Глава 7. Гизела пробудилась ото сна, когда горничная раздвигала тяжелые шторы на окнах

Гизела пробудилась ото сна, когда горничная раздвигала тяжелые шторы на окнах. Весеннее солнце проникло в комнату и золотом разлилось по ковру. В первое мгновение девушка не могла понять, где находится, а потом с радостным волнением вспомнила. Она сейчас в замке Хок, в гостях у лорда Куэнби, под видом императрицы Австрии; пока ей удалось оправдать доверие, которым ее облекли, и не уронить достоинства императрицы.

Хотя вчерашний обед с лордом Куэнби проходил нелегко, а временами просто ужасно, в Гизеле жила уверенность, что за целый вечер он ни разу не подверг сомнению подлинность ее титула. А это, по ее мнению, было самым важным.

Минувшей ночью она долго лежала без сна, мысленно возвращаясь ко всему случившемуся накануне, снова переживая содрогание при воспоминании о том, какие горькие обвинения были брошены ей в лицо, когда лорд поведал о событиях и лицах, совершенно ей неизвестных. Но он так ничего и не заподозрил. Его ни разу не удивило, почему она ему не отвечает, он не подумал, что за ее молчанием скрыта какая‑то причина.

Гизела вздохнула с облегчением, а когда горничная поставила возле кровати элегантно сервированный поднос с утренним чаем, ей сразу бросился в глаза большой белый конверт с надписью «Графине Гогенемз».

Ее охватил минутный приступ отчаяния. А вдруг все‑таки что‑то случилось? А вдруг после бурной беседы вчерашним вечером лорд Куэнби решил бросить ей, новый вызов, а потом в точности как она, вспоминая их разговор, заподозрил что‑то неладное? Почему она не сумела ответить ему? Почему она не сумела опровергнуть позорные обвинения в свой адрес? Чувство облегчения исчезло без следа. Она почувствовала, что дрожит, но, взяв себя в руки, не подала и виду.

– Как себя сегодня чувствует графиня? – поинтересовалась Гизела.

Мария, услышав, что к ней обратились, сделала быстрый реверанс.

– Ее по‑прежнему лихорадит, фройляйн, – ответила она по‑немецки, – а в остальном, как она говорит, ей немного лучше.

– Если лихорадка не прошла, ей не следует вставать, – сказала Гизела. – Передайте ей, что я позже зайду навестить ее.

Камеристка слегка смутилась.

– Было бы лучше, фройляйн, если бы графиня зашла к вам, – предложила она.

– Нет, нет, – решительно запротестовала Гизела. – Ей нельзя подниматься с постели. Я сама приду к ней.

Мария еще раз присела в реверансе и вышла из спальни. Теперь, наконец, Гизела осталась одна. Она протянула дрожащую руку к белому конверту.

Почерк очень характерный для него, подумала она. Четкий, прямой, все буквы выведены удивительно высокомерно. Было в нем все‑таки что‑то очень положительное, решила Гизела. Качество, которое она раньше никогда не встречала ни у одного мужчины. Можно возненавидеть его, но не заметить, проигнорировать – никогда.

Гизела развернула листок, слова расплывались у нее перед глазами, так она нервничала, так боялась. Потом прочитала:

«Мадам,

Мне кажется, вчера вечером я потерял рассудок, когда разговаривал с Вами. Быть может, Вы уже отдали распоряжение готовиться к отъезду, ведь я так плохо справился со своими обязанностями хозяина. Но позвольте мне просить Вас дать мне еще один шанс. Мне так много нужно Вам сказать.

Остаюсь преданным слугой Вашего Величества,

Куэнби».

Гизела дважды прочитала письмо, прежде чем до нее дошел его смысл. Затем она откинулась на подушку. Ей казалось, что она провела отчаянное сражение, из которого совершенно неожиданно для себя вышла полным и абсолютным победителем.

Что произошло? Почему вдруг такая перемена? Почему, обрушив на нее гнев и ненависть, теперь он готов был принести извинения, принизить себя так, как, казалось, совершенно для него неприемлемо?

Гизела снова перечитала послание. Да, это так. Она неожиданно улыбнулась. Впервые в жизни она сумела достигнуть того, чего хотела всем сердцем. Впервые в жизни она вступила в единоборство с изощренным мужским умом и при этом не чувствовала себя маленькой и ничтожной. Теперь она знала, что действовала даже лучше, чем могла надеяться. Только мысль об императрице поддерживала ее, заставляла невольно правильно себя вести, позволила быть не робкой и застенчивой, какой она себя обычно чувствовала, а спокойной, зрелой женщиной, которую все, даже самые злобные домыслы, оставляли равнодушной.

Гизела вдруг поняла, что должна не мешкая встать, одеться и спуститься вниз к лорду Куэнби и выяснить, что же все‑таки произошло. Вместо страха она вдруг ощутила радостное волнение. Таких дней в ее жизни никогда не было, да и вряд ли, подумала она, они когда‑нибудь наступят. Она должна, прочувствовать каждую минуту, насладиться каждой секундой.

Выпив чаю из тонкой фарфоровой чашки, она позвонила в колокольчик и вскочила с кровати. Прибежали Мария и Фанни.

