Советская экономическая система: теория

В 20-30-е годы СССР стал складываться особый тип хозяйства и жизни людей. Это была разновидность хозяйства, присущего традиционным обществам. Экономическая теория (политэкономия) принципиально не изучает хозяйства такого типа. Многое можно было бы понять, внимательно читая Маркса. Он прекрасно показал в «Капитале», что происходит при вторжении рыночной экономики в "натуральное" хозяйство. Например, внедрение монетаризма в любое некапиталистическое хозяйство приводит к катастрофе: «Внезапный переход от кредитной системы к монетарной присоединяет к практической панике теоретический страх, и агенты обращения содрогаются перед непроницаемой тайной своих собственных отношений».

Маркс пишет о том, как это происходило во Франции: «Ужасная нищета французских крестьян при Людовике XIV была вызвана не только высотою налогов, но и превращением их из натуральных в денежные налоги». Он приводит слова видных деятелей Франции того времени: «Деньги сделались всеобщим палачом»; «деньги объявляют войну всему роду человеческому»; финансы — это «перегонный куб, в котором превращают в пар чудовищное количество благ и средств существования, чтобы добыть этот роковой осадок» и т.п. Многие страны спаслись только тем, что смогли защититься от монетаризма с помощью государства (например, сохранив натуральные налоги и взаимозачеты). «Эта форма платежей составляет одно из таинственных средств самосохранения Турецкой империи. Если внешняя торговля, навязанная Европой Японии, вызовет в этой последней превращение натуральной ренты в денежную, то образцовой земледельческой культуре Японии придет конец», — писал Маркс в середине прошлого века. Но с того времени все это подтвердилось несметное число раз. И мы это видим у нас под носом, в России — и вызванный монетаризмом «кризис неплатежей», и паралич хозяйства, и обнищание.

Вся сила советского строя и чудесный рывок в развитии хозяйства были связаны с тем, что, обобществив средства производства, советская Россия смогла ввести «бесплатные» деньги, ликвидировать ссудный процент, укротить монетаризм. Это и было впоследствии объявлено «нарушением объективных экономических законов». За это советский строй и заклеймили как «неправильный»[113]. Однако, придя в России к власти и начав грандиозный советский проект, коммунисты приняли в качестве официальной идеологии учение, объясняющее совершенно иной тип общества и хозяйства – западный. Это несоответствие теории и реальности временно маскировалось бедствиями и перегрузками, которые заставляли действовать просто исходя из здравого смысла в очень узком коридоре возможностей. Но оно сразу выявилось в благополучный период «застоя».

То хозяйство, которое реально создавалось в СССР, было насильно втиснуто в непригодные для него понятийные структуры хрематистики. Была создана химера «политической экономии социализма". Этот процесс, впрочем, был непростым и длительным. В начале пути стали быстро восстанавливаться традиционные («естественные», по выражению М.Вебера) взгляды на хозяйство и производственные отношения. Главными укладами во время НЭПа становились трудовая крестьянская семья и вертикальная кооперация на селе (изученные А.В.Чаяновым), малые предприятия традиционного капитализма (НЭП в городе), первые крупные предприятия социалистического типа в промышленности.

Поразительно, как Ленин, став во главе правительства, моментально смог проникнуться мышлением и чувством экономии (в смысле Аристотеля). Когда читаешь его документы и об «очередных задачах советской власти», о гидроторфе или обводнении нефтяных скважин Баку, видишь хозяина, воспринимающего мир во всей его материальной фактуре, как воспринимает его мастер. Здесь и следа нет хрематистики, товарного фетишизма и трудовой теории стоимости.

Маркс отмечал кардинальное отличие капиталистического общества (хрематистики) от хозяйства некапиталистического (экономии — на примере античной древности). Вот что он говорил в отношении использования техники: «Единственной руководящей точкой зрения здесь [то есть в экономии, в "натуральном", естественном хозяйстве] является сбережение труда для самого работника, а не сбережение цены труда». Он приводит стихотворение Антипатера, современника Цицерона, посвященное изобретению водяных мельниц [Соч., т. 47, c. 583]. Античный поэт радостно обращается к работницам:

Дайте рукам отдохнуть, мукомолки; спокойно дремлите,

Хоть бы про близкий рассвет громко петух голосил:

Нимфам пучины речной ваш труд поручила Деметра;

Как зарезвились они, обод крутя колеса!

Видите? Ось завертелась, а оси крученые спицы

С рокотом кружат глухим тяжесть двух пар жерновов.

Снова нам век наступил золотой: без труда и усилий

Начали снова вкушать дар мы Деметры святой.

