Глава VI. Время повернуло вспять

Время повернуло вспять…

Носком атласной позолоченной туфельки Марианна подтолкнула откатившийся от очага уголек. Она взяла щипцы, чтобы поправить обвалившиеся поленья, и снова свернулась клубочком в стоявшем у камина кресле, чтобы вернуться к своим грезам. Сегодня, во вторник, 13 марта 1810 года, она вступила во владения особняком д'Ассельна, восстановленным в рекордный срок каким‑то чудом, какие умел творить один Император. И вот она первый вечер проводит дома. Впервые за долгое время Марианна осталась совершенно одна.

Она так захотела. При этом первом интимном соприкосновении с воскресшим старым жилищем она не могла позволить, чтобы кто‑нибудь находился между нею и семейными призраками. Завтра двери широко распахнутся для нескольких друзей: Аркадиуса де Жоливаля, снявшего квартиру в соседнем доме, Фортюнэ Гамелен, с которой Марианна хотела достойно отпраздновать свое новоселье, Талейрана, оказывавшего ей на протяжении последних недель особое внимание, Доротеи де Перигор, пообещавшей собрать у нее лучшее общество, мэтра Госсека, наконец, который, как и каждое утро, придет готовить ее к близкой встрече с парижской публикой, для лиц знакомых и незнакомых, которые мало‑помалу станут близкими.

Но сегодня вечером она хотела в одиночестве ощущать тишину дома. Ни один посторонний, как бы близок он ни был, не должен мешать встрече, отданной ее воспоминаниям.

Тщательно отобранная м‑м Гамелен прислуга придет только завтра. М‑ль Агата, молодая горничная, займет после восьми часов предназначенную ей небольшую комнату рядом со спальней Марианны. Один юный Гракх‑Ганнибал Пьош, совсем недавно возведенный в ранг кучера, был в особняке, вернее, в людской. Он получил приказ ни по какому поводу не тревожить Марианну.

Для молодой женщины было не так просто избавиться от своих друзей. Фортюнэ в особенности возмущалась тем, что Марианна хочет остаться одна в этом большом доме.

– Я умерла бы от страха, я! – уверенно заметила она.

– А чего мне, собственно, бояться? – ответила Марианна. – Здесь я действительно нахожусь дома.

– Вспомните, однако, портрет, затем те загадочные шаги…

– Приходится поверить, что он исчез, чтобы больше не вернуться! А замки поставлены новые.

Действительно, все поиски таинственного гостя были напрасны. Портрет маркиза д'Ассельна остался ненайденным, несмотря на бурную деятельность, развитую Аркадиусом. И Марианна спрашивала себя порой, не пригрезился ли он ей. В отсутствие Фортюнэ и Аркадиуса она сомневалась в своей памяти. Закутанная в длинный халат из белого кашемира, с узким воротником и широкими рукавами, Марианна оглядывала большую, светлую и уютную комнату, ставшую сегодня ее пристанищем.

Ее взгляд по очереди переходил с бледно‑зеленых обоев, очень неясного тона, на драгоценные лакированные шкафы по углам, маленькие кресла в ярких цветах от д'Обюссона, большую кровать с пологом, чтобы остановиться наконец на широкой вазе из селадона, заполненной сиренью, ирисами и громадными тюльпанами. Она улыбнулась этому великолепному сочетанию свежести и красок. Эти цветы были единственным посторонним присутствием, «его» присутствием у нее!

Утром садовники из Сен‑Клу доставили их целыми охапками, и они заполнили весь дом, но самые прекрасные были отобраны для спальни Марианны. И они составили ей компанию лучше любой людской, потому что не требовалось смотреть, чтобы ощутить их присутствие.

Марианна закрыла глаза. Дни Трианона уже постарели на многие недели, но она все еще жила под их очарованием. И много воды утечет, прежде чем сотрется сожаление об их кратковременности. Это был кусочек рая, который она хранила в самой глубине сердца, как маленький цветок, хрупкий и благоуханный.

Со вздохом Марианна встала с кресла, потянулась и направилась к одному из окон. По пути она зацепила ногой какую‑то газету. Это был последний номер «Вестника Империи», и Марианна уже знала, о чем в нем говорится. Перо Фьевэ сообщало французам, что сегодня, 13 марта, их будущая Императрица, с которой маршал Бертье, князь Невшательский (а также Ваграмский, но в связи с обстоятельствами последний титул предпочли обойти молчанием), сочетался дипломатическим браком от имени Императора, покидает Вену со всем своим двором. Через несколько дней она будет в Париже, через несколько дней Марианна больше не будет иметь права переступать порог большой комнаты в Тюильри, где после Трианона неоднократно бывала и кончила тем, что стала чувствовать себя там, как дома.

Когда она мысленно представляла себе неопределенную внешность этой Марии‑Луизы, которая скоро сольется в одно целое с жизнью Императора, Марианна дрожала от гнева и ревности, тем более неистовой, что она не имела ни права, ни возможности ее проявить. Наполеон женился исключительно в династических интересах. Он не хотел слышать ничего, что противоречило его желанию отцовства. Его же ревность к ней была активной и неусыпной, и он неоднократно допрашивал Марианну о ее подлинных взаимоотношениях с Талейраном и особенно с Язоном Бофором, воспоминание о котором неотступно преследовало его. Но он не допускал попыток воздать ему тем же, по крайней мере в том, что касалось его будущей супруги. И в Марианне мало‑помалу росла участливая привязанность к разведенной Жозефине.

Однажды в середине февраля она отправилась с Фортюнэ Гамелен отдать визит экс‑Императрице. Она нашла ее по‑прежнему печальной, хотя и покорившейся необходимости, но глаза ее всегда были на мокром месте при упоминании имени Императора.

– Он собирается отдать мне новый замок, – сказала Жозефина задумчиво, – наваррский замок у Эвре, и хочет, чтобы я радовалась. Но я знаю прекрасно почему: ему надо, чтобы я была далеко от Парижа в момент, когда она прибудет… другая!

– Австриячка! – со злобой поправила Фортюнэ. – Французы скоро прилепят к ней эту кличку. Они не забыли Марию‑Антуанетту.

– Я знаю. Но теперь они чувствуют угрызения совести. И они постараются с племянницей забыть Голгофу тетки.

К Марианне Жозефина была особенно внимательна. Она очень обрадовалась, узнав о соединявшей их дальней родственной связи, и обняла молодую женщину с материнской нежностью.

– Я надеюсь, что вы, по меньшей мере, останетесь моим другом, хотя ваша мать и пожертвовала собой ради покойной королевы.

– Думаю, что вы в этом не сомневаетесь, сударыня? У Вашего Величества не будет служанки более преданной и любящей, чем я. Вы можете полностью располагать мною.

Жозефина грустно улыбнулась и погладила Марианну по щеке.

– Это правда… вы любите его, вы тоже! И я слышала, что он любит вас. Тогда я попрошу позаботиться о нем, пока это возможно… Я предчувствую печаль, разочарование! Как эта юная особа, воспитанная в традициях Габсбургов и ненависти к победителю под Аустерлицем, сможет любить так, как я, человека, еще шесть месяцев назад занимавшего дворец ее отца?

– Однако говорят, что Ваше Величество одобряет этот брак?

Действительно, ходили слухи, что Жозефина сама позаботилась о заместительнице.

– Из двух зол надо выбирать меньшее. Для блага Империи австриячка лучше, чем русская. И ради этого блага я готова поступиться всем. Если вы действительно любите его, кузина, поступите так же.

