Тема 7. Характеристика неэкспериментальных методов исследования 5 page

Истоки интроспекционизма восходят к взглядам Р. Декарта (1596–1650) и Д. Локка (1632–1704). Они считали, что внутренний мир человека может познаваться принципиально иначе, чем мир внешний. У Декарта эти взгляды отражены в его учении о непосредственной достоверности самосознания и о «врожденных идеях» [107]. У Локка – в учении об «идеях ощущений» (и соответствующих первичных объективных качествах физического мира) и «идеях рефлексии» (и соответственно вторичных субъективных качествах, в которых отражаются первичные) [193].

В период формирования психологии как самостоятельной экспериментальной науки метод, намеченный Декартом и Локком, был принят на вооружение В. Вундтом. Как известно, Вундт соединил интроспекцию с экспериментом. Главное в этом соединении заключалось в двух особенностях. Во-первых, строго регламентированные условия, в которых проводится самонаблюдение, способствуют повторяемости процедуры и проверяемости полученных в самоотчетах данных. Такой объективный контроль: повышает надежность и «научность» свидетельств испытуемого. Именно это обстоятельство позволяло Вундту противопоставить свой метод предшествующей умозрительной «ненаучной» интроспекции. Строгость данных особо повышалась, по мнению Вундта, тем, что наблюдению подлежали не сложные многосоставные акты психической жизни типа мышления и воли, а простые структурные элементы психики («атомы» сознания) – ощущения и их представления в памяти, а также простейшие чувства. Этим фактом предопределилось наименование вундтовского направления – «структурная психология». Вторая специфическая черта метода Вундта – это формирование у испытуемых особой аналитической установки, помогающей постигать психологическую реальность. Такой специальный настрой на восприятие элементов психической деятельности усиливался выработкой навыков самоотчета о том, что испытуемый непосредственно осознает в момент предъявления раздражителя. Ответы формулировались в терминах ощущений. Ответы в терминах раздражителей Титченер называт «ошибкой стимула» [369, 486].

Несколько иной вариант интроспекционизма представлял немецкий философ Ф. Брентано и его последователи К. Штумпф, Т. Липпс и О. Кюльпе. Они видели задачу психологии в том, чтобы непредвзято реконструировать все переживаемое индивидом во всей полноте и конкретности. Эти идеи были восприняты возглавляемой О. Кюльпе Вюрцбургской школой. Не ограничивая интроспекцию отчетом о непосредственных раздражителях, эта школа соединила ее с ретроспекцией – последующим воспроизведением того, что раньше испытывалось субъектом при решении им интеллектуальных задач. Таким образом, применение интроспекции в сочетании с экспериментом было распространено на изучение сложных психических образований (мышление).

С интроспекцией связаны и исследования гештальт-психологии. Но в отличие от Вундта, гештальтисты широко применяли интроспекцию для изучения не «элементов» психики, а ее целостных функциональных конструкций (гештальтов). Расчленяющая «аналитическая» установка структурной психологии была заменена на естественную «феноменологическую» установку, предполагающую свободное и непредвзятое описание переживаний во всей их полноте, целостности и конкретности так, как они обнаруживают себя наблюдателю. Отрицание гештальт-психологией вундтовско-титченеровского структурализма отнюдь не мешало ей эффективно использовать метод интроспекции.

В России проводником интроспекции в вундтовском варианте был Н. Н. Ланге, стоявший у истоков отечественной экспериментальной психологии [184, 185]. В целом дореволюционная российская психология, хотя и критично, но довольно интенсивно пользовалась интроспекцией [197].

Однако интроспекция встречала и множество противников. Крайняя точка зрения заключалась в признании невозможности самонаблюдения как психического явления. Весьма резко эту позицию выразил основоположник позитивизма и социологии Огюст Конт (1798–1857). Исходный тезис «позитивной философии» Конта – требование, чтобы наука ограничилась описанием внешнего облика явления и отринула «метафизику» как учение о сущности явлений. Он уподоблял самонаблюдение в психологии попытке глаза увидеть самого себя или попытке человека выглянуть в окно, чтобы посмотреть, как он сам проходит мимо по улице. Самонаблюдение невозможно, по Конту, потому, что невозможно самораздвоение человека на субъект и объект познания одновременно. Либо человек что-то переживает, либо он наблюдает. В первом случае некому наблюдать, так как субъект поглощен переживанием. Во втором случае нечего наблюдать, так как сосредоточившись на наблюдении, субъект ничего не переживает. Но, несмотря на все изящество аргументации Конта, отрицание самонаблюдения как психического явления есть, по сути, отрицание возможности осознания наших переживаний, а в конечном счете и существования сознания. А этого позитивизм в принципе не отрицал.

