришь той ерунде, которую я показала им там, в патио. Насчет проклятия и благословения. Это была иллюзия, я сделала это ради безопасности своей дочери. Я не хотела бы, чтобы она стала женой одного из этих землеедных червяков. Когда она станет взрослой, скажешь ей, чтобы она отправилась искать меня. Скажешь ей… Нет, если в ней будет достаточно от меня, она сама поймет. Здесь я оставаться не могу, Вайд. Иначе я умру. Мне необходимо пространство космоса, чтобы восстанавливать свою энергию, так же как растению необходима вода, чтобы жить.

На следующее утро она исчезла.

Прошло еще одно лето. Благодаря стараниям Камри и Ша'ира, их слепому фанатизму и страху, малютка Алейтис разучилась весело смеяться. Она росла в стороне от всех и чужая всем.

Вайд замолчал. Рассказ был закончен. Он открыл глаза, несколько раз моргнул, сжал и разжал пальцы. Потом потянулся и зевнул:

– Вот так, Лейта. Теперь ты все знаешь. Она отвернулась к стене и закусила губу, пытаясь подавить душащие ее рыдания.

– Лейта? – Он наклонился и тронул ее за плечо. Она дернулась в сторону. Слезы жгли ее глаза, сердце ныло от боли, судорожные рыдания перехватили горло.

– Лейта? – Он повернул ее к себе и, озадаченный, немного раздосадованный, всмотрелся в ее несчастное лицо: – Что с тобой?

– Это моя мать… Ты все время любил ее… а не меня, – отчаянно прошептала она. – Да, ты получил не мою мать, а всего лишь меня. А хотел ведь Шареем, не так ли?

И она с такой силой толкнула его, что он отлетел к противоположной стене. Спотыкаясь, ослепленная слезами, она начала пробираться по предательски скользкой соломе к лестнице.

Сердито окликнув ее, Вайд бросился за ней. Догнав, крепко стиснул плечи девушки. Она укусила его за руку. Он ударил ее по щеке, опрокинул на сено и, навалившись всем телом, прижал горло рукой так, что струйка крови из укуса стекала на шею Алейтис. От злости лицо его окаменело, превратившись в незнакомую маску.

Неожиданно она пришла в себя.

– Не надо, Вайд, – прошептала она. – Отпусти меня. Пожалуйста, отпусти.

Она закрыла глаза, тело ее обмякло. Минуту спустя она почувствовала, как расслабились мышцы Вайда. Он освободил горло девушки. Его пальцы начали ласково касаться ее волос, щеки, рта.

– Ты ошибаешься, Лейта. – Голос его был нежен. – Нет. Тогда я был ослепленным мальчишкой. И все.

И снова его пальцы паутинным узором прошлись по ее лицу, оставив за собой теплый след.

– При чем здесь сейчас Шареем? – Его руки начали ласкать ее тело. Желание тут же заставило Алейтис забыть все на свете.

Потом они еще долго лежали обнявшись. Ааб опустилась ниже края окошка, и внезапное потемнение внутри сеновала заставило Алейтис очнуться от сонной дремы. Она повернула голову и взглянула на Вайда. Его лицо было полно покоя, казалось, он помолодел на много лет – туманный лунный отсвет стер морщинки возле рта и в уголках глаз. Теплая волна нежности охватила Алейтис.

– Если бы… – прошептала она. – Если бы мы могли быть всегда, вместе, как сейчас. – Она посмотрела на темное окошко с россыпью звезд. Луны почти не видно – подумала она. – Нужно возвращаться.

Она пошевелилась, солома зашуршала под ней. Вайд открыл глаза. Вздохнул, зевнул, потянулся.

– Лейта?

– М‑м?..

Он посмотрел в окошко и поспешно сел.

– Луна ушла?!!

– Да.

– Тебе нужно поскорее назад. Если Камри снова встретит тебя…

– Ну и пусть!

– Опасайся ее, любовь моя. Ее ненависти к тебе столько же лет, сколько тебе сейчас. Если бы ей позволили, она бы содрала с тебя кожу.

Она потерла руки, ноги, чувствуя, как затухает в ней то ослепительное пламя, которым он наполнил ее тело.

– Ай‑Джахан. Другого пути просто нет. Мне нужно убираться из этой долины.

– Я знаю, и даже лучше, чем ты, Лейта. Я знаю, что такое Аташ нау‑таваллуд. – Он потянулся в угол сеновала, порылся в соломе.

– Вот. Это книга твоей матери. Я принес ее для тебя.

Она поднесла к глазам потрепанную книгу и с любопытством принялась ее рассматривать.

– Ты считаешь, она знала о том, что может случиться?

Он развел руками, тряхнул головой.

– Невозможно было угадать, о чем она думала.

Алейтис сунула книгу во внутренний карман. Наклонив голову, она посмотрела на Вайда и хихикнула.

– Сейчас ты похож на потрепанного сатира. В волосах у тебя солома. Дай я сниму…

И она принялась освобождать его спутанные кудри от застрявших в них соломинок, ощущая радость от прикосновения к любимому.

Он улыбнулся ей.

– Видела бы ты себя со стороны, муклис.

Внизу фыркнула лошадь, беспокойно задвигавшись в своем стойле.

– Рассвет приближается, – медленно сказала Алейтис и, вздохнув, она поднялась на ноги. – Нужно идти.

– Лейта. Ай‑ми. Лейта! – Возбужденный голос Тианит пробился сквозь туман, окутавший мозг Алейтис. Маленькие сильные руки принялись ее трясти. Она застонала, не желая просыпаться, вяло отмахнулась.

– Проснись, Лейта, проснись!

– Уйди, – пробормотала Алейтис. Волны усталости накатывались на нее, опять и опять погружая в забытье. Она натянула на голову одеяло, пытаясь не обращать внимания на тоненький, резкий голосок, пилой врезавшийся в уши.

– Ой, Лейта! – Тианит сорвала с нее одеяло и, тихо охнув, вцепилась обеими руками в спутанные волосы Алейтис.

От дикой боли Алейтис вскочила и замахнулась на мучительницу. Тианит выпустила ее волосы и отпрыгнула с бледным, но решительным лицом.

Date: 2015-07-11; view: 252; Нарушение авторских прав