Темные века. Тевтронам выпал срок страшенных бед, —

Тевтронам выпал срок страшенных бед, —

И в том вина страшенных гуннов.

У гуннов — копий целый рой,

Из замка выступил герой.

Когда тевтроны укрепились,

Они отбросили страшенных гуннов.

Так длились Темные века,

Но знания монахии несут,

Один из тех монахий

Варит суп.

Монахии воздвигли монастырию.

Строительство идет,

Работа длится.

Один монахий кушал чечевицу.

Хоть в монастырии и тесны кельи, Монахии вместиться в них сумели, И это несмотря на свой высокий рост. Они едят и в трапезной сидят. И, кроткие, как все монахии, Они добры и нищих привечают.

Один монахии, встретив бедняка, Принес ему воды из родника. Он приглашает в монастырию его И угощает очень вкусно. Бедняк обрадовался так чрезмерно, Что вскоре стал монахией и сам. •

Учительница написала на моем листочке: «Темпл, с исторической точки зрения все правильно, но ты совсем не выдерживаешь стихотворного ритма. Ты способная девочка, тебе нужно просто быть внима­тельнее». Я очень старалась, однако невозможность выражать свои мысли и чувства ритмически не под­давалась моим усилиям.

Во втором классе я начала мечтать о «волшебной» машине, которая будет сильно, но приятно сжимать меня со всех сторон. Использование этой машины не смогло бы заменить для меня материнскую ласку; но она должна была быть готова к работе в любое время, чтобы крепко сжимать и успокаивать меня всякий раз, когда это понадобится.

Сейчас я понимаю, что мечтая о «волшебной» машине, искала способ удовлетворить потребность моей поврежденной нервной системы в тактильной стимуляции. Гувернантка, воспитывавшая меня с трех до десяти лет, никогда не ласкала ни меня, ни

¹ Перевод стихотворения выполнен Д. Щедровицким. — Прим. перев.

мою сестру, — и я мечтала о нежных прикосно­вениях.

Я жаждала любви и нежных объятий. Но в то же время я избегала всякой чрезмерности в выражении чувств — как, например, когда меня душила в объя­тиях толстая, приторно пахнущая тетушка. Чувство было такое, словно меня глотает кит. Даже когда учительница брала меня за руку или клала руку на плечо, я вздрагивала и отшатывалась. Я искала телесного контакта — и в то же время избегала его. Я стала узницей поврежденной нервной системы; казалось, прозрачная стена отделяет меня от мира окружающих людей — мира, полного любви и взаи­мопонимания. Основываясь на моем опыте, можно сделать вывод, что, начиная обучать аутичного ребенка получению удовольствия от тактильного контакта, нужно быть очень осторожным, чтобы не испугать его слишком сильным воздействием.

В десять лет я набрала 9 из 15 очков по шкале тактильно-защитного поведения Эрза. «Тактильно-защитное поведение» — другое название для сверх­чувствительности к прикосновениям. Например, я до сих пор не могу носить шерстяную одежду. А водолазки с высоким воротником, давящим на гор­ло, наоборот, мне нравятся. Я не люблю ночных рубашек: неприятно чувствовать, как голые ноги трутся одна о другую. До сих пор мне тяжело сидеть спокойно, когда врач осматривает мне глазное дно или вынимает серную пробку из уха.

Когда речь идет о тактильной стимуляции, я, как и многие аутичные дети, оказываюсь в тупике. Наши тела жаждут человеческого прикосновения; но, как только контакт происходит, мы в страхе отшатываемся. Мне было уже далеко за двадцать,

когда я наконец, здороваясь, научилась пожимать руку и смотреть собеседнику в глаза.

«Волшебной» машины у меня не было, и, чтобы удовлетворить тактильный голод, я заворачивалась в одеяло или наваливала на себя гору диванных поду­шек. Ложась спать, я сворачивала простыню и одея­ло так, что получалась «пещерка», и залезала внутрь. Для тех же целей я использовала и листы картона.

Нужду в тактильной стимуляции испытывают не только дети с чертами аутизма. Согласно ряду иссле­дований, младенцы, растущие без матери, плохо раз­виваются, если не брать их на руки и не обнимать; тактильная и кинестетическая стимуляции благо­творно действуют на недоношенных детей. Даже детеныши обезьян, будучи отделены от своих мате­рей, начинают цепляться за меховой валик для крас­ки, чтобы удовлетворить потребность в тактильном контакте.

