Глава 5. Гизела вытянула руку и потрогала мягкий соболий коврик, укрывавший ее колени

Гизела вытянула руку и потрогала мягкий соболий коврик, укрывавший ее колени. Потом она провела кончиками пальцев по плотно облегающему бархатному лифу и дотронулась до меха вокруг шеи. Трудно было поверить, что она на самом деле одета в такой наряд – роскошную одежду, мягко обволакивающую, словно блестящий шелк, окропленную чудесными духами, запах которых постоянно сопровождал ее, куда бы она ни пошла, о чем бы ни думала и какие бы ощущения ни испытывала.

Неужели это и вправду она – та самая Гизела, заброшенная, несчастная девушка, которая столько дней и ночей провела в слезах; которая не раз и не два, а целый день вынуждена была уклоняться от ударов; которая должна была молча выслушивать тысячи наветов, унижающих и оскорбляющих ее? А вдруг все это только сон, подумала Гизела, и сейчас она проснется на своей твердой узкой постели дома.

Гизела снова провела рукой по бархатной юбке, и в эту секунду женщина, сидевшая рядом с ней, громко чихнула. Это был не сон!

– Моя простуда усиливается, – проворчала графиня Фестетич. – Как бы мне хотелось, чтобы императрица предпочла путешествие в страну с теплым климатом, вместо того чтобы отправляться в Англию с ее вечным пронизывающим ветром и сырым дымным туманом!

– Мы не замечаем погоду, когда охотимся, – сказала Гизела.

– Оно и видно, – язвительно заметила графиня и снова чихнула, а потом зашлась сильным кашлем.

– Вы совершенно больны, – посочувствовала Гизела. – Вам бы следовало лежать в постели.

– Я тоже так думаю, – с несчастным видом согласилась графиня. – Но никого не нашлось, кто бы осмелился поехать с вами. Графиня Штараи пришла в ужас. Она без конца твердила, что наверняка рассмеется в неподходящий момент и провалит все дело.

Гизела подумала про себя, что у графини Штараи не было причин так сильно пугаться. Это ей, Гизеле, следовало бояться. Но она знала, что поступит недипломатично, если произнесет вслух свое замечание, и поэтому девушка ограничилась только несколькими словами сочувствия, когда графиня Фестетич, обессиленная приступом кашля, откинулась на подушки в углу кареты и закрыла глаза.

Они направлялись в замок Хок. Еще неделю тому назад Гизела горько посмеялась, если бы кто‑нибудь сказал, что она будет путешествовать таким образом – разодетая в чудесные наряды и меха, с бриллиантовыми серьгами в ушах, в сопровождении фрейлины, с лакеем на козлах кареты, в которой ехали Фанни Анжерер, парикмахер императрицы, и ее камеристка Мария.

И все же это была правда, правда! И она – участница приключения, столь невероятного даже для нее самой, что она с трудом представляла, чтобы кто‑нибудь смог поверить ей.

Она снова испытала изумление, граничащее с оцепенением, вспомнив, как императрица принялась объяснять ей свой замысел.

– Это была идея принца, – хохотнув произнесла она. – Сегодня, возвратившись с охоты, я получила письмо, прочитала его и говорю принцу: «Значит, два дня охоты будут потеряны; возможно, три, если мне придется остаться до понедельника». Тут он предложил:

«Пошлите своего двойника, мадам». Я сначала посмеялась над таким предложением, а потом вдруг поняла, что это выход.

– Но никто ни на секунду не поверит, что я – это вы, – сказала Гизела.

– А почему бы и нет? – спросила императрица. – Лорд Куэнби никогда меня не видел. Он стар, зрение уже подводит его, и, как мне кажется, он совершенно глухой. Это не будет увеселительной прогулкой, моя дорогая, можешь быть уверена. Он ясно дал понять, что других гостей не ожидается. Он хочет поговорить со мной, как написано в письме, но мне кажется, это будет очень односторонний разговор.

– А кто такой лорд Куэнби, мадам? И почему вы обязаны ехать к нему и даже на несколько дней? – недоумевала Гизела.

