А их волнует проблема бесплодия?

«О да, теперь очень волнует».

По дорогам всех экономических зон Азии тянутся стайки девчонок‑тинейджеров в синих юбках; они держатся за руки и укрываются от палящего солнца зонтиками. Они похожи на возвращающихся домой школьниц. В Кавите, как и повсюду, подавляющее большинство рабочих составляют незамужние молодые женщины в возрасте от семнадцати до двадцати пяти. Примерно 80% рабочих — это, как и мои знакомые в общежитии, мигранты из других филиппинских провинций, приехавшие на работу в зону; коренного населения Розарио здесь всего 5%. Как и фабрики‑"ласточки", они ничем не связаны с этим местом. Раймондо Награмпа, администратор зоны, говорит, что мигрантов вербуют в зону, чтобы скомпенсировать присущее Кавите «своеобразие», которое делает местных жителей непригодными для работы на фабрике близ дома. «Я ничего не имею против „своеобразия“ Кавите, — говорит он, сидя в своем просторном кабинете с кондиционированным воздухом. — Но по моим наблюдениям, это „своеобразие“ не сочетается с фабричной жизнью. Им всегда надо что‑нибудь „побыстрее“. У них не хватает терпения работать на конвейере». Награмпа объясняет это близостью Розарио к Маниле, поэтому «можно сказать, что у жителей Кавите нет постоянного страха, что они не смогут прокормиться… А вот приехавшие из провинции, из бедных регионов, к образу жизни большого города не привычны. Им спокойнее просто работать на фабрике — ведь, в конце концов, это большой прогресс по сравнению с привычным для них сельским трудом, когда они жарились под солнцем. Для неквалифицированного провинциального рабочего, деревенского жителя, работать внутри помещения фабрики лучше, чем под открытым небом». Я спрашивала мнение десятков рабочих зоны (все они без исключения были приезжими из сельской местности) о том, что говорил Раймондо Награмпа. Его слова возмутили всех.

— Это не по‑людски! — воскликнула Розалия, чьей работой было устанавливать индикаторные лампы на компьютерные мониторы для IBM. — Наши права попирают, а сеньор Награмпа говорит так только потому, что не испытал на себе работу на фабрике и не знает, каково это.

Сальвадор, парень в футболке с «Беверли‑Хиллз», был вне себя.

— Сеньор Награмпа получает кучу денег, у него есть кондиционер и своя машина — ясное дело, он скажет, что мы сами выбрали эту работу, — ему‑то это выгодно, а нам? Да, на ферме работать трудно, но зато дома наши родные и друзья, там свежая еда, а не сушеная рыба с утра до ночи.

Эти слова явно отозвались в душе скучающей по дому Розалии:

— Я очень хочу быть с моими родными в деревне, — тихо говорит она и начинает при этом выглядеть даже младше своих девятнадцати. — Там лучше, там у меня родители, а здесь даже некому за тобой поухаживать, если заболеешь.

Многие рабочие из деревни рассказывали мне, что остались бы дома, если бы могли, но их не спрашивали: семьи большинства из них лишились своих хозяйств, вытесненных полями для гольфа, непродуманными законами о земельной реформе и опять‑таки зонами экспортного производства. Другие говорят, что приехали в Кавите единственно потому, что вербовщики, приезжавшие в их деревню, обещали заработки достаточно высокие, чтобы можно было посылать деньги нищенствующим семьям. Тем же самым, по их словам, других девушек их возраста завлекали в Манилу на работу в индустрию сексуальных услуг.

Еще несколько юных женщин захотели поделиться со мной данными им обещаниями. Проблема, говорили они, в том, что сколько в зоне ни работай, а домой посылать удается не больше нескольких песо.

— Если бы у нас была земля, мы бы остались и кормились с нее, — говорит Ракель, совсем юная девушка с одной из швейных фабрик. — Но мы — безземельные, и у нас нет выбора: только работать в экономической зоне, хотя это очень трудно, и все здесь ужасно несправедливо. Вербовщики говорили, что мы будем много зарабатывать, но я не только не могу ничего посылать родителям, но и себя содержать не получается.

Таким образом, рабочие в Кавите оказались в проигрыше во всех отношениях — и без дома, и без денег. Комбинация страшная. Недосыпание, недоедание и тоска по дому создают в общежитии атмосферу безнадежной печали.

— Мы чужие на этих фабриках. И в общежитии мы чужие, потому что приехали из дальних мест, — сказала мне сборщица электроники Лиза. — Мы здесь как иностранцы.

Сесиль Туико, одна из организаторов Центра помощи рабочим, слушала наш разговор. Когда рабочие разбрелись по темным улочкам Розарио к своим общежитиям, она заметила мне, что именно этого чувства отчужденности, которое с такой горечью высказывают рабочие, как раз и добиваются работодатели, когда вербуют для работы в зоне мигрантов, а не местных жителей. С той же приглушенной, ставшей уже чем‑то обыденным яростью, какую я наблюдала у многих защитников гражданских прав на Филиппинах, Туико говорит, что фабричные менеджеры предпочитают молодых девушек, приехавших издалека и не окончивших школу, потому что те «всего боятся и ничего не знают о своих правах».