Некоторые ученые полагают, что недостаток так­тильных стимулов вызывает гиперактивность, вспы­шки агрессии, аутистическое и разрушительное поведение. Другие считают, что даже негативный физический контакт лучше полного его отсутствия. Проводились исследования, основанные на пред­посылке, что агрессивное поведение и склонность к насилию связаны с недостаточной сомато-сенсорной стимуляцией всех пяти чувств.

Из-за дисфункции восприятия аутичные дети остро нуждаются в дополнительной тактильной сти­муляции. Непосредственную (контактную) стимуля­цию, воздействующую на осязание, обоняние и вкус, они предпочитают стимуляции на расстоянии (дис­тантной стимуляции), связанной со зрением и слу­хом. При развитии нервной системы контактное восприятие формируется быстрее дистантного. У

млекопитающих и птиц тактильное восприятие так­же развивается в первую очередь. Видимо, первич­ностью тактильной сферы объясняется и то, что дети с поврежденной или недоразвитой нервной системой предпочитают контактные ощущения.

Стимуляция должна быть, во-первых, достаточ­ной и, во-вторых, связанной с ситуацией: ребенку необходимо понимать, откуда и почему она исходит. Постепенно он осознаёт, что одно поведение влечет за собой болезненные ощущения, а другое — при­ятные.

ч/ Грань между приятным и неприятным была для меня очень тонка. Над количеством и качеством ощущений мне необходимо было сохранять постоян­ный контроль. Я находилась в тупике: нуждалась в тактильной стимуляции, чтобы преодолеть тактиль­но-защитное поведение, и в то же время страшилась этой стимуляции. Так и дети, в младенчестве ли­шенные ласки, повзрослев, сами избегают чужих прикосновений.

Став слишком большой для «норы» из одеял или горы диванных подушек, я попыталась придумать «машину для объятий» (всякие механизмы я обожа­ла, еще будучи совсем маленькой). Первой приду­манной мной «моделью» стал давящий надувной костюм. Идея появилась во время возни с водопла­вающими надувными игрушками. У меня было много таких игрушек; иногда я разрезала их на мел­кие кусочки, но и после этого продолжала с ними играть. Порой я пыталась вырезать в остатках рези­новых игрушек дырки для рук, чтобы носить их, как костюм.

В третьем классе, мечтая во время скучных уро­ков, я придумала новую модель «успокаивающей» машины: узкий ящик, формой напоминающий гроб.

Я представляла, как заползаю в открытый конец, ложусь на спину и начинаю надувать резиновую внутреннюю обивку. Она раздувается и сжимает меня в объятиях — крепко, но удивительно нежно... А главное (об этом я не забывала даже в мечтах) — я сама управляю машиной и с начала до конца кон­тролирую силу давления.

Еще представлялась мне каморка в три фута¹ высотой, такой же длины и ширины — достаточно, чтобы войти туда и закрыть за собой дверь. Каморка должна была быть жарко натопленной: давление в моих фантазиях всегда неразрывно связывалось с теплом. Современные исследования свидетельству­ют, что определенные стимулы и стереотипные дей­ствия могут снижать возбуждение. Именно так дей­ствуют, особенно на поврежденную нервную систе­му, тепло и давление. Возможно, если бы у меня появилась такая «волшебная» машина, успокаиваю­щее тепло и давление помогали бы мне избегать бешеных вспышек гнева. Я фантазировала на тему «волшебной» машины постоянно, совершенно на этом «зацикливаясь».

Другая навязчивая идея, развившаяся у меня в четвертом классе, едва не свела с ума всю семью. Я буквально помешалась на выборах губернатора шта­та. Не могла говорить ни о чем, кроме предвыбор­ных плакатов, рекламных наклеек и значков. Однажды мы с Эленор Гриффин, моей подругой, потратили несколько часов, чтобы содрать с теле­фонной будки два плаката: мы хотели повесить их к себе в спальни. Эленор держала велосипед; я стояла на сиденье и отдирала клейкую ленту, которой пла­каты крепились к стенке будки.

¹ Фут равен 30,48 см. — Прим. перев.

Еще одной моей фиксацией¹, немало раздражав­шей окружающих, была «вопросомания». Бесчислен­ное число раз я задавала один и тот же вопрос и с восторгом ожидала одного и того же ответа. Если меня что-то интересовало, я говорила только об этом и «забалтывала» всех. Неудивительно, что меня прозвали Трещоткой.