Марианна долго размышляла над ее словами. Имеет ли право она, собственно, новичок, думать о каком‑то протесте и ссылаться на свои страдания, когда эта женщина беспрекословно зачеркнула долгие годы любви и славы? Жозефина теряла трон, супруга… Требовавшаяся от Марианны жертва выглядела ничтожной по сравнению с этим, но не менее горькой в ее собственных глазах… Правда, перед нею открывалось будущее и надежда на блестящую карьеру певицы, которую она собиралась сделать: это колоссально!

Внезапно молодая женщина, стоявшая прижавшись разгоряченным лбом к стеклу заиндевевшего окна, выпрямилась. Сквозь туман окутавшей ее меланхолии явственно пробились звуки чьих‑то осторожных шагов, доносившихся с маленькой деревянной лестницы, соединявшей второй этаж с антресолями и чердаком.

Мгновенно насторожившись, Марианна задержала дыхание и подошла к двери. Она не испытывала страха. Ее поддерживало сознание, что она находится дома. Она подумала, что, может быть, Гракх‑Ганнибал вошел в дом, но зачем он это сделал? Впрочем, если бы это был он, шаги доносились бы снизу, а не сверху. Нет, это не Гракх. Тогда она подумала о таинственном посетителе в тот вечер и о так и не обнаруженном тайнике. Не вернулся ли неизвестный бродяга? Но тогда как и откуда? Он, безусловно, не мог оставаться в известном аббату тайнике, чтобы мастеровые, которые на протяжении недели работали в особняке, не обнаружили его. Очень тихо, с бесконечными предосторожностями Марианна открыла дверь, выходившую на широкую площадку большой мраморной лестницы, как раз вовремя, чтобы увидеть свет канделябра, исчезающий в глубине зала. На этот раз сомнений не было: кто‑то проник в дом!

Марианна глазами поискала вокруг себя какое‑нибудь оружие. Если это бродяга, надо быть готовой к защите. Но она не увидела ничего, так как стоявшая на комоде статуэтка из нефрита или японская ваза – предметы, малопригодные для борьбы. И вдруг ей что‑то вспомнилось, и она направилась к драгоценному венецианскому бюро, которое Фортюнэ раздобыла и подарила ей, заявив, что такая мебель необходима для создания «местного колорита». Она достала из него инкрустированную серебром длинную плоскую шкатулку красного дерева. В ней находились два дуэльных пистолета великолепного исполнения. Наполеон сам сделал в числе других этот необычный подарок.

– Такая женщина, как ты, должна всегда иметь под рукой средство защиты, – заявил он. – Я знаю, что ты знакома с оружием. Это, может быть, пригодится тебе когда‑нибудь. Время, в котором мы живем, не настолько безопасно, чтобы женщина могла жить в своем доме без оружия.

Уверенным движением она взяла один из пистолетов и зарядила его. Затем, спрятав оружие в складках халата, она снова вышла на площадку. Желтый свет по‑прежнему виднелся, медленно передвигаясь из стороны в сторону, словно тот, кто его нес, искал что‑то. Не колеблясь, Марианна ступила на лестницу.

Прежде чем покинуть комнату, она сбросила туфли. Ступая босыми ногами по плиткам, она не чувствовала холода и не производила ни малейшего шума. Ее ощущение нельзя было назвать страхом. Сжатое в руке оружие делало ее равной с любым бандитом. Это была скорее своеобразная экзальтация, обостренное любопытство, которое испытываешь, когда долго бьешься над разгадкой тайны и вдруг неожиданно находишь ключ к ней. Для Марианны не было ни малейшего сомнения в том, что прогуливающийся в этот час со свечой по залу неизвестный – тот самый, кто забрал портрет.

Спустившись до конца лестницы, она ничего не увидела из‑за открытых двойных дверей зала, ничего, кроме теперь неподвижного света канделябра и камина, где догорали последние поленья, обновленного камина, над которым большая панель из желтого дама[10]оставалась пустой, ибо, по мнению Марианны, никакое украшение не могло заменить исчезнувшую картину.

Она подумала, что вор, если это был вор, занят осмотром зала, несомненно, оценивая находившиеся в нем произведения искусства, и отказалась от мысли войти через парадный вход. Дверь находившегося рядом музыкального салона была полуоткрыта. Марианна подумала, что оттуда она сможет, оставаясь незамеченной, увидеть ночного посетителя. Она тихонько вошла в небольшую комнату, благоухавшую поставленными там туберозами. Проникавший из зала свет позволил ей пройти, не задев мебель. Она заметила на фортепиано ноты, приготовленные для завтрашней репетиции, обогнула большую позолоченную арфу, добралась до двери, укрылась за бархатной портьерой и заглянула в зал… Она едва не вскрикнула от изумления: ее гостем была женщина!

Со своего места Марианна могла видеть только ее спину, но серое платье и растрепанный шиньон не позволяли ошибиться. Женщина была небольшого роста, хрупкая, но держалась прямо, как шпага. Вооруженная тяжелым серебряным канделябром, она и в самом деле обходила большой зал, а сейчас остановилась перед камином. Марианна увидела, как она подняла свой светильник, осветив пустующую верхнюю часть. Раздался короткий сухой смех, такой издевательский, что у молодой женщины исчезло всякое сомнение, что она видит воровку. Но кто эта женщина и что ей здесь нужно?

Ужасная мысль промелькнула у нее в голове. А что, если незнакомка принадлежит к шайке Фаншон Королевская Лилия, напавшей на ее след? Кто может поручиться, что остальные бандиты не находятся в особняке, что перед Марианной не возникнет сейчас ужасная старуха с дьявольской ухмылкой и со своими приспешниками: отвратительным Рекеном и трупообразным Кисляком? Ей уже почудилось постукивание клюки по плиткам вестибюля.

Но внезапно Марианна отбросила раздумье и рванулась вперед, движимая более сильным побуждением, чем рассудочность. Женщина отошла от камина и приблизилась к занавесям с явным намерением поджечь их! Перебежав зал, Марианна направила пистолет на неизвестную, затем холодно спросила:

– Вам помочь?

Поджигательница с криком обернулась. Марианна увидела лицо неопределенного возраста, без следов красоты, которое, вернее, могло бы быть красивым без вызывающе огромного носа, затмевавшего все остальное. Сухая темная кожа туго обтягивала скулы. Густые пепельные волосы казались слишком тяжелыми для маленькой головы, а глаза чистой синевы округлились с таким выражением страха, что у Марианны сразу исчезли всякие опасения. Таинственная авантюристка точно походила на испуганную курицу. Спокойно, но не переставая держать ее под угрозой оружия, Марианна подошла к ней, но, к ее величайшему удивлению, та в ужасе попятилась, отталкивая дрожащей рукой что‑то устрашившее ее.

– Пьер! – пробормотала она. – Пьер! О… мой Бог!

– Вам плохо? – приветливо осведомилась Марианна. – Да поставьте же этот канделябр, вы подожжете дом!

Женщина подчинилась. Не сводя с Марианны почти вышедших из орбит глаз, она поставила канделябр на какую‑то мебель настолько дрожащей рукой, что дерево прорезонировало. Зубы у нее буквально щелкали, и Марианна подумала, что это довольно странное поведение для человека, одержимого такими свирепыми идеями. Она в замешательстве разглядывала незнакомку. Эта женщина, должно быть, безумна.

– Не будете ли вы любезны сказать мне, кто вы и почему хотели устроить здесь пожар?

Вместо ответа та, в свою очередь, спросила, но таким дрожащим голосом, что ее с трудом можно было понять:

– Ради… всего святого! Кто… кто вы, вы сами?

– Хозяйка этого дома.

Незнакомка пожала плечами, по‑прежнему не отрывая глаз от лица Марианны.

– Это невозможно! Ваше имя?

