Хольгерстед

Лириэль проснулась с восходом солнца, после всего примерно часа сна, разбуженная грохотом раздававшимся где-то внизу. Обычно мгновенно реагирующая дроу не сразу вспомнила где она, и почему. Ворча про себя, она скинула одеяло и выбралась из выделенной ей на чердаке дома Ульфа кровати. Быстро одевшись, она спустилась по лестнице в большое центральное помещение, служившее кухней, общей комнатой и спальней семьи Ульфа.

Комната бурлила активностью. Жена Ульфа, Санджа, пышнотелая северянка с лицом, обычно наводившим на мысли о выпитом прокисшем молоке, выглядела явно довольной, занимаясь своей работой. Она оделась как на празднество; заплетенные в косицы волосы были уложены с лентами вокруг головы и закреплены заколками желтого золота; на ней была ярко-красная рубашка и льняная вышитая блуза. Женщина деловито складывала горшки и одежду в бездонный сундук, одновременно радостно поругивая траллов, помогавших с укладкой и занимавшихся делами по хозяйству. Дагмар также следовала ее указаниям, но Лириэль заметила, что девушка бледна и исполняет работу сжав зубы.

“Что происходит?” осведомилась дроу, пристраиваясь к чаше с ягодами.

“Моя дочь сегодня отправляется в Хольгерстед”, ответил Ульф. “Она войдет в дом Ведигара, Первого Топора этой деревни. В полнолуние они поженятся. Это великая честь для нашего дома”, добавил он, сурово взглянув на дочь.

Лириэль не нужно было спрашивать мнение Дагмар о выпавшей на ее долю чести. Дроу поразило, что никого, похоже, не интересует явное расстройство молодой женщины. Она не была уверена, стоит ли ей чувствовать жалость к девушке, — которую явно выдавали замуж против ее воли — или ей стоит попытаться вбить хоть немного здравого смысла в бесхребетную дуру.

Впрочем, ни на то, ни на другое не было времени. Прервав свой завтрак, Лириэль проследила за тем, как два рослых тралла тащат сундук наружу, и устраивают его на повозку, запряженную двумя волами. Несколько бочонков и ящиков уже были погружены, и надежно привязаны к месту.

Санджа скрестила руки на груди, осматривая тяжело загруженную повозку критическим взглядом. “Ну, Дагмар, остались только бочонки с маслом и мукой, как положено по традиции. Их ты можешь взять со склада Хрольфа, прежде чем мы отправимся. Даже Первый Топор не посмеет возмущаться приданным моей дочери”, сказала она с глубоким удовлетворением.

Лириэль уставилась на нее с потрясением и яростью. Женщине полагается приданое? На ее родине даже ничтожных мужчин не оскорбляли таким бесчестием. Мужчины дроу выбирались женщинами за их собственные достоинства. Их так же легко вышвыривали прочь, верно, но, по крайней мере, семьи не продавали их жрице, предложившей лучшую цену!

Прежде, чем Лириэль успела высказать свое мнение, Санджа сняла несколько золотых браслетов, украшавших ее пухлые руки, и отдала их дочери, одновременно обрушив на нее поток материнских наставлений касавшихся обязанностей жены. Речь была откровенной, и достаточно детальной, чтобы поразить даже ко всему привычную дроу. Дагмар обратилась в бегство как только это позволила вежливость, при этом единственным цветом на ее мертвенно-белом лице остались пятна смущения на щеках.

“Я пойду с тобой к складу”, неожиданно сказала Лириэль.

Молодая северянка только кивнула, явно желая быстрее убраться подальше. Она взяла веревку и повела волов по дороге к складам. Лириэль зашагала рядом, и так, молча, они прошли мимо небольших строений, где содержались утки и кролики, подспорье к столу семьи.

Дагмар помедлила у границы двора, долгим взглядом окинув огород при кухне. Заботиться о нем, как узнала Лириэль, было одной из обязанностей Дагмар. Садоводство и рыбалка, девушка была служанкой не в меньшей степени, чем любой рожденный рабом тралл, работавший в доме. И такова жизнь единственной дочери важного и относительно богатого человека! Дроу помимо собственной воли не могла не задуматься, какое рабство ожидает Дагмар в доме другой женщины.

Два больших деревянных контейнера стояли у дороги, полные песка и соленой воды. Лириэль заметила в одном моллюска, — похоже, многие в деревне держали под рукой запас съедобных моллюсков и водорослей. Она походя выудила из воды кусочек водоросли — туго скрученную почку — и грызя ее задумалась, как облегчить положение Дагмар. Один взгляд на напряженное лицо девушки, однако, заставил ее забыть о дипломатичности.

“Ты не обязана соглашаться на это”, прямо объявила Лириэль. “Сражайся, если хочешь избежать такой участи. Я помогу. Я не позволю так обращаться с женщиной!”

Но молодая северянка покачала головой. “Я обязана” сказала она отстраненным тоном, отбрасывая через плечо светло-желтую косу. “Первому Топору нужен наследник- хамфаригген, который сможет вести берсерков в битву. Мой долг родить его”.

“Ты слышала, как Хрольф говорил об Игрейн”, продолжила Дагмар тихо. “Она была моей близняшкой, и пропала прошлой весной в неожиданном шторме. В ночь, когда родились мы обе, старуха, читавшая знамения сказала, что Игрейн вернет магию сильных обликом на Руатим, и поможет возродить древнюю славу, почти забытую ныне. А какой еще путь для славы есть у женщины севера, кроме мужчины, за которого она выйдет, и детей, которых она выносит? Игрейн была невестой последнего молодого хамфариггена на острове. Он мертв. Единственный сильный обликом на Руатиме — Ведигар, и у него должны появиться сыновья. Игрейн пошла бы к нему добровольно. Теперь эта судьба выпала мне; разве могу я поступить иначе?”