Подобные «вопросомании» и «зациклен ности» на одной теме наблюдались в детстве у многих людей, частично или полностью преодолевших аутизм. Даже ночью, в постели я громко рассказывала самой себе истории. Мне недостаточно было просто выдумать историю; чтобы почувствовать ее реальность, я должна была обязательно проговорить ее вслух. Главным героем выдумываемых мной историй был Бисбан — персонаж из сериалов «Наша компания» и «Маленькие мошенники». Больше всего мне нрави­лось, что Бисбан все умеет и со всем может спра­виться. Я сама хотела все уметь и со всем справлять­ся, и Бисбан был моим «вторым я». Он умел обра­щаться со шторами, с термостатом, управляться с освещением в холодильнике... Для него не существо­вало безвыходных положений — он мог распутать самую безнадежную путаницу и любую историю приводил к счастливому концу. Впрочем, Бисбан был отнюдь не ангелом. Ему ничего не стоило свя­зать шнурками папины ботинки, или насыпать в сахарницу соли, или приклеить крышку унитаза к сиденью. Над такими проделками я хохотала до упаду! Порой, рассказывая себе вслух истории про

¹ Фиксация (в оригинале fixation) — чрезмерное увлечение какой-либо идеей или действием. В настоящем переводе слово fixation передается по-разному, в зависимости от контекста. Помимо буквальной передачи — «фиксация» — используются и другие слова и обороты, например «пристрастие», «увлечение», «навязчивая идея», «навязчивое поведе­ние» и др. — Прим. ред.-консульт.

Бисбана, я начинала смеяться и долго не могла оста­новиться.

В одиннадцать лет в моих фантазиях появился новый, более сложный и интересный персонаж — Альфред Костелло. Этот Альфред учился со мной в одном классе и вечно надо мной смеялся. Он пере­дразнивал мою речь, подставлял мне ножку, когда я выбегала во двор, обзывал меня разными обидными словами вроде «кукла» или «манекен». Он был чем-то вроде классного шута — наказанием школы, головной болью учителей. Именно он подложил в классный журнал резиновую змею, в ящик учитель­ского стола посадил мышь и преподнес учительнице яблоко с червяком внутри. Альфред и в жизни был неисправимым озорником, в моих же историях он и вовсе не признавал никаких правил. Я воображала, как он разбрасывает мусор по школьному двору или показывает учительнице язык. Я рассказывала себе об этих проделках вслух — и смеялась. Потом Альф­ред попадался и терпел заслуженное наказание — и я снова смеялась, не в силах остановиться.

Неконтролируемый смех, постоянная болтовня, бесконечные вопросы и «зацикленность» на одной теме (как мое увлечение выборами) — все это типично для аутичных детей. Мои пристрастия сни­жали внутреннее напряжение и помогали успокоить­ся. Многие врачи и психологи полагают, что любая фиксация может принести ребенку непоправимый вред. Думаю, это не всегда так. Умный и терпели­вый взрослый способен направить детское увлечение в конструктивное русло. А тактика ругани и запре­тов в данном случае ничего не даст. Если запретить ребенку сосать палец, он начнет грызть ногти — так же и одно запрещенное увлечение неизбежно сме­нится другим. Не лучше ли попробовать найти в

«странном» занятии ребенка положительную сторо­ну? Благодаря своему увлечению он начинает общаться с окружающими; пусть это очень ограни­ченное общение — оно все же лучше, чем ничего. При осторожной помощи взрослого увлечение может подвигнуть аутичного ребенка к активным и конструктивным действиям. А постоянная болтовня о предмете своего увлечения, так раздражающая окружающих, помогает ребенку уменьшить внутрен­нее напряжение и смягчить чувство одиночества, столь часто испытываемое аутичными детьми.

Внутреннее напряжение и досада сопровождают аутичного ребенка на всех ступенях обучения. Пом­ню, как переживала я, когда в четвертом классе никак не могла получить приз за красивый почерк. Все мои соученики один за другим получали звание «Мастер пера» и коробку цветных карандашей; толь­ко я, как всегда, плелась в хвосте. Титул «Мастер» меня интересовал мало, а вот цветные карандаши не давали мне покоя. Я старалась, как только могла, — и все равно получила приз последней.

Другой проблемой стала математика. Снова я не могла идти в ногу с классом. Как только я начинала что-то понимать, учитель уже переходил к другой теме.

