Несколько общих мест при изучении романа

НЕСКОЛЬКО «ОБЩИХ МЕСТ» ПРИ ИЗУЧЕНИИ РОМАНА Ф.М.ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»

Точка зрения

В последние годы изучению творчества Достоевского в литературоведении и методической литературе уделялось достаточно большое внимание. Можно сказать, что роман «Преступление и наказание» очень удобен для изучения в школе, так как более чем какой-либо другой русский роман XIX века из списка школьной программы разложен по полочкам-блокам: вот вам теория Раскольникова, вот образ Петербурга в романе, вот двойники главного героя (Свидригайлов и Лужин), вот психологическое мастерство писателя и сны его героев, вот образы «униженных и оскорбленных», а вот и модные ныне (вернее, наконец-то акцентируемые в преподавании) христианские мотивы романа, воплощенные в образе Сони. Можно поспорить, что изучение романа большинством ведется именно по таким блокам. И это логично, компактно и в целом верно. Но именно потому, что методика изучения романа выработана, материал систематизирован, а выводы заранее готовы, учитель постепенно останавливается на любимых «штампах» своего конспекта и для него самого изучение романа заканчивается. Но для учителя процесс чтения великого классического романа не может быть конечен, иначе нельзя говорить не о каком духовном развитии ни учителя, ни ученика. Попробуем заглянуть за некоторые общепринятые штампы в анализе «Преступления и наказания» и убедимся, что когда речь идет об интерпретации такого произведения, как роман Достоевского, незыблемых хрестоматийных положений быть не может.

ШТАМП ПЕРВЫЙ.

ПРИЧИНЫ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

РАСКОЛЬНИКОВА.

В своей исповеди перед Соней Раскольников сам называет мотивы и причины своего преступления. Причина первая: «...вот я решил, завладев старухиными деньгами, употребить их на мои первые годы, не мучая мать, на обеспечение себя в университете, на первые шаги после университета...» Эту же причину он назовет главной и на суде («причиной всему было его скверное положение, его нищета и беспомощность, желание упрочить первые шаги своей жизненной карьеры...»).

Вторая причина, непосредственно связанная с его теорией, о которой он признается только Соне, и есть, как принято считать, настоящая причина преступления («И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил... Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею...»).

Разумеется, при изучении романа заостряется внимание учащихся и на ряде других дополнительных мотивов: письмо матери, окончательно психологически подтолкнувшее Раскольникова к убийству и давшее ему возможность сформулировать первый, оправдывающий его самого в глазах общества мотив; встреча с Мармеладовым, пьяной девочкой на бульваре и утверждение вследствие этого еще одного оправдательного мотива — «получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества»; наконец, нездоровая психологически и социально атмосфера самого Петербурга, которая вполне могла, как утверждали многие сочувствовавшие Раскольникову на суде, вызвать «временное умопомешательство».

Вся эта совокупность причин преступления героя, конечно же, говорит нам о Достоевском как о писателе-реалисте, мастере психологического анализа. Его Раскольников не ходячая схема, не голая теория, а живой противоречивый человек. Но мало кто из читателей (будь то просто ученик или же профессиональный исследователь творчества Достоевского) обращает внимание на причину всех причин, то есть на причину озлобления героя на мир. Ее нельзя искать ни в его личной социальной неустроенности, ни в социальной несправедливости всего общества, потому что, несмотря на то что тема «униженных и оскорбленных» занимала в творчестве Достоевского одно из главных мест, писатель отрицал решающее значение влияния на человека среды. Трагедия Раскольникова глубоко внутренняя. И есть в романе две названные писателем, но не акцентируемые причины этой трагедии.