Лириэль в отвращении взмахнула руками. Если Дагмар вбила себе в голову подобное, ей уже не поможешь!

“Но кое-что ты можешь для меня сделать”, прошептала девушка. “Я хочу отправиться в Хольгерстед тихо, и одна. Оставь меня, и подожди немного, прежде чем возвращаться в дом моего отца, чтобы они не узнали о моем уходе. Иначе они отправятся со мной, и вручат меня Ведигару — который тоже всему этому не рад — с пышной церемонией. Вот этого, боюсь, я не вынесу”. Просьба казалась вполне разумной, поэтому дроу кивнула, и растворилась в близлежащем лесу. После примерно часа она отправилась назад к дому, с вестями о побеге Дагмар.

Улыбка ехидного предвкушения расплылась по лицу Лириэль, когда она представила себе изумление и злость Санджи. Бесстрастные северянки могли закатывать впечатляющие истерики. Лириэль уже здорово развлеклась, наблюдая за демонстрацией таланта Санджи недавно, когда они с Ульфом пробирались в дом на исходе ночи. Само собой, ярость женщины была не столь цветастой и энергичной, как любили проявлять ее жрицы дроу, поскольку темные эльфийки могли подкрепить пронзительные ругательства взмахами змееголового бича и вспышками магического безумия. Но уж что у нее было, северянка использовала на всю катушку, — тут Лириэль отдавала ей должное.

В любом случае, хоть что-то приятное в столь неудачно начавшемся дне.

Ретнор лежал в постели, когда дверь в комнату, выделенную ему Вестресс в ее дворце, взорвалась внутрь. Она разлетелась на кусочки в буре сверкающих кристалликов, засыпавших кровать и застучавших по мраморному полу. Один иззубренный осколок впился в руку, которую он инстинктивно поднял, защищая лицо. Старший Капитан с проклятием выдрал занозу и отбросил ее прочь. Вскочив на ноги, он нагнулся за мечом, всегда стоявшим наготове рядом с кроватью, и, приняв защитную стойку, повернулся к незваному гостю.

На разбитом пороге стояла Шакти, сжимая дымящийся трезубец словно копье. Она двинулась на капитана.

“Три дня ты был в Ночи Наверху”, завопила она, “и чего добился? Ты вернулся в Аскарлу без Лириэль Баэнре. Скажи, как ты доставишь мою добычу, или умри от моей руки!”

Вместо ответа капитан бросился вперед, выставив клинок. Он вставил его между зубцами ее оружия, и резко развернулся всем телом. Сила и быстрота его атаки вырвали оружие из рук дроу, трезубец стукнулся об пол.

“Умереть от твоей руки?” ухмыльнулся он.

“Если хочешь, можешь и от своей”, прошипела дроу сквозь сжатые зубы. Она выбросила вперед руки с переплетенными пальцами, и резко ударила ладонями друг о друга.

Знакомая пульсация в новой руке Ретнора породила дрожь ужаса, пробившего его до глубины души. Второй раз коварная конечность предала его под властью проклятого колдовства темной эльфийки. В бессильной ярости он смотрел, как рука поднимает меч и приставляет клинок к его горлу.

“Как ты поймаешь Лириэль Баэнре?” потребовала Шакти подходя ближе. “Расскажи мне все, что ты уже сделал и планируешь сделать, или умрешь!”

Ретнор не сомневался в том, что дроу выполнит угрозу, и заговорил со всей откровенностью. “Я разговаривал с моим шпионом на острове, и теперь, наконец, знаю слабость этой волшебницы. У нее есть любовник, человек — тот самый воин, что отрубил мне руку”, признался он неохотно. “По всем сведениям, она верна своим друзьям. Если мы возьмем его в плен, она наверняка отправится ему на помощь”.

Жрица не разделяла его убежденности. “Она дроу. С чего ей заботиться о благополучии человеческого мужчины?”

“У тебя есть предложение получше?” осведомился Ретнор, с куда меньшим сарказмом чем он мог бы высказать — казалось мудрым проявить сдержанность, учитывая меч у горла.

“Убей его”, холодно посоветовала Шакти. “Если он хороший любовник, потеря разозлит ее, и заставит искать мести”. Ретнор обдумал идею, и она показалась вполне логичной, в свете его собственного небрежного отношения к партнершам по постели и опыта общения со стоявшей напротив него темной эльфийкой.

“Будет как ты говоришь”, пообещал капитан. “Дата вторжения близится, и сегодня ночью берсерки Хольгерстеда умрут. Все”, добавил он с мрачным удовольствием.

“В самом деле? От чьей руки?”

Северянин покосился на свой меч, и его губы сжались в жесткой улыбке. “От руки предательства”, произнес он тихо. “Я узнал, насколько оно может быть эффективно”.

Странный свет появился в багровых глазах дроу. “Эффективно, но на мой вкус слишком просто”, объявила она со злобным весельем, и потянулась к чему-то заткнутому за пояс, чему-то, выглядевшему как рукоять бича.

Когда она потянула его, из складок ее юбок появились несколько толстых веревок. Они взмыли вверх, грозно раскачиваясь и глядя на Ретнора безжалостными, рептильими глазами. К своему ужасу Старший Капитан понял, что бич сделан из живых змей. Пять — и каждая с жадно открытой пастью, сочащимися ядом клыками.

Шакти оттянула руку и хлестнула. Змеиные головы рванулись вперед, и впились зубами в тело Старшего Капитана. Леденящая, парализующая боль пронзила его, заставив рухнуть на пол, онемевшим и лишенным воли.

