Попустительство и интериоризация

В другой своей пьесе «Школа матерей» (1732), напи­санной немного раньше, Мариво воплощает более клас­сический образ матери-законодательницы, которая использует исключительно принуждение. Для дочери единственная надежда освободиться из-под ее власти - это замужество, а когда мать напоминает ей, что она «никогда не жила по собственной воле, а всегда только подчинялась ей, девушка отвечает: «Да, но мой муж - это не моя мать». Тремя годами позже, в подобном слу­чае мать-наперсница являет собой радикально отличаю­щуюся и, в конечном итоге, более современную версию. Раздвоенность матери, то есть ее метания между автори­тарной позицией, когда она настаивает на своих правах, и противоположной, когда она рассчитывает на доверие дочери, приводит к тому, что дочь принимает власть ма­тери и смиряется с ней - вместо того, чтобы возмутиться или подчиниться вопреки своему желанию. Дочь усваи­вает ее категорический запрет сочетаться браком с тем, кого она любит, и, если бы жених не прошел испытание и не подчинился бы будущей теще, оно бы закончилось для него печально: Анжелика не только была бы вы­нуждена отречься от своей любви и против воли выйти замуж за другого мужчину, она должна была бы отка­заться также от ответственности за собственную жизнь и собственные чувства, но при этом была бы не способ­на ненавидеть свою мать за то, что та стала причиной ее несчастья. Ей пришлось бы в одновременно быть и самой собой, и собственной матерью, быть и жертвой, и палачом, в точности, как мать, которая назначила себя доверенным лицом дочери, но при этом оставалась ее матерью, сохранившей свою власть над нею, то есть соучастницей преступления и воплощением карающей инстанции.

В этой совершенно традиционной конфигурации, ког­да дочери брачного возраста должны были подчиняться родительской власти, выбор позиции «матери-наперс­ницы» являет собой своеобразный переход к современ­ности, когда дочери завоевывают независимость, но в то же время вынуждены самостоятельно совершать вы­бор и нести ответственность за собственную непоследо­вательность, без возможности обвинить в ней кого-то, кроме самих себя. Норберт Элиас замечает, что такой переход принуждения во внутренний мир противоречит по своей сути цивилизационному развитию, так как все, что мы отвоевываем, отстаивая собственную свободу во внешнем окружении, мы вынуждены оплачивать воз­растанием внутреннего напряжения.

Юная Анжелика мечется и не может сделать окон­чательный выбор между подчинением материнскому авторитету и собственным правом на любовь, а потому вынуждена соглашаться и с тем, и с другим, так как ее мать замаскировала свою власть попустительством, и, таким образом добилась послушания дочери, не по­теряв ее любви. Растерянность и ужас, которые испы­тывает дочь, - это точная иллюстрация современной ситуации. Дочери, конечно, не обязаны, как в прежние времена, выходить замуж по выбору матерей, но отны­не, обретая свое женское предназначения, они должны усвоить унаследованную от матери-законодательницы роль, а, следовательно, дочь перенимает и двойствен­ность матери.