Другая критика интроспекции связана не с ее отрицанием, а с указанием на трудности самонаблюдения и в связи с этим ненадежности получаемых с его помощью данных. Первое, на что обращалось внимание, это на несовместимость одновременно двух процессов – наблюдения и того, который подлежит этому наблюдению. Тогда самонаблюдение, по существу, становится не интроспекцией, т. е. непосредственным восприятием настоящего, а ретроспекцией, т. е. восстановлением воспринятого ранее. Вто-. рой сомнительный момент в интроспекции – это влияние наблюдения на предмет наблюдения, поскольку любое обращение внимания на собственное переживание вносит в последнее искажение, не дает протекать этому процессу свободно и независимо. Но такого рода трудности – естественный атрибут любого познавательного акта в системе «субъект – объект». Просто для самопознания через самосозерцание и самоанализ эти трудности становятся очевидными, тогда как для познания внешних объектов они не обнажены. Нужны были десятилетия напряженного труда во всех областях научного знания, чтобы признать неизбежность влияния наблюдателя на «объективные» характеристики наблюдаемого объекта. Следовательно, признание наличия таких эффектов самонаблюдения вовсе не должно означать отказа от него как от метода, поставляющего достоверные знания. С. Л. Рубинштейн по этому поводу справедливо замечал: «В показателях самонаблюдения, которые представляются субъекту непосредственными данными сознания, всегда имеются опосредования, которые в них лишь не раскрыты. Каждое мое утверждение о моем собственном переживании заключает в себе соотнесение его с объективным миром. Эта предметная отнесенность факта сознания вычленяет его из туманности «чистого» переживания и определяет его как психологический факт» [328, с. 34].

В советской психологии интроспекции как методу и интроспекционизму как направлению в изучении психики помимо уже отмеченных «пороков» идеализма и буржуазности инкриминировалось и еще не менее серьезное деяние: «Данные самонаблюдения интроспекционизм рассматривает не как эмпирический материал, а как непосредственное знание о сущности и механизмах психических процессов, причем эти знания добываются не исследователем, а испытуемым, которому передаются функции исследователя» [137, с. 237, с. 240]. Согласиться с этим мнением никак нельзя.

Представляется, что такое обвинение может быть направлено только отдельным наиболее ортодоксальным представителям интроспекционизма, причем скорее не в психологии, а в философии, но ни в коем случае не всему течению в целом. Те же Вундт, Титченер, Кюльпе, Вертгеймер, Кёлер, Ах отнюдь не отождествляли интроспекцию с непосредственным усмотрением истины. Наоборот, они к интроспекции относились подчеркнуто как к эмпирическому методу получения данных о психике человека, подлежащих последующей интерпретации. Что касается передачи исследовательских функций испытуемому, то, во-первых, любой психолог никак не может обойтись без сопоставления своих впечатлений о собственном внутреннем мире с данными «объективной» психологии. Во-вторых, специальный целенаправленный научный самоанализ ученого для психологии явление совершенно естественное, хотя для современной науки и не очень характерное (по крайней мере, не слишком рекламируемое и публикуемое). Кстати, отчеты о самонаблюдении в экстремальных ситуациях – весьма ценные источники научной информации в любой науке, часто оцениваемые как проявление личного мужества и научного героизма. Вспомним хотя бы отчет И. П. Павлова о своих ощущениях в последние минуты жизни. Целенаправленное самонаблюдение исследователя является неотъемлемым элементом и некоторых психологических методов. Например, в профессиографии используется метод внедрения ученого в изучаемый процесс, овладения им определенными производственными операциями с последующим самоотчетом о результатах его самонаблюдения. В-третьих, роль исследователя, не только отчитывающегося о своих переживаниях, но и интерпретирующего их иногда сознательно передается испытуемому. Но испытуемому квалифицированному, специально подготовленному. Таковы были многие опыты в школе Вундта. И здесь опять же нет ничего антинаучного. Наконец, хотим мы того или нет, но в каждом случае изучения психики с помощью субъективных методов исследователь вынужден в той или иной мере делегировать свои функции испытуемому и полагаться на его умения и навыки в изучаемой психической деятельности, его откровенность, ответственность, добросовестность. И тут интроспекция ничем не отличается от любого субъективного метода, базирующегося на самонаблюдении.

Итак, и сущность интроспекции, и ее история убедительно говорят о том, что она является естественным, полезным и перспективным методом изучения психики, причем методом, специфически присущим психологии.