Вспомним, казалось бы, уже вдоль и поперек проанализированный сон героя об избиении кобыленки: «И вот снится ему: они идут с отцом по дороге к кладбищу и проходят мимо кабака; он держит отца за руку и со страхом оглядывается на кабак». Все в этом сне, начиная с мифологического описания времени действия (вечер праздничного дня), мифологического пространства (пространственные оппозиции «кабак» — «кладбище», «кабак» — «церковь», пыльная изви-листая дорога как символы жизненного пути) и заканчивая указанием на возраст героя (семь лет — по-церковному время выхода из младенчества, начала обязательного обряда исповеди перед причастием, когда человек в состоянии отличать добро и зло и отвечать за свои поступки), говорит о том, что это воспоминание Раскольникова о его первом жизненном искушении, о первом нравственном поединке со злом. Несомненно, тот факт, что мальчик бросается на изверга Ми-колку с кулачонками, показывает незамутненность в ребенке нравственных чувств. «Крестьянская кобыленка» (крестьяне — христиане) и Миколка, на котором нет креста («Ну и впрямь, знать, креста на тебе нет!»), есть то воплощение сил, между которыми и идет спор за Раскольникова. В кобыленке заложена идея страдания и, в этом смысле, Христа. Миколка же даже внешностью своей («мясистое, красное, как морковь, лицо») похож на черта, выскочившего из баниада (баня — вечность для Свидригайлова). И конечно же, детское сознание не может принять его явно безобразную и жуткую сторону. Но черт гораздо хитрее, чем может показаться, ибо Миколка лишь собственное ничем не прикрытое лицо зла. Опаснее для ребенка другой черт, заботливый и добрый, который пытается увести его за руку с места трагедии, который воспитывает в нем равнодушие к злу, добивается замутненния его нравственных ориентиров. Трижды во сне Раскольникова пытаются увести (два раза отец и один раз какая-то баба). А ведь именно отец привел его к кабаку! И он же говорит ему: «...не наше дело, пойдем!» Настоящий нравственный поединок идет между отцом и сыном, а не ребенком и Миколкой. Формально отец поступает правильно: не оставлять же, в самом деле, сына смотреть на безобразную и кровавую сцену, ни к чему травмировать детскую психику. Но ведь и увести можно по-разному, осудив бесчинствующих, присоединить свой голос ко многим голосам из толпы: «Ну и впрямь, знать, креста на тебе нет!» А можно увести, равнодушно, повзрослому оправдывая зверство: «...пьяные, шалят, дураки...» Этот момент из детства Раскольникова и можно считать той отправной точкой, с которой началась его трагедия, трагедия оправдания зла.

Есть еще один эпизод в романе, который, как правило, никак не комментируется при изучении «Преступления и наказания», — упоминание об умершей невесте Раскольникова. «...Известно ли вам, как он, полтора года назад, меня изумил, — рассказывает Пульхерия Александровна Разумихину, — когда вздумал было жениться на этой, как ее, — на дочери этой Зарницыной, хозяйки его?» И далее следуют небольшие объяснения Разумихина по поводу этой истории: «Узнал я только, что брак этот, совсем уже слаженный и не состоявшийся лишь за смертию невесты, был самой госпоже Зарницыной очень не по душе... Кроме того, говорят, невеста была собой даже не хороша, то есть, говорят, даже дурна... и такая хворая, и... и странная... а впрочем, кажется, с некоторыми достоинствами. Непременно должны были быть какие-нибудь достоинства: иначе понять ничего нельзя...» Если уж сами герои не могут понять место этой истории в жизни Раскольникова, а сам автор не дает никаких дополнительных комментариев, то читателю остается тоже только гадать о значении этого эпизода или пройти мимо него вовсе. Однако одно конкретное указание на время смерти невесты героя («полтора года назад») делает это событие неразрывно связанным со всем сюжетным ходом романа. «Полтора года» — этот временной отрезок еще один раз будет выбран Достоевским в романе — в эпилоге («Со дня преступления его прошло почти полтора года»). За полтора года до преступления умерла невеста Раскольникова, через полтора года после преступления Раскольников возрождается к новой жизни, возрождается благодаря любви Сони и к Соне, обретает новую невесту. А вот что сам Раскольников говорил о своей прежней невесте: «А что мне вам рассказать? Даже мало помню. Она больная такая девочка была, — продолжал он, как бы опять вдруг задумываясь и потупившись, — совсем хворая; нищим любила подавать, и о монастыре все мечтала, и раз залилась слезами, когда мне об этом стала говорить; да, да... помню... очень помню. Дурнушка такая... собой. Право, не знаю, за что я к ней тогда привязался, кажется за то, что всегда больная... Будь она еще хромая аль горбатая, я бы, кажется, еще больше ее полюбил... (Он задумчиво улыбнулся.) Так... какой-то бред весенний был...» Но ведь именно весной Раскольников начинает чувствовать в своей душе и любовь к Соне! Да и в самой Соне есть черты, роднящие ее с невестой героя: религиозность, странность для окружающих («странная» — так говорит Разумихин о невесте друга и также называет Раскольников Соню), болезненность, незащищенность. И по отношению к невесте героя и к Соне писатель употребляет одно и то же определение — «девочка»: «несмотря на свои восемнадцать лет, она казалась почти еще девочкой» (о Соне) — «она больная такая девочка была» (о невесте). Все эти параллели (полтора года, весна, общие черты героинь) говорят о значимости обоих образов для главного героя. И если именно любовь воскресила Раскольникова, то, может быть, потеря любви (смерть невесты) стала той отправной точкой, с которой началось озлобление героя на мир. И преступление Рас-кольникова не есть следствие его теории, а и преступление, и теория — следствия растоп-танной любви героя, ведь и умерла-то невеста, наверняка, все от той же зараженной чахо-точной атмосферы петербургских трущоб и углов, а он, Раскольников, никак не мог ей по-мочь, ничего не мог изменить.

