Глава 29. У Шурочки из глаз полились слёзы

У Шурочки из глаз полились слёзы. Сами собой полились…

«Юрка‑Юрка… Где ты, Юрка? Жив ли? Надо бы свекрови позвонить», – подумала Шурочка.

Страшновато было Юриной матери звонить. А вдруг… Вдруг Юрка так же, как Настя, уже ушёл? Ушёл туда, куда она, Шурочка, всё никак уйти не решится?

И Шурочка сначала приготовила себе поесть, потом поела, посмотрела телевизор. Потом она просто лежала и смотрела в свой потолок, любуясь его трещинками.

Юриной матери она решилась позвонить только к вечеру.

– Шурочка! – обрадовались, явно обрадовались на том конце провода.

– Здравствуйте, Наталья Леонидовна. Как Юра?

– Почему ты раньше не звонила? Я уже думала, что ты пропала. Думала, что тебя уже и на свете нет.

– Вы почти угадали. Как Юра? А муж ваш как?

– Нет больше Юриного отца, девочка. Умер. Схоронила я его, Царство ему Небесное. Но я ему слова твои передала. А потом Юрка сумел записку передать. Прощения просил у нас.

– Где Юрка‑то? – сердце Шурочки стучало гулко, часто, и готово было выскочить из груди.

– Суд был уже. Полтора года ему дали. Сидит наш Юрка.

– Вы его видели? На суде были?

– Была, Шурочка, была. После нашего разговора тогда и пошла к Юрочке‑то. Пошла сначала в церковь. Там плакала… А потом пошла к Юрке. У него ломка была, тяжёлая ломка. Он чуть не умер.

– Боже мой…

Он всё время о тебе спрашивал… Я тебе адрес колонии дам, ты напиши ему… – тут Наталья Леонидовна осеклась, и сказала, после паузы, – если хочешь…

– Давайте. Напишу, конечно, – и Шурочка записала адрес.

– А ты‑то как? Колешься, небось… Деньги‑то где берёшь? – спросила «свекровь».

Шурочка могла бы соврать. Но голос этой женщины был таким… родным, что ли… И она знала всё… Главное – она Юрку знала, и Юрку не бросила… Чего было Шурочке бояться? Что скрывать?

– Я в борделе живу. За дозу. Два раза в день уже колюсь. Тоже чуть не умерла, а потом туда попала. Вот такие дела… со мной.

– Шурочка… А мама твоя знает?

– Нет. И не надо об этом.

– Понятно. Бедные вы дети наши… За наши грехи… – «свекровь» помолчала, а потом сказала Шурочке. – Послушай, дочка. Ты только сразу не отказывайся. Подумай там… Тут есть центр один, при церкви… Там вытягивают наркоманов. Я про этот центр узнала, когда уже за Юрку ходила молиться. Уже когда он сел. Может, тебе попробовать?

– Там, наверно, денег надо кучу?

– Нет. Денег не надо. Вернее, сколько кто может.

– Я больше ломку не перенесу. А потом – даже если ломку перенести, то и после неё – всё равно не бросишь. Все кто где ни лечился – все снова начинают. Вы же знаете. Если начал – это уже всё, конец… Мне Вадик… мне тут один… из нашей группы рассказывал, про Арса. Его заграницей, в крутой клинике лечили. А сюда вернулся, и снова подсел. Из дома убежал. Родители искали его с милицией.

– Нашли?

– Не знаю. Бесполезное это дело – лечение. Все говорят.

– Юра пишет, что он там завязал… После ломки…

– А желание? Как только возможность появится – удержаться невозможно!

– Ну так все равно, ты ведь не теряешь ничего. Попробуй.

– Я подумаю. Нет, я, скорее всего, не пойду никуда. Тем более, что я неверующая… почти… – сказала Шурочка. – Но всё равно – спасибо. Я Юрке напишу.

И когда Шурочка положила трубку, она повторила снова:

– Спасибо.

Потом Шурочка выдвинула нижний ящику комода и достала из него икону.

– Хоть я и неверующая, – сказала Шурочка иконе, – но я хочу тебя реабилитировать. Вставай снова сюда, наверх. И прости меня, что я такая непутёвая оказалась.

Но даже взглянуть на икону не было сил у Шурочки. Не пускало что‑то.

Шурочка вытащила из сумки чек, взятый с собой, укололась вскоре и уснула – без галлюцинаций и сновидений.