– Он был другом моего свекра, покойного императора, – пояснила императрица. – И он все время переписывался с моим мужем. Они обменивались длинными посланиями – скучнейшими эпистолами, уверяю тебя, я читала некоторые из них. А когда я сказала, что хочу поехать в Англию поохотиться, император настоял на том, чтобы я навестила его старинного друга. Естественно, я пообещала выполнить его просьбу. Я еще не знала тогда, что этот визит совпадет по времени с появлением капитана Миддлтона, который приедет специально, чтобы сопровождать меня на охоте; я не знала, что наступит отличная погода для охоты и что мне придется пожертвовать тремя драгоценными днями ради того, чтобы выслушивать воспоминания восьмидесятилетнего старца.

Императрица неожиданно протянула Гизеле руку.

– Я знаю, что могу показаться эгоисткой, – сказала она. – Но не думай обо мне плохо. Мне в жизни так редко выпадают удовольствия. Если бы ты только знала, что значит вырваться на волю, оказаться свободной и ничем не связанной, в окружении своих друзей, иметь возможность ездить верхом сколько тебе заблагорассудится. А мне и без того осталось так мало дней, так мало! В Вене я обязана быть к пятому апреля. Ну как можно потерять хотя бы один из таких дорогих дней?

– О, я понимаю! Я понимаю! – воскликнула Гизела. – Ну, конечно, я притворюсь, что я – это вы, если такое возможно! Если вы уверены, что лорд Куэнби ничего не заподозрит.

– Но почему он должен что‑то заподозрить? – спросила императрица.

– Во‑первых, мне далеко до императрицы, – сказала Гизела. – А кроме того, меня там увидят и другие – прислуга в доме, жители поместья.

Императрица всплеснула руками.

– Послушай меня, – произнесла она, – Если берешься за дело, то делать его нужно как следует. И если ты собираешься выдать себя за императрицу, то ты должна выглядеть в точности, как я. Мы одного с тобой роста и телосложения, так что мои платья подойдут тебе. Мой парикмахер – дорогая Фанни Анжерер – сможет причесать тебя в точности, как меня. Я дам тебе свои меха и драгоценности, а еще с тобой поедет одна из моих фрейлин. И ты все еще думаешь, кто‑то засомневается и осмелится предположить, что ты вовсе не та, за кого себя выдаешь? Возможно ли, чтобы кто‑то подошел ко мне и заявил: «Вы – не императрица Австрии?» Да им просто смелости не хватит. Кроме того, ты будешь путешествовать, само собой разумеется, как графиня де Гогенемз.

– Когда вы говорите, все кажется таким простым, мадам, – сказала Гизела.

– Все и будет очень просто, – с уверенностью заявила императрица, – Так, дай мне подумать. Сегодня у нас вторник. Ты должна приехать ко мне в четверг рано утром. Я пошлю письмо твоему отцу, в котором приглашу тебя погостить несколько дней у меня. Твой отец подумает, что это вполне естественно. А ты уедешь отсюда в пятницу утром. До замка Хок нужно добираться почти целый день.

Вот так все и решилось. Гизела отправилась домой в полном смятении чувств. Она настолько была погружена в свои мысли, что едва слышала брань мачехи на следующий день, едва замечала боль, когда та таскала ее за уши или волосы по комнате, крепко вцепившись в руку девушки, чтобы показать пыль на спинате, которую та якобы забыла вытереть.

– Так ты думаешь, что сможешь теперь задаваться, раз ты обедала с императрицей, – презрительно усмехалась леди Харриет, сопровождая свои слова яростным подзатыльником. – Я покажу тебе, что манерность и чванство в этом доме не пойдут тебе на пользу. Вытри клавиши, ленивая девчонка, а когда сделаешь это, отправляйся наверх и займись шитьем. Там тебе хватит работы на весь день.

Гизела не отвечала. Она ждала, прислушиваясь, не постучат ли во входную дверь с письмом‑приглашением в Истон Нестон.

Проходили часы; Гизела начала уже думать, что императрица забыла о ней. От этой мысли ее охватило отчаяние. Наверное, императрица передумала, наверное, утром весь план замены одного лица другим показался ей чересчур фантастическим, чтобы принять его всерьез. Гизела совсем пала духом. Какие они были в Истон Нестоне все веселые, счастливые, молодые. Да они и не вспоминают о ней больше. Скучная, совсем еще зеленая деревенская простушка, которая по случайности имеет смутное, едва уловимое сходство с их любимой императрицей.

Но к вечеру приглашение прибыло. Его доставил грум, приехавший верхом, и отец, который только‑только успел вернуться с охоты, распечатал конверт.

