Глава 4. Все знали, что комиссар Свобода отстранил от себя своего сына Яна

Все знали, что комиссар Свобода отстранил от себя своего сына Яна.

Однако, он не издал приказа ни о его аресте, ни даже о малейшем его беспокойстве, поэтому возможность примирения в конечном счете не исключалась. Это фактически, хотя и неофициально, вернуло бы молодому Гражданину статус Стража. Поэтому лучше было оставаться все же его другом, чем становиться врагом.

В силу этих обстоятельств Ян Свобода никак не мог понять: обязан ли он своим служебным ростом самому себе или же какому‑нибудь предполагаемому льстецу в Министерстве Океанических Минералов.

Он даже точно не мог сказать, сколько из его друзей, за исключением немногих, на самом деле были таковыми: ни его попытки выяснить это, ни прямые вопросы, которые он задавал время от времени, ни к чему не приводили. Это было очевидно. И Ян ожесточился.

Узнав о новом отцовском декрете об образовании, Ян произнес тираду, вызвавшую огонек зависти в глазах его друзей‑конституционалистов. Они тоже не прочь были бы сделать подобные замечания, но не могли себе этого позволить, потому что не были сыновьями Комиссаров. Их официальные заявления были встречены отказом, и они стали приспосабливаться, чтобы мужественно перенести все трудности этой скверной ситуации. В конце концов, это были представители образованного, состоятельного, прагматически настроенного класса, у них оставалась возможность проводить дополнительное обучение детей дома или даже нанимать репетиторов.

Итак, новая система вступила в действие. Прошел год.

В ненастный дождливый вечер Ян Свобода вел аэрокар на посадку к своему дому.

С запада наступали огромные серые волны, которые с грохотом проносились между кессонами домов. Пена и брызги от них залетали на крышу.

Небо наверху медленно двигалось, низкое и косматое. Видимость была настолько ограничена, что невозможно было разглядеть ни одного дома вокруг.

Ян подумал, что это его вполне устраивает. Морские дома были очень дорогими, и хотя он получал большое жалование, этот дом был единственным, что он мог себе позволить, потому что конституционалисты обычно вели очень скромную жизнь. Несмотря на это, он испытывал финансовые затруднения. Но где еще можно спастись от суматохи, создаваемой всякими уродами?

Его машина коснулась колесами главной палубы, дверь гаража открылась и закрылась за ним, и он выбрался из кабины в свое обособленное безмолвие.

Послышался слабый шелест – это заработали балансировочные установки, гидростабилизаторы, воздушные кондиционеры, электростанция; громче, хотя тоже приглушенно, стало доноситься завывание ветра, спорившего с океаном.

Ян почувствовал внезапное желание выйти и ощутить на лице влажный воздух.

Эти идиоты сегодня в министерстве, неужели они не понимают, что используемая сейчас система ионного обмена совершенно неэффективна при горячем обогащении и что даже небольшое базовое исследование могло бы привести к решению, которое…

Свобода стукнул узловатым кулаком по машине. Бесполезно. Он не знал, с кем именно надо бороться. С таким же успехом можно было ловить воду решетом.

Ян вздохнул и пошел на кухню.

Он был среднего роста, довольно стройный, темноволосый, с высокими скулами, крючковатым носом и глубокой, преждевременной морщинкой между бровей.

– Здравствуй, дорогой, – жена поцеловала его. Затем добавила:

– Ах, ощущение такое, как будто целуешь каменную стену. Что случилось?

– То же, что и обычно, – пробурчал Свобода.

Он прислушался к поразительной тишине.

– Где дети?

– Джосселина звонила с материка и сказала, что хочет провести этот вечер с какой‑то своей подругой. Я ей разрешила.

Свобода остановился и долго смотрел на жену. Джудит сделала шаг назад.

– Да что случилось?

– Что случилось? – Ян заговорил, все повышая и повышая голос. – А ты знаешь, что вчера мы с ней застряли на середине теоремы о согласованном планировании? У меня сложилось такое впечатление, что она совершенно не в состоянии понять, о чем там идет речь. И это неудивительно, если в школе у нее целыми днями одно домоводство или еще какая‑нибудь ерунда вроде этого, как будто единственная цель в ее жизни – стать игрушкой богача или женой нищего. И разве можно ожидать, что она когда‑нибудь научится правильно мыслить, если она даже не знает, каковы функции языка? Клянусь жабами рогатыми! К завтрашнему вечеру она забудет все, что я вдолбил ей вчера!

Свобода почувствовал, что его голос сорвался на крик. Он замолчал, сглотнул и попытался оценить ситуацию объективно.