Достоевский хотел закончить роман аллегорически — «видением Христа» Рас-кольникову, после чего он и раскаивается. «Но, — как пишет Ю.Карякин, — вместо готовой схемы побеждает другое решение: "Соня и любовь к ней сломали"» В этом выборе мы снова видим победу в Достоевском реалиста и психолога над метафизиком. Правда жизни подсказывала ему, что не мог человек, от природы добрый, сострадательный, как Раскольников, взять и в одночасье «свихнуться», выдумать бесчеловечную теорию только потому, что «его среда заела». Для такого переворота необходимо глубочайшее внутреннее потрясение. Именно поэтому Достоевский ненавязчиво, «контрапунктом» и добавляет историю об умершей невесте героя.

Для более четкого понимания всей картины преступления Раскольникова при изучении романа надо разграничивать причины и цели преступления героя, хотя сам Достоевский их не разграничивает, потому что в действительности любой значительный поступок человека не может быть объяснен одним мотивом и сам человек никогда не разделяет цель и причину своих действий.

Цели преступления

1. Проверить на деле свою теорию, «сделать пробу» — узнать, к какому разряду людей (к «твари дрожащей» или «право имеющим») можно себя отнести.

2. На украденные деньги обеспечить себе учебу в университете и первые шаги после университета.

3. Обеспечив свое будущее, сделать много добрых дел, помочь бедным людям, стать «благодетелем человечества».

Причины преступления

1. Первопричина кроется глубоко в детстве: воспитание отца (равнодушие к злу), воспитание матери (все — для Роди).

2. Смерть невесты.

3. Нездоровая атмосфера Петербурга.

4. Социальная униженность героя, бедность, невозможность умному, талантливому, но бедному человеку одним лишь честным трудом «пробиться в люди».

5. Тяжелое положение матери и сестры.

6. Сострадание героя «униженным и оскорбленным».

Содержание таблицы не является законченным и вряд ли претендует на абсолютность. Попробуйте сами заглянуть за «штамп» и внести свои дополнения.

ШТАМП ВТОРОЙ. ЖЕРТВА СОНИ.

Традиционным мотивом отчаянного решения Сони Мармеладовой «пойти по желтому билету» считается ее желание помочь своей семье, невозможность честным трудом заработать себе на жизнь. Вспоминаются тут же слова Мармеладова, оправдывающего поступок дочери: «Теперь же обращусь к вам, милостивый государь мой, сам от себя с вопросом приватным: много ли может, по-вашему, бедная, но честная девица честным трудом заработать?.. Пятнадцать копеек в день, сударь, не заработает, если честна и не имеет особых талантов, да и то рук не покладая работавши!» Добавочным мотивом, конечно же, называется окончательно подтолкнувшие Соню к этому шагу истерические упреки Катерины Ивановны («Живешь, дескать, ты, дармоедка, у нас, ешь и пьешь, и теплом пользуешься») и ее же безжалостный ответ на мучительные сомнения падчерицы («Что ж, Катерина Ивановна, неужели ж мне на такое дело пойти?» — «А что ж, — отвечает Катерина Ивановна, в пересмешку, — чего беречь? Эко сокровище!»).