– От кого это? – грубо спросила леди Харриет.

– Императрица хочет, чтобы Гизела провела несколько дней с ней в Истон Нестоне. Завтра пришлют карету. У нас есть чернила?

– Не хочешь ли ты сказать, что собираешься отпустить ее? – воскликнула леди Харриет, пока сквайр, поднявшись из кресла, тяжело ступая, прошел к письменному столу, которым очень редко пользовался.

– Безусловно, – ответил он. – А разве есть причина, чтобы отказать?

– Боже мой, конечно, есть! – завопила леди Харриет; – Почему она должна праздно болтаться, когда в доме полно работы? Ну какое у императрицы может быть дело до нее?

– Если ее величество так любезна, что приглашает Гизелу к себе, то не нам интересоваться, зачем она это делает, – заметил сквайр.

– А я интересуюсь, – заявила леди Харриет и, вскочив, подошла к столу, за которым сидел сквайр. – Девчонке там не место. У нее нет ни одежды, ни манер, ни образования, чтобы вращаться в обществе.

– Об этом судить императрице, – коротко заметил сквайр.

– И если уж зашел об этом разговор, то подходящий ли там дом для девушки? – спросила леди Харриет с ехидной ноткой в голосе. – Могу тебе сказать, что люди уже поговаривают о делишках в Истон Нестоне. Я слышала, что твоя драгоценная императрица и Бэй Миддлтон…

– Довольно!

Сквайр с такой силой ударил кулаком по столу, что чернильный прибор подпрыгнул и загрохотал.

– Я не позволю тебе повторять подобные вещи. Это все ложь, ты слышишь? Есть люди, которые опорочат все и всех. Но что бы ни говорили о Бэе Миддлтоне – это ложь. Он – джентльмен, и он мой друг. Если императрица одаривает его своей дружбой, то это потому, что Она, как и все мы, преисполнена глубочайшего уважения к человеку, который на охоте с собаками даст сто очков любому ездоку в этой стране. В той клевете и сплетнях, что ты собираешься повторить, нет ни слова правды, и я не желаю их слушать. Побереги эту гадость для тех, кому она доставляет удовольствие, и пусть дьявол заткнет им глотки, пока они не подавятся.

Сквайр говорил с такой яростью, что впервые в жизни леди Харриет промолчала. Она ни слова не проронила, пока он писал благодарственное письмо и звонил в колокольчик, чтобы слуга передал его послание груму.

И только когда Гизела спустилась вниз к чаю, леди Харриет набросилась на нее с таким бешенством, что девушка отпрянула от нее, как от спущенного с цепи зверя. Но даже леди Харриет не смогла подавить чувства радостного ожидания в душе Гизелы, когда на следующий день карета, присланная за ней, увозила ее из Грейнджа.

Приехав в Истон Нестон, она не встретила никого из знакомых. Ее поспешно проводили наверх, и весь день на нее примеряли наряды, делали ей прически и ухаживали за ее лицом. Наконец‑то она поняла, зачем нужны были многочисленные флаконы с золотыми пробками на туалетном столике императрицы. Она также узнала секреты, с помощью которых императрице удалось сохранить свою легендарную красоту.

Мария, камеристка императрицы, протерла лицо Гизелы сливками из коровьего молока и оставила так, чтобы они глубоко проникли в поры.

– У ее величества есть две специальные коровы дома, – непринужденно болтала Мария, – они даже путешествуют с ней – Дейзи и Путей. Их купили во Франции и приставили к ним смотрителя, который ухаживает за ними. Ее величество полагает, что молоко от этих коров обладает особым свойством, чрезвычайно для нее благотворным.

Мария помакнула лицо и шею Гизелы от сливок, а затем воспользовалась вяжущим средством – крепко взбитым яичным белком с добавлением оливкового масла. Когда после этой процедуры кожа на лице стала гладкой и упругой, она удалила остатки белка кремом, приготовленным из луковиц голландских лилий.

– Приготовлен по личному рецепту ее величества, – с гордостью отметила Мария. – Он до самых последних дней сохранит ее молодость и красоту.

Вечером Гизелу наставляли сначала графиня Фестетич, а затем и сама императрица. Ее учили, как нужно кланяться, как протягивать руку для поцелуя. Поначалу Гизеле было трудно манипулировать длинными шлейфами, сидеть прямо и в то же время грациозно, проходить в дверь первой, когда сама императрица отступала перед ней, чтобы понаблюдать за ее походкой.