Жрица вновь отвела руку, вырвав из него змеиные клыки. Она постояла, готовая к новому удару, и заставляя его агонизировать в ожидании.

“Хватит пока”, сказала дроу с явной неохотой. “Но помни расплату за неудачу, не рискуй вызвать мой гнев!”

Шакти убрала бич; змеи немедленно свернулись в своих укрытиях. Подняв трезубец, она вышла из комнаты. Человек посмотрел на разбитую дверь, глубокие уколы собственных ран и разодранную плоть, и поразился тому, что дроу вовсе не считала это проявлением гнева. Без особой радости он задумался, что же произойдет, если она действительно разъярится.

Мысль промелькнула в помутившемся от боли разуме Ретнора, слишком притягательная, чтобы ее игнорировать. Трижды проклятая жрица обратила его собственное тело против него. Но, может статься, возможность для кое-какого коварства у него еще осталась. Шакти хочет волшебницу дроу. Отлично, он доставит ее Шакти, но в такой ярости, что вполне возможно вся Аскарла разлетится вдребезги.

Поговорка, ходившая, как ни странно, в Ватердипе, пришла ему на ум: “Боги жалеют две разновидности смертных: тех, кто не получает желаемого, и тех кто получает”.

Реакция Санджи на бегство дочери превзошла все чаяния Лириэль. Через некоторое время, однако, ее ругательства перестали быть развлечением, и стали раздражать.

Видимо Ульф разделял мнение Лириэль, поскольку он официально заявил своей ученице, что им давно пора продолжать занятия. Дроу кивнула, и направилась к лесу вслед за суровым шаманом. Как только они оставили деревню позади, Ульф послал ей короткую, заговорщицкую ухмылку. Лириэль спрятала улыбку, — похоже, шаман все-таки не слишком отличался от своего неуемного родственника.

Однако шаман быстро посерьезнел, и перешел к делу, прежде, чем, Лириэль смогла разобраться в смешанных ощущениях тепла и боли, вызванных воспоминаниями о Хрольфе. “Расскажи мне о магии, которую ты запасла в Ветроходе”, попросил он.

Лириэль объяснила, насколько было в ее силах, о странном излучении Подземья, сравнив его с магией мест, известной и понятной шаману. “Она исчезает в свете солнца, но когда моя руна будет готова, моя магия останется со мной пока я жива, неважно, куда я отправлюсь”, заключила она. Ульф подумал. “Но почему это имеет такое значение? У тебя есть иная магия: заклинаний, рун, и даже, мне думается, данная богами. Когда ты танцевала в лунном свете, ты нашла силу того места, и нечто другое. Кого ты призывала? Селуне?”

“Я не знаю богиню с таким именем”, уклончиво ответила Лириэль, почувствовавшая себя неуютно от вопросов, касавшихся теологии. Ей не хотелось обсуждать Лолт с теми, кто не принадлежал ее роду, и она не была уверена, как ревнивая Паучья Королева может отреагировать на любое упоминание Эйлистраи. “Что касается нашей врожденной магии, она — то, что делает меня мною. Оставишь ли ты по доброй воле силу, исходящую от твоей родной земли, чтобы жить как обычный волшебник в каком-нибудь южном городе?”

Шаман кивнул, признавая правоту дроу, затем проницательно посмотрел на нее. “Северяне — не религиозный народ, по крайней мере, по стандартам жителей материка. Мы призываем некоторых богов — Темпуса перед боем, Амберли в шторм, Аурил когда холода становятся опасными — но ты не увидишь нас на коленях, стонущими молитвы. Наши отношения с богами честнее. Мы заключаем сделку. Если бог не выполняет своей части, мы считаем ее разорванной, и идем своей дорогой”.

“Но боги требуют поклонения!” запротестовала Лириэль.

Ульф дернул плечами. “Если человек обманет тебя, станешь ли ты вновь вести с ним дела? Так почему смертных мы должны оценивать по высшим меркам, чем богов?”

Дроу задумалась над кощунственными словами. Странно, но в них виделся определенный смысл. Во всяком случае, Паучья Королева требовала высокую цену за свою помощь. Сама она успешно поторговалась с Лолт, когда в обмен на бегство Эльфийки принесла клятву жрицы.

Был один сверкающий миг надежды для Лириэль — еретической надежды — когда она размышляла, возможно ли для нее освободиться от этой клятвы.

Но нет. Паучья Королева выполнила свою часть сделки. Лириэль вновь вспомнила тот ужасающий момент, когда богиня дроу выхватила корабль из пасти неотвратимой смерти, и перенесла в Бездну. Эльфийка вернулась в смертный мир прежде, чем кто-либо кроме Лириэль догадался, где они побывали, но ей никогда не забыть мрака и отчаяния того места, и темной, соблазнительной власти правившего там зла.

“Но вот возьми рунную магию, это совсем другое дело”, продолжил Ульф, прерывая тревожные мысли Лириэль. “Не пытайся заключать сделок с Дитя Иггсдрасиля”.

“Почему нет?” пожелала узнать всегда любопытная девушка.

“А смысл? Что ты можешь такого пообещать, что имело бы значение для дуба?”

Дроу долго смотрела на шамана, прежде чем заметила искорку смеха в его глазах. “Ты можешь выглядеть как Хрольф”, фыркнула она, “но жизнь с Санджей основательно извратила твое чувство юмора!”

“Даже не стану спорить”, согласился Ульф, и повернулся назад. Он остановился, и прикоснулся рукой к плечу девушки, когда она последовала за ним. “Побудь здесь некоторое время. Может быть ответы, которые ты ищешь, придут к тебе в танце. Для северянина это не годится, но как я слышал, эльфы иногда лучше всего размышляют именно так”.

