Формализация права

Главное внешнее отличие правовых систем двух типов общества — в степени формализации норм права, их представления в виде законов и кодексов. За этим стоит отношение между правом и этикой. Конечно, в любом обществе система пра­ва базиру­ется на господствующей морали, на представлениях о до­пустимом и за­претном, но в западном обществе все это формализовано в несрав­ненно большей степени, поскольку в нем устранена единая этика. Отказ от единой этики породил нигилизм — особое свойство западной культуры.

В правовом плане этот нигилизм означает безответственность, замаскированную понятием свобо­ды. Понятие свободы в традиционном обществе уравновешено множеством запретов, в совокупности порождающих мощное чувство ответствен­ности (поэтому, в частности, такое общество выглядит как непра­вовое — в нем нет такой острой нужды формализовать запреты в виде законов). В западном обществе контроль общей этики заменяется контролем закона. В традиционном обществе пра­во в огромной своей части записано в культурных нормах, запретах и преданиях. Эти нормы выpажены на языке тpадиций, пеpедаваемых от поко­ле­ния к поколению, а не чеpез фоpмальное об­­pазование и воспи­та­ние индивидуумов.

В России право ассоциируется с правдой — сводом базовых этических норм. Эти нормы до такой сте­пени сливаются с правовыми, что большинство людей в обы­ден­ной жизни и не де­лают между ними различия. СССР не был, в по­ня­тиях либерализма, правовым госу­дарст­вом, но существовали не­писаные мо­раль­ные нор­мы, которые считались даже законом (то есть, большинство лю­дей искренне верило, что где-то эти мо­раль­ные нормы записаны как Закон)[111]. Ко­гда власти эти нормы нарушали, они старались это тщательно скрыть.

Тpадиционное госудаpство «стыдливо». Госудаpство гpажданского общества в пpинципе «стыда не имеет», в нем бывают лишь наpушения закона. «Кpовавое воскpесенье» доконало цаpизм, а pасстpел в Чикаго никакого чувства вины в США не оставил. Это видно и по близкому нам времени. Хpущев пошел на уличные pепpессии в Новочеpкасске (в масштабах, по меpкам Запада, ничтожных) — но это тщательно скpывалось. Это был позоp, Хpущев его и не пеpежил как руководитель. Сегодня, после либерализации общества, танки могут pасстpеливать людей в течение целых суток в центpе Москвы с показом по телевидению на весь миp. И понятие гpеха пpи обсуждении этой акции вообще исключено.

Мы говорим об идеальном проекте, а в действительности за­пад­ная демократия в случае целесообразности применяет подходы, чуждые правовым принципам собственного общества, например, принцип круговой поруки в на­ка­зании. Важным экспериментом над правосознанием стал весь опыт блокады Ирака. Строго говоря, против народа Ирака соз­­нательно совершают смертельные репрессии за действия режима Саддама Хусейна — небольшой и не­подконтрольной этому народу части. То есть, на языке за­пад­ного же права, используют невинных людей как заложников и убивают их. Но вернемся к «чистым моделям».

Такие общественные явления, которые со временем становятся привычными, лучше понимаются в момент их трансформации, а тем более быстрого, радикального слома. Ставшее за многие десятилетия привычным советское право (до которого действовало генетически родственное ему традиционное право Российской империи) относится к числу таких явлений. Для его понимания полезно наблюдать за теми изменениями, что происходят сегодня на наших глазах. При этом, конечно, надо прилагать немалые усилия, чтобы отделять «идеологические шумы». Много таких шумов создало правозащитное движение, исходившее прежде всего из политических, а не правовых категорий. Например, правозащитники постулировали: лучше оставить на свободе десять преступников, чем осудить одного невиновного. При этом речь шла о судебных ошибках, а не о сознательных преступлениях правоохранительных органов (такие преступления знают самые «правовые» западные государства). И все приняли некорректный с точки зрения права постулат, не спросив, идет ли речь именно о десяти преступниках. А если о ста? О тысяче? Обо всех?

Глубокое изменение отражает сам язык: идеологи либеральной реформы принципиально стали называть правоохранительные органы силовыми структурами. Слово, корнем которого является право, заменен термином, полностью очищенным от всякой этической окраски. Сила нейтральна, равнодушна к Добру и злу, она — орудие. Это — разрыв с традиционным правом, где «человек с ружьем» есть или носитель Добра, или служитель зла.

Искренним иде­ологом либеральной реформы был академик А.Д.Сахаров. В отно­ше­нии концепции правового го­су­дарства он провозгласил: «Прин­цип «разрешено все, что не запрещено за­ко­ном» должен пони­мать­ся бук­вально». Эта лаконичная мысль означает раз­рыв со системой права тра­диционного общества, разрыв непрерывности всей траектории пра­восознания России. Она означает, что в об­щест­ве сни­­маются все не записанные в законе запреты и культурные нор­мы. Конечно, в предложенной «абсолютной» форме это не может быть реализовано, так как имело бы катастрофические последствия. Ведь речь идет о ра­ди­кальном внедрении пра­вовых норм в том ви­де, как они сложились на протестантском Запа­де, в мно­гона­цио­нальной стране с право­славной и мусульманской культурой. Кажется курь­е­зом, а на деле принципиальное значение имел неда­в­ний случай за­клю­чения в Италии брака меж­ду братом и сестрой — не нашлось за­ко­на, который бы это запрещал. А рациональные аргументы моло­до­же­нов были не­отразимы: это экономично, они гаран­тированы от СПИДа, а потом­ст­ву вреда они не нанесут, так как детей заводить не соби­ра­ются. Западное свободное общество это приняло (как и неред­кие уже браки между лицами одного пола). Значит ли это, что к по­добному освобождению права от традиционных моральных норм готова Россия и все населяющие ее народы?