– Великолепно! Великолепно! – не раз восклицала она, всплескивая руками.

Когда, наконец, вечером Гизела спустилась к обеду, одетая в одно из платьев императрицы и причесанная Фанни Анжерер, принц и все остальные мужчины, кто находился в комнате, издали возглас одобрения.

– Мне кажется, я скоро начну ревновать тебя, – тихо произнесла императрица, прощаясь с ней перед сном.

– Я только бледное ваше отражение, мадам, – ответила Гизела.

Императрица покачала головой.

– Очень молодое отражение, – поправила она.

Гизела попыталась мысленно угадать возраст императрицы. И в самом деле, глядя на нее, казалось невозможным, что ей больше двадцати пяти. Только фотографии ее детей, расставленные в спальне и будуаре, не вязались с утонченной красотой ее лица без единой морщинки и глазами, которые зажигались молодым задорным смехом.

Гизела легко убедилась в тот вечер, что отец был абсолютно прав, утверждая, будто между императрицей и капитаном Миддлтоном не происходит ничего предосудительного. Они были хорошими приятелями – обстоятельство очень трудное для понимания, если человек полагает, как водится, что мужчину и женщину может объединять только одно. Но дружба между галантным, выдающимся наездником своего времени и самой очаровательной женщиной в Европе была тем, что, по их собственному мнению, превосходило даже любовь. Их мастерство и любовь к лошадям выявляли самое лучшее и вдохновенное, что было у них в характерах. Их лица излучали радость, когда они говорили о своих лошадях, и это очень напоминало Гизеле то, как радостно сияют лица любящих матерей, когда речь заходит об их детях. Для них обоих верховая езда стала делом, которому они посвятили себя, ради которого они старались сохранить светлый ум и хорошую физическую форму, так чтобы соответствовать очень высоким эталонам, которые они сами для себя установили.

На следующий день императрица уехала на охоту, а Гизеле пришла пора отправляться в дорогу. Все утро она провела за туалетным столиком, пока Фанни Анжерер расчесывала и укладывала ее волосы.

– Они прекрасны, – бормотала она по‑немецки, когда казалось, что от каждого движения щетки по медным локонам пробегают снопы золотых искр. – Но, как ни печально, очень запущены. Как жаль, что вы не следите за собой.

– У меня нет времени, – оправдывалась Гизела.

– Время всегда можно найти, – строго заметила Фанни. – Как бы ни была занята императрица, я расчесываю ей волосы утром и вечером, проводя щеткой не меньше четырехсот раз.

Бесполезно, подумала Гизела, пытаться объяснить, что ей часто приходится вставать в половине седьмого, чтобы выполнить все поручения мачехи, и нередко, отправляясь спать, она так устает от изнурительной работы, которой занималась целый день, что сил хватает только на то, чтобы скинуть одежду и забраться в постель.

– Они даже сейчас по‑другому выглядят! – воскликнула Фанни, и Гизела действительно заметила поразительную разницу.

Но это было ничто по сравнению с полным преображением, которое она увидела в зеркале, когда, наконец, была готова покинуть Истон Нестон. В бархатном дорожном костюме темно‑зеленого цвета, отороченном соболем, держа муфточку из такого же меха, она с трудом могла поверить, что перед ней собственное отражение, а не сама императрица. На голове у нее была маленькая шляпка, отделанная перьями, а в ушах и вокруг запястий сверкали бриллианты.

Императрица никогда не носила колец, и ее камеристке пришлось все утро массировать и втирать крем в кисти рук Гизелы, чтобы они стали мягкими и более походили на нежные, изящные руки императрицы.

Какой бы вещи ни коснулась Гизела – у нее возникало ощущение, что с ней это происходит впервые в жизни. И в самом деле, ничего удивительного в том не было, раньше ей никогда не доводилось видеть платья из таких дорогих тканей – воздушного, легкого шелка, тонкой шерсти; носить такие роскошные украшения и экзотические меха.

Она надеялась, что по дороге в замок Хок ей удастся узнать у графини Фестетич, как она должна себя вести и что должна говорить. Но у фрейлины был явно больной вид, и с каждым часом ей становилось все хуже.