– Вы ничуть не лучше императрицы, – проворчала Фанни с фамильярностью служанки, пользующейся полным доверием. – Из‑за вас мы даже не успели поесть как следует. Еще слишком рано, в доме пока не готовы к вашему выходу.

– Я уверена, что ее величество уже была бы на ногах, будь она здесь.

– Она, занималась бы гимнастикой, – согласилась Фанни. – Но вам физические упражнения ни к чему. Посмотри, Мария, какая прелестная фигура у нашей маленькой фройляйн! Изящная грация юности! Боже, как быстро она исчезает!

Гизела раскраснелась. Она никогда раньше не думала о своей фигуре. По правде говоря»в бесформенных, плохо сшитых платьях, которые ей приходилось носить дома, трудно было разглядеть, что у нее вообще была фигура. Но когда на Гизелу надели изумительный утренний наряд из изумрудного шелка, который Мария достала из гардероба, девушка увидела, что талия у нее такая же тонкая, как у императрицы, а плавные линии груди красиво подчеркнуты облегающим корсажем. Фанни прикрепила шляпку с зелеными перьями к ее искусно уложенным волосам. Кроме того, в уши ей вдели изумрудные серьги с бриллиантами, а к платью прикололи такую же брошь.

– Теперь вы готовы, фройляйн, – сказала Фанни, отступая назад, чтобы полюбоваться на свою работу.

– Ты думаешь, я выгляжу как надо? – забеспокоилась Гизела. – Помни, что лорд видел меня всего лишь при свете свечей. Возможно, днем…

Она не закончила фразу, но Фанни покачала головой.

– Вы очень похожи на ее величество, – заверила она. – Но… – смею ли я сказать? – ее величество пятнадцать лет тому назад.

– Императрица сейчас еще прекрасней, чем была тогда, – резко оборвала ее Мария. – Тебя в то время с ней не было, вот ты и не знаешь. Ты, как все недалекие люди, считаешь, что красота с возрастом проходит. А я говорю тебе, она становится более глубокой, так что красивая женщина с годами может быть еще красивей.

Гизеле нравилась преданность Марии.

– Императрица не могла быть прекрасней, чем сейчас, – сказала она, и Мария тепло улыбнулась в ответ.

– Завтрак накрыт в будуаре, – объявила Фанни.

– Я буду есть одна? – по‑детски разочарованно спросила Гизела. Фанни кивнула.

– Ее величество всегда завтракает одна. Она очень мало ест и не переносит поэтому обильные, пышные церемонии у себя дома в Австрии, да и в Англии тоже. Фрукты, молоко и иногда, очень, очень редко, одно яйцо – все, что ей нужно по утрам.

– Мне тоже этого будет достаточно, – улыбнулась Гизела.

– О, они уже успели выставить на стол с десяток блюд на выбор, – сообщила Фанни. – Вы не останетесь голодной, фройляйн.

– Конечно, нет, – ответила Гизела и расхохоталась, когда увидела, какая вереница блюд ожидает ее в будуаре. Однако она была слишком возбуждена, чтобы испытывать голод, и меньше чем через десять минут вернулась в спальню к Марии и Фанни.

– Теперь я должна навестить графиню Фестетич, – объявила им Гизела.

Она двинулась из комнаты, стараясь помнить о том, что ходить нужно неторопливо, грациозно, с достоинством. Графиня сидела в постели, закутав плечи в шерстяную шаль. Нос у нее был красным, а глаза распухли от простуды. Выглядела она жалкой и несчастной. Гизела коснулась ее руки и почувствовала жар.

– Вы должны принять врача, – с сочувствием произнесла она.

– Нет, нет. Я буду в порядке, – торопливо заверила ее графиня. – У меня часто бывают такие простуды.

Если бы мне только позволили остаться в постели сегодняшний день, то я бы быстро поправилась.

– Безусловно, вы не должны вставать, – решила Гизела.

– Но как я могу? – засомневалась графиня. – Это никуда не годится. Так не делается. Нельзя. Подумайте, что скажут в Хофбурге, если узнают.

– Они не узнают, – успокоила ее Гизела. – И потом, вспомните, я ведь не императрица, так что большого значения не имеет, будет меня кто‑нибудь сопровождать или нет. Гораздо более важно для вас поскорей выздороветь. Оставайтесь в тепле, а мы спросим экономку, может ли она приготовить чай с мятой. Очень помогает при простуде. Мама мне всегда давала его в детстве. Он и вашу лихорадку снимет. К завтрашнему дню вы совсем поправитесь.

Графиня тяжело вздохнула.

– У меня ужасное самочувствие, – простонала она. «– Тогда не двигайтесь с места, – настаивала на своем Гизела. – Лорд Куэнби не говорил ни о каких гостях, так что вы никого не шокируете; и я уверена, его милость не захочет, чтобы вы вставали, когда услышит, как вы больны.

Графине явно только того и надо было.

– Если вы настаиваете, – слабым голосом произнесла она.

– Вот именно, – подтвердила Гизела. – Даже больше, я приказываю.

Она засмеялась собственной шутке, а графине в ответ удалось слабо улыбнуться. Гизела отослала Марию к экономке с просьбой прислать чай с мятой, свежий фруктовый сок и одно‑два самых легких блюда на ленч. Сделав все, что было в ее силах, Гизела спустилась вниз.