Но при этом почему-то забываются очень важные для понимания причин «преступления» Сони слова Раскольникова: «...тем ты грешница, что понапрасну (курсив Достоевского) умертвила и предала себя. Еще бы это не ужас! Еще бы не ужас, что ты живешь в этой грязи, которую так ненавидишь, и в то же время знаешь сама (только стоит глаза раскрыть), что никому™ этим не помогаешь и никого ни от чего не спасаешь!» В самом деле, материально жертва Сони никого не спасла: как Мармеладовы продолжали жить в нищете, так и живут. На похороны отца деньги дает не Соня, а Раскольников; на похороны Катерины Ивановны — Свидригайлов. Соня не имеет возможности даже откладывать деньги на черный день. Ее поступок только приблизил окончательную катастрофу семьи Мармеладовых. Это и пытается ей логически доказать Раскольников, изводя своими безжалостными вопросами: «Ну, а коль вы, еще при Катерине Ивановне,теперь, заболеете и вас в больницу свезут, ну что тогда будет? <„.> Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она будет кашлять и просить и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать... А там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети...» И, если бы не чудесное вмешательство Свидригайлова, пристроившего детей в пансион, быть бы старшей Поленьке с тем же «желтым билетом», что и сестрица Соня. Жертва Сони совершенно напрасна, если рассматривать ее, как это делает Раскольников, в бытовом плане.

Соня, конечно же, никого не может спасти. В этом-то и причина ее поступка. «Ненасытимое сострадание» — вот что заставляет переступить ее через себя. Ее жертва — христианская по своей сути. Кого спас Христос, позволив распять Себя на кресте? Формально никого. Он, наделенный божественной силой, ничем не облегчил страдания бедных и униженных. Но Он страдал вместе с ними и даже не как они, а мучительнее их. Он, взойдя на крест, взял на Себя наибольшее страдание, какое способен вытерпеть человек. В этой-то «напрасной» жертве и было высшее проявление Его любви к людям. В образе Сони для Достоевского и заключена эта идея Христа. Мотив ее поступка не в желании спасти близких, а в невозможности их спасти. Она не может им помочь, и она не может спокойно наблюдать их страдания, она лишь может взять на себя еще большее страдание, чем они. Над алогичностью жертвы Сони и бьется Раскольников, привыкший видеть даже в жертвенности расчет (жертва Дуни, например, ему понятна, хотя и вызывает нравственный протест). Свою собственную жертву (явка с повинной и каторга) он расценивает как «жертву, которою ничего не приобреталось», не понимая, что жертва, которая ищет хоть какую-то выгоду в своем страдании, уже не жертва.

ШТАМП ТРЕТИЙ. ПОСЛЕДНИЙ СОН РАСКОЛЬНИКОВА.

Очень часто последний сон Раскольникова на каторге о нашествии трихин рассматривается как сон, который помог герою понять все заблуждения собственной теории, и поэтому именно после сна начинается духовное воскресение Раскольникова. Последний сон, конечно же, по своей символике сон-Апокалипсис. Но именно потому, что это сон-откровение, он не для Раскольникова, но для читателя, так же, как пророчество Иоанну Богослову было не для Иоанна, а для всего человечества. Этот сон — пророчество Достоевского о возможном будущем России и мира, об опасностях любой идеологии и теоретического, а не сердечного взгляда на жизнь. И только в контексте «сна для читателя» становятся понятными слова о «немногих, избранных» («Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных... Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса»).Читателей эти фрагменты сна отсылают к Евангелию от Матфея, гл. 24, ст. 13 и 22 («претерпевший же до конца спасется», «ради избранных сократятся те дни») и к Откровению Иоанна Богослова, то есть под «избранными» понимаются люди веры, несущие в мир заветы Христа, любовь и сострадание к ближнему. Автор одного из комментариев к «Преступлению и наказанию» С.В.Белов считает, что в этом сне Раскольникова о «чистых и избранных, предназначенных начать новый род людей», Достоевский размышляет уже о герое своего следующего романа «Идиот» Мышкине, который «должен был обновить и очистить землю».