– Клянусь, у меня лихорадка, – заявила она, когда их путешествие подходило к концу.

– Быть может, нам следует послать за доктором? – немного неуверенно предложила Гизела.

– Нет, нет! Мне нужно только поскорей добраться до постели, – ответила графиня. – Голова у меня просто раскалывается, и горло воспалено, даже глотка воды не смогу сделать.

– Мне очень жаль, – посочувствовала Гизела. – Как бы я хотела хоть чем‑нибудь помочь вам.

– Я быстро поправлюсь, – сказала графиня, но в голосе ее не было уверенности.

Гизела выглянула в окно кареты. Смеркалось, под деревьями росли темные тени.

– Мы скоро приедем, – сказала она. – Я попрошу дать вам возможность отдохнуть перед обедом.

– Ну что ж, это будет очень кстати, – согласилась графиня. – Но от одной мысли об обеде мне становится не по себе. Я уверена, абсолютно уверена, у меня высокая температура.

Гизела произнесла несколько невнятных успокоительных слов. В то же время она не могла не поразиться, сколько суеты иностранцы создают вокруг своих особ.. Но тут же вспомнила, что она сама тоже иностранка. Как странно вдруг понять, что в ее жилах нет английской крови, хотя воспитывали ее как всякую другую английскую девушку; и вот два дня назад оказалось, что она вовсе не англичанка!

Карета завернула на подъездную аллею.

– Вот мы и приехали! – воскликнула она почему‑то в полной панике.

– Слава господу! – произнесла графиня. – Если мне только прилечь ненадолго, возможно, голова перестанет болеть.

– Я очень надеюсь, что не совершу никакого промаха, – пробормотала Гизела.

Графиня не ответила, и Гизела поняла, что помощи от нее ждать не придется. И тогда, как бы для того, чтобы придать девушке смелость, память вернула ей образ человека в лавке шорника, который прошел в дверь, не склонив головы. Вот такая гордость ей сейчас понадобится. Вот такую смелость она должна вызвать в своем сердце, если не хочет подвести императрицу.

Она подняла голову, расправила плечи и выпрямилась. Императрица поверила в нее, и она не предаст этой веры. Гизела еще раз мысленно быстро повторила все, что должна выполнить. У нее было письмо императора к лорду Куэнби. Она должна грациозно протянуть ему руку, без лишней поспешности, чтобы он поднес ее к губам. Она должна войти в дом по‑королевски, не обращая внимания на графиню, которая последует за ней.

Вскоре она увидела впереди смутный силуэт замка. Он был огромный и очень внушительный; ее сердце бешено заколотилось, как будто старалось выскочить из груди.

«Я боюсь! – подумала Гизела. – Но глупо дрожать. Мне всего‑навсего нужно познакомиться со стариком, глухим и полуслепым. Никого больше не будет, никаких гостей, он так сказал. Мне только и придется, что слушать его путаные рассказы о том, что произошло задолго до моего рождения, когда императрица была маленькой девочкой. Поэтому его не удивит, если я буду чего‑то не знать. Все очень просто, нужно только не терять самообладания и выдержки».

Карета сделала широкий полукруг и подкатила прямо к дому. Он был еще прекраснее, чем ожидала увидеть Гизела. Перед домом разлилось большое серебряное озеро, а сам дом был с просторными террасами, окна по всему фасаду светились огнями. Перед массивной парадной дверью с портиком стояли лакеи.

Гизела сложила ладони и помолилась про себя. Она будет храброй. И вновь подумала о незнакомце в шорной мастерской. Ее подбородок невольно поднялся еще выше. В этот момент распахнулась дверца кареты.

«Хозяин замка встретит тебя у порога», – вспомнила Гизела предупреждение императрицы.

Гизела неторопливо ступила из кареты. Лакеи с обеих сторон держали ослепивший ее огонь. Чья‑то рука поддержала ее, и она почувствовала под ногами ковер. Ей нужно было подняться по нескольким ступенькам. Фонари все еще слепили глаза, отражаясь в серебряных пуговицах на ливреях, освещая напудренные парики лакеев, шагавших рядом по обе стороны. Только ступив на последнюю ступеньку она оторвала взгляд от лестницы. Перед ней стоял человек такого высокого роста, что ей пришлось откинуть назад голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Она хотела уже произнести слова приветствия и протянуть ему руку, но то, что она увидела, заставило ее замереть от неожиданности. Перед ней был вовсе не старик, а молодой мужчина – высокий, внушительного вида, широкоплечий. Тот, кого она встречала раньше, с высоко поднятой головой и гордой осанкой. Она тут же узнала его. Это был незнакомец из шорной мастерской!