В холле никого не оказалось, но когда Гизела остановилась в нерешительности, раздумывая, куда пойти, неожиданно распахнулась дверь библиотеки и на пороге появился лорд Куэнби. На нем были бриджи для верховой езды. В руке лорд Куэнби держал книгу, а за его спиной прыгали два спаниеля. При виде Гизелы он искренне удивился. В первое мгновение он просто стоял и смотрел на нее, а Гизела не могла не отметить про себя, как шел ему костюм для верховой езды. Хорошо сидящие бриджи подчеркивали стройность длинных ног, широкие плечи облегала отлично скроенная зеленая куртка, сапоги блестели. А потом она почему‑то пришла в смущение от его взгляда. Ей захотелось убежать, но мысль о том, что сейчас она императрица, удержала ее на месте, и она спокойно взглянула ему в лицо.

– Как вы рано встали, мадам!

– День такой чудесный, что мне захотелось выйти на солнышко.

– Я бы хотел вам предложить осмотреть поместье вокруг замка и конюшни, – сказал он. – Вы не против подождать, пока я вызову карету?

– А мы не могли бы пойти пешком?

Услышав такую просьбу, лорд Куэнби удивленно поднял брови, но тут же молча подчинился. Он открыл перед ней двери, и Гизела прошла впереди него с гордо поднятой головой. Когда она спустилась по каменным ступеням, у нее на секунду перехватило дыхание от красоты, открывшейся перед ней.

Солнечный свет превратил озеро в жидкое серебро. По нему плыли лебеди – белые и черные, степенно скользя по зеркальной поверхности, а над озером пролетала острым клином стая уток. За озером до самого горизонта простирался парк, меж его огромными, величественными деревьями паслось стадо оленей, несколько крупных животных стояли неподвижно, замерли, как бы почуяв опасность, а остальные мирно пощипывали траву вокруг них.

– Как красиво! – невольно воскликнула Гизела.

– Я рад, что вы так считаете, мадам, – сказал лорд Куэнби.

Она хотела ответить ему взглядом, но на этот раз почему‑то испугалась. О чем он думает, интересно? И нужно ли ей упоминать о письме, полученном утром, или лучше промолчать? Как трудно следить за каждым своим шагом, за каждым словом, чтобы не ошибиться. Оттого, что он был рядом, сердце ее трепетало, но она помнила – нельзя показать волнения или хоть в малейшей степени умалить свое королевское достоинство.

Они прошли в сад, который, как подумала Гизела, был особенно хорош летом, когда в нем царило буйство красок. Она увидела каменные фонтаны, вывезенные из Италии, и скульптуры, расставленные так, чтобы подчеркнуть их красоту в особенно выгодном свете. Потом они миновали цветник и, пройдя через калитку в высокой кирпичной стене, оказались на участке, где выращивали овощи для дома. Теплицы поднимались ряд за рядом, и Гизела обо всем забыла, глядя на это разноцветное великолепие. Теплицы, заполненные благоухающими гвоздиками – красными, розовыми, багряными, желтыми и белыми, – пестревшими всеми красками, поразили Гизелу неописуемой красотой. Целые акры занимали тюльпаны, азалии, гиацинты, фрезии, туберозы и странные экзотические растения с восхитительными яркими цветами, которых Гизела раньше не видела.

А потом они подошли к теплицам с орхидеями, и здесь цветы были столь прекрасны, словно драгоценные камни. Гизела могла только молча смотреть на них в изумлении, не находя слов, чтобы выразить, как они чудесны.

– Я хочу показать вам вот это, – сказал лорд Куэнби, подводя ее к растению на длинном стебле, покрытом мелкими цветами в виде звездочек ослепительно белого цвета, который редко нарушали крошечные алые пятнышки на некоторых лепестках.

– Изумительный цветок, – сказала Гизела.

– Он похож на вас, – тихо произнес лорд. Она удивленно на него посмотрела.

– На меня? – переспросила Гизела.

– Видите, эти цветы напоминают звезды, – сказал он. – Совсем как те, что были в ваших волосах вчера вечером; я впервые их увидел несколько лет тому назад в Вене на вашем портрете.

От растерянности Гизела не знала, что сказать, и лорд Куэнби продолжил:

– Да, мадам. Орхидеи напоминают мне вас. Это совершенно непредсказуемые цветы; никогда не знаешь, как они будут развиваться.

Гизела окончательно смутилась и лишилась дара речи. Она не вполне понимала, что ей следует отвечать на такое замечание, как, впрочем, не совсем поняла и само высказывание. Оно было произнесено очень сухо, что исключало возможность считать его комплиментом, но, с другой стороны, Гизеле показалось, что он вовсе не стремился нагрубить ей. Она чуть выше подняла подбородок.

– Ну а теперь пройдем к конюшням, – попросила она.

Гизела знала, что будет чувствовать себя более уверенно, когда разговор пойдет о лошадях. Цветы, как бы она их ни любила, все же были малоизвестной для нее темой.

– Если вы того желаете, – последовал ответ. Они пошли рассматривать лошадей почти в полном молчании. Но когда дошли до конюшен, барьер скованности, который явно почувствовала Гизела, исчез.