Математику у нас преподавал мистер Браун — англичанин до мозга костей, помешанный на акку­ратности. Он заставлял нас выписывать уравнения пером и снижал отметку за малейшее чернильное пятнышко. Ломать голову над зубодробительными иксами-игреками и одновременно следить за акку­ратностью письма — это было выше моих сил. Как я ни мучилась, вся моя тетрадь была в чернильных пятнах. А самое обидное — стоило мне начать что-

то понимать, как мистер Браун переходил к следую­щей главе.

Лучше всего я успевала по чтению. Мама занима­лась со мной каждый день после школы. Благодаря ей я читала даже лучше своих одноклассников. Она использовала два полезных приема: во-первых, заставляла меня читать вслух и при этом громко, отчетливо произносить слова; а во-вторых, после занятий поила меня, «как взрослую», чаем. Теперь-то я понимаю, что мама наливала мне просто горя­чую лимонную воду, в которую добавляла аромати­затор с запахом чая, но для меня в то время это был восхитительно настоящий чай, какой пьют только большие и умные. Так мама не только помогала мне в учебе, но и повышала мою самооценку.

Единственным любимым предметом, ради кото­рого стоило терпеть все остальные, было для меня художественное творчество — рисование или склеи­вание поделок из картона. С раннего детства я обо­жала что-то делать своими руками. В то время кон­цепция двух типов мышления — линейного последо­вательного левополушарного и глобального худо­жественного правополушарного, охватывающего картину в целом, — еще не привилась в педагогике. Думаю, если бы в нашей школе больше внимания уделялось художественному творчеству, учиться мне было бы гораздо легче и интересней.

Помню, как в четвертом классе нам с Эленор Гриффин разрешили первыми перейти к изготовле­нию поделок из дерева. С какой радостью я шла на эти уроки, как гордилась своими первыми творения­ми — моделями корабля и сеялки! Но скоро мы вер­нулись в кулинарный класс, и я снова из первой превратилась в последнюю.

Для учительницы французского я была сущим на­казанием. В конце концов она от меня отказалась — после того, как я сказала ей на уроке: «Mademoselle Jo-Lee, ferme la bouche»¹ («Мисс Жюли, закрой рот»). Эта же дама вела у нас уроки шитья и не могла взять в толк, почему на этих занятиях ее худ­шая ученица ведет себя отлично. Объяснялось это просто: на уроках шитья я ощущала себя творцом (особенно удавалось мне вышивание).

Исследования, касающиеся преступности среди одаренных подростков, показали, что эти дети наби­рают высокие баллы в области так называемого «те­кучего», невербального мышления, а «жесткое» мышление, требующее предварительного обучения и тренировки, у них развито плохо. «Жесткое» мышле­ние — словесное, последовательное, логическое — в нашей системе образования поощряется, награжда­ется и считается едва ли не единственно возмож­ным. Поэтому многие одаренные дети и подростки, обладающие «текучим» мышлением, не вписываются в обычную систему образования. Другое исследова­ние выявило людей, обладающих интересным и уни­кальным даром: способностью воспринимать боль­шие порции информации и находить систему там, где остальные видят лишь бессмысленный хаос. Бла­годаря этому такие люди могут успешно решать самые сложные проблемы — наподобие выравнива­ния шансов в гандикапе (скачках с участием лоша­дей разных возрастов и пород). Однако столь ценная способность остается вне поля зрения обычных IQ-тестов. В результате их возможности оцениваются неверно, и они превращаются в парий.

¹ Так в оригинале. Правильно эта фраза выглядела бы следующим обра­зом: «Mademoiselle Julie, ferme la bouche». — Прим. перев.

Одаренный подросток редко доставляет трудности взрослым сознательно, из стремления к оригиналь­ности; гораздо чаще он просто «слышит другую музыку», «живет в другом ритме».

Для меня «другой музыкой» стала созидательная деятельность — воображаемая или реальная, «руч­ная». Помню, в четвертом классе мы проходили по истории пещерных людей; учитель дал всем задание сделать дома какое-нибудь каменное орудие — разу­меется, без помощи клея, веревок и прочих совре­менных материалов. Задание было как раз в моем вкусе! Весь вечер мы с Эленор Гриффин обтесывали камень, чтобы получился наконечник для дротика, а затем привязывали виноградной лозой этот наконеч­ник к палке.