С минуту она едва могла поверить своим глазам, но потом постепенно, как будто сквозь мягкий, ватный туман, до нее дошел его голос.

– Добро пожаловать в замок Хок, мадам. Вы мне оказали огромную честь тем, что любезно согласились стать моей гостьей.

Гизела машинально протянула руку. Он коснулся губами ее перчатки и повел в замок. Они вошли в просторный холл, отделанный дубом и довольно мрачный, так что она даже ощутила на секунду не только изумление, но и страх. Ей показалось, что она попала в какую‑то ловушку. Но потом здравый смысл пришел ей на помощь – она догадалась, что перед ней, скорей всего, сын хозяина дома. Наследник лорда Куэнби. Он вышел приветствовать ее от имени своего отца. Но почему, в таком случае, о нем не упоминалось в письме лорда Куэнби к императрице?

Они молча миновали холл и вошли в большую и довольно чопорно обставленную гостиную. По красоте ей далеко было до гостиной в Истон Нестоне. Здесь царила атмосфера официальности, как будто в доме никто нежил.

Гизела прошла по комнате как во сне, смутно уловив, что человек, встретивший ее у порога дома, обратился со словами приветствия к графине Фестетич.

– Путешествие было приятным, благодарю вас, – сказала графиня. – Но у меня от вашего английского климата сильнейшая простуда.

– Мне остается только попросить прощения за его неприветливость, – последовал ответ. Голос у него был очень низкий, и, как почудилось Гизеле, в нем отчетливо прозвучали твердые, циничные нотки.

Теперь она стояла у камина, протянув руки в перчатках к яркому пламени. Наконец она овладела собой и смогла рассмотреть человека, вышедшего ей навстречу. Он был в точности такой, каким она помнила его – высокомерный, надменный, даже дерзкий, если судить по тому, как он рассматривал ее: слегка прищурив глубоко посаженные глаза, чуть‑чуть улыбаясь. Она почувствовала, что краснеет под его пытливым взглядом, и быстро спросила:

– А где лорд Куэнби?

– Я и есть лорд Куэнби, мадам.

– О!

Она не смогла подавить возгласа изумления.

– Мой отец умер три месяца тому назад. Теперь вам понятна причина, почему я не созвал гостей, чтобы приветствовать вас, мадам.

– Ваш отец умер! Но я не знала… я… не думаю, что… императора известили об этом.

– Нет. Я не отправлял письма императору. Когда умер отец, я был за границей, и по приезде сюда на меня свалилось столько дел, что вы должны простить мое упущение.

– Наверное, в таком случае, нам неудобно оставаться в вашем доме, – сказала Гизела, старательно подбирая слова. – Если бы мы знали, то ни за что не стали бы мешать вашему горю.

– Вот почему я не упомянул о нем в письме, – ответил лорд Куэнби. – Могу я объяснить все чуть позже? А сейчас, быть может, вы захотите осмотреть свои апартаменты, мадам, и отдохнуть перед обедом?

– Охотно, – согласилась Гизела. – И графине, у которой сильная головная боль, возможно, станет легче, если она приляжет.

– Я пошлю графине, если она позволит, специальные таблетки, которые мне выписал доктор на случай простуды, – предложил лорд Куэнби.

– Благодарю вас! – тут же откликнулась графиня, – Я буду рада любому лекарству.

– Таблетки немедленно принесут в вашу комнату, – пообещал лорд Куэнби. – Разрешите мне, мадам, вверить вас заботам моей домоправительницы.

Он повел Гизелу обратно в холл, и женщина, одетая в черное платье с шелковым фартучком, на котором позвякивала тяжелая связка ключей, присела в глубоком реверансе. Гизела слегка наклонила голову, как учила ее императрица.

– Миссис Маттьюз исполнит любое ваше желание, – сказал лорд Куэнби. – Мы обедаем в семь, если вы не возражаете.

– Очень хорошо, – одобрила Гизела.