Хотя Гизела охотилась с известнейшими наездниками страны, ей никогда еще не доводилось видеть лошадей лучших, чем у лорда Куэнби. Они подходили к каждой лошади, обсуждали достоинства животных, ласково похлопывая их по загривкам, восхищаясь красивыми созданиями, которые, казалось, приветствуют своего хозяина. Он явно баловал их и нежил, словно труппу балерин. Иногда они вступали в спор, если Гизеле особенно нравилась какая‑то лошадь, а лорд Куэнби отдавал предпочтение другой. Гизела сознавала, что может быть наивной и простодушной, когда речь заходила о житейских делах, но что касалось лошадей, тут она знала, что говорила. Гизела, сколько себя помнила, помогала отцу ухаживать за лошадьми. Она научилась ездить верхом прежде, чем ходить, и никогда не позволяла ни одной лошади, даже самой дикой, необъезженной, напугать себя.

– Как бы я хотела заставить Монарха взять высокий барьер, – невольно вырвалось у нее, когда она оглаживала шелковистую шею великолепного скакуна, о котором лорд Куэнби сказал, что с ним нелегко справиться.

– Так что мешает вам? – откликнулся лорд. – Я раньше не догадался пригласить вас на прогулку верхом, но мы могли бы выехать сегодня днем или завтра, если только пожелаете.

Гизела высказала свое пожелание, не подумав. Теперь она запинаясь произносила отказ:

– Нет… нет. Я не… привезла с собой амазонку.

– Я немедленно пошлю за ней грума, – предложил лорд Куэнби. – Сегодня покататься не удастся, но к вечеру он уже успеет вернуться.

Гизела вдруг представила, как в Истон Нестон приезжает грум и узнает, что императрица все еще там, или, быть может, видит, как она возвращается с охоты.

– Нет, нет, – поспешила отказаться Гизела. – Я решила отдохнуть за эти дни. Можно устать и от лошадей. Тут она поняла, какое это кощунство утверждать что‑либо, обратное сокровенному, самому заветному желанию, но ей нужно было умерить гостеприимство лорда Куэнби, которое могло привести к непоправимому.

Если он и был разочарован, то не подал виду, и они перешли от последнего стойла к кладовой с упряжью. Здесь лорд Куэнби немного помедлил и снял с крюка блестящую уздечку.

– Я купил ее недавно в Таусестере, – сказал он.

Гизела вздрогнула и затаила дыхание.

– Не знаю, что заставило меня остановиться у шорной мастерской, – продолжил он. – Наверное, то, что за обедом накануне вечером разговор за столом касался только одной темы – вашего мастерства наездницы. По пути к себе домой я подумал, что в моей конюшне не найдется легкой уздечки, подходящей для тонких рук, как ваши.

Он замолчал, а Гизела изо всех сил сжала пальцы – она догадалась, что сейчас последует.

– Могу я просить вас принять эту уздечку в знак моего искреннего восхищения вашим мастерством?

– Нет,., нет… – еле выдавила из себя Гизела, но, увидев изумленный взгляд лорда Куэнби, сумела справиться со своим волнением огромным усилием воли.

Не понимая причины собственного поведения, она отпрянула от уздечки, как будто в той была какая‑то волшебная сила. Гизела вспомнила, как лорд Куэнби вошел в лавку шоррика, его высокомерие и безразличие к ней и ко всем, кто там был; вспомнила, как он вышел из лавки; вспомнила возмущение и злость, погнавшие ее прочь и не позволившие даже закончить все покупки. Вся эта длинная цепь совпадений показалась зловещей и пугающей. Почему вдруг уздечка, которую выбирали у нее на глазах, пока она пряталась в тени, теперь предлагается ей в качестве официального подарка? И тут она подумала о своей теперешней роли. Сейчас она не имеет ничего общего с той несчастной, оборванной девушкой, которая незаметно стояла в лавке Фреда Тайлера.

– Спасибо, милорд, – сумела произнести Гизела онемевшими губами.

– Уздечку отдадут вашей камеристке, – сказал он. – Надеюсь, она вам понравится, мадам, если вы когда‑нибудь воспользуетесь ею.

В его голосе прозвучали циничные нотки, как будто он догадался, что она неохотно приняла его подарок.

Потом он посмотрел на часы, установленные на конном дворе, и Гизела, проследив за его взглядом, поняла, что наступает время ленча.

– Время пробежало так незаметно, – сказала она, почти извиняясь. – Мы должны вернуться в замок.

– Подавать к столу без нас не начнут, – улыбнувшись, заметил лорд Куэнби. Его позабавил ее неожиданный испуг.

– Да, конечно, – согласилась Гизела. Они не спеша пошли к дому, солнце приятно согревало их.

– Я бы очень хотел увидеть вас верхом на лошади, – задумчиво произнес лорд Куэнби. – Мне говорили, никто в стране не может соперничать с вами на охоте.

– Я люблю лошадей, – улыбнулась Гизела.

– Они, безусловно, приносят большее удовлетворение, чем люди, – сказал лорд Куэнби. – Я часто думаю, что мир, населенный одними животными, – это Утопия.

– Чем неугодны вам люди, что вы так о них отзываетесь? – спросила Гизела и сама удивилась такому безрассудному вопросу.

Помолчав немного, он сказал:

– Быть одним ребенком в семье уже само по себе тяжело; но когда этот ребенок оказывается вообще никому не нужен, тогда это может обернуться трагедией.