Лириэль кивнула, думая о своем. В его словах была доля истины, она видела — и испытала — исцеление, силу и радость, которые последователи Эйлистраи находили в своих лунных танцах. Однако теперь ей нужно было не могущество богини дроу, но нечто еще более опасное и пугающее.

Ей нужна была любовь человека.

Дни Федора в Хольгерстеде бежали быстро, поскольку для него нашлось множество дел. Он проводил часы работая среди кузнецов деревни, затачивая клинки и топоры. Несмотря на юность, он больше пяти лет провел посреди ожесточенной войны, и чуял надвигающийся конфликт не хуже, чем молодой Бьорн шторма. Он был убежден, что странные события последних недель являются лишь прелюдией к сражению. Война подступала к Руатиму, это Федор знал точно, и собирался сделать все возможное, чтобы помочь его братьям подготовиться.

И они действительно стали братьями для него, берсерки Хольгерстеда, принявшие его в свои ряды без вопросов и сомнений. Для юного воина, очутившегося так далеко от возлюбленной родины — изгнанного с родной земли из-за опасности, которую вспышки его бесконтрольной ярости представляли для окружающих, — такое принятие было как вода для иссушенного горла. Ведигар, в особенности, проводил с молодым рашеми много времени, рассказывая ему о далеких временах, когда изменяющие облик берсерки правили Руатимом, наводя страх на окружающие моря. Федор отметил угрюмую решимость в словах Ведигара, и понял, что подобные рассказы стали для Первого Топора способом вернуть себе наследие, так недавно обращенное против него. Федору показалось, что Ведигар медленно приходит в себя от осознания совершенного им под властью нереиды. С возвращением воспоминаний, Ведигар начинал понимать, что никак не мог отвечать за все неприятности своего народа. Это знание придало северянину несвойственную его природе терпеливость. Он решительно ждал — и готовился к удару их невидимого врага.

Но Хольгерстед был не только местом тяжелого труда и мрачных историй. Когда дневная работа завершалась, мужчины сходились в азартных играх, заплывах в горных реках, быстрых и ледяных от тающих снегов, и дружеских состязаниях силы и мастерства. Первоначально Федор устранялся от подобных состязаний, из боязни пробудить берсерковое безумие. Но Ведигар высмеял его страхи, заметив, что шесть десятков берсерков при необходимости как-нибудь смогут удержать его, не дав нанести вред себе и другим. С некоторой робостью Федор согласился, и к своему восторгу обнаружил, что ощущение безопасности подаренное заверениями Ведигара, похоже, удерживает вспышки безумия на расстоянии. Таким счастьем было вновь держать в руке меч, практиковаться в искусстве боя без жара бешенства, ведущего руку.

Даже неожиданное появление первого помощника Хрольфа не смогло погасить радости Федора от обретенного братства. Ибн появился утром, вместе со своей долей товаров от недавнего путешествия Эльфийки, чтобы продать их в северной крепости. Рыжебородый моряк — ныне купец — был занят торговлей с рассвета допоздна, так что Федору не выдалось случая переговорить с ним. Да и сам он, судя по всему, не особо хотел общаться с рашеми; он отворачивал взгляд как только Федор оказывался поблизости, или усиленно начинал вчитываться в свои торговые записи. С наступлением сумерек подобное поведение обычно прямого моряка стало беспокоить юного воина. Один раз Ибн уже напал на Лириэль; Федор подумал, не скрывает ли он чего-то сейчас, и начал тревожиться за безопасность дроу.

Посему, подкрепившись глотком джуилда — по каким то причинам, небольшая доза огненного вина Рашемена усиливала его связь как с родной землей, так и со слабым врожденным даром Зрения, — он подошел к первому помощнику.

“Все ли в порядке в деревне?” спросил он напрямик.

Ибн достал изо рта трубку, и посмотрел Федору в глаза. “Капитан погиб”.

Федор отступил на шаг. Он видел Хрольфа в бою, — такой воин не сдался бы смерти легко! “Этого не может быть! Как он умер?” “Утонул”, выдавил Ибн. “Негожая смерть для северянина. Можешь поблагодарить проклятых морских эльфов, и женщину, которая с ними заодно!”

“Лириэль никогда не причинила бы вреда Хрольфу”, уверенно ответил рашеми, и заставил ошеломленные мысли вернуться к изначальному смыслу своего вопроса. “С ней все нормально?”

“Как ни жаль, да” ответил моряк, с такой злостью в голосе, что Федор уверился в его искренности.

“Благодарю тебя за новости”, сказал он, и, повернувшись прочь, отправился на поиски Первого Топора. Федор мог приходить и уходить как хотел, но все-таки собирался сообщить Ведигару о своем намерении немедленно вернуться в деревню Руатим. Федор знал, как привязан был Хрольф к Лириэль, и насколько мог судить, дроу отвечала ему тем же. Хотя гордая девушка вряд ли нуждалась в нем, Федору не хотелось оставлять ее в одиночестве в такой момент.

Дом Ведигара, как он обнаружил, погрузился в лихорадочные приготовления. Дагмар пришла, чтобы ознакомиться с порядками своей будущей семьи, прежде чем официально стать второй женой. Никто — ни хмурая жена Ведигара, ни любопытные молодые дочки, ни Дагмар, ни сам Ведигар — не испытывали радости по этому поводу. Тем не менее, праздничный пир предписывался обычаем, так что подготовка шла полным ходом.