– Извини, я не должен был так взрываться. Но ты не знаешь.

– Может, и знаю, – медленно произнесла Джудит.

– Что? – Свобода, собравшийся выйти из кухни, развернулся на каблуках.

Джудит собралась с духом и сказала.

– В жизни существует не только одна дисциплина. Подумай сам: здоровые юнцы проводят в школе на математике четыре дня в неделю по шесть часов каждый день. Там они встречаются с местными детьми, которые планируют различные игры, экскурсии и вечера во внеурочное время. Так разве можно ожидать, что после этого наши дети вернутся сюда, где нет ни одного их сверстника, ничего, кроме твоих лекций и книг?

– Но мы же катаемся на лодке, – возразил ошеломленный Ян. – Мы ныряем, ловим рыбу… ездим в гости. У Локейберов мальчишка – ровесник Дэвида, а у Де Сметов…

– Мы встречаемся с этими людьми от силы раз в месяц, – перебила Джудит. – Все друзья Джози и Дэви живут на материке.

– Целая куча друзей, – огрызнулся Свобода. – У кого осталась Джози?

Джудит заколебалась.

– Так у кого же?

– Она не сказала.

Ян кивнул, почувствовав, как шея вдруг стала негнущейся.

– Я так и думал. Конечно, мы ведь старомодные чудаки. Мы не одобрили бы того, что четырнадцатилетняя девочка ходит на невинные маленькие вечера, где курят марихуану. Если они еще запланировали только это.

Он вновь перешел на крик.

– Ну, это в последний раз! На подобные просьбы впредь будет следовать категорический отказ, и пусть их драгоценная общественная жизнь катится к дьяволу!

Джудит закусила дрожащую нижнюю губу. Она отвела взгляд и тихо сказала:

– Прошлый год все было несколько иначе…

– Разумеется. Тогда у нас была своя школа. Не было никакой необходимости в дополнительных домашних занятиях, потому что во время уроков дети занимались чем положено. С одноклассниками тоже все было в порядке: это были дети нашего круга, с нормальным поведением и разумными символами престижа. Но что же мы теперь можем сделать?

Свобода провел рукой по глазам. Голова трещала. Джудит подошла к нему и потерлась щекой о его грудь.

– Не принимай это так близко к сердцу, дорогой, – прошептала она. Вспомни, о чем всегда говорил Лэад: «Добивайтесь взаимодействия с неизбежным».

– Ты опускаешь то, что он подразумевал под словом «взаимодействие», мрачно отозвался Свобода. – Он имел в виду, что неизбежное надо использовать наподобие того, как дзюдоист использует атаку своего противника. Мы забываем его совет, все из нас забывают, а его уже нет с нами.

Некоторое время они молчали, и Джудит прижималась к груди мужа.

Ян, казалось, вновь увидел ореол былой славы Лэада: он скользнул взглядом куда‑то за пределы комнаты и тихо сказал:

– Ты не знаешь, как все это было. Ты была еще слишком мала и присоединилась к движению после смерти Лэада. Я сам был всего лишь ребенком, но помню, как мой отец насмехался над ним. Однако, я видел, как этот человек говорил, и по видео, и в натуре, и уже тогда я знал. Не то, чтобы я действительно понимал. Но я знал, что существует высокий человек с красивым голосом, вселяющий надежду в сердца людей, чьи родные погибли под развалинами разбомбленных домов. Мне кажется, потом, когда я начал изучать теорию конституционализма, я пытался вернуть то прежнее чувство… А мой отец только насмехался над ним, но сделать ничего не мог! – Ян умолк. Извини, дорогая. Я тебе рассказывал об этом сотню раз.

– А Лэад умер, – вздохнула Джудит.

Вновь охваченный внезапным гневом, Свобода выпалил то, что прежде никогда не говорил жене:

– Убит! Я в этом уверен. Но не просто каким‑нибудь братом, случайно встреченным на темной улице – нет, я слышал слово там, намек здесь, что мой отец имел с Лэадом конфиденциальную беседу: Лэад к тому времени стал слишком большой величиной. Я бросил отцу обвинение в том, что это он убрал Лэада. Он ухмыльнулся и не стал этого отрицать. Именно тогда я порвал с ним. А теперь он пытается убить и дело Лэада!

Ян высвободился из объятий жены и ринулся вон из кухни, вихрем пролетел через столовую и гостиную к выходу. Он надеялся, что дыхание бури охладит кипевшую в нем кровь.

В гостиной сидел, скрестив ноги, сын Свободы Дэвид. Он слегка покачивался, глаза его были полузакрыты.

Свобода резко остановился. Сын его не замечал.