Гизела собиралась сказать, что очень хорошо его понимает, но вовремя одумалась – ведь императрица выросла в большой семье. Как будто догадавшись о ее мыслях, лорд Куэнби продолжил:

– Но вам этого не понять. У вас много братьев и сестер и, если верить слухам, ваш отец обожает вас. Очень многие утверждают, что вы были его любимым ребенком.

Гизела отвернулась от своего спутника.

– Да, думаю, это правда, – сказала она. – Но расскажите мне еще что‑нибудь о себе.

– Ничего интересного рассказать не могу. – Голос лорда Куэнби неожиданно стал резким. – Я не знал, что такое счастье, но смею предположить, я был надоедливым, неблагодарным отпрыском. У родителей обычно такие дети, которых они заслуживают.

» Ему нанесли обиду; горькую, непоправимую обиду «, – подумала Гизела и впервые испытала к нему жалость, а не страх.

Она взглянула на замок, возвышавшийся на их пути. Красивый, величественный, внушающий благоговение, но для ребенка этот дом мог стать очень страшным местом. Гизела не забыла ночи, наступившие после смерти матери, когда маленькая девочка плакала одна в своей спальне, пугалась теней, скрипов, доносившихся из коридора, и привидений, поджидающих ее, как она воображала, в темных уголках. Наверное, всех детей окружают выдуманные опасности, укрыться от которых можно только в руках матери, дарящих покой и утешение.

Они дошли до замка, лорд Куэнби не проронил больше ни слова по дороге. Только когда Гизела ступила своей маленькой ножкой на первую ступеньку лестницы, ведущей к огромной входной двери, он тихо произнес:

– Благодарю вас, мадам, за то, что высоко оценили моих лошадей. Я уверен, они в глубине души польщены так же, как и я.» Гизела с улыбкой повернулась к нему.

– Неужели тот, кто разбирается в лошадях, может не восхититься ими? – спросила она.

Он рассмеялся, встретившись с ней взглядом.

– Вы обвиняете меня в том, что я горжусь своей собственностью. Я действительно горжусь ею.

– И по праву, – сказала Гизела. – Этот замок тоже достоин того, чтобы им гордиться.

– В нем себя часто чувствуешь очень одиноким, – сказал он, – а на конюшне – никогда.

Такое признание удивило Гизелу. Она не подозревала, что лорд Куэнби может признаться в какой‑нибудь человеческой слабости, хотя и сейчас он не жаловался, а просто утверждал очевидный факт.

Поднимаясь к себе, чтобы вымыть руки перед ленчем, она с удивлением размышляла, почему он до сих пор не женат. Он обладатель большого состояния и привлекательной внешности, хотя и чересчур надменной. У него есть власть, положение в обществе, наконец, лошади, за право владеть которыми любая наездница продала бы душу. И о чем только думают местные молодые дамы?

Тут Гизела вспомнила, как мачеха подцепила на крючок отца, и при мысли о том, что ожидало ее в понедельник, улыбка исчезла у нее с лица и свет потух в глазах. Как прекрасно было почувствовать себя свободной от леди Харриет; забыть на время об изнурительной работе, ожидавшей ее дома; не думать о брани и ударах, оскорблениях и унижении, которые были ее уделом. Только теперь, вдали от дома, она ощутила, до чего невыносима такая жизнь. И как бы ни была сложна теперешняя ее задача, какие бы страхи она ни испытывала, ее все равно не покидало радостное ощущение свободы.

Впервые она была сама себе хозяйкой, и больше того, радостно сознавала, что перестала быть неряхой в поношенной одежде и стоптанных туфлях. Пускай все ее наряды одолжены на время, сейчас она чувствовала себя личностью, женщиной, которая может гордиться своей внешностью, может говорить с мужчиной как равная.

Она взглянула на себя в зеркало. Неужели на нее смотрела Гизела Мазгрейв? От унылой простушки с вечно красными от слез глазами не осталось и следа. Зеркало отражало сияющую блестящую императрицу Австрии.

Фанни причесала ее по‑новому, а Мария помогла надеть другое платье – из мягкого серого атласа, отделанное шиншиловым мехом. Этот наряд подчеркнул белоснежность ее кожи и огненный оттенок волос, ее красота засияла словно жемчужина на бархате.

Переодевшись, Гизела спустилась вниз. После утренней прогулки она почувствовала голод, но не осмелилась отдать должное затейливым блюдам, расставленным перед ней, зная, что императрица ест очень умеренно.

– Вы хотите сейчас отдохнуть, мадам? – спросил лорд Куэнби, когда унесли десерт и подали кофе.

– Нет, я совсем не устала, – ответила Гизела.

– Я думал, все женщины любят отдыхать днем, чтобы вечером быть красивыми, – цинично усмехнулся он.

– Это такая трата времени, – просто сказала Гизела.

– Я бы хотел прокатить вас в своей упряжке цугом, – предложил он. – На аукционе «Таттерсоллз»я недавно приобрел нескольких лошадей с отличным ходом. Вам не покажется скучным опробовать их?

– С большим удовольствием, – горячо откликнулась Гизела.

Они до вечера носились по узким тропкам, вовсю погоняя лошадей, когда попадали на главную дорогу, и проделали очень большой путь. Дул резкий ветер, но Гизела была хорошо укутана. Лорд Куэнби распорядился, чтобы Гизеле принесли меховые накидки и грелку для ног, и хотя ее щеки пылали от ветра, ей совсем не было холодно.