Ведигар выслушал планы Федора, и отвел молодого воина в сторону. “Останься в Хольгерстеде еще на одну ночь”, попросил он. “Все равно до ночи ты до Руатима не доберешься, а мне хочется, чтобы рядом сейчас был такой друг как ты”. Рашеми, после недолгих колебаний, согласился остаться на пир. Такую малость для друга, каким стал для него Первый Топор, он обязан был сделать. И, честно говоря, Лириэль его присутствие было, вероятно, куда менее необходимо, чем Ведигару.

Хотелось бы Федору, чтобы это было не так, но в его привычках было видеть и говорить правду, даже самому себе.

К полуночи Федор уже почти жалел, что остался. Пиршество было долгим и обильным, и каждый из гостей, казалось, поставил перед собой задачу поглотить достаточно эля и меда, чтобы хватило на целый клан дварфов. Сам он не пил — он не находил приятными ни горький эль, ни приторный, бьющий в голову мед. Да и вообще он никогда не напивался, даже в те дни, когда его берсерковая ярость еще не вышла из-под контроля. Его удивило, что берсерки Хольгерстеда не видели нужды в подобном самоограничении. С другой стороны, никто из них не был подвержен такому проклятию, как он. Они вызывали боевую ярость по своей воле, с помощью ритуала, и не подвергались опасности впасть в нее от какого-нибудь пьяного инцидента.

Особенно решительно настроен был Ведигар, стремясь обрести временное убежище от своих бед. Первый Топор выпил немало эля с едой, а затем опрокинул две больших чаши золотистого меда, не прерываясь на разговор — да и на дыхание тоже. Теперь он уютно похрапывал, положив щеку на остатки каравая, служившего подносом для его порции тушеной оленины. Здесь и там так же кивали другие воины и женщины, а многие начинали широко позевывать.

Предупреждающий огонек вспыхнул в голове Федора, заставив его принюхаться к осадку в опустевшей чаше Ведигара. Так и есть, из нее доносился слабый травяной аромат сонного зелья, использованного людьми Хрольфа на далекой базе пиратов на Муншае.

Тогда он услышал звуки — приглушенное царапанье по стенам, окружавшим Хольгерстед. Деревня была выстроена на остатках древней крепости давно исчезнувших дварфов, и вопреки бегу столетий все еще представляла собой могучее укрепление. Хольгерстед предназначен был стать последним укрытием на Руатиме, местом, куда люди со всего острова могли бы прийти в случае отчаянной опасности. Он не мог быть взят, если его не предадут в руки врага. И именно это, сообразил Федор, сейчас и происходило.

Он взглянул на стены. Дозорные уже уснули, без сомнений им с самого начала преподнесли отравленный мед. Федор не знал, кто предатель, и времени раздумывать над этим не было. Выкрикивая предупреждения, молодой рашеми обнажил меч, и плоской стороной хорошенько врезал Ведигару. К его удивлению, Первый Топор сел и недоуменно уставился на юношу. Быстро уяснив ситуацию, воин принялся раздавать приказы своим бойцам. К облегчению Федора, несмотря на то, что язык Ведигара немного заплетался, с тактическим мышлением у него осталось все в порядке. Берсерки обладали незаурядной выносливостью. Большинство освободились от эффекта собственной невоздержанности — и даже сонного меда — с легкостью собаки, стряхивающей воду с шерсти.

К лестницам, ведущим на внешнюю стену, побежали лучники. Женщины собирали детей и загоняли их в круглые каменные строения внутри второй стены. На широком пространстве между двумя стенами столы, выставленные для пира, переворачивались, образуя импровизированную защиту.

Федор с ужасом заметил огромные, чешуйчатые ладони, ухватившиеся за верхний край внешнего укрепления. Первый отряд лучников не получил шанса даже натянуть тетиву; нападающие хватали руатан, стаскивая их вниз. Широко взмахивая руками, лучники пытались сохранить равновесие, но один за другим падали, исчезая из виду. Слабые шлепки говорили о судьбе, постигшей их на камнях.

Во внутреннем дворе, северяне прицелились и дали залп по смутным очертаниям врагов, хлынувших на стену. Но стрелы с бессильным стуком отлетали прочь, не в силах пробить чешую, прикрывавшую гигантов, отблескивавшую болезненно-зеленым в мерцающем свете факелов. “Милостивая Амберли! Что это за твари?” поразился Ведигар, чье бородатое лицо исказил испуг. “Мерроу”, мрачно ответил Федор. “Морские огры. Я дрался с ними прежде”.

Первый Топор кивнул на воинов северян. “Скажи им что делать”.

Не тратя зря времени, рашеми повернулся к ним. “Мерроу атакуют стремительной волной, затем сражаются врукопашную. Все у кого есть пики и копья, спрячьтесь за столами. Пошлите оттуда в мерроу несколько стрел, но держитесь в укрытии, и не показывайте своего оружия. Остальные, становитесь за мной.

Северяне бросились по позициям. Федор встал за столами, чтобы видеть готовящуюся атаку. Позади слышалось бормотание — руатанские берсерки призывали свою ярость. Сам он внимательно вглядывался в существ, спускавшихся по лестницам во двор, шлепая перепончатыми лапами по старинному камню. Он хотел быть уверен, что когда боевое безумие снизойдет на него, оно будет направлено на врагов.

Большинство мерроу не пострадали от первого залпа. Четверо или пятеро упали, хватаясь лапами за древки, торчащие из мягкой ткани в основании горла или глаза, — но явно недостаточно, чтобы убедить оставшихся, что засевшие за стеной столов представляют серьезную угрозу. Один из морских огров, десятифутовый гигант с тремя черными рожками, торчащими изо лба, провыл гортанный приказ. Мерроу перестроились, и, опустив копья и трезубцы на меченосцев, бросились вперед.

