Глава 5. – Здравствуйте, Эмиль. Роберт дома?

– Здравствуйте, Эмиль. Роберт дома? – спросила Катрин.

– Нет, мадемуазель, – ответил старый слуга. – Он… – Слуга заколебался. Телефон, по которому он говорил, находился в одном из огромных залов резиденции Эллиотов. А в нескольких метрах от него, в соседней комнате, Роберт без особого энтузиазма болтал со своей будущей женой, которую выбрал для него отец.

Переживаемые горькие чувства обострили интуицию Катрин, она ощутила в тоне слуги нерешительность, показавшуюся ей подозрительной. Эмиль лгал ей, во всяком случае он не говорил ей правды.

– Вы уверены, что его нет?

– Да, мадемуазель.

– Он знает, что я в больнице, что пыталась…

– Да, мадемуазель, как и все, он прочел об этом в газетах.

– Эмиль, мне нужна ваша помощь! Необходимо, чтобы вы ему сказали, я…

– Послушайте, мадемуазель… Я получил некоторые указания. Господин Роберт не станет отвечать на ваши звонки. Будет лучше, если вы не станете больше звонить. Вы же знаете, я передал ему все ваши сообщения, но это бесполезно. Вы только делаете себе хуже. Не думайте о нем больше.

Он казался искренне огорченным, но ситуация была безвыходной.

– Прошу вас, Эмиль, помогите мне, я должна поговорить с ним хотя бы раз. Он дома, ведь так? Вы на это намекаете, Эмиль? Умоляю, даже если он не может поговорить со мной прямо сейчас, передайте ему, по крайней мере, что я звонила. Попросите его перезвонить. Вы можете сделать это для меня? Пожалуйста. Пусть он мне перезвонит. Только один раз. Мне просто необходимо поговорить с ним.

После долгого колебания слуга, явно проникшийся симпатией к Катрин, добавил:

– Вы причиняете себе бессмысленные страдания, мадемуазель.

В это время Катрин закричала в трубку:

– Роберт! Роберт! Ты слышишь меня? Я тебя люблю! Я люблю тебя!

– Я вынужден закончить разговор, мадемуазель. Мне действительно очень жаль. – И слуга положил трубку.

– Роберт! Роберт! – выкрикнула Катрин в порыве отчаяния.

Именно в эту минуту в палате появился доктор Гибсон. Девушка пришла в сознание еще накануне, она находилась в здравом рассудке. Во всяком случае ее мозг, казалось, не был поврежден, хотя она потеряла немало крови.

Краски с удивительной быстротой возвращались на лицо пострадавшей – жизненные силы стремительно прибывали, что представлялось странным для человека, пытавшегося покончить с собой всего несколько дней назад. Капельницу уже убрали, и теперь больная могла свободно двигаться.

Доктор Гибсон вновь был поражен удивительным сходством между Катрин и Луизой, своей покойной женой. Он никак не мог свыкнуться с этим. Глядя на девушку, он повторял себе то, что впервые произнес, когда его юная пациентка еще находилась между жизнью и смертью: тогда он поклялся, что сделает все, что от него зависит, приложит все силы, чтобы помочь Катрин! И не только из‑за огромного чувства вины, которую он испытывал оттого, что преждевременно выписал своею недавнюю пациентку, но и в связи с тем, что должен нести ответственность за смерть жены. Казалось, разные личности и связанные с ними обстоятельства причудливо переплелись в его сознании, и, стремясь спасти Катрин, он в каком‑то смысле пытался откупиться.

Он приблизился к больной, протянул руку, но та холодно посмотрела на него и никак не отреагировала на его жест. Доктор не стал настаивать. Бедняжка, без сомнения, все еще переживает телефонный разговор. Возможно, ей стыдно за то, что ее застигли врасплох во время явного припадка истерии или по меньшей мере отчаяния.

– Все хорошо, Катрин?

– Да, никогда в жизни мне не было так хорошо, – ответила она с усмешкой. – Мой парень бросил меня, я пыталась покончить жизнь самоубийством, моя карьера нисколько не продвигается, родители меня не понимают, и я совершенно не представляю, что буду делать, когда выйду отсюда! Да, все просто прекрасно!

– Я понимаю, – сказал доктор Гибсон.

Было около часу дня. Служитель Питер Лэнг вошел в палату, чтобы убрать поднос с едой. Молодой санитар с присущей ему застенчивостью поприветствовал доктора кивком головы, потом взял поднос, который Катрин отодвинула на край кровати. Врач как бы невзначай приподнял металлическую крышку и увидел, что девушка так и не притронулась к еде. Он озабоченно произнес:

– Нужно, чтобы ты поела, Катрин. Иначе придется снова поставить тебе капельницу.

– Стоит лишь подумать о пище, как меня начинает тошнить.

– Я понимаю, – ответил психиатр, – но необходимо сделать над собой усилие. Поесть хоть немного.

– Можно уносить? – спросил санитар, указывая на поднос.

– Да, конечно, – ответил врач, вернув крышку на место.