Лорд Куэнби управлял лошадьми точными, умелыми движениями опытного ездока. Гизеле хотелось попросить ненадолго вожжи, но она не осмелилась, а он не предложил ей место возничего. Они катили мимо маленьких деревушек и поселков; они наблюдали несколько чудесных пейзажей вдалеке и разговаривали довольно отрывочно, главным образом о лошадях.

Вернувшись в замок Хок, Гизела подумала, что день прошел тихо и спокойно. Ей раньше никогда не доводилось проводить по несколько часов в обществе мужчины, и тем не менее они дались ей легко.,. К чаю она вышла в изысканном платье из шифона и кружев, которое, по утверждению Марии, было одним из любимых платьев императрицы. Бледно‑лиловое с большим букетом нежных фиалок у талии.

Шторы в гостиной были опущены, мягкий свет от свечей струился по полированной поверхности мебели, придававшей комнате официальный вид. Перед огнем уже уютно устроились собаки, а чайный столик был весь уставлен серебряными блюдами со всевозможными вкусными вещами.

– Мне понравился сегодняшний день, – не подумав, произнесла Гизела, наливая чай.

– Мне тоже, мадам, – согласился с ней лорд Куэнби. – Я ожидал совсем другого.

– Чего же вы ожидали? – заинтересовалась Гизела.

– Наверное, мне следует сказать: вы оказались совсем другой. Я и сам точно не знал, как все обернется. Но, конечно, не так, как случилось. Я думал исключительно о том, как высказать вам все, а не о том, что произойдет потом. И только ранним утром я понял, что вы можете уехать после нанесенного вам оскорбления.

Впервые за весь день он упомянул о разговоре, состоявшемся накануне вечером. Гизела промолчала, и он решил продолжить:

– Давайте забудем, все забудем! Когда‑нибудь, возможно, вы удостоите меня чести, рассказав, что произошло. А пока вы можете выбросить из памяти все, что случилось вчера вечером?

– Я постараюсь, – ответила Гизела.

– У меня не было никакого права говорить то, что я сказал. Теперь я вижу, какой непростительной дерзостью с моей стороны это показалось. Я до сих пор поражен вашим терпением: вы не вышли из комнаты, как только я начал говорить, и не приказали заложить карету, чтобы немедленно уехать домой. Вы очень великодушны, ваше величество.

– Я здесь инкогнито.

Гизела сама не поняла, почему так сказала. Просто у нее возник какой‑то внутренний протест, когда к ней обратились так, как будто она и в самом деле была из королевской династии.

– Я все время забываю, – сказал он. – Вы должны простить меня, мадам. Я так долго жил с ненавистью и злобой в сердце, что теперь мне странно ощущать, что они исчезли.

Гизела подняла брови.

– А они исчезли?

– Без следа, – ответил он. – Наверное, уже одно то, что я высказался, помогло избавиться от них. Нет, это не так! Произошло совсем другое! Сказать вам правду?

– Ну, конечно, – попросила Гизела.

Она ответила словно под гипнозом, зачарованная его низким, глубоким голосом и необычными высказываниями.

– Тогда знайте, – продолжил он. – Когда я говорил с вами таким непозволительным образом, я вдруг понял, что все то, в чем я вас обвинял, не могло быть правдой. Нельзя выглядеть таким неиспорченным, нетронутым, невинным созданием и не обладать при этом внутренней чистотой.

Гизела попыталась стряхнуть с себя наваждение.

– Мне кажется… лучше… если мы не будем говорить… об этом, – запинаясь, проговорила она.

– Вы просили правды, – неумолимо продолжал он. – Теперь я должен сказать, что верю вам. Имре был моим другом. Я любил его. Но сейчас я уверен, что вы никоим образом не виноваты в том, что с ним произошло. Он любил вас – в этом нет ничего удивительного, – но отныне я никогда не попрошу у вас объяснений того, что было в прошлом, что лучше всего забыть.

Я знаю одно: если и было совершено преступление, то вы в нем не замешаны. Я всегда льстил себя надеждой, что умею разбираться в людях, будь то мужчина или женщина, и могу ценить их по справедливости. И я уверен – вы невиновны во всем том, в чем вас обвиняют.

– Благодарю, – сказала Гизела.

– Я опять допустил дерзость, – сказал лорд Куэнби.

Он неожиданно наклонился и взял руку Гизелы в свою. – Сегодня утром я просил у вас прощения, мадам. Сейчас я прошу его снова. Есть ли в вашем сердце место для прощения – полного, безоговорочного?

Когда он взял ее руку, Гизела почувствовала, что дрожит. Она хотела отнять ее, но почему‑то не смогла. Он крепко сжал ее пальцы, а потом, когда она так и не произнесла ни слова, очень медленно поднял ее руку и мягко коснулся губами.

– Я прощен! – тихо пробормотал он. – Я вижу это по вашему лицу, по выражению глаз. Люди часто говорят, что глаза – зеркало души. Что касается вас – это действительно так. Я вижу, что у вас на душе, мадам, и мне стыдно за себя.

Гизела попыталась высвободить руку.

– Прошу вас, – сказала она. – Я думаю, вам не следует так говорить со мной.