Помню еще, как наш класс ходил на экскурсию в художественный музей. Особенно меня поразили мумии в египетском зале. Зрительные впечатления всегда действовали на меня сильнее любых других — я была восхищена необыкновенным зрелищем и, вернувшись домой, снова и снова рассказывала род­ным обо всех подробностях этой восхитительной экскурсии. Однако читать о Египте или других древ­них странах в учебнике истории было для меня не­выносимо скучно: сидя за партой, я уносилась меч­тами в свой внутренний мир, где меня ждала «вол­шебная» машина и ласковое, убаюкивающее тепло, так похожее на объятия добрых и любящих рук...

Своими плохими оценками, импульсивным пове­дением и вспышками гнева я заслужила в школе репутацию «двоечницы» и «хулиганки». Однако мои несомненные творческие способности скрашивали этот неприглядный образ. Когда в школе устроили выставку животных и каждый должен был проде­монстрировать свое домашнее животное, я хотела

привести нашу собаку — но мама не разрешила. «Вовсе не нужно, — сказала она, — чтобы бедное создание весь день сидело на привязи в душной школе». И тогда я решила показать на выставке саму себя! Я оделась собакой, нашла себе хозяев — близ­нецов Рис, и весь день вела себя по-собачьи: ходила на четвереньках, лаяла, садилась и ложилась по команде. Вся школа пришла в восторг, и моя изоб­ретательность была награждена голубой лентой. На следующий год я явилась на выставку игрушек, нарядившись тряпичной куклой. И эта выдумка тоже была оценена по достоинству.

Моя изобретательность — как в учебе, так и в шалостях — привлекла ко мне девочку по имени Кристал Свифт. Мы часами качались вместе на качелях или играли в ассоциации. Никто, кроме нас двоих, не мог понять, что смешного в том, что за «желе» идет «известь», а за «известью» — «подлив­ка». Но нас это бесконечно забавляло. Кристал понимала мою речь — невнятную, отрывистую и сбивчивую. Когда другие спрашивали ее, как она может водиться с этой чудачкой Темпл, Кристал отвечала: «Зато с ней не скучно».

С другой моей подругой, Эленор Гриффин, мы дружили до конца младшей школы. Помню, как любили мы вместе строить шалаши. Эленор была тихой, хорошо воспитанной девочкой. Однажды, когда на перемене кто-то начал передразнивать мою «прыгающую» походку и манеру говорить, я пришла в ярость. Я бросилась на пол, вопила и кидалась с кулаками на всякого, кто подходил слишком близко. Эленор была в ужасе, однако и после этого не пере­стала дружить со мной и защищать меня от насме­шек одноклассников. Ей нравилось, как я рисую лошадей. Когда на школьном празднике я вышла на

сцену и спела «Америка, прекрасная страна», Эле-нор хлопала громче всех.

В пятом классе мне поручили шефство над млад­шими: я должна была помочь третьеклассникам сде­лать костюмы к школьному спектаклю. Вот эта работа была по мне! Придумывать, изобретать, делать что-то своими руками — это я умела и люби­ла, этим готова была с радостью заниматься хоть всю жизнь.

Даже в школьных играх я проявляла изобрета­тельность. Мы часто играли в прятки. Чтобы запу­тать водящего и выиграть время, я снимала пальто, клала его на землю и забрасывала сухими листьями так, чтобы водящий непременно его увидел. Когда он кидался к пальто, я выскакивала из своего укры­тия и мчалась к условному месту, чтобы его опере­дить. Проторенные пути навевали на меня скуку — я стремилась в каждом деле придумать что-то новое.

Изобретательность я проявляла не только в учебе и играх, но и в шалостях. Однажды я была в гостях у своей подруги, Сью Харт, мы играли на сеновале. Оттуда открывался вид на сад нашей учительницы, миссис Макдоннелл (мы были тогда в четвертом классе).

— Спорим, ты не попадешь мячиком в фонтан­
чик во дворе миссис Макдоннелл, — подстрекала
меня Сью.

В ответ я схватила красный резиновый мячик и метнула его в указанную сторону — и, естественно, не попала.

В углу сеновала, не знаю уж зачем, стояло мно­жество пустых бутылок из-под виски — едва ли не сотня бутылок темно-коричневого стекла.

— А бутылкой попадешь? — продолжала подначи­
вать Сью.