– У вас нет ощущения, что вы перепутали роли? Мне кажется, что это скорее я должна спрашивать. Но я охотно отвечу вам. Меня зовут Мария‑Стэлла. Я певица и через несколько дней выступаю в Опере. Вы удовлетворены? Не двигаться!..

Но странная женщина, не обращая никакого внимания на направленный на нее пистолет, закрыла глаза и провела по лбу дрожащей рукой.

– Я сошла с ума! – прошептала она. – Мне пригрезилось. Я подумала… но это только оперная певичка.

Ее невыразимо презрительный тон пробудил в Марианне гнев.

– Вы переходите всякие границы! В последний раз спрашиваю: кто вы и что искали здесь? Ведь портрет уже украден.

Пренебрежительная улыбка пробежала по губам незнакомки, таким бледным и узким, что, казалось, будто их совсем не существует.

– Откуда вы знаете, что это сделала я?

– А больше некому. Куда вы его спрятали?

– Это вас не касается. Портрет принадлежит мне. Он является семейным сувениром!

– Вот как? – на этот раз пришел черед удивиться Марианне. – Какой же семьи?

– Моей, конечно! Я толком не пойму, почему это может интересовать итальянскую певичку, но этот особняк принадлежит моей семье. Я подчеркиваю «принадлежит», потому что долго вы его не удержите. Говорят, что в честь своей скорой свадьбы с племянницей Марии‑Антуанетты Наполеон помышляет вернуть награбленное у эмигрантов имущество.

– И из‑за этого, без сомнения, вы хотели сжечь этот дом?

– Я не хотела, чтобы жилище, где д'Ассельна жили и страдали, служило сценой для кривляний девки из театра. Что касается моего имени…

– Я вам его сейчас назову, – оборвала ее Марианна, поняв наконец, кто перед нею. – Вас зовут Аделаида д'Ассельна. И я скажу вам еще кое‑что: сейчас, когда я вошла, вы смотрели на меня с каким‑то суеверным ужасом, потому что были поражены сходством.

– Может быть, но это было заблуждение.

– Ну ладно! Смотрите же лучше!

И Марианна, в свою очередь, схватив серебряный канделябр, поднесла его к своему лицу.

– Посмотрите на мое лицо, губы, цвет кожи. Принесите портрет, который вы забрали, и поставьте со мной. Вы ясно увидите, что я его дочь!

– Его дочь? Но как…

– Его дочь, говорю я вам, дочь Пьера д'Ассельна, маркиза де Вилленев и Анны Селтон! Меня зовут не Мария‑Стэлла, это только псевдоним. А зовут меня Марианна‑Елизавета д'Ас…

Она не успела договорить. Для м‑ль Аделаиды в этот день впечатлений, без сомнения, было больше, чем она могла вынести. С легким вздохом она без сознания соскользнула на покрывавший пол ковер.

Не без труда удалось Марианне перетащить старую деву на одну из кушеток у камина. После чего она поворошила огонь, зажгла несколько свечей, чтобы лучше видеть, и направилась на кухню, поискать чего‑нибудь подкрепляющего для кузины. Вечернюю меланхолию как ветром сдуло. Разве не подлинным чудом было встретить эту необыкновенную Аделаиду, которую она считала заточенной в глубинах Оверни под бдительным оком имперской полиции, оком, оказавшимся отнюдь не бдительным. Правда, она обещала себе походатайствовать перед Императором об изгнанной кузине, но волшебные дни Трианона сделали ее эгоисткой, как и всех влюбленных, и она забыла об этом. Тем более она была рада, как праздничному подарку, этой д'Ассельна, серой и запыленной, как паук, внезапно упавшей ей с неба.

Расставляя на подносе бутылку вина, стаканы, найденные в буфете, миску с паштетом и небольшой хлебец, она напевала арию из «Весталки», которую готовила для выступления. В то же время она вспомнила, что ей говорили – сначала герцог д'Авари, а затем Фуше, – относительно этой неугомонной родственницы. «Старая сумасшедшая, – сказал первый, – приятельница Мирабо, Лафайета…»

«Маложелательное знакомство в вашем положении», – заметил второй. Из всего этого и из того, что она сама увидела, она сделала вывод, что Аделаида действительно особа незаурядная, и это ей нравилось.

В любом случае, будь она даже безумна или опасна, Марианна непоколебимо решила привязать к себе этот уцелевший побег их фамильного древа. Когда она с подносом вернулась в зал, то заметила, что несколько шлепков, сделанных ею перед уходом, возымели действие. М‑ль Аделаида сидела с открытыми глазами на краю кушетки и оглядывалась вокруг с растерянным видом человека, недавно повстречавшего привидение. Она с подозрением остановила взгляд на приближающейся к ней фигуре в белом.

– Вы уже чувствуете себя лучше, кузина? – спросила Марианна, ставя поднос на небольшой столик.

Старая дева машинальным движением убрала упавшую на глаза прядь волос и потянулась к вину. Она выпила полный стакан с легкостью, указывавшей на несомненную привычку, затем облегченно вздохнула.

– Теперь да, гораздо лучше! Итак, вы его дочь? Собственно, я не должна спрашивать об этом: вы так похожи на него! Кроме глаз. У Пьера они были черные, а ваши…

– Я унаследовала глаза от матери.

Холодное лицо Аделаиды исказила гневная гримаса.

– От этой англичанки! Я знаю!

– Разве… вам не нравилась моя мать?

– Я ненавижу англичан. И я не захотела познакомиться с ней. Какая у него была необходимость выбрать супругу среди наших извечных врагов?

– Он любил ее, – сказала Марианна тихо. – Разве это не кажется вам достаточным основанием?

М‑ль Аделаида не ответила, но выражение ее лица рассказало Марианне больше, чем самые долгие объяснения. Она догадалась о драме девушки‑дурнушки, тайно влюбленной в красавца кузена, узнавшей однажды, что он увлечен девушкой, настолько очаровательной, что всякие надежды отныне стали бессмысленными. Она поняла, почему с тех пор Аделаида ушла из семьи, почему искала друзей в кругах интеллигенции, где рождались великие революционные идеи. Блеск Версаля, который был так к лицу юной паре, оскорблял эту ночную птицу, вдыхавшую новые веяния, как жаждущий странник пьет свежую воду случайно найденного источника. Но не принимала ли она участия…

– А что вы делали во время Террора? – внезапно спросила охваченная ужасным подозрением Марианна.

Не толкнула ли ее несчастная любовь в общество тех, кто устроил кровавую баню революции, находя в этом удовлетворение?.. Но в глядевших на нее простодушных синих глазах не промелькнуло никакой тени. Аделаида пожала плечами:

– Что я могла делать? Я укрылась в Оверни. Великие умы, столько сделавшие для народа, стали врагами Конвента. Для людей Робеспьера я была только аристократкой, следовательно, добычей гильотины. Но я вовремя успела унести ноги. Мой дом в Марэ отдали кузнецу из Сент‑Антуанского предместья, и тот сделал в нем конюшню. К тому же я знала, что мне нечего бояться наших крестьян из Вилленева, непоколебимо преданных д'Ассельна. Я намеревалась спокойно провести там остаток своих дней, но когда Бонапарт стал Наполеоном Первым, мне захотелось посмотреть, что же представляет собой на самом деле этот человек, который волочит за собой победу, как послушную собаку. И я вернулась жить в Париж.

– В этом особняке?

– Нет, конечно. Это было невозможно. Но я часто сюда приходила, чтобы помечтать о… тех, кого нет больше. Так, например, я нашла в одном закоулке тот замечательный портрет. Очевидно, ваш отец спрятал его, потому что эта слишком воинственная картина не могла не вызывать в памяти вашей матери бесконечные битвы с Англией. И я любила приходить сюда. Несмотря на царившее здесь запустение, я чувствовала себя дома.