– Но почему? – спросил он. – Вы прекрасно знаете, какое впечатление ваша красота производит на мужчин.

Почему я должен вести себя иначе?

Гизела отвернулась от него. Интересно, а как бы поступила на ее месте сама императрица?

– Вчера вечером, когда вы вошли в эту комнату, – продолжал лорд Куэнби, – я ненавидел вас со всей злобой и бешенством, на которые только способен человек. Эти чувства жили во мне так долго, что отравили все мое существование. Но когда вы появились в дверях, вся в белом, мне на секунду показалось, будто я сошел с ума. Ко мне приближался сам ангел; столь юное существо, чистое и незапятнанное, что мне стало смешно, как я мог даже на минуту поддаться тем чувствам, которые так долго теплились и зрели в моей душе. Я сказал себе: все это одна только видимость, фасад, за которым прячется женщина, чтобы мир не узнал, какая она на самом деле. Но когда вы ушли к себе, передо мной открылась истина: вы такая, какой кажетесь. И поэтому простите меня.

Он еще раз поднес ее руку к губам и почти с неохотой отпустил. Гизела поднялась и, обойдя столик, встала у камина. Лорд Куэнби на секунду замешкался и, вместо того чтобы встать из‑за стола, смотрел на нее не отрываясь.

– В чем ваш секрет? – наконец спросил он. – Сегодня утром я наблюдал за вами, когда вы осматривали лошадей. Кажется, даже они поняли, происходит что‑то необычное, когда вы дотрагивались до них. А может, вы ангел, способный заворожить и людей, и животных?

Гизела смотрела на огонь.

– Я уже заметила вам, милорд, что, мне кажется, вы не должны говорить такие вещи.

– Но если это выше моих сил? – воскликнул он. – Вчера я не мог не высказать всего, что так долго терзало меня. Сегодня, когда весь яд выплеснулся, ко мне пришло какое‑то новое чувство.

– Вы все равно не должны так говорить, – повторила Гизела.

– Но почему? – спросил он. – Другие мужчины открывали вам свои чувства. Или вы хотите отказать мне в этой милости, которую даровали другим?

– Откуда вам это известно?

– Вся Европа следит за самой красивой императрицей и обсуждает ее, – усмехнулся лорд Куэнби. – И хотя я верю в вашу чистоту, я не могу поверить, что ваша красота не служила причиной того, что вы много раз выслушивали гораздо более страстные речи, нежели услышали сегодня от меня.

– Возможно, я позволяла некоторым говорить, – заявила Гизела с неожиданной для себя смелостью.

– А мне не позволите? – спросил он. – Значит, я не прощен.

– Я не говорила этого, – сказала она. – Просто… дело в том… что…

– Да?

Он улыбался, глядя на нее. Теперь, когда он встал из‑за стола, ей приходилось запрокидывать голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

– Просто… мы не знаем… друг друга, – запинаясь, проговорила она, почувствовав себя застенчивой школьницей, а вовсе не зрелой, опытной женщиной, за какую она себя выдавала.

– Но сколько у нас времени? – парировал он – Сегодняшний вечер! Завтра с нами будет ваша фрейлина. Думаете, я не благодарил всевышнего на коленях за эту отсрочку, за эту великолепную возможность побыть с вами вдвоем, которой, возможно, никогда больше не будет? Ну разве я не поступил бы как последний болван, если бы не воспользовался таким случаем, чтобы объясниться с вами?

Гизела не знала, что ответить. Она предпочла взглянуть на часы.

– Думаю, мне следует подняться наверх, навестить графиню, – сказала она. – Скоро нужно будет переодеваться к обеду.

– Вы ускользаете от меня, – тихо промолвил он. – Очень хорошо. Я отпускаю вас… но с условием, что вы не заставите графиню обедать с нами.

– Ничего не обещаю, – ответила Гизела. Она пошла к двери, чувствуя себя рядом с ним совсем маленькой. Он открыл перед ней дверь. Не глядя на него, она вышла в холл и стала подниматься по лестнице. Она шла, не оглядываясь, не смотря по сторонам, но все время ощущая его взгляд. Он не сводил с нее глаз, и только поднявшись до спасительной лестничной площадки и укрывшись в своей комнате, она не выдержала напряжения.

Гизела вбежала в спальню и захлопнула за собой дверь. Горничных там не было, и она смогла посидеть у огня, сжав пальцами виски. Что происходило? Что он говорил? Почему все так переменилось, что она уже совершенно ничего не понимала, была поставлена в тупик, встревожена, хотя не напугана?

Гизела не знала, сколько она просидела у огня. Она виновато посмотрела на Марию, когда та вбежала в комнату и при виде ее воскликнула:

– Мне не сказали, что вы поднялись к себе, майн фройляйн. Вы будете отдыхать перед обедом?

– Да… нет… не знаю, – призналась Гизела. Но, увидев недоумение на лице камеристки, добавила:

– Я должна поговорить с графиней.

Но разговор не состоялся. Графиня спала. Как объяснила Фанни, графиня приняла одну таблетку, потому что в ее состоянии самое лучшее – как можно больше спать, только так, возможно, ей удастся избавиться от лихорадки.