Вербально-коммуникативные методы

Вербально-коммуникативные методы – это группа способов получения и применения психологической информации на основе речевого (устного или письменного) общения.

Методы могут выступать как самостоятельные приемы диагностической, исследовательской, консультационной и психокоррекционной работы, так и входить в структуру других методов в качестве их естественных компонентов. Например, инструктирование в эксперименте и тестировании, психотерапевтическое собеседование, сбор биографических данных, опросы в праксиметрии и социометрии и т. д. Основные виды данного типа методов: беседа и опрос. Опрос реализуется двумя главными способами: интервью и анкетированием.

Спецификой методов рассматриваемой группы является их неотъемлемость от процесса интенсивного общения исследователя с исследуемым. При этом по задаче исследования обычно требуется лишь их плодотворное взаимодействие. Но последнее, как правило, невозможно осуществить без установления между ними благоприятных взаимоотношений. Таким образом, применение вербально-коммуникативных методов наглядно демонстрирует, что общение – это единство взаимодействий и взаимоотношений. Практика использования этих методов выработала и определенную специфическую терминологию. Так, в зависимости от вида метода применяющий его исследователь (или его представитель-посредник) может именоваться корреспондентом, ведущим, опрашивающим, слушающим, интервьюером, анкетером. Соответственно исследуемый может обозначаться какрес-пондент, ведомый, отвечающий, говорящий, интервьюируемый, анкетируемый.

Беседа

Сущность и специфика психологической беседы

Беседа – это метод устного получения сведений от интересующего исследователя человека путем ведения с ним тематически направленного разговора.

В принципе беседа как средство общения может вестись не только устно, но и письменно. Скажем, беседа с другими людьми в виде переписки, беседа с самим собой в виде дневника. Но беседа как эмпирический метод подразумевает именно устное общение. Причем это общение исследуемого человека, во-первых, не с любым другим человеком, а с исследователем и, во-вторых, это общение в момент исследования, т. е. актуальное общение, а не отставленное во времени. Письменная же беседа обоим этим условиям одновременно не удовлетворяет. Даже если «письменным собеседником» исследуемого выступает исследователь, что в научной практике явление чрезвычайно редкое, то само «собеседование» в форме переписки неизбежно затягивается во времени и пространстве и прерывается значительными паузами. Теоретически можно представить ведение такой беседы (хотя бы с психотерапевтической целью), но в практической работе исследователя подобные заочные беседы весьма проблематичны. Поэтому общепринято беседу как метод понимать в варианте устного общения, а письменный вариант беседы как способ общения изучать методами исследования документов или продуктов деятельности. Именно в такой трактовке и будем рассматривать метод беседы.

Беседа широко применяется в социальной, медицинской, возрастной (особенно детской), юридической, политической психологиях. Как самостоятельный метод беседа особенно интенсивно применяется в консультативной, диагностической и психокоррекционной работе. В деятельности практического психолога беседа часто играет роль не только профессионального метода сбора психологических данных, но и средства информирования, убеждения, воспитания [105].

Беседа как метод неотрывна от беседы как способа человеческого общения. Поэтому квалифицированное применение беседы немыслимо без фундаментальных обще- и социально-психологических знаний, навыков общения, коммуникативной компетентности. Поскольку любое общение невозможно без восприятия людьми друг друга и без осознания ими своего «Я», постольку метод беседы теснейшим образом связан с методом наблюдения (как внешнего, так и внутреннего). Перцептивная информация, получаемая при собеседовании, зачастую не менее важна и обильна, чем информация коммуникативная. Нерасторжимая связь беседы с наблюдением – одна из характернейших ее особенностей. При этом психологическая беседа, т. е. беседа, направленная на получение психологической информации и оказывающая психологическое воздействие на личность, пожалуй, может быть отнесена наряду с интроспекцией к наиболее специфичным для психологии методам.

Исследователь обычно старается вести беседу в свободной, непринужденной манере, стремясь «раскрыть» собеседника, раскрепостив его, расположив к себе. Тогда вероятность искренности собеседника значительно повышается. А чем он искреннее, тем выше адекватность получаемых в беседе и опросах данных исследуемой проблеме. Наиболее частыми причинами неискренности могут быть: опасение показать себя с дурной или смешной стороны; нежелание упоминать о других лицах и тем более давать им характеристики; отказ раскрывать те стороны жизни, которые респонденту представляются (правильно или ошибочно) интимными; опасения, что из беседы будут сделаны неблагоприятные выводы; «несимпатичность» проводящего беседу; непонимание цели беседы [186, с. 179].