Но для Раскольникова же этот сон остается «мучительным бредом», хотя его и беспокоит, что он «так грустно и так мучительно отзывается в его воспоминаниях», что «так долго не проходит впечатление этих горячешных грез». А не проходит оно потому, что, если мы рассматриваем этот сон как откровение для Раскольникова, в нем герою грезятся смутные начертания новой теории. И «избранные, предназначенные начать новый род людей» — это лишь иная контаминация все того же деления человечества на избранных, «право имеющих», способных сказать новое слово (начать новый род людей), и «тварей дрожащих», которым суждено погибнуть под колесом истории. Как мы помним, Раскольников на каторге ничуть не раскаивается в своем преступлении и по-прежнему убежден в верности своей теории. Единственное, что его мучает, это несоответствие его нервической натуры холодной, нравственно непробиваемой натуре «властелина». Вот именно логическое оправдание слабости своей натуры перед собственной теорией он постоянно и ищет. Пример тому в его первом разговоре с Порфирием Петровичем:

«— Вы-таки логичны. Ну-с, а насчет его совести-то?

— Да какое вам до нее дело?

— Да так уж, по гуманности-с.

— У кого есть она, тот страдай, коль сознает ошибку. Это и наказание ему, — опричь

каторги.

— Ну а действительно-то гениальные, — нахмурясь, спросил Разумихин, — вот те-то,

которым резать-то право дано, те так уж и должны не страдать совсем, даже за кровь

пролитую?

— Зачем тут слово: должны? Тут нет ни позволения, ни запрещения. Пусть страдает, если жаль жертву... Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть, — прибавил он вдруг задумчиво, даже не в тон разговора».

Таким образом, Раскольников, говорящий Порфирию Петровичу о Новом Иерусалиме, заверяющий следователя, что он верит в Бога и воскрешение Лазаря, ставит для себя в один ряд Христа, Магомета и Наполеона. С одной стороны, он считает, что явка с повинной — это итог для человека «обыкновенного», возомнившего себя на время «право имеющим» («они сами себя посекут, потому что очень благонравны; иные друг дружке эту услугу оказывают, а другие сами себя собственноручно... Покаяния разные публичные при сем на себя налагают, — выходит красиво и назидательно, одним словом, вам беспокоиться нечего... Такой закон есть»). Поэтому он и сам решается на явку с повинной, тем самым честно признаваясь себе в своей «обыкновенности». Но с другой стороны, он даже в этом исходе ищет лазейку, которая давала бы надежду на «необыкновенность», избранничество. Вспомним его последний разговор с Дуней: «—...Я низкий человек, Дуня.

— Низкий человек, а на страданье готов идти! Ведь ты идешь же?

— Иду. Сейчас. Да, чтоб избежать этого стыда, я и хотел утопиться, Дуня, но подумал, уже стоя над водой, что если я считал себя до сей поры сильным, то пусть же я и

стыда теперь не убоюсь, — сказал он, забегая наперед. — Это гордость, Дуня?

— Гордость, Родя.

Как будто огонь блеснул в его потухших глазах; ему точно приятно стало, что он еще горд». Страдание — это сила, это удел великих — вот в чем хочет уверить себя Раскольников. Поэтому его последний сон в эпилоге — сон идеологический: он окончательно развенчивает его прежнюю теорию, доводит ее до логического абсурда, до полного осуществления «проклятой мечты», но взамен ее подсознание подкидывает ему новую идею об избранничестве, которая есть не что иное, как переосмысление некогда сказанных Раскольникову слов Порфирия Петровича: «Я ведь вас за кого почитаю? Я вас почитаю за одного из таких, которым хоть кишки вырезай, а он будет стоять да с улыбкой смотреть на мучителей, — если только веру иль Бога найдет. Ну, и найдите, и будете жить. <...> Знаю, что вы слова мои как рацею теперь принимаете заученную; да, может, после вспомните, пригодится когда-нибудь; для того и говорю. Еще Бога, может, надо благодарить; почем вы знаете: может, вас Бог для чего и бережет. А вы великое сердце имейте да поменьше бойтесь. Великого предстоящего исполнения-то струсили? <…> Что ж, что вас, может быть, слишком долго никто не увидит? Не во времени дело, а в вас самом. Станьте солнцем, вас все и увидят. Солнцу прежде всего надо быть солнцем».

В этом сне есть опасность новой теории. Именно поэтому такой сон не мог воскресить героя. Воскрешает его любовь, живой человек, а не чтение Евангелия, которое он так и не откроет в романе, не явление Христа и ничто другое, что может влиять на сознание, а только то, что идет сердца. Судьба Раскольникова предопределена и без сна, ибо Провидение уже давно с ним рядом — это Соня. Судьба же человечества — в руках человечества. И последний сон своего героя Достоевский адресован только читателям.