– А где вы жили?

– У одной подруги, умершей три месяца назад, что заставило меня искать другое пристанище. Но у нее я познакомилась кое с кем, кто живет в соседнем доме и охотно согласился сдать внаем две комнаты…

Она остановилась, и неожиданно лицо ее озарила улыбка, невероятно молодая и настолько лукавая, что Марианна буквально разинула рот. В одно мгновение невзрачная кузина помолодела лет на двадцать!

– …и я должна вам сознаться, – продолжала она, – что моя хозяйка – англичанка! Это та знаменитая мадам Аткинс, которая тоже пыталась спасти королевскую семью и особенно несчастного малыша – короля Людовика XVII. Мое имя привлекло ее ко мне, а ее невероятная доброта заставила забыть о ее национальности.

– Но, в конце концов, вы же бывали в этом доме. Не только сегодня. Я слышала, как вы спускались с чердака. Полагаю, вы должны знать секрет тайника.

– Конечно, я его знала. Он был сделан так давно! И я часто маленькой играла в нем. Ассельна не всегда были покорными и иногда могли что‑нибудь не поделить с королем… или регентом, смотря по обстоятельствам. Польза тайника не вызывала сомнений. Я спряталась в нем, когда вы первый раз пришли сюда с сопровождавшими вас людьми. Но я не видела ваше лицо. Вы были под вуалью. Как я страдала при мысли, что это старое жилище, полное воспоминаний для меня, будет принадлежать певице из Оперы!

Внезапно она замолчала, и ее некрасивое лицо густо покраснело. Марианна поняла охватившее ее замешательство и невольно забеспокоилась. Эта женщина, бывшая до сих пор только существом неопределенным, стала ей неожиданно дорога. То ли из‑за текущей в их жилах одинаковой крови, а может быть, из‑за ее удивительной жизни, лишенной условностей, которая могла привести ее в тюрьму. Они должны найти общий язык. И Марианна решила разом покончить со всякими увертками.

– Я не оперная певица, – сказала она ласково. – Я еще никогда не пела перед публикой, за исключением нескольких салонов. Если я решила стать певицей, то только потому, что я хочу иметь возможность жить свободной. Через несколько дней состоится мой дебют. Это вас очень шокирует?

Аделаида немного подумала, но облачко на ее лице не рассеялось.

– Нет, – сказала она наконец. – Я думаю, что могу понять это. Но говорят, что новая владелица этого дома находится под особым покровительством Императора и…

– Я люблю его! – решительно прервала ее Марианна. – И я его возлюбленная. Надо, чтобы вы и это поняли. Если только это не будет слишком трудно.

– Ну хорошо! По крайней мере, можно сказать, что вы выложили все, как есть! – сказала Аделаида, обретая дыхание, потерянное при заявлении Марианны. – То, что вы любите его, меня не удивляет. Я была такой же, как вы, до этого дурацкого развода. Но я не могу простить ему его эрцгерцогиню.

– Раз так понадобилось, я прощаю ему ее! Ему нужен наследник!

– Он мог иметь его другим путем. Кровь Габсбургов ничего не стоит. Во Франции следовало бы об этом помнить. Но этому глупцу вскружили голову. Какого он надеется получить отпрыска, смешав свою прекрасную, чистую и молодую кровь благородного корсиканца с этой старой кровью, ослабленной браками между родственниками и наследственностью? То, что принесет ему Мария‑Луиза, будет наследием Жанны Безумной и Филиппа II. Действительно, есть чему радоваться! Но объясните мне все же, каким образом вы, француженка с английской кровью, стали итальянкой?

Марианна вздохнула и, в свою очередь, наполнила стакан вином. Ей необходимо было прийти в себя не только от того, что Аделаида с такой непринужденностью обозвала Наполеона глупцом.

– Вы знаете, это длинная история.

– Ба!.. – парировала старая дева, устраиваясь поудобней. – Все мое время – со мною. И если вы позволите попробовать этот паштет… Я всегда голодна! – торжествующе добавила она. – И я обожаю истории!

Словно они были знакомы целую вечность, женщины уселись за столик и занялись одновременно и ужином, и историей Марианны. Никогда еще фаворитка Императора не чувствовала себя так легко и свободно. Теперь она спешила высказать все этой странной старой деве, чьи полные лукавства голубые глаза смотрели на нее с неподдельной симпатией. Слова сами текли рекой. Ей казалось, что, рассказывая все пережитое Аделаиде, она сообщала это также и духам, обитавшим в старом доме. Это всем прошлым Ассельна исповедовалась она, одновременно ощущая, что вся накопившаяся желчь и злоба уходят, как болезнь после приема лекарства. Единственное опасение: Аделаида посчитает ее не в своем уме. Но старая дева была другого мнения. Она удовольствовалась тем, что, когда Марианна закончила, похлопала лежащую на столе руку своей юной кузины и вздохнула:

– А я еще думала, что прожила увлекательную жизнь! Если вы и дальше будете так продолжать, мое дорогое дитя, я не знаю, куда вы дойдете! Но как интересно будет следить за вами.

Почти боязливо Марианна подняла глаза и спросила:

– Вы не возмущены? Вы не осуждаете меня? Я боюсь, что не очень дорожила своей честью!

– Вы не могли поступить иначе! Впрочем, в действительности пострадала честь леди Кранмер. Марианна же д'Ассельна довольствовалась влечением своего сердца. Вы не хотите, чтобы я оплакивала честь англичанки? Или особенно ее унылого супруга?

Она встала и отряхнула с платья прилипшие крошки. Затем, задумчиво глядя на молодую женщину, спросила:

– Этот американец… вы уверены, что не любите его?

Что за глупость взбрела в голову Аделаиде? Откуда этот явно нелепый вопрос? Неужели она не поняла того, что говорила Марианна, или у нее какое‑то особое представление о Язоне? На мгновение в уютном салоне возник образ моряка, принесший неистовое дыхание океана, но Марианна отогнала его прочь.

– Любить его? Как я смогла бы? Теперь я чувствую к нему дружеское расположение, даже признательность, но я же вам сказала, кого люблю.

– Конечно, конечно! Когда долго смотришь на солнце, потом не видишь ничего, даже в самой себе!.. Я не знаю, отдавали ли вы себе отчет в этом, но вы описали мне человека невероятно соблазнительного. И если бы я была на вашем месте…

– Ну и что?

– Ну и что? Я думаю, что я заплатила бы карточный долг вашего тупого супруга! Только ради того, чтобы ощутить его близость! Он должен уметь любить, этот ценитель моря, и он, безусловно, безумно влюблен в вас!

Внезапно она разразилась смехом, увидев ошеломленное лицо Марианны, спрашивавшей себя, не ослышалась ли она, и вскричала:

– Не смотрите на меня так! Можно поклясться, что вы увидели дьявола! Узнайте же следующее, моя красавица: я вовсе не та старая дева, какой вы меня представляете… и в смутные времена было много хорошего, поверьте мне! Без Революции я была бы еще канониссой одного очень благородного монастыря, но, возможно, умирала бы от скуки! Благодаря ей я смогла открыть, что в добродетели совсем не столько очарования, как это принято говорить, и у меня осталось несколько благоухающих воспоминаний, о которых я поведаю вам на досуге, когда мы лучше узнаем друг друга. Запомните только одно: у членов нашей семьи всегда была горячая кровь. И вы не составляете исключение!.. На этом желаю вам доброй ночи!