Она стала медленно подниматься по лестнице, каждую секунду наслаждаясь шуршанием шелка, приглушенным бархатной юбкой, чудесными духами, аромат которых исходил из всех складок ее одежды, и сиянием бриллиантов на запястье руки, касавшейся перил. Она почувствовала, как по всему ее телу пробежал трепет восторга. Все оказалось еще более захватывающим, чем она предполагала, более драматичным, о чем она даже не смела мечтать.

Дойдя до конца лестницы, она обернулась. Лорд Куэнби все еще стоял внизу в холле. Он наблюдал за ней, и на лице его блуждала та же самая странная улыбка – надменный излом в уголках губ. Гизела поспешно отвернулась. Домоправительница привела ее в большую спальню, в которой справа стояла кровать с пологом, украшенным страусовыми перьями, а на окнах висели голубые вышитые шторы. Мебель была с серебряной отделкой в виде дельфинов и русалок; длинную низкую кушетку придвинули поближе к огню, на ней лежали кружевные подушечки и покрывало с узором из самоцветов. Комната была такой прелестной, что у Гизелы невольно вырвался восхищенный возглас.

– Эту комнату всегда называли «королевской», мадам, – пояснила домоправительница, – Здесь спала королева Анна, когда приезжала с визитом в замок, и, как гласит легенда, Генриетта Мария, жена Карла Первого, также пользовалась этой спальней. Серебряная мебель – это дар замку ее величества. Здесь останавливаются только гости королевской фамилии.

– Значит, мне оказана честь, – улыбнувшись, отметила Гизела.

– Ну что вы, мадам, это вы нам оказали честь своим визитом, – отвечала домоправительница. – В семье даже есть поверье, что когда замок Хок посетит третья королева, то для семьи наступят счастливые дни, а все горести окажутся в прошлом.

– Мне остается надеяться, что так и будет, – улыбнулась Гизела и, сказав это, испытала чувство, похожее на стыд, ведь в этой чудесной спальне будет спать не третья королева, а всего‑навсего самозванка.

Графиня Фестетич поспешила в отведенную ей комнату, рядом со спальней Гизелы. Пришла Мария, чтобы помочь Гизеле раздеться и распаковать вещи.

Мария была немолода. Средних лет. Она служила императрице уже долгие годы. Это была пухленькая толстушка с ярким румянцем на лице. Она встретила идею перевоплощения Гизелы с восторгом, с искренним смехом и с таким радостным энтузиазмом включилась в осуществление всей затеи, что вызвала улыбки на лицах.

– Своим приездом вы всполошили весь дом, фройляйн, – сообщила она, разбирая вещи. – Но судя по тому, что я успела здесь увидеть, их давно пора было взбодрить. Все слуги – древние старцы, одной ногой в могиле, а сам замок такой мрачный, что можно подумать, я попала в фамильный склеп, а не в английский загородный дом.

– Ну, я думаю, ты не дашь им скучать там, внизу, – предположила Гизела. Мария рассмеялась.

– Ничего не получится, если только я не стану флиртовать с двумя лакеями, которым в пору быть моими сыновьями, – сказала она. – Дворецкому больше семидесяти, или я ничего не понимаю в людях, а остальным давно перевалило за шестьдесят, и они дряхлеют прямо на глазах.

Гизела засмеялась. Мария обладала удивительной способностью вести беседу так, что невозможно было удержаться от смеха. Говорили они по‑немецки и не боялись поэтому, что их могут услышать.

– Итак, что вы сегодня наденете? – спросила Мария.

– Что‑нибудь сногсшибательное, – не задумываясь, ответила Гизела.

– Тогда лучше всего белое, расшитое серебром, – решила Мария.

Она тут же вынула платье из сундука и положила на стул. Такого прелестного наряда Гизеле еще не приходилось видеть. Оборка на оборке из белого тюля переходили в огромный турнюр до самого пола. Все платье вышили серебряными нитками, а лиф, плотно сидящий на фигуре, был почти жестким от алмазной пыли, жемчужин и серебряных нитей, которые на рукавах‑буфах были едва заметны.

– Императрица надевала это платье только один раз, на дворцовый бал, – сказала Мария. – Она восхитительно выглядела в нем.

– Очень хорошо представляю, – серьезно ответила Гизела. – Как ты думаешь, Мария, он догадается? Камеристка фыркнула.

– Как бы не так, – сказала Она. – Хотя, полагаю, и со зрением, и со слухом у него все в порядке.