Служитель едва заметно улыбнулся и унес завтрак. Доктор Гибсон придвинул к кровати стул для посетителей.

– Ты готова к нашему первому сеансу?

– А разве у меня есть выбор? – парировала Катрин.

Она не видела смысла в подобном лечении, даже если бы его проводил самый знаменитый психиатр в мире. Разве это вернет ее избранника? Или даст толчок в развитии карьеры, что ей так необходимо? Более того, избавит ли это от злого рока, который с давних пор, с того самого момента как она обрела способность думать и чувствовать, преследует ее? И теперь ей стал известен приговор, вынесенный судьбой ее любви.

Верил ли он сам в успех лечения? Разве ему самому удалось забыть? Конечно, с тех пор, как он овдовел, не прошло еще и года, и потом, он действительно потерял жену; впрочем, если ты любишь, какая, в сущности, разница между смертью и разрывом?

– Да, лет мне не так много. Но на поверку я старуха, потому что когда познаешь некоторые вещи, то старишься на глазах. Есть истины, которые за один час способны состарить человека на десять лет. Теперь я знаю правду, и эта правда жжет меня изнутри. Это нечто, чего мне не следовало знать, но теперь уже слишком поздно. Я не смогу вернуться назад, не смогу забыть и уверена, что любой встреченный мною мужчина станет для меня всего лишь призраком и эта встреча доставит новое страдание, напомнив об утраченной любви.

– Но, может, вы еще помиритесь! Уверен, вы несомненно встретитесь. Впрочем, наверное, вы уже виделись с ним?

– Нет, он даже не соизволил прийти навестить меня, он не явится, даже если придет мой смертный час…

– Скорее всего у него какие‑то дела. Он, должно быть, очень занят.

– Он не придет. Он отказывается даже подойти к телефону. Все потому, что я совершила ошибку. Серьезную ошибку.

Гибсон подумал, что он тоже допустил серьезную ошибку и уже год тяжко расплачивается за нее.

– Хочешь рассказать об этом? – спросил он тихо. – Возможно, я смог бы тебе помочь. Иногда со стороны все видится в другом свете.

Некоторое время девушка колебалась.

– Я могу поделиться с вами, но это ничего не изменит. Совершенно ничего. Когда я говорю, что совершила ошибку, я осознаю, насколько она ужасна. Впрочем, я спрашиваю себя, как могла я допустить подобное. Конечно, мне не повезло, меня обманули. Наверное, такова моя судьба. Я приговорена с рождения, над моей головой висит злой рок. Все, кого я люблю, умирают или отдаляются от меня. То, о чем я мечтаю, никогда не сбывается, какие бы усилия я ни прикладывала. Думаю, с этим ничего нельзя поделать. Это наследственное – так было и с моей матерью. Однажды она рассказала мне… Кстати, это был единственный серьезный разговор между нами. Мама призналась, что тоже была обречена, что безумно любила одного мужчину. Но она допустила ошибку, о которой тот узнал, и он бросил ее. А за моего отца она вышла замуж только для того, чтобы попытаться забыть того единственного, любимого. Но я никогда не вступлю в брак, я уверена в этом. Я допустила промах, но не допущу этого во второй раз. Я не стану выходить замуж, чтобы забыть Роберта. Вот почему я хотела умереть – это единственный способ забыть.

Она замолчала и опустила глаза. Доктор некоторое время хранил молчание, а затем сказал:

– Уверяю тебя, Катрин, со временем все удивительным образом стирается из памяти.

– Вы так говорите, потому что никогда не любили по‑настоящему! Если бы вы хоть однажды узнали настоящую любовь, вы бы поняли, что дважды любить нельзя, что, отдав свое сердце, мы больше не властны над ним и не можем его вернуть. Нет, доктор, я знаю, жизнь дает лишь один шанс, и я навсегда упустила его, совершив эту ошибку.

Психиатр снова спросил ее, что это за ошибка, которая столь ужасна. Больная пришла в замешательство, но потом все же призналась. Она поведала печальную историю о каком‑то порнофильме, в котором снялась против своей воли, и о том, что отец Роберта, будущий сенатор, узнал обо всем.

Теперь доктору Гибсону стало ясно, что шансы Катрин на примирение с женихом действительно ничтожны, если не сказать – равны нулю.

– Понятно, понятно, – немногословно заметил он.

– Я уже вам говорила, доктор, выхода нет.

Врач не успел ничего сказать. Лицо девушки внезапно озарилось радостью. На пороге появился санитар с огромным букетом цветов.

– От Роберта! – не сдержала возгласа Катрин.

Наконец‑то он решил дать о себе знать! Он передумал! Он вернется к ней! Романтичный, как всегда, он предупреждает о своем скором визите великолепными цветами! Доктор Гибсон обернулся, при виде цветов по губам его скользнула улыбка. Наверное, возлюбленный Катрин внезапно передумал и решил достойно искупить свою вину. Красивое завершение истории, которая на первый взгляд была обречена на печальный финал.

– Куда их поставить? – спросил служитель.

– Дайте их мне, – распорядилась Катрин.