“Они перепрыгнут барьер”, предупредил северян Федор, говоря торопливо, чтобы его слова успевали за быстрым приближением морских огров. “Отступить на три шага, поднять оружие выше, укрепить его — давай!”

Скрытые воины мгновенно выстроились, уперев под углом свои пики и копья— как раз когда мерроу прыгнули. Глядя на мечи и топоры впереди, почти все они прозевали новую угрозу, а те, кто заметил, все равно не успели изменить траектории. Огры тяжело обвисли на поджидавших пиках. Северяне держались, хотя многие падали под тяжестью насаженных на их оружие морских огров. Некоторые копья сломались при ударе, не все нашли свою цель, — но первый рывок был остановлен.

Ревом взывая к Темпусу, остальные северяне кинулись в атаку. Топоры яростно сверкали, ловя свет факелов, валя морских орков словно обреченный лес. Здесь и там во дворе некоторые мерроу оказывались один на один с противниками, но их скорость и сила более чем уравновешивались берсерковой мощью защитников Хольгерстеда.

Отбивая укол копья мерроу, Федор ощутил знакомое тепло ярости, омывающее его тело. Неожиданно его глаза оказались на одном уровне с глазами высоченного мерроу. Почти комичный удивленный вид существа медленно исчезал с его лица; затем, придя в себя, он вздернул копье вверх и в сторону по плавной дуге. Иллюзия, конечно. Боевая ярость Федора всегда ускоряла его движения до такой степени, что мир вокруг него, казалось, начинал двигаться ползком.

Метнувшаяся рука молодого берсерка перехватила древко оружия мерроу. Отступив в сторону и с силой дернув, он резко выбросил вперед колено. Дерево расщепилось, как хорошо отлежавшиеся дрова. Один конец сломанного оружия остался в его руках, и Федор с такой силой ткнул им в живот мерроу, что его кулак вошел туда следом. Отпустив оружие, он погрузил его еще глубже, смыкая пальцы на другом твердом объекте — одном из ребер.

Используя инерцию падающего существа, Федор вырвал ребро. Он развернулся, пригнувшись, уходя от взмаха клинка другого мерроу, и одним движением вонзил жуткое оружие ему глубоко в глаз. Потянув за изогнутое ребро, он повел его о кругу вниз, словно вращая лебедку, заодно, в буквальном смысле, соскребывая мерроу мозги. Серое вещество хлынуло сквозь ноздри огра, плюхнувшегося вниз лицом в пропитавшуюся кровью землю.

Разобравшись с первой угрозой, молодой берсерк оглянулся в поисках врагов. Мерроу плотней всего столпились вокруг Ведигара — в каком-то укромном уголке мозга рассудок Федора решил, что их специально проинструктировали разобраться с вождем Хольгерстеда. Он направился туда, расчищая своим черным клинком дорогу к Первому Топору.

Ведигар истекал кровью из десятка ран, в том числе глубоких, и покачивался на ногах. И все же он сражался, взмахами боевого топора разгоняя огромных противников. Федор отметил, что он сражается не под действием ярости. Может быть, мерроу слишком быстро добрались до него, или затуманенные отравленным медом мысли не могли сосредоточиться. Как бы там ни было, Федор встал за его спиной, сражаясь с мерроу, угрожавшими жизни его командующего и друга.

Предупреждающие крики раздались из крепости; несколько женщин наклоняясь из высоких окон отчаянно жестикулировали, указывая на внешние укрепления. Часть из них взяли небольшие луки, и начали посылать стрелу за стрелой в дальний край двора.

Федор кинул мгновенный взгляд через плечо. Орда уродливых рыболюдей подкрадывалась к сражающимся устрашающе-четкими клиньями. Две таких группы обошли его с флангов и начали сближаться с израненным Первым Топором и его юным защитником. Федор ощутил, как стоящий за его спиной пошатнулся, затем опустился на колено.

Ведигар, Первый Топор Хольгерстеда, все-таки пал.

Вторая волна изменения накатила на Федора, нечто намного превосходившее огонь и лед его боевой ярости. Словно могучий ветер дул сквозь него, унося за грань разума. Черный меч выпал из его хватки, и с разворота он ударил двух мерроу, триумфально стоявших над Ведигаром, занеся копья, готовясь добить упавшего. Гигантские когти перечеркнули глотки обоих, и кровь их как алый фонтан хлынула, омывая сраженного Первого Топора.

Федор прокричал предостережение остальным, показывая на новых врагов. Он вовсе не был удивлен, услышав рев разъяренного медведя из своего горла, или увидев собственную указующую руку как огромную, покрытую черной шерстью лапу. Опустившись на все четыре лапы, он бросился на рыболюдей.

С щелкающим визгом существа разбежались, спасаясь от бушующего черного медведя, несущегося к ним. Но воин Рашемена был быстрее, и его раздирающие когти и разрывающие клыки находили себе жертв среди рыболюдей.

С дикими криками за его спиной перестраивались северяне. Завладевшее им буйство, казалось, коснулось и их, убыстряя движения, бросая их вперед в яростном напоре. На какое-то время крепостной двор превратился в мешанину мелькающих мечей и топоров, северяне крошили врагов с неутомимым ликованием. Тем временем, за линией схватки, Ведигар пошевелился, застонал и отер кровь мерроу с глаз. Картина, представшая ему, одновременно восхитила и обеспокоила. Новый изменяющий облик явился на Руатим; его люди справятся с врагом — хотя личная его заслуга тут будет невелика. Но, тут же отложив в сторону личную гордость, воин пригляделся к неестественной ярости молодого рашеми, и понял, что здесь речь идет не об обычном хамфариггене. Ведигар вовсе не был уверен, что сражение закончится, когда с морскими существами разделаются.