Прогреми гром над головой Марианны, он не ошеломил бы ее больше. Ей открылось, что ее представление об Аделаиде соответствовало только половине правды и что нужно все начинать сначала. Простого упоминания о Бофоре оказалось достаточно, чтобы он укоренился в сознании Марианны, которая, однако, упорно старалась избавиться от этого наваждения. А, собственно, почему?.. Удивительное сомнение овладело Марианной. Смогла ли бы она полюбить американца? Решительно, она была еще слишком молода и ей многое предстояло узнать!.. Но когда м‑ль д'Ассельна направилась уверенным шагом к ведущей на кухню лестнице, она остановила ее:

– Позвольте… куда вы идете?

– В подвал, дитя мое. Я забыла сказать вам, что он сообщается с подвалом дома мадам Аткинс. Обстоятельство, которое я открыла совсем недавно, но нашла весьма удобным с тех пор, как вы поменяли замки! Спокойной ночи.

Она снова двинулась в путь, но Марианна остановила ее криком:

– Кузина!

Это было только одно слово, но оно содержало в себе целый мир. В Аделаиде Марианне почудилось что‑то от тетки Эллис, и крикнуть ее побудила потребность в утраченной семейной теплоте. Аделаида, словно ее что‑то ударило, резко остановилась на пороге и медленно повернулась с напряженным лицом.

– Ну?

– Почему… зачем вам жить у знакомой, когда есть этот дом, наш дом… такой большой для меня? Я так… нуждаюсь в присутствии, в вашем присутствии! Я попрошу Императора простить вас, и мы сможем…

Она почувствовала, что не может больше вымолвить ни слова. Наступила тишина. Голубой и зеленый взгляды скрестились и впились друг в друга с силой, сделавшей лишними слова. То ли почудилось, то ли в самом деле блеснула слеза на ресницах старой девы? Она вытащила носовой платок и энергично высморкалась.

– А ведь верно, почему бы мне не переехать? – пробормотала она. – По‑прежнему ничего нет над этим камином и это ужасно печально!

Повозившись с развалившимся шиньоном, может быть, для вида, чтобы привести в порядок чувства, мадемуазель Аделаида твердым шагом направилась к подвалу.

Оставшись одна, Марианна бросила вокруг себя торжествующий взгляд. Ей показалось, что внезапно дом действительно возродился, что стены его наполнились жизнью и приняли наконец их новое убранство. Круг замкнулся, дом вновь обрел свою душу, а Марианна – очаг.

Шесть дней спустя, 19 марта, проезды у театра Фейдо были заполнены каретами, извергавшими под высокие старинные своды необычно элегантную толпу: женщин, укутанных в дорогие меха, под которыми то тут, то там вспыхивали драгоценности, с головами, увенчанными цветами, перьями и алмазами, мужчин в просторных плащах, скрывавших пышные мундиры или усыпанные орденами черные фраки. Несмотря на непрерывный дождь, уже несколько дней заливавший Париж, все, что считалось достойным по чину или богатству, спешило к дверям знаменитого театра.

Выбор пал на театр Фейдо недавно, главным образом из‑за размеров зала, более вместительного, чем в Опере или театре на улице Луа. К тому же оказалось, что итальянская певица лучше чувствует себя на такой сцене, которая по традиции сохранилась в Итальянской Комедии и Комической Опере, чем на сцене Оперы, где балетные номера составляли главную сущность спектакля. Танцоры и танцовщицы не особенно любили, когда кто‑нибудь предшествовал им на сцене, тогда как театр Фейдо был действительно храмом бельканто. И Пикар, директор Оперы, если и испытывал некоторое сожаление при мысли о потерянном им сказочном сборе, находил утешение, представляя себе ту массу неприятностей, которые ему пришлось бы претерпеть от невыносимого Огюста Вестри, «бога» танцев, не изменявшегося с возрастом к лучшему и деспотично царствовавшего в театре, считая его своей вотчиной.

Члены товарищества Фейдо, такие, как знаменитая Дегазон, красавица Фили или м‑м де Сент‑Обен вместе с мужской частью в лице неотразимого Эльвиу и его друзей Гаводана, Мартена, Солье и Шенара, проявили большое внимание к императорским распоряжениям, заявив, что они с радостью встретят певицу Марию‑Стэллу, чья громкая слава, обязанная умелой рекламе, полностью выходившей из‑под пера Фуше, предшествовала ее появлению.

Надлежащим образом наставленные, четыре ежедневные парижские газеты – «Монитор», «Вестник Империи», «Газетт де Франс» и «Котидьен» – поместили хвалебные статьи о новой звезде бельканто, хотя ее еще никто не видел. В это же время улицы Парижа украсились многочисленными афишами, возвещавшими о большом концерте в театре Фейдо, где выступит «…впервые во Франции знаменитая венецианская дива, синьорина Мария‑Стэлла, золотой голос полуострова». Теперь в Париже о загадочной певице говорили столько же, сколько о новой Императрице, которая не спеша приближалась к Франции. Салонные сплетни сделали остальное. По секрету передавали, что Император безумно влюблен в красавицу Марию, что она тайно живет в маленькой комнатке в Тюильри, что он тратит на нее колоссальные средства, осыпая ее драгоценностями. Из‑за нее почти забыли о пышных приготовлениях к свадьбе: рабочие, которые готовили квадратный зал Тюильри для церемонии, портнихи, кружевницы и занятые репетициями торжественных построений войска. И даже плотники, возившиеся с временной Триумфальной аркой из дерева и полотна, имея в виду со временем возвести настоящую, бастовали каждые пять минут, добиваясь большей оплаты. Весь этот Содом и забавлял и пугал Марианну. Она ясно отдавала себе отчет в том, что в вечер выступления глаза всего Парижа будут прикованы к ней, ее фигуру и туалет будут безжалостно разбирать по косточкам и малейшая фальшь в голосе может оказаться смертельной для нее. Поэтому она работала до полного изнеможения, что даже вызвало тревогу ее друзей.

– Если вы истощите себя, – сказала ей Доротея де Перигор, каждый день приходившая на Лилльскую улицу подбодрить подругу, – вы будете в понедельник такой слабой, что не выдержите вечером напряжения и волнения.

– Кто хочет далеко ехать, бережно обращается со своей лошадью, – наставительно повторяла ей кузина Аделаида, ухаживая за нею с материнской заботой, тогда как каждое утро Наполеон присылал Корвисара, своего лейб‑медика, чтобы проверить состояние ее здоровья. Император приказал, чтобы м‑ль Мария‑Стэлла и сама внимательно следила за собой.

Но Марианна, теряя голову от страха, не хотела ничего слышать. Госсеку пришлось самому объявить ей, что он запрещает репетировать больше одного часа в день и поручает Аркадиусу де Жоливалю запирать в остальное время пианино на ключ, чтобы она наконец согласилась хоть немного отдохнуть. Надо было также запереть арфу на чердаке, а гитару в шкафу, чтобы не вводить ее в искушение.

– Я умру, – вскричала она, – или буду иметь успех!

– У вас для этого даже не хватит времени, если вы будете так продолжать, – ответила ей Фортюнэ Гамелен, которая постоянно заставляла Марианну глотать таинственные антильские настойки для поддержания тела и духа и вела ежедневные бои с Аделаидой, ратовавшей за гоголь‑моголь. – Вы умрете до того!

Особняк д'Ассельна, такой тихий несколько недель назад, превратился в своеобразный форум, где каждый высказывал свое мнение и давал советы и куда каждый день приходили белошвейки, сапожники, меховщики, модистки и торговцы безделушками. Пронзительный голос портного Леруа, распоряжавшегося всем, раздавался непрерывно. Великий человек провел три ночи без сна, чтобы подготовить туалет для выхода Марианны на сцену, и между делом прохаживался по комнатам с таким отсутствующим видом, что три княгини, пять герцогинь и с полдюжины маршалов думали, что умрут от ужаса… За пятнадцать дней до императорской свадьбы Леруа занимался исключительно красавицей певицей!