В главах «Капитала» VIII и XIII («Рабочий день» и «Машины») Маркс показывает, что в условиях капитализма введение машин, напротив, приводит к интенсификации труда и стремлению хозяина удлинить рабочий день, и противодействие этому оказывает лишь сопротивление рабочих. Уже Адам Смит видел смысл разделения труда лишь в том, чтобы рабочий производил больше продукта — ему и в голову не приходило, что улучшение техники и организации может быть использовано для сокращения рабочего дня при том же количестве продукта. А вот как Ленин в статье «Одна из великих побед техники» излагает выгоды предложенного Рамзаем способа подземной газификации угля, почти словами поэта Антипатера из Тесалоники:

«При социализме применение способа Рамсея, «освобождая» труд миллионов горнорабочих, позволит сразу сократить для всех рабочий день с 8 часов, к примеру, до 7, а то и меньше. «Электрификация» всех фабрик и железных дорог сделает условия труда более гигиеничными, избавит миллионы рабочих от дыма, пыли и грязи, ускорит превращение грязных отвратительных мастерских в чистые, светлые. достойные человека лаборатории. Электрическое освещение и электрическое отопление каждого дома избавят миллионы «домашних рабынь» от необходимости убивать три четверти жизни в смрадной кухне» [Соч., т. 23, с. 93-95].

На начальном этапе становления советской экономической системы основная дискуссия шла именно по вопросу о применимости к ней теории трудовой стоимости. История этой дискуссии подробно изложена в книге Д.В.Валового "Экономика: взгляды разных лет" (М.: Наука. 1989). Видимо, большая часть советских экономистов склонялась тогда к тому, что «ни ценность, ни стоимость в социалистическом обществе существовать не могут и не будут» (В.Осинский, 1925). Существование политической экономии социализма активно отвергал Н.Бухарин (вообще-то, он ортодоксально следовал выраженной в подзаголовке «Капитала» мысли Маркса, который считал свой труд критикой политэкономии вообще). Бухарин писал в «Экономике переходного периода»: «Ценность, как категория товарно-капиталистической системы в ее равновесии, менее всего пригодна в переходный период, где в значительной степени исчезает товарное производство и где нет равновесия».

О том, насколько непросто было заставить мыслить советское хозяйство в понятиях трудовой теории стоимости, говорит сам тот факт, что первый учебник политэкономии удалось подготовить, после двадцати лет дискуссий, лишь в 1954 году! К.Островитянов писал в 1958 г.: «Трудно назвать другую экономическую проблему, которая вызывала бы столько разногласий и различных точек зрения, как проблема товарного производства и действия закона стоимости при социализме».

Были попытки и связать экономическую теорию с энергетическими представлениями. В 1920-21 гг. среди советских экономистов велись дискуссии о введении неденежной меры трудовых затрат. Предлагалось (С.Струмилиным) ввести условную единицу «тред» (трудовая единица). В противовес этому развивалась идея использования как меры стоимости энергетических затрат в калориях или в условных энергетических единицах «энедах». Этот подход был навеян работами «экологического утописта» Отто Нойрата, вышедшими в 1919 и 1920 гг.[114] Оценивая ту дискуссию, Д.В.Валовой справедливо считает, что предложение меры энергетических затрат было противопоставлением «Марксовой трудовой стоимости».

О непригодности категорий политэкономии для верного описания советского, явно не капиталистического, хозяйства, предупреждал А.В.Чаянов. Он писал: «Обобщения, котоpые делают совpеменные автоpы совpеменных политэкономических теоpий, поpождают лишь фикцию и затемняют понимание сущности некапиталистических фоpмиpований как пpо­шлой, так и совpеменной экономической жизни». Достаточно сказать, что фундаментальным фактором рыночной экономики, даже при монополистическом капитализме, является конкуренция. Напротив, в советском хозяйстве плановая деятельность была направлена на “отключение” конкуренции для обеспечения концентрации ресурсов на главных участках хозяйственного развития.

Но Чаянов, занимаясь экономикой сельского хозяйства, не был прямо вовлечен в теоретическую дискуссию, которая состоялась в январе 1925 г. в Коммунистической академии. Главным был вопрос о предмете политэкономии. Докладчиком был И.Скворцов-Степанов, который утверждал, что политэкономия изучает любой вид хозяйственной деятельности и что необходимо разрабатывать «политэкономию социализма». Это встретило поддержку только двух ораторов — историка М.Покровского и А.Богданова, остальные 12 выступавших решительно возражали, утверждая, что политэкономия — наука, изучающая товарное производство и меновые отношения.

В отчете о конференции Скворцов-Степанов выговорил оппонентам строго: «Невыразимая методологическая нелепость подобных разграничений не бьет в глаза ни авторам, ни читателям: установившаяся у нас «предвзятость» делает и авторов, и читателей слепыми к подобной чепухе». Расшумелся Скворцов-Степанов зря, потому что из всего контекста «Капитала» прямо следует, что политэкономия исследует именно и только товарное производство и движение меновых стоимостей. Всякое «натуральное» хозяйство (экономия, а не хрематистика), выводится за рамки политэкономии, и Маркс берет сведения из натурального хозяйства только для иллюстрации, для контраста. В словарях западных языков слово «хрематистика» даже отмечено как устаревший синоним слова «политэкономия».