С покорностью, которая, по‑видимому, от нее ожидалась, Гизела ненадолго прилегла на диван. Потом она приняла ванную и отдалась во власть Фанни, которая расчесывала щеткой ее волосы, а потом Марии, чтобы сделать массаж лица с кремом и душистым лосьоном. Затем принесли из гардероба платье. Это было газовое платье бледно‑бледно‑зеленого цвета, какой бывает у самых первых весенних листьев, с бриллиантовыми капельками, поблескивавшими как роса в красиво уложенных складках юбки.

Когда Гизела была почти готова, раздался стук в дверь, и Мария поспешила узнать, в чем дело. Она вернулась в комнату с подносом. На нем лежал стебелек орхидеи с цветами в виде звездочек.

«Это очень непредсказуемые цветы», – говорил лорд Куэнби, уверяя Гизелу, что они похожи на нее. Но на самом деле, как считала Гизела, непредсказуемым был он сам. С тех пор как она прибыла в замок Хок, не было ни минуты, чтобы он не удивлял ее.

А что произойдет сегодня, когда они будут обедать вдвоем? Сердце Гизелы сильно забилось от страха или радостного ожидания – она сама не знала.

Она приколола орхидеи к корсажу большой бриллиантовой брошью и посмотрела на себя в зеркало. Фанни и на этот раз приколола ей в прическу бриллиантовые звезды, на шею Гизела надела бриллиантовое колье, а на руке блестел такой же браслет. Она была готова. Платье не было таким замысловатым, как то, что она надевала вчера вечером. Гизела выглядела в нем юным, почти эфирным созданием. Почти как водяной эльф. Гизеле показалось, что она могла бы быть одной из нимф, которые танцуют в розарии вокруг фонтана, когда расшалятся.

Теперь, когда она была полностью готова, Гизела с удивлением обнаружила, что ей совсем не хочется идти вниз. Но это был не страх. Она как будто хотела предупредить драму, которая вот‑вот должна была начаться, и в то же время не могла себя заставить открыть первую страницу.

Гизела долго простояла перед зеркалом. Она рассматривала орхидеи, отметила про себя красоту и мягкость лепестков и очень слабый аромат, который ощутила, наклонив голову. Наконец, она решилась и, прежде чем успела понять что‑либо, оказалась наедине с лордом Куэнби в комнате, в которую вошла впервые.

Это была уютная комнатка, совсем крошечная по сравнению с огромным банкетным залом, где они сидели вчера. Золотые канделябры на круглом обеденном столе и сам стол были украшены орхидеями‑звездочками. Они в изобилии окружали затейливые золотые тарелки, стелились по кружевной скатерти, создавая пышный узор, поразительный по своей красоте и оригинальности. И повсюду в этой маленькой комнате были орхидеи – огромная корзина на столе возле зашторенных окон; большие вазы на каминной полке. Комната сама по себе была замечательной – стены в ней были серебряными, среди серебряных панелей красовалась картина, изображавшая богинь и купидонов. Шторы на окнах были из серебряной и золотой камчатой ткани, а резные стулья с позолотой, на которых они сидели, были обшиты серебряной парчой.

Гизеле показалось, что она участвует в каком‑то.спектакле. Лакеи, которые отодвинули для нее стул и подали еду на золотых блюдах, пропали сразу после того, как угощения были расставлены, и она осталась с лордом Куэнби наедине. Она видела только свет от свечей, орхидеи на столе и его глаза, внимательно смотревшие на нее. Весь остальной мир, казалось, исчез. Она была совершенно одна, если не считать лорда Куэнби, конечно.

Гизела попыталась сосредоточиться на еде, но все казалось ей безвкусным. Она сделала глоточек шампанского, но это было все равно, что глотнуть воды.

– Я предполагал, что вы сегодня будете выглядеть прекрасно, – сказал лорд Куэнби, – но вы оказались еще красивей, чем я думал.

– Какая чудесная комната, – сказала Гизела, стараясь говорить нормальным голосом; не обращая внимания на то, как неожиданно низко, взволнованно звучал его голос, что нельзя было не заметить, – Это комната невест, – пояснил он. – Здесь в первый вечер своего медового месяца обедают невесты, которые входят в семью. Такова семейная традиция. Считается, что если невесты провели здесь, свою первую трапезу, то в дальнейшем их ждет счастливая жизнь.

– И они были счастливы?

– Иногда.

– Значит, волшебная комната не всегда помогает? – Не всегда, – согласился он. – Но, возможно, виновата в этом не столько комната, сколько люди, которые обедали здесь.

– Здесь очаровательно, – промолвила Гизела, все еще стараясь сохранить безразличный тон.

– Наверное, я суеверный человек, – сказал он, – но я верю в магию этой комнаты, вот почему сегодня я пригласил вас отобедать именно здесь.

– Но ведь я не невеста, – быстро возразила Гизела. Она встретилась с ним взглядом, в его темных глазах отражались отблески огня, а губы искривились в циничной усмешке. И тут до ее сознания неожиданно дошел скрытый смысл, заключенный в его словах, и она почувствовала, что краснеет. Краска залила ее щеки, и они горели алым цветом, а он наблюдал за ней с нескрываемым изумлением. Перегнувшись через стол, он взял ее руку.

– Возможно, – мягко произнес он, – мне следует более ясно выразиться? Наверное, мне нужно сказать, что я люблю вас?