Бутылка, ударившись о кафельную кромку фонта­на, разбила ее. Следующие бутылки полетели в крыльцо дома, в трубу, на дорбжку между клумбами, в кусты роз... Скоро весь сад был засыпан осколка­ми стекла. (Сью, вдохновительница этого злодеяния, занимает сейчас высокий пост в правительстве.)

На следующий день в школе миссис Макдоннелл рассказала нам, какие чудовищные разрушения про­извели неизвестные хулиганы у нее в саду. На меня никаких подозрений не было.

Во время большой перемены я подсела к миссис Макдоннелл в столовой.

— Миссис Макдоннелл, какой ужас случился с
вашим садиком! — заговорила я.

— Спасибо за сочувствие, Темпл, — тепло улыб­
нувшись, ответила миссис Макдоннелл.

Глядя ей в глаза (на такое я отваживалась нечас­то), я поведала ей, что понятия не имею, кто мог учинить такое безобразие.

— Но знаете, — добавила я, — вчера я была в
гостях у Сью Харт, и мы с ней видели Роберта Лью­
иса и Берта Дженкинса. Мальчишки крутились око­
ло вашего дома.

— Спасибо, что сказала, Темпл. Ты хорошая,
добрая девочка.

С этими словами миссис Макдоннелл встала и направилась к столу Роберта и Берта. У меня на гла­зах все трое исчезли в кабинете директора. Я не чув­ствовала угрызений совести. Льюис и Дженкинс, полагала я, не сделали этого только потому, что не додумались. И потом, они заслужили наказание — пусть знают, как дразнить меня и радоваться, что не могу ответить! Теперь, став взрослой, я понимаю, что поступила с мальчишками очень скверно. Но аутичной девочке, не способной ни словесно, ни

Lt;

физически защищаться от оскорблений и насмешек, такой поступок представлялся справедливым воз­мездием.

Помню, как однажды я была в гостях у своего кузена, Питера Нэша. Питер вечно попадал в какие-то истории. Однажды он даже поджег склад, и тот сгорел дотла.

Итак, мы сидели на крылечке и болтали.

— Наши соседи — такие гады! — проворчал
Питер. — Представляешь, пожаловались отцу, что я
бегаю через их лужайку! Доносчики чертовы!

Я кивнула.

— Теперь, чтобы пойти к приятелю, мне прихо­
дится обходить весь квартал, — продолжал Питер,
мрачно глядя на соседский двор. — Как бы им
отплатить?

В ответ я сказала первое, что пришло в голову:

— Давай испортим им лужайку! Забросаем ее всю
мусором и перекопаем вон теми граблями!

Питер выпрямился.

— To4Hq! Давай! — Но тут же снова опустился на
ступеньки. — Ага, а потом мне устроят взбучку!

— При чем тут ты? — хихикнув, ответила я. —
Скажем, что это все собаки!

Сказано — сделано. Меньше чем через полчаса очаровательная лужайка превратилась в помойку. И никому не пришло в голову обвинить в этом нас.

Не так повезло мне в другой раз — в воскресенье, когда я вздумала отправиться в церковь в теннисных тапочках. Папа заметил это и начал кричать. Я выскочила из церкви и бросилась бежать; он — за мной. Нагнал он меня между оградой и бензоко­лонкой.

Папа был вспыльчив и часто выходил из себя по пустякам. Его родные также были известны тяжелым

нравом. Недавние исследования, проведенные в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, показали, что в семьях аутичных детей черты харак­тера часто наследуются. Возможно, многие аутисти-ческие характеристики — как, например, вспышки гнева, — наследуются рецессивно, подобно голубому цвету глаз. Мы с отцом во многом похожи: как и я, он легко взрывается; как и я, увлекшись чем-нибудь — будь то деловые вопросы или план пред­стоящего путешествия, — полностью в это погружа­ется и не может думать ни о чем другом. Разница лишь в том, что у отца подобные качества проявля­ются гораздо слабее и не выходят за пределы нормы. Став взрослой, я научилась предотвращать свои вспышки гнева. Мой метод несложен: я просто не позволяю себе злиться. Я ни с кем не спорю. Как только ситуация начинает накаляться, я встаю и ухо­жу, не дожидаясь, пока мне захочется взорваться. Мне случалось видеть, как из-за вспышки гнева люди теряют друзей, любимых, ломают себе всю жизнь. На меня саму, когда я училась в средней школе, мой бурный темперамент навлек серьезные неприятности...

Date: 2015-07-10; view: 300; Нарушение авторских прав