Первый Топор заставил себя встать, и пошатнувшись направился к толстым деревянным воротам внешней стены. Несколько мгновений он напрягшись возился с засовом; наконец тот со скрипом подался. Он тянул, пока тяжелая дверь не отворилась вовнутрь. Выжившие мерроу и сахуагины мгновенно побежали навстречу предложенному спасению. Все еще в медвежьем облике, Федор несся за ними, ревя от бешенства. За ним следовали берсерки Севера, желая сбросить врагов обратно в море.

Жена Ведигара, Альфхильда, выбежала к нему из крепости, с тревогой в глазах. Ее острый взгляд коснулся его, замечая неуклюжие движения и дрожь, которую он не в силах был контролировать. Дочь воина еще прежде чем стать женой воина, она хорошо знала предвестников болезненной слабости, приходившей вслед за боевыми ранами. Стянув с себя накидку, она обернула ей плечи мужа.

“Все кончено; довольно”, молила Альфхильда. “Пойдем, позволь мне позаботиться о твоих ранах”.

“Меч”, проскрипел он.

Женщина медлила всего миг; затем она торопливо подобрала упавшее оружие и принесла его. Ведигар убрал его в ножны, и обхватил Альфхильду рукой за плечи, принимая помощь ее силы. “Я должен спуститься к берегу”, сказал он, скривившись от новой волны боли. Альфхильда слышала историю проклятия рашеми, и мгновенно поняла, что имеет в виду ее муж. Безумие воинов Хольгерстеда уймется вслед за исчезающими врагами; Ведигар намеревался проследить, чтобы Федор тоже прекратил бой.

Глаза Альфхильды сверкали от боли, более глубокой чем мучила Ведигара, когда она вела мужа навстречу сражению, и, может быть, навстречу смерти. Хотя она по праву гордилась его воинским мастерством, она видела в бою юного рашеми, и страх холодил ее душу. Но у Ведигара есть его долг, и у нее есть ее собственный. Она примет решение мужа, и поможет ему насколько хватит сил.

Когда они наконец достигли берега, последний сахуагин отчаянно прыгнул в волны. Руатанские берсерки мгновенно остановились, некоторые попадали от истощения, другие напевали победные песни. Только Федора не успокоило бегство морских обитателей. Все еще в облике медведя, ревя от неутоленной жажды схватки, он рыскал взад-вперед по береговой линии.

“Все назад, в крепость!”, скомандовал Ведигар. Глядя на яростного оборотня его люди мешкали, разрываясь между любовью и преданностью к своему Первому Топору.

Но северянка схватила топор с пояса мужа и подняла его. “Подчинитесь Первому Топору, или умрете от руки женщины”, с полыхающими глазами крикнула она им.

Воины кивнули и отступили, пристыженные верностью и твердостью Альфхильды. Не оборачиваясь, она прошла в крепость вслед за ними, и своим весом помогла захлопнуть массивную дверь, отрезавшую ее мужа от безопасности.

Ведигар ждал, все так же держа меч в ножнах, пока рашеми не отвернулся наконец от моря. В медвежьих глазах, ярко и неуместно голубых на темной шерсти морды, горела смертоносная ярость, когда они остановились на раненом воине.

Они стояли так долго. Наконец дрожь пробежала по могучему телу медведя, и шерсть стала исчезать, пропала в светлокожей фигуре человека. В считанные мгновения перед Первым Топором Хольгерстеда стоял Федор из Рашемена, голый и белый от усталости, но в остальном невредимый.

Он посмотрел озадаченно на Ведигара, множество его ран, руку на рукояти меча. Потом пришло понимание, и он медленно кивнул. “Ты здесь, чтобы убить меня”, прошептал он.

“Да”.

Молодой берсерк долго, тяжело вдохнул воздух. “За это я благодарен тебе”, сказал он просто.

Ведигар ответил мрачной улыбкой, и скинул плащ Альфхильды. Он передал его юному воину. Пока Федор обворачивался в него, Первый Топор пошатнулся. “Я рад, что этого не понадобилось”, сказал он слабеющим голосом. “Ты теперь истинный хамфаригген, друг мой, доверенный в этом, как и во всем остальном”.

Федор поймал оседающего Ведигара, и перекинул потерявшего сознание мужчину через плечо. Медленно, преодолевая боль, он вскарабкался по крутой каменистой тропе к деревне-крепости. Дверь распахнулась настежь, встречая их. Несколько человек кинулись к ним, принимая Ведигара из рук Федора, и внесли его внутрь крепости, к уходу деревенского шамана. Повинуясь спокойным указаниям Альфхильды, остальные принялись за работу, заботясь о раненных, готовя погребальный костер для павших, оттаскивая мертвых и раненных морских существ вниз к берегу, на корм акулам — ни к чему им почет пламени.

Одевшись в рубаху, штаны и башмаки одолженные братьями-берсерками, Федор работал бок о бок с ними. Мысли его, однако, обращены были к раненому другу. Когда Альфхильда вновь появилась во дворе, дабы объявить новости, Федор так же внимательно, как и любой житель Хольгерстеда прислушивался к ее словам.

“Шаман говорит, что Ведигар будет жить. Но раны его велики и серьезны, и он не сможет сражаться много дней. Поэтому он просит чтобы вы приняли Федора из Рашемена как своего Первого Топора, вести вас в битву до тех пор, пока он не сможет вернуться на свой пост. И еще”, продолжила она, поднятой ладонью обрывая изумленный шепот. “Ведигар назвал Федора наследником Хольгерстеда, следуя закону и обычаям деревни, до того дня, пока девушка Дагмар не принесет ему сильного обликом сына-воина. Я принимаю обычаи этой земли, и свой долг, перед мужем и повелителем”, мягко заключила она. “Можете ли вы, давшие ему клятву верности, поступить иначе?”