– Этот вечер будет моим триумфом, или он не состоится, – повторял он, перематывая километры тюля, атласа, парчи и золотого сутажа к величайшему изумлению бумагомарателей из газет, расписавших в своих статьях, что у Марии‑Стэллы будет туалет, перед которым померкнут женские уборы сказочно богатых султанов Голконды.

Говорили, что она будет усыпана алмазами, что на ней будут даже драгоценности Короны, что Император приказал вделать «Регент» – его самый большой алмаз – в колье, которое она выставит напоказ, что он пожаловал ей разрешение носить диадему, как принцессе, и тысячу других безумств, о которых парижане болтали с такой уверенностью, что обеспокоенный австрийский посол тайно посетил Фуше, чтобы точно узнать, что из этого всего является достоверным.

В это же время артисты Оперы плакали с досады у дверей Пикара, их директора, запершегося на три оборота в своем кабинете, тогда как труппа театра Фейдо ликовала, словно победители. Не было никого, вплоть до самой захудалой хористки, кто бы не чувствовал себя безмерно польщенным и значительно выросшим в собственных глазах, участвуя в событии подобного размаха.

Последние дни Марианна в сопровождении Госсека и Аркадиуса, очень серьезно относившегося к своей роли импресарио, несколько раз приходила репетировать на сцене и там познакомилась с Жаном Эльвиу, модным тенором, который должен был подать ей реплику в первой части выступления. Молодой женщине не хватало времени, чтобы выучить всю оперу и выступить в ансамбле, поэтому решили, что она представит в первом отделении сцену из «Весталки» Спонтини, одного из любимых Наполеоном произведений, ибо он очень ценил все, связанное с Римом. Сразу после поднятия занавеса будет спет дуэт Юлии и Лициния, после чего Марианна выступит сама с арией Зетульбы из «Багдадского Калифа»; затем последует большой отрывок из «Пигмалиона» Керубини. Второе отделение полностью отдавалось Марианне. Она споет различные арии Моцарта – все австрийское теперь было в моде.

И для молодой женщины все складывалось удачно. Ее очень приветливо встретили новые товарищи, а особенно галантным был Эльвиу, несмотря на свои многочисленные победы, не оставшийся нечувствительным к очарованию новенькой. Он приложил все усилия, чтобы она чувствовала себя уверенно на просторной сцене, размеры которой привели ее в ужас, когда она первый раз на нее вышла.

– Едва зажгутся огни рампы, – поучал он ее, показывая внушительный ряд кинкетов с рефлекторами, – вы уже ничего не увидите в зале. К тому же сначала вы будете на сцене не одна, а вместе со мною.

Чтобы она поскорее привыкла к театру, он поводил ее по нему от подвалов до крыши, показал декорации, ложи, оформленный по вкусу XVIII века зал с розовым бархатом, золоченой бронзой, жирандолями на балконах и громадной люстрой из сверкающего хрусталя. Большая императорская ложа находилась в центре яруса, и Марианна решила, что во время всего представления будет смотреть только на нее.

Она дала себе слово быть спокойной в этот решающий вечер, от которого зависела ее жизнь. Большую часть дня она провела в своей, погруженной в полумрак комнате под наблюдением Аделаиды, уже взявшей в свои руки управление домом и приготовление для Марианны легкой пищи в этот нелегкий день. Никто, кроме Фортюнэ Гамелен, почти такой же измученной ожиданием, как и Марианна, не имел права приблизиться к молодой женщине. А из Тюильри пришли три или четыре нежные и подбадривающие записки.

Несмотря на это, несмотря на заботливость друзей, у Марианны по дороге в театр заледенели руки и пересохло в горле. Она дрожала, как лист на ветру, в подаренной Наполеоном подбитой соболем, великолепной шубе из белого атласа, несмотря на грелки, которыми Агата, ее горничная, заполнила карету. Никогда еще она так не нервничала.

– Я ни за что не смогу, – повторяла она непрерывно Аркадиусу, в своем черном фраке почти такому же бледному, как она, – я ни за что не смогу… Я слишком боюсь!

– Это обычное волнение перед выходом на сцену, – ответил он, демонстрируя спокойствие, которого и близко не было. – Все великие артисты его испытывают. Особенно при первом выходе на сцену. Это пройдет!

У дверей ее уборной Марианну поджидал Эльвиу с громадным букетом алых роз в руке. Он протянул их ей с поклоном и вкрадчивой улыбкой.

– Вы – самая прекрасная! – заявил он своим звучным голосом. – Сегодня вы станете самой великой, и мы, может быть, станем друзьями навсегда, если вы этого захотите…

– Я уже ваш друг, – сказала она, протягивая руку певцу. – Благодарю за вашу поддержку. Я в ней очень нуждаюсь.

У этого светловолосого красавца, в сорок лет сохранившего стройность, уже стало привычкой назойливо разглядывать ее в упор, особенно ее декольте, но он был симпатичным и по‑хорошему старался ей помочь. К тому же Марианна привыкла к характерным особенностям этой среды, резко отличавшейся от той, в которой она до сих пор вращалась и где она хотела не просто занять место, а царствовать.

Предоставленная ей уборная превратилась в сад, столько цветов туда принесли. Можно было подумать, что не осталось ни одной розы, ни гвоздики, ни тюльпана во всем Париже, так постарались ее друзья. Там были громадные букеты, присланные Талейраном, Фортюнэ и ее другом банкиром Увраром, Фуше, Дюроком и многими другими. Был и малюсенький букетик от имени застенчивого г‑на Феркока и целая охапка фиалок, присланная Наполеоном, содержащая внутри и другой букет: из алмазов, с запиской, удваивающей его цену: «Я люблю тебя, в чем и расписываюсь: Наполеон».

– Все будет хорошо, – нашептывал ей Аркадиус. – Разве можно бояться, когда все вас так любят? Подумайте, что он будет там. Пойдем посмотрим.

Пока Агата принимала во владение уборную и прокладывала себе дорогу в цветах, Аркадиус взял Марианну за руку и увлек за кулисы. Хористки, машинисты сцены, осветители и прочий люд метались взад‑вперед, взволнованные последними приготовлениями. В оркестровой яме музыканты настраивали инструменты, а в это время постепенно зажигались огни рампы. Из‑за гигантской бархатной стены доносился шум зала.

– Смотрите! – едва выдохнул Аркадиус, слегка раздвигая складки.

Под бесчисленными светильниками большой люстры театр буквально сверкал. Все иностранные послы были там, все советники Империи в полуфантастических костюмах, введенных Наполеоном. С бьющимся сердцем Марианна увидела м‑м де Талейран, сидевшую в ложе с несколькими друзьями, Талейрана с дамами – в другой и узкое лицо Доротеи – в третьей. Принц Евгений был тоже здесь, и королева Гортензия, его сестра. Вполголоса Аркадиус назвал присутствующих: старый князь Куракин, канцлер Камбасере, красавица м‑м Рекамье в серебристом газовом платье, Фортюнэ Гамелен, конечно, сияющая и яркая, как райская птичка, рядом с пролазой Увраром. В одной из боковых лож восседала Аделаида д'Ассельна, великолепная в фиолетовом платье и тюрбане из белого атласа, которые ей подарила Марианна. Через невероятный лорнет старая дева посматривала на всех и вся. Она переживала сегодня день своей славы одновременно с возвращением в парижскую жизнь. Бесстрастный лакей охранял дверь ее ложи, где она царила в гордом одиночестве, тогда как вокруг все ложи были переполнены.