Обычно очень важное значение для успешного развития беседы имеет самое начало разговора. Его первые фразы могут вызвать либо интерес и желание вступить в диалог с исследователем, либо, наоборот, стремление уклониться от него. Для поддержания хорошего контакта с собеседником исследователю рекомендуется демонстрировать свой интерес к его личности, к его проблемам, к его мнениям. Но от открытого согласия, а тем более несогласия с мнением респондента следует воздерживаться. Свое живое участие в беседе, интерес к ней исследователь может выражать мимикой, позами, жестами, интонацией, дополнительными вопросами, специфическими замечаниями типа «это очень интересно!» [336]. Беседа всегда в той или иной мере сопровождается наблюдением за обликом и поведением исследуемого. Это наблюдение дает дополнительную, а подчас и основную информацию о собеседнике, о его отношении к предмету разговора, к исследователю и сопутствующей обстановке, о его ответственности и искренности.

Специфика психологическое беседы в отличие от житейской состоит в неравенстве позиций собеседников. Психолог здесь выступает, как правило, инициативной стороной, именно он направляет тематику разговора и задает вопросы. Его партнер обычно выступает в роли отвечающего на эти вопросы. Подобная асимметрия функций чревата снижением доверительности беседы. А акцентирование этих различий и вовсе может разрушить баланс во взаимодействии исследователя с исследуемым. Последний начинает «закрываться», намеренно искажать сообщаемые им сведения, упрощать и схематизировать ответы вплоть до односложных высказываний типа «да–нет», а то и вовсе уклоняться от контакта. «Поэтому очень важно, чтобы беседа не превращалась в допрос, поскольку это делает ее эффективность равной нулю» [105, с. 97].

Еще одна важная особенность психологической беседы обусловлена тем, что в обществе выработано отношение к психологу как специалисту по человеческой душе и человеческим отношениям [68]. Его партнеры по беседе зачастую настроены на получение сиюминутного разрешения их проблем, ожидают советов по поведению в повседневной жизни и однозначных ответов на вопросы духовной жизни, в том числе на вопросы из категории «вечных». И психолог, ведущий беседу, должен соответствовать этой системе ожиданий. Он должен быть коммуникабелен, тактичен, толерантен, эмоционально чувствителен и отзывчив, наблюдателен и рефлексивен, хорошо эрудирован по широкому кругу вопросов и, безусловно, должен обладать глубокими психологическими знаниями.

Но не всегда эффективна так называемая управляемая беседа, т. е. беседа, в которой инициатива – на стороне исследователя. Иногда более продуктивной является неуправляемая форма беседы. Здесь инициатива переходит к респонденту, и беседа принимает характер исповеди. Такой вариант беседы типичен для психотерапевтической практики, когда человеку необходимо «выговориться». Тогда особое значение приобретает такое специфическое качество психолога, как умение слушать. Это качество вообще является одним из базовых для плодотворного и приятного общения, но в данном случае оно выступает как необходимый и важнейший элемент профессиональной деятельности психолога. Недаром психологи время от времени вспоминают изречение основателя стоицизма Зенона из Китиона (336-264 до н. э.): «Два уха и один язык нам даны для того, чтобы больше слушать и меньше говорить».

Слушать в беседе – это не значит просто не говорить или ждать своей очереди высказаться. Это активный процесс, требующий повышенного внимания к тому, о чем идет речь, и к тому, с кем разговаривают. Умение слушать имеет два аспекта. Первый – это внешний, организационный. Речь идет о способности сосредоточиться на теме разговора, активно участвовать в нем, поддерживая интерес к беседе со стороны партнера, и тогда, как говорит И. Атватер, «слушать – больше, чем слышать». «Слышать» понимается как восприятие звуков, а «слушать» – как восприятие значения и смысла этих звуков. Первое – процесс физиологический (по Атватеру, физический). Второе – процесс психологический, «волевой акт, включающий также и высшие умственные процессы. Чтобы слушать, необходимо желание» [19, с. 18]. Этот уровень слушания обеспечивает правильное восприятие и интеллектуальное понимание речи собеседника, но недостаточен для эмоционального понимания самого собеседника.

Второй аспект слушания – внутренний, сопереживательный. Даже самое страстное желание говорить с другим человеком еще не гарантирует того, что он до нас «достучится», а мы его «услышим», т. е. вникнем в его проблемы, прочувствуем его боль или обиду, действительно порадуемся его успеху. Такое сопереживание может варьировать от легкого сочувствия до сильнейшей эмпатии и даже идентификации себя с партнером по общению. В этом случае, пожалуй, «слышать – больше, чем слушать». Мы, внимательно