Лицо ее было величественно; глаза бросали вызов любому, кто посмеет проявить к ней жалость. Люди теряли дар речи перед силой слов Альфхильды и глубиной верности гордой женщины. Затем, все как один, они подняли свое оружие и сложили его у ног Федора. Суровым унисоном они повторили клятву вслед за ней.

“Первому Топору Хольгерстеда принадлежат наши клинки. В мире и войне, мы следуем”.

Федор стоял, безмолвный и ошеломленный, лицом к лицу с приносящими ему присягу братьями-берсерками. Он не в силах был отвергнуть возложенную на него Ведигаром ношу, но и долго нести ее не мог. Хоть он и не повернулся против товарищей в последней, самой яростной вспышке боевого безумия, ее сила ужасала. Он слушал истории Ведигара о воинах-оборотнях, но ему никогда не приходило в голову, что однажды он сам примет облик животного. Достаточно страшно уже и то, что он сражался без участия собственной воли. Такую полную, абсолютную потерю себя он просто не мог вынести.

Рашеми знал, что на следующий день ему придется отправиться в деревню Руатим, и сообщить Лириэль о случившемся. Если волшебница дроу не сумеет в скором времени сотворить руну, почувствовал Федор, ему и в самом деле не останется выбора кроме как просить Ведигара закончить то, к чему он готовился у берега. Молодой берсерк не мог отнять собственную жизнь; воинам Рашемена такое строго воспрещалось. Смерть была даром, который можно было принять только от руки верного друга, или, может быть, быстрого и коварного врага.

Когда мрачная ночная работа наконец завершилась, Федор ушел в свою комнату. Скинув позаимствованную одежду, он наконец повалился на кровать, слишком усталый, чтобы бояться увидеть во сне лица убитых.

Мягкий стук в окно пробудил его ото сна. Несмотря на усталость, в Федоре сработали инстинкты воина. Он мгновенно оказался на ногах, с дубиной в руке. Окно распахнулось, и он занес дубину над головой.

Светлая голова забралась в комнату, голубые глаза широко раскрылись при виде готового к удару оружия. Федор узнал дочь шамана, и опустив дубину издал вздох одновременно облегчения и раздражения.

Дагмар пролезла сквозь низкое оконце и тут же согнулась в глубоком поклоне. “Ты спас мой новый дом, Федор из Хольгерстеда, и без сомнения мою жизнь. Благодарю тебя”.

“Я принимаю твою благодарность”, пробормотал он с улыбкой, “но нельзя ли было подождать с ней до утра?”

Женщина быстро выпрямилась и встретила его взгляд. “Не так, как я хочу выразить ее”, сказала она прямо. В значении ее слов нельзя было ошибиться. Федор отступил на шаг, неожиданно вспомнив, что не одет. Он потянулся за плащом Ведигара, и завернулся в него.

“Мантия Первого Топора тебе подходит”, проговорила она, “но сейчас в ней нет нужды”. С этими словами она развела складки плаща, и положила обе ладони на грудь юноши.

Федор поймал ее руки, и мягко отвел их в сторону. “Ты — нареченная невеста Ведигара”, сказал он тихо. “А ты его наследник. Подобное ожидается”.

Схватившись рукой за голову, Федор беспомощно глядел на девушку. Он никак не представлял, что вместе с принятой им на себя ролью добавится и нечто в этом роде! Однако ему показалось, что в словах северянки было не много правды. Подняв бровь, он посмотрел на нее скептически.

Девушка вздохнула и дернула плечами. “Ну хорошо, может быть и нет такого обычая. Но в Хольгерстеде должен появиться наследник — воин- хамфаригген, чтобы вести берсерков в бой. Предсказатели говорят, что я могу родить такого сына. Если ты подаришь мне ребенка, я смогу уйти из этого дома и с почестями вернуться в деревню. Это будет подарком”, сказала она мягко, с мольбой во взоре. “Для Хольгерстеда, для всего Руатима. Для меня. Даже для Ведигара”, добавила она с ноткой горечи.

Федор ощутил жалость к молодой женщине, поскольку Ведигар не умел лицемерить, и ясно для всех было, что Первому Топору не хочется брать вторую жену. Став свидетелем отваги и верности Альфхильды, Федор не удивлялся, что Ведигар не смотрит на других женщин. Даже на столь прекрасных, как Дагмар.

Будто почувствовав, какое направление приняли мысли Федора, девушка отошла от него, и потянула за шнурки, удерживавшие ее одежду. Быстро сбросив платье и блузу, она провела ладонями по косам, пока волосы ее не опали длинными, золотистыми волнами. Слабый свет полумесяца пробивался сквозь окно, отблескивая на ее светлых волосах и белой коже. Она подошла к кровати и улеглась на нее.

“Подарок”, повторила она нежно.

Короткий миг искушение жило в нем. Но чувство сильнее симпатии, глубже желания правило сердцем Федора. Он наклонился к своей сброшенной одежде. Дагмар с отчаянием наблюдала, как он одевается и собирает вещи.

“Но почему?” потребовала она. “Почему ты уходишь? Или ты не такой как другие, что не принимаешь предложенное по доброй воле удовольствие? Или я не нравлюсь тебе — в этом дело?”

“Ты прекрасна; ни один мужчина не посмеет отрицать этого. Но я не могу предать друга”, ответил он, идя к двери.

“Но ты не предашь! Ведигар только поблагодарит тебя!” Федор остановился у порога, и повернулся к северянке. “Я говорил не о Ведигаре, а о Лириэль”.

Date: 2015-07-11; view: 272; Нарушение авторских прав