Вечер субботы, двенадцатое декабря

Только вечером Эрик наконец забрал Симоне из больницы. В квартире все было свалено в кучу, ночная рубашка с пижамой валялись в коридоре, горел свет, в ванной из крана лилась вода, обувь разбросана по всему коридору, телефон на полу, батарейки лежали рядом.

Эрик и Симоне огляделись. Их не оставляло мерзкое ощущение, что их дом никогда больше не будет прежним. Вещи стали чужими, бессмысленными.

Симоне подняла стул, села и принялась стаскивать сапоги. Эрик закрутил кран в ванной и пошел в комнату Беньямина. Посмотрел на красную крышку письменного стола. Учебники в серых бумажных обложках лежали возле компьютера. На доске для заметок – фотография Эрика времен Уганды, улыбающегося и обожженного солнцем, руки в карманах медицинского халата. Эрик коснулся джинсов Беньямина, висевших на стуле вместе с черным свитером.

Он вернулся в гостиную и увидел, что Симоне стоит с телефоном в руке. Она вставила в аппарат батарейки и начала набирать номер.

– Кому ты звонишь?

– Папе.

– Можешь немножко погодить с этим?

Она позволила ему забрать телефон.

– Что ты хочешь сказать? – устало вздохнула она.

– Я не могу встретиться с Кеннетом, не сейчас…

Эрик замолчал, положил телефон на стол, провел рукой по лицу, потом начал:

– Пойми, я не хочу отдавать все, что у меня есть, в руки твоего отца.

– Прекрати, – оборвала Симоне.

Она с обидой взглянула на мужа.

– Сиксан, мне сейчас немножко трудно собраться с мыслями. Мне хочется кричать или я не знаю что… я не смогу сидеть рядом с твоим отцом.

– Ты все сказал? – спросила Симоне, протягивая руку к телефону.

– Дело касается нашего ребенка.

Она кивнула.

– При чем тут твой отец? – продолжал Эрик. – Я хочу, чтобы мы с тобой искали Беньямина… вместе с полицией, именно так, как положено.

– Мне нужен мой папа.

– Мне нужна ты.

– Вот в это не верю.

– Почему…

– Потому что ты просто хочешь распоряжаться мной, – отрезала Симоне.

Эрик сделал круг по комнате, остановился.

– Твой отец на пенсии, он ничего не сможет сделать.

– У него остались связи.

– Он так думает. Он думает, что у него остались связи, думает, что он все еще комиссар. Но он всего лишь обычный пенсионер.

– Ты не знаешь…

– Беньямин – не хобби, – оборвал Эрик.

– Мне наплевать, что ты говоришь.

Симоне посмотрела на телефон.

– Если он приедет, я не смогу здесь оставаться.

– Ну и не оставайся, – тихо сказала она.

– Все, чего тебе хочется, – это чтобы он явился сюда и сказал, что я виноват, что во всем виноват я. Как когда мы узнали, что Беньямин болен: во всем виноват Эрик. Я понимаю, тебе удобно обвинять меня, но мне…

– Ты ведешь себя несерьезно, – с улыбкой перебила Симоне.

– Если он приедет, я уйду.

– Наплевать, – процедила Симоне.

У Эрика опустились плечи. Симоне, стоя вполоборота к нему, набирала номер.

– Не делай этого, – попросил Эрик.

Она не смотрела на него. Он знал, что не может остаться. Когда приедет Кеннет, находиться в доме будет невозможно. Эрик огляделся. Здесь нет ничего, что он хочет взять с собой. В тишине он услышал гудки, увидел у Симоне на щеке тень от ресниц.

– Пошла ты к черту, – сказал он и вышел в прихожую.

Обуваясь, он слушал, как Симоне разговаривает с Кеннетом. Со слезами в голосе она просила отца приехать как можно быстрее. Эрик снял с крючка куртку, вышел из квартиры, закрыл и запер дверь. Спустился по лестнице, постоял, подумал, что надо бы вернуться и сказать что-нибудь, объяснить Симоне, что это несправедливо, что это его дом, его сын, его жизнь.

– К черту, – тихо повторил он и вышел из подъезда на темную улицу.

Симоне стояла у окна. Собственное лицо казалось ей в вечерней темноте прозрачной тенью. Увидев, как старый отцовский «ниссан-примера», вопреки всем правилам, паркуется во втором ряду у подъезда, она еле сдержала слезы. Когда в дверь постучали, она уже ждала в прихожей. Открыла дверь на цепочке, прикрыла, сняла цепочку и попыталась выдавить улыбку.

– Папа, – выговорила она. Тут же полились слезы.

Кеннет обнял ее. Ощутив хорошо знакомый запах кожи и табака, исходящий от отцовской куртки, Симоне на несколько секунд перенеслась в детство.