Наш современник, американский экономист и историк экономики И.Кристол также вводит вполне определенное разграничение: «Экономическая теория занимается поведением людей на рынке. Не существует некапиталистической экономической теории... Для того, чтобы существовала экономическая теория, необходим рынок, точно так же, как для научной теории в физике должен существовать мир, в котором порядок создается силами действия и противодействия, а не мир, в котором физические явления разумно управляются Богом» (цит. по книге Н. Макашевой "Этические принципы экономической теории". М., 1993).

Давлению сторонников политэкономии социализма помогало понятное желание иметь свою "законную" теорию хозяйственного строительства. В книге Н.Бухарина «Экономика переходного периода» (1920) на полях против слов «Итак, политическая экономия изучает товарное хозяйство», Ленин написал: «не только!». Это политическое «задание» экономисты, понимавшие природу некапиталистических форм хозяйства, пытались обойти с помощью уловок. А.В.Чаянов считал, что следует разрабатывать частную, особую политэкономию для каждой страны. Но при этом явно терялся сам смысл политэкономии как общей, абстрактной теории, само название "политэкономия" становилось чисто условным. С начала 30-х годов экономисты начали «сдаваться» — разработкой политэкономии социализма занялись Н.Вознесенский, К.Островитянов, Л.Гатовский и др. Однако вплоть до 1941 г., как пишет А.Пашков, «советские экономисты упорно твердили: наш товар — не товар, наши деньги — не деньги» (а после 1941 и до 1945 г., видимо, не до того было).

В январе 1941 г. при участии Сталина в ЦК ВКП(б) состоялось обсуждение макета учебника по политэкономии. А.Пашков отмечает «проходившее красной нитью через весь макет отрицание закона стоимости при социализме, толкование товарно-денежных отношений только как внешней формы, лишенной материального содержания, как простого орудия учета труда и калькуляции затрат предприятия». Д.Валовой видит в этой «вульгаризации политэкономии социализма» руку Сталина, который на том совещании предупреждал: «Если на все вопросы будете искать ответы у Маркса, то пропадете. Надо самим работать головой, а не заниматься нанизыванием цитат».

Д.Валовой крайне негативно оценивает роль Сталина в той многолетней подспудной дискуссии. Мы же, не давая сейчас оценок, обратим внимание на тот факт, что, не имея возможности оторваться от «научного марксизма» в экономике, Сталин, видимо, интуитивно чувствовал неадекватность трудовой теории стоимости тому, что реально происходило в хозяйстве СССР. Он сопротивлялся жесткому наложению этой теории на хозяйственную реальность, но сопротивлялся неявно и нерешительно, не имея для самого себя окончательного ответа. В феврале 1952 г., после обсуждения нового макета учебника (оно состоялось в ноябре 1951 г.), Сталин встретился с группой экономистов и давал пояснения по своим замечаниям. Он сказал, в частности: «Товары — это то, что свободно продается и покупается, как, например, хлеб, мясо и т.д. Наши средства производства нельзя, по существу, рассматривать как товары... К области товарооборота относятся у нас предметы потребления, а не средства производства».

Очевидно, что такие товары и такой товарооборот существуют и при натуральном хозяйстве, начиная с зачатков земледелия. «Рыночная экономика» как особый тип общественного производства возникает именно с превращением в товар средств производства и, главное, рабочей силы. В «Экономических проблемах социализма в СССР» Сталин сказал несколько туманно, но все же достаточно определенно: «Не может быть сомнения, что при наших нынешних социалистических условиях производства закон стоимости не может быть «регулятором пропорций» в деле распределения труда между различными отраслями производства».

В неявном виде, дав в «Экономических проблемах социализма в СССР» определение Аристотеля для двух разных типов хозяйства — экономики и хрематистики — И.В.Сталин предупредил о непригодности трудовой теории стоимости для объяснения советского хозяйственного космоса в целом. После смерти Сталина тех, кто пытался, по выражению Чаянова, разрабатывать «частную» политэкономию советского хозяйства как нетоварного, загнали в угол, хотя дискуссия периодически вспыхивала, пока давление «рыночников» не соединилось с интересами партийно-государственной номенклатуры и не привело к реализации всей «программы Горбачева-Ельцина».

Несмотря на эти дискуссии, советская экономическая наука начиная с конца 50-х годов стала пользоваться языком и интеллектуальным аппаратом хрематистики, что в конце концов привело к ее фатальной гибридизации с неолиберализмом в его разрушительной версии. Самые тяжелые последствия это имело для советского проекта. Как только, после смерти И.В.Сталина, в официальную идеологическую догму была возведена «политэкономия социализма» с трудовой теорией стоимости, в советском обществе стало распространяться мнение, что и в СССР работники производят прибавочную стоимость и являются объектом эксплуатации. В воображении был создан и «класс эксплуататоров» — бюрократия. Отрицание присущего натуральному хозяйству "фетишизма вещей" породило разрушительный фетишизм призрака эксплуатации. Сам марксизм создал «троянского коня», в чреве которого в СССР ввозились идеи, разрушающие общество, принявшее марксизм в качестве идеологии.

Date: 2015-06-11; view: 385; Нарушение авторских прав