Питер протянул цветы радостной девушке. Она повернулась к доктору, широко улыбаясь, и тот объявил:

– Все всегда налаживается!

– Похоже, вы правы!

В довершение радужной картины зазвонил телефон. Катрин вздрогнула. Эмиль, добрый слуга, все‑таки убедил Роберта, и тот раскаялся! Сияя, девушка сняла трубку:

– Да?

Но через несколько секунд выражение ее лица вдруг переменилось.

– А, это ты! Я же сказала, что не хочу с тобой разговаривать! Я никогда тебя не прощу! Никогда, слышишь? Я ненавижу тебя! – И она с силой бросила трубку, не оставив своему собеседнику времени на ответ.

Доктор Гибсон застыл в недоумении. Что означает этот неожиданный поворот? Катрин произвела на него впечатление юной, крайне чувствительной девушки, к тому же у нее, кажется, переменчивый вспыльчивый нрав.

– Не понимаю, – произнес он как можно мягче, стараясь, чтобы в его интонации не прозвучало ни малейшего упрека. – Кто это был?

– Знаете, кто послал мне эти ужасные цветы? Мой отец! Я никогда не прощу его за то, как он поступил с Робертом! Если бы вы только знали, как он меня опозорил! Будь у Роберта еще какие‑то сомнения после просмотра фильма, они все равно тут же улетучились бы при мысли о том, с какой семьей он породнится, женившись на мне.

По правде говоря, она была расстроена вдвойне, так как злилась не только на отца, но и на себя за то, что на мгновение наивно поверила, что цветы прислал Роберт, а теперь позвонил. На самом же деле звонил ее отец, чтобы убедиться, что ей доставили букет. Теперь девушка находила цветы отвратительными. С выражением презрения и разочарования на лице она взяла букет и отбросила его.

В этот самый момент на пороге палаты появился Вик Джексон, директор клиники. Букет угодил ему прямо в лицо.

У этого пятидесятилетнего мужчины был высокий лоб, редкие волосы, внимательный взгляд острых глаз за маленькими очками, к тому же он явно страдал от избыточного веса. Амбициозный, склонный к авторитарным решениям, Вик Джексон был начисто лишен чувства юмора, впрочем, окружающие и не пытались сделать его мишенью своих шуток. Он раздраженно пнул упавший букет, однако, разглядев ту, что бросила эти цветы, сразу успокоился.

Как и большинство мужчин, он был сражен красотой Катрин. Нужно заметить, что он питал слабость к женскому полу. После тридцати лет несчастливого брака с женщиной, которая не пробуждала в нем ни малейшего желания и к тому же так и не родила ему ребенка, он пустился во все тяжкие; поговаривали, что для реализации неудовлетворенных мужских фантазий он даже прибегал к услугам специальных агентств.

Пытаясь сгладить впечатление от дурного жеста, он поднял цветы и произнес с ироничной улыбкой:

– Мне показалось, вы обронили букет, мадемуазель?

– Это мадемуазель Шилд, – представил доктор Гибсон, поднявшись со стула. – Она поступила к нам два дня назад. Сейчас ей гораздо лучше.

– Я это вижу! – едко заметил директор.

Он подошел к Катрин, чтобы рассмотреть ее вблизи, и нашел девушку еще более привлекательной, просто обворожительной. Джексон повернулся к Гибсону:

– Томас, я, собственно, пришел сказать, что мне необходимо переговорить с тобой до собрания дисциплинарного комитета.

Этот человек, выглядевший обычно абсолютно уверенным в себе, похоже, испытывал какие‑то колебания, что выдавало едва заметное подергивание нижней губы.

– Непременно, – ответил доктор Гибсон.

Он посмотрел на часы – до собрания оставалось не больше десяти минут, соответственно, времени было в обрез.

Двусмысленно ухмыльнувшись, Джексон сказал психиатру:

– Ну, я оставляю вас, наверняка вам нужно обсудить много важных вещей. Я могу на тебя рассчитывать?

– Разумеется, господин директор.

Напоследок Вик Джексон бросил взгляд в сторону Катрин, за дверью палаты он столкнулся с доктором Кэмпбеллом.

Артур Кэмпбелл, дело которого в первую очередь подлежало рассмотрению на предстоящем заседании, явно нервничал:

– Ты говорил с Томасом?

– Я вызвал его к себе в кабинет.

– Ты все еще не поговорил с ним? – произнес тот встревоженным голосом. – Ведь через десять минут начнется!

Директор успокаивающим жестом положил руку на плечо коллеги:

– Послушай, не надо волноваться. У меня уже есть поддержка Ривза. С голосом Томаса у нас будет большинство, и двум истеричкам, жаждущим твоей крови, придется уйти ни с чём.

Доктор Кэмпбелл, не слишком успокоенный услышанным, нервно засмеялся. Вик Джексон торопливо отделался от него:

– Послушай, встретимся на месте. Я должен идти к себе, если хочу успеть поговорить с Томасом. Но ты не волнуйся, он на нашей стороне. В любом случае он не может мне в этом отказать – я, в конце концов, директор!