– Что ты делаешь? – наконец спросил Ян. Личность девяти лет от роду повернулась с внезапным изумлением, словно пробудившись ото сна.

– О, хэлло, сэр…

– Я спрашиваю, что ты делаешь? – взорвался Свобода.

Веки Дэвида снова опустились. Выглядывая из‑под них, он казался ужасным хитрецом.

– Домашние задания, – пробормотал он наконец.

– Какое, к черту, домашнее задание? И с каких это пор этот тупоголовый негодяй под названием учитель начал предъявлять требования к твоему интеллекту?

– Мы должны тренироваться, сэр.

– Прекрати морочить мне голову! – Свобода подошел к мальчику, встал над ним, уперев кулаки в бока, и посмотрел на него сверху вниз. – В чем тренироваться?

На лице Дэвида появилось мятежное выражение, но потом он, видимо, решил, что лучше не связываться.

– Эл… эл… элементарная настройка. Сначала надо освоить технику, чтобы добиться фак… фактического навыка, нужны годы.

– Настройка? Навыки? – у Свободы снова появилось чувство, что он ловит воду решетом. – Объясни, как ты это понимаешь. Настройка на что?

Дэвид покраснел:

– На Невыразимое Все.

Это был вызов.

– Но постой, – сказал Свобода, с трудом пытаясь сохранять спокойствие. – Ты ходишь в светскую школу – по закону. Там ведь вас не учат религии, не так ли? – он говорил и сам надеялся на это.

Если государство вдруг начало бы покровительствовать какому‑то одному из миллиона культов и вероучений в ущерб всем остальным, это было бы гарантией беспорядков – что могло бы превратиться в клин для…

– О, нет, сэр. Это факт. Мистер Це объяснил.

Свобода сел рядом с сыном на пол.

– Что это за факт? Научный?

– Нет. Это не совсем так. Ты сам мне говорил, что наука не может дать на все ответов.

– Не может дать ответ, – механически поправил Свобода. – Согласен.

Утверждать обратное все равно, что утверждать, будто открытие структурных данных есть совокупный итог жизненного опыта людей, а это самоочевидный абсурд.

Свобода почувствовал удовлетворение от четкости своей речи. Здесь было какое‑то детское недопонимание, которое можно было выяснить путем разумной беседы. Глядя вниз на кудрявую каштановую голову, Свобода вдруг почувствовал, как его вдруг окатила волна нежности. Ему хотелось взъерошить сыну волосы и позвать его на веранду поиграть в догонялки.

Однако…

– В обычном употреблении, – объяснил он, – слово «факт» служит для обозначения эмпирических данных и тщательно проверенных теорий. Это «невыразимое Все» – явная метафора. Как если бы ты сказал, что наелся по уши. Это просто выражение, а не факт. Ты, должно быть, имеешь в виду, что вы проходите что‑то по эстетике: почему на картину приятно смотреть и так далее.

– О, нет, сэр, – Дэвид энергично взмахнул рукой. – Это правда.

Правда, которая выше науки.

– Но тогда ты говоришь о религии!

– Нет, сэр. Мистер Це рассказывал нам об этом. Старшие ребята в нашей школе уже в этой, ну, немного в настройке. Я хочу сказать, что это упражнение еще не дает осо… осо… осознания Всего. Ты становишься Всем.

Не каждый день, я имею в виду…

Свобода снова встал. Дэвид уставился на него. Отец дрожащим голосом сказал:

– Что это еще за чушь? Что означают слова «Все» и «Настройка»? Какова структура этой идентификации, которая, по сути дела, все равно, что идентификация чередующихся четвергов? Продолжай! Ты владеешь основами семантики в достаточной мере, чтобы суметь все объяснить. По крайней мере, ты можешь дать мне понять, где кончается ясность и начинаются мнимые ощущения. Продолжай же!

Дэвид тоже вскочил. Кулаки его были сжаты, в глазах светилось что‑то, похожее на ненависть.

– Это не значит ничего, – закричал он. – Ты не знаешь! Мистер Це говорит, что ты не знаешь! Он говорит, что это игра со словами и оп… определениями, логика, все это просто чушь. Эта старая наука нереальна. Ты тянешь меня назад со своей старой логикой и… и… и большие ребята смеются надо мной! Я не хочу учить твою старую семантику! Я не хочу! Я не буду!

Свобода с минуту смотрел на него. Потом опять прошел на кухню.

– Я уезжаю, – сказал он. – Не жди меня.

Дверь гаража с шумом закрылась за ним.

Через несколько минут Джудит услышала, как его машина вырвалась в бурю.

Date: 2015-07-11; view: 305; Нарушение авторских прав