– Здесь вся Империя… или почти вся, – вздохнул Аркадиус. – Ясно, что Император должен прибыть… Еще немного, и все эти люди будут влюблены в вас!

Но взгляд молодой женщины приковался к большой ложе, еще пустой, где должен был занять место Наполеон с сестрой Полиной и несколькими сановниками.

– Завтра, – прошептала Марианна с пронзительной грустью, словно обращаясь сама к себе, – он уезжает в Компьен! Он будет ждать будущую Императрицу. Какое мне дело до других влюбленных! Мне нужен только он, а он меня покидает!

– Но этой ночью он будет принадлежать вам! – резко оборвал ее Жоливаль, понимая, что, если позволить Марианне поддаться меланхолии, она пропала. – А теперь скорей идите готовиться. Оркестр уже настраивается… Быстро!

Он был прав. У Марианны больше не было ни времени, ни права думать о себе. В эти последние минуты она должна слиться с театром. Она действительно станет артисткой и как таковая должна сделать все, чтобы не разочаровать тех, кто оказал ей доверие! Марианна д'Ассельна исчезнет, Мария‑Стэлла займет ее место. И Марианне хотелось, чтобы место это было блестящим.

Отвечая на несущиеся со всех сторон дружеские приветствия, она дошла до своей уборной, где ее ждала Агата. С легким реверансом субретка протянула ей большой букет камелий чистейшей белизны, обернутый и перевязанный зеленой лентой.

– Рассыльный принес его, – сказала она.

С неподвластным ей чувством прочла Марианна приложенную карточку. На ней было два слова: «Язон Бофорт». Больше ничего.

Итак, он тоже подумал о ней? Но как? И откуда? Неужели он вернулся в Париж? У нее вдруг появилось желание побежать на сцену и из‑за занавеса поискать в зале загорелое лицо и высокую фигуру американца. Но это было невозможно. Внизу скрипки начали увертюру. Хористки должны были уже собраться на сцене. Через считаные мгновения занавес поднимется. Марианне оставалось времени, только чтобы переодеть платье. Тем не менее, устанавливая на туалетный столик букет, она не могла избавиться от ощущения волнующей растроганности, заставившей ее почти полностью забыть о своих страхах. Своим простым именем, спрятанным среди цветов, Язон словно взорвал узкую, заполненную букетами уборную, принеся с собой морские ветры, терпкий аромат приключений и ежедневной борьбы… И Марианна открыла, что ни одно изъявление привязанности не подействовало на нее так ободряюще, как эти несколько букв.

В то время как Агата подправляла ей прическу и украшала алмазными звездами густые локоны, Марианне вспомнился нелепый вопрос, который ей задала Аделаида:

– Вы уверены, что не любите его?

Какая глупость! Конечно, она в этом уверена! Разве может она хоть мгновение колебаться между Наполеоном и американцем? Она честно признавала обаятельность моряка, но Император… тут не может быть никакого сравнения. К тому же он любил ее всем сердцем, тогда как ничто не подтверждало утверждения Аделаиды. Она решила, никогда не видев его, что Язон любит ее. Марианна же думала иначе. По ее мнению, американец испытывал угрызения совести и – что бы ни думала она о нем тогда – был человеком чести и хотел возместить причиненный ей ущерб, вот и все! Однако Марианна призналась себе, что с большой радостью увидела бы его снова. Как чудесно, если бы он был здесь сегодня вечером, чтобы разделить ее триумф!

Итак, она готова полностью, и зеркало подтвердило ее неотразимость. Знаменитое платье Леруа было действительно шедевром простоты: из плотного перламутрового атласа, с длинным шлейфом, подшитым золотой парчой, расширяющееся только книзу, оно плотно облегало фигуру со смелостью, которую могла позволить только женщина, обладающая подобной грудью и ногами. Если добавить сюда головокружительное декольте с подаренным Наполеоном украшением из изумрудов и алмазов, то вполне можно было сказать, что платье больше раздевает Марианну, чем одевает, но то, что на другой выглядело бы неприлично, на ней стало образцом элегантности и красоты. Леруа предсказывал, что со следующего дня сотни женщин будут добиваться подобного платья.

– Но я всем откажу, – заверил он. – Я дорожу своей репутацией и даже на тысячу не найдется одна, которая смогла бы так царственно носить подобное платье.

Медленно, не переставая смотреть на себя, Марианна натянула длинные перчатки из зеленых кружев. Отражение в зеркале очаровало ее. Она видела в своей красоте залог успеха. В ее черных волосах алмазы горели тысячами огней.

Некоторое время она колебалась, какой из букетов выбрать: фиалки, камелии? Последний лучше гармонировал с ее платьем, но можно ли из‑за этого отказаться от цветов любимого человека?.. Стремительно, бросив последний взгляд на белые цветы, она схватила фиалки и направилась к двери, в то же время как из‑за кулис донесся голос режиссера:

– На сцену, мадемуазель Мария‑Стэлла!

Дуэт из «Весталки» закончился под гром аплодисментов, причем Наполеон первым, с необычным восторгом, нарушил тишину зала. Дрожащей рукой, крепко сжатой покрасневшим от гордости Эльвиу, Марианна с чувством триумфа посылала приветствия и низко склонялась в реверансах. Но они главным образом адресовались не неистовствующему залу, вставшему со своих мест, а человеку в мундире полковника егерей, который наверху, в уставленной цветами большой ложе так нежно улыбался ей рядом с юной брюнеткой с классическим профилем, принцессой Полиной, его младшей сестрой, самой любимой, к которой он время от времени наклонялся, словно спрашивая ее мнение.

– Победа! – прошептал Эльвиу. – Теперь пойдет. Вы их захватили! Смелей! Это вам одной…

Она едва слышала. Триумфальная музыка аплодисментов наполнила ее уши восхитительным шумом бури. Существует ли в мире более опьяняющий шум? Устремив взгляд к смотревшему сверху человеку, она видела только его и ему от всего сердца посвящала этот оглушительный успех, который он предсказывал и хотел. Он парил над бесформенной бездной, при виде которой она недавно, только выйдя на сцену, едва не потеряла сознание. Но головокружение прошло.

Она чувствовала себя уверенно. Страх покинул ее. Эльвиу был прав: ничто больше не могло ее задеть.

Вновь наступила тишина, более живая, может быть, чем недавние овации, потому что она была полна ожидания. Словно весь зал затаил дыхание… Сжимая в руке букет фиалок, Марианна начала арию из «Багдадского Калифа». Никогда еще ее голос, справившийся теперь с тяжелейшими трудностями вокала, не был так послушен ей. Он летел над залом, мягкий, теплый, и в его чистых нотах драгоценности Востока сменялись то горячим ароматом пустыни, то буйной радостью детей, плескавшихся у фонтанов. И Марианна, как магнитом прикованная к большой ложе, пела только для одного, забыв о других, которых она тем не менее увлекала за собой по волшебной дороге музыки.

И снова был триумф – шумный, неистовый, неописуемый. Театр, казалось, взорвется от бешеных оваций, в то время как на сцене бушевала цветочная буря. Позади оркестра сияющая Марианна могла видеть оглушительно аплодировавших, поднявшихся на ноги зрителей.

– Браво!.. – неслось со всех сторон. – Бис! Бис!

Она сделала несколько шагов, чтобы выйти на авансцену. Глянув на дирижера, она сделала знак, что готова начать арию. Она опустила глаза, слушая, как постепенно успокаивается зал и раздаются первые звуки оркестра. Музыка снова начала ткать свое волшебное полотно.