– Никак не пойму, почему он не сообщил императрице о смерти своего отца, – продолжала Гизела, как бы размышляя вслух.

Мария снова фыркнула.

– Было бы жаль тратить такое платье на старика. Гизела почувствовала, что краснеет. От Марии не ускользнула причина, почему ей сегодня вечером захотелось надеть что‑то необычное. Гизела приняла ванну, а затем явилась Фанни, чтобы сделать прическу.

– Императрица велела мне проследить, чтобы в первый вечер вы надели бриллиантовые звезды, – сказала Фанни. – По‑видимому, лорд Куэнби, прежний, конечно, говорил императору, что видел портрет ее величества со звездами в волосах, который написал Винтерхалтер, поэтому неплохо, чтобы вы надели их сегодня.

– Да, неплохая мысль, – согласилась Гизела. А когда звезды закрепили в прическе – ровно двенадцать звезд каскадом спускались по тугим, тяжелым локонам цвета меди до самых плеч, – она воскликнула:

– Какое чудо! Они сияют словно настоящие звезды. О, Фанни! Как добра императрица, что одолжила мне их!

– Это любимые ее украшения, – сказала Фанни. – А теперь, фройляйн, вам пора надевать платье.

Мария держала его наготове. Платье как будто сшили на Гизелу. Наконец, переодевание закончилось, и она повернулась к большому вращающемуся зеркалу, которое можно было повернуть под любым углом. Ей часто представлялось, что она прекрасно одета и выделяется среди других женщин красотой убранства. Но никогда она не мечтала, что может так выглядеть. Перед зеркалом стояла не Гизела, а сама императрица Австрии, Елизавета. Молодая, смеющаяся, радостная, со звездами в волосах и глазах, полураскрытыми губами, в блестящем платье, серебряный, лиф которого сдерживал ее лихорадочное дыхание.

Гизела отвернулась. Ей было страшно видеть себя такой и в то же время сознавать, кто она есть на самом деле. Она услышала, как шуршит шлейф ее платья по мягкому ковру. Мария распахнула перед ней дверь, и Гизела вышла из комнаты.

– Графиня готова? – спросила она Фанни, которая следовала за ней.

Фанни постучала в соседнюю дверь. Подождала и через минуту снова постучала.

– Войди, – предложила Гизела. Фанни открыла дверь, шагнула внутрь и тут же вышла обратно.

– Графиня крепко спит, – доложила она. – Даже храпит.

– О, господи! – ужаснулась Гизела. – Нам придется разбудить ее. Она уже и так опоздает на обед.

Она вошла вместе с Фанни в комнату графини. Возле кровати стояла бутылочка с таблетками и недопитый стакан воды. Гизела взглянула на таблетки.

– Это снотворное, – сказала она. – Я помню, мачеха как‑то приняла две штуки и проспала почти сутки.

Фанни тем временем трясла графиню за руку. Фрейлина зашевелилась, пробормотала что‑то неразборчивое и повернулась на другой бок.

– Бесполезно, Фанни, – сказала Гизела. – Она еще долго не проснется. К тому же она так плохо себя чувствовала, что ей и вправду лучше остаться в постели.

– Но, фройляйн, вам не следует обедать наедине с лордом! – вскричала Фанни.

– А как иначе я могу поступить? – спросила Гизела. – Разве что самой отправиться спать. – С минуту она раздумывала, а затем смущенно улыбнулась. – Жалко, чтобы такое прелестное платье пропадало зря.

И, не слушая больше никаких доводов, решительно направилась к лестнице. Она спускалась медленно, наслаждаясь каждой секундой своего нового существования. Никогда раньше ей не доводилось испытывать ничего подобного. Только сейчас, в чужом платье и под чужим именем, она осознала, что красива.

Лакей поспешил распахнуть двери гостиной. Лорд Куэнби ждал ее, стоя у камина; высокий, широкоплечий, он, казалось, подавляет все вокруг. Гизела неторопливо пошла ему навстречу, ожидая, точно ребенок, увидеть восхищение на его лице и насладиться восторженной оценкой, которая должна быть в его глазах.

Но когда она подошла к нему так близко, что невозможно было ошибиться в увиденном, и взглянула ему прямо в лицо, ее поразило, как ударом молнии. Он глядел на нее с ненавистью!