– Вот я и приехал, милая, – сказал Кеннет.

Он уселся на стул в прихожей, посадив дочь на колени.

– Эрика дома нет?

– Мы расстались, – прошептала она.

– Ох ты.

Кеннет выудил носовой платок, Симоне сползла с его коленей и несколько раз высморкалась. Потом Кеннет повесил куртку на крюк, заметил, что одежда Беньямина не тронута, обувь на месте, а рюкзак прислонен к стене у входной двери.

Кеннет обнял дочь за плечи, тщательно вытер ей щеки, а потом отвел на кухню. Там он усадил ее на стул, достал фильтр и банку с кофе и включил кофеварку.

– А теперь рассказывай все, – спокойно велел он, выставляя на стол кружки. – Начинай с самого начала.

И Симоне подробно рассказала все, начиная с первой ночи, когда она проснулась от того, что в квартире кто-то был. Как она почуяла на кухне запах сигаретного дыма, как входная дверь оказалась открытой и как тусклый свет лился из холодильника и морозилки.

– А Эрик? – требовательно спросил Кеннет. – Что сделал Эрик?

Симоне поколебалась, потом взглянула отцу в глаза и ответила:

– Он мне не поверил… сказал, что кто-то из нас ходил во сне.

– Проклятье.

Симоне почувствовала, что у нее снова кривится лицо. Кеннет разлил кофе, записал что-то на бумажке и попросил продолжать.

Она рассказала об уколе, от которого проснулась прошлой ночью, о том, как вышла и услышала странные звуки из комнаты Беньямина.

– Что за звуки? – спросил Кеннет.

– Воркование, – поколебавшись, ответила Симоне. – Или бормотание. Не знаю.

– А потом?

– Я спросила, можно ли мне войти, потому что поняла, что там кто-то есть – кто-то, кто наклонился над Беньямином и…

– И?

– Потом у меня ослабли ноги, перестали слушаться, я упала на пол и не могла двинуться. Лежала в коридоре на полу и смотрела, как Беньямина тащат из квартиры… Господи, его лицо, он был так напуган. Он звал меня, пытался до меня дотянуться. А я не могла пошевелиться.

Симоне сидела, уставившись перед собой.

– Еще что-нибудь помнишь?

– Что?

– Как он выглядел? Тот, кто пришел?

– Не знаю.

– Ты ничего не видела?

– Он странно двигался. Согнувшись, как будто у него что-то болит.

Кеннет сделал пометку и велел:

– Думай дальше.

– Пап, было темно.

– А Эрик? – спросил Кеннет. – Что делал Эрик?

– Спал.

– Спал?

Симоне кивнула.

– Он в последние годы принимал столько снотворного, – сказала она. – Спал в гостевой комнате и ничего не слышал.

Во взгляде Кеннета было столько презрения, что Симоне начала понимать, почему Эрик убрался из дому.

– Что за таблетки? – спросил Кеннет. – Как называются?

Симоне взяла отца за руку:

– Папа, Эрик тут ни при чем.

Он вырвал руку.

– Насилие над детьми почти всегда совершает кто-нибудь из членов семьи.

– Я знаю, но…

– А теперь посмотрим на факты, – спокойно перебил Кеннет. – У преступника отличные познания в медицине, а также доступ к лекарствам.

Симоне кивнула.

– Ты не видела, что Эрик спит в гостевой комнате?

– Дверь была закрыта.

– Но ты его не видела. Или видела? И ты не знаешь, принимал ли он снотворное вчера вечером.

Симоне была вынуждена признать, что не видела.

– Сиксан, я исхожу только из того, что мы знаем, – сказал отец. – А мы знаем, что ты не видела Эрика спящим. Может, он и спал в гостевой комнате, но мы об этом не знаем.

Кеннет поднялся, достал из буфета хлеб, из холодильника – сыр и колбасу. Сделал бутерброд с сыром и протянул Симоне.

Через несколько минут он кашлянул и спросил:

– Зачем Эрик открыл дверь Юсефу?

Симоне уставилась на отца:

– Что ты хочешь сказать?

– Если бы он так поступил, какая бы у него была на это причина?

– По-моему, это глупый разговор.

– Почему?

– Эрик любит Беньямина.

– Да, но, может быть, что-то пошло не так. Может, Эрик просто хотел поговорить с Юсефом, убедить его позвонить в полицию или…

– Папа, перестань, – попросила Симоне.

– Мы должны задавать себе такие вопросы, если хотим найти Беньямина.

Она кивнула с ощущением, будто лицо расползается на кусочки, а потом еле слышно произнесла:

– Может, Эрик подумал, что стучит кто-то другой.

– Кто?

– Мне кажется, у него было свидание с женщиной по имени Даниэлла, – сказала Симоне, стараясь не смотреть отцу в глаза.