Но внезапно какое‑то движение в одной из лож первого яруса привлекло внимание Марианны. Туда вошел мужчина, и взгляд молодой женщины сразу остановился на его фигуре. Ей показалось, что это Язон Бофор, которого она тщетно искала среди обращенных к ней лиц. Но это был не он, а другой, чей вид заставил застыть кровь в жилах Марианны. Очень высокий, широкоплечий, в костюме из темно‑синего бархата, с высоким муслиновым галстуком, над которым выступало надменное лицо в обрамлении густых светлых волос, подстриженных по последней моде. Мужчина был красив, несмотря на узкий шрам, рассекавший щеку от губы до уха, и Марианна смотрела на него с недоверием, перешедшим в ужас, который испытывают перед призраками.

Она хотела закричать, чтобы этим усмирить охватившую ее панику, но не могла издать ни звука. Это было как в дурном сне или припадке безумия. Неужели это возможно? Неужели этот кошмар был наяву? Она видела, как к ее ногам падают осколки ценой таких мучений созданного удивительного, но хрупкого мира, теперь разлетевшегося вдребезги. Ее губы раскрылись в поисках воздуха, но ощущение кошмара становилось все более давящим, и вскоре зал, императорская ложа в пунцовых розах, вышитые золотом занавеси, светильники рампы и испуганное лицо дирижера смешались в адском калейдоскопе. Безвольным жестом Марианна пыталась оттолкнуть пришедший из ночи призрак. Но это не помогло! Он не хотел исчезать! Он смотрел на нее!.. Он улыбался!..

Тогда со стоном отчаяния Марианна рухнула на рассыпанные цветы, в то время как среди поднявшегося шума Франсис Кранмер, недостойный муж, человек, которого она считала убитым, нагнулся к сцене, где распростерлась белая фигура, сиявшая алмазными звездами. Он не переставал улыбаться.

Открыв несколько минут спустя глаза, Марианна увидела на фоне цветов кольцо склонившихся к ней взволнованных лиц и поняла, что находится в своей уборной. Здесь были Аркадиус и м‑ль Аделаида, Агата, растиравшая ей виски чем‑то свежим, и Корвисар, который держал ее за руку. Были здесь также Эльвиу и Фортюнэ Гамелен, за которыми возвышалась раззолоченная фигура маршала Дюрока, без сомнения, пришедшего по поручению Императора.

Увидев, что она открыла глаза, Фортюнэ завладела свободной рукой своей подруги.

– Что с тобой случилось? – спросила она, очевидно от волнения впервые обращаясь к ней на «ты».

– Франсис! – прошептала Марианна. – Он был там… Я видела его.

– Ты хочешь сказать… твой муж? Но это невозможно! Он мертв!

Марианна едва заметно покачала головой.

– Я видела его… высокий блондин в синем костюме… в ложе князя Камбасере.

Ее умоляющий взгляд остановился на Дюроке. Тот понял и тут же исчез. Поднявшись было, она вновь опустилась на заботливо подложенные Корвисаром подушки.

– Вам надо прийти в себя, мадемуазель. Его Величество очень волнуется из‑за вас. Надо, чтобы я смог поскорей его успокоить.

– Император так добр, – сказала молодая женщина, – и мне стыдно за эту слабость.

– В этом нет ничего зазорного. Как вы себя чувствуете? Сможете ли продолжать концерт или лучше будет передать публике извинения?

Сердечные капли, который дал ей выпить придворный врач, понемногу стали действовать, и Марианна почувствовала, как возвращается в ее тело тепло и оживают силы. Она ощущала только общую ломоту и легкую головную боль.

– Пожалуй, я смогу продолжать… – начала она с некоторым колебанием.

Она действительно считала себя в силах вернуться на сцену, но в то же время боялась вновь увидеть в зале так испугавшее ее лицо. Заметив его, она мгновенно поняла, почему Язон Бофор делал все, чтобы увезти ее с собой и какова была та таинственная опасность, которую он так не хотел открыть. Он знал, что лорд Кранмер остался в живых… Но он не хотел говорить ей об этом. Через минуту, может быть, когда Дюрок отыщет его, Франсис переступит порог этой комнаты, подойдет к ней… Он уже идет… В коридоре слышны шаги. Шаги двух человек.

– Не оставляйте меня… ни за что!

Раздался стук, дверь отворилась. Показался Дюрок, но тот, кто его сопровождал, был не Франсис. Это был Фуше, министр полиции, мрачный и озабоченный. Одним движением руки он отстранил всех столпившихся вокруг Марианны, кроме Фортюнэ, которая осталась, крепко держа за руку подругу.

– Я боюсь, мадемуазель, – сказал он, отчеканивая слова, – что вы стали жертвой галлюцинации. По просьбе маршала я лично побывал в ложе канцлера. Там не было никого, отвечающего данным вами приметам.

– Но ведь я же видела его! Клянусь, я не сошла с ума. Он был одет в костюм из синего бархата… Мне достаточно закрыть глаза, чтобы снова увидеть его. Не может быть, чтобы сидевшие в ложе не заметили его.

Фуше поднял бровь и сделал беспомощный жест.

– Герцогиня де Бассано, находящаяся в ложе князя Камбасере, утверждает, что единственный синий костюм, который она видела вскоре после начала, был на виконте д'Обекур, молодом фламандце, недавно приехавшем в Париж.

– Надо найти этого виконта. Франсис Кранмер, англичанин, не осмелился бы приехать в Париж под своим именем. Я хочу видеть этого человека,

– К сожалению, его не могут найти. Мои люди перерыли весь театр в поисках его, но до сих пор…

Три быстрых резких удара в дверь прервали министра. Он сам пошел открыть, и в дверях показался человек в вечернем костюме.

– Господин министр, – сказал он. – Никто в театре не смог сказать нам, где находится виконт д'Обекур. Похоже, что он испарился во время суматохи, вызванной нездоровьем мадемуазель.

Воцарившаяся после этого тишина была такой глубокой, что даже не слышалось ничье дыхание. Марианна снова побледнела.

– Не могут найти!.. Испарился! – сказала она наконец. – Но это невозможно! Это был не призрак…

– Больше я не могу вам ничего сказать, – сухо оборвал ее Фуше. – Кроме герцогини, которая считает, что заметила его, никто, вы слышите меня, никто не видел этого человека! Теперь скажите, что я должен доложить Императору? Его Величество ожидает!

– Император достаточно ждал. Передайте, что я к его услугам.

С усилием, но решительно, Марианна встала и, сняв шерстяную шаль, в которую была закутана, направилась к туалетному столику, чтобы Агата привела в порядок ее прическу. Она старалась не думать больше о призраке, который возник из прошлого и внезапно показался на фоне красного бархата ложи. Наполеон ждал. Ничто и никто никогда не помешает ей пойти к нему, когда он ждет. Его любовь была ее единственным подлинным богатством в мире!

Один за одним ее друзья покидали уборную: Дюрок и Фуше первыми, затем артисты, затем, не без колебаний, Аркадиус. Только Аделаида д'Ассельна и Фортюнэ Гамелен остались до тех пор, пока Марианна не будет готова.

Несколько минут спустя гром аплодисментов потряс старый театр до самого основания.

Марианна вышла на сцену…

[1]Экономка (англ.).

[2]Имеется в виду герцог Энгиенский. (Прим. пер.)

[3]Доносчица.

[4]Соответствует русскому – «болтун». (Прим. пер.)

[5]Шерстяная материя. (Прим. пер.)

[6]Нижняя одежда из легкой полушерстяной ткани. (Прим. пер.)

[7]Щеголиха (в эпоху Директории). (Прим. пер.)

[8]Его рост был чуть больше 166 см.

[9]Паж, адъютант, квартирмейстер и конюший. (Прим. пер.)

[10]Шелковая узорчатая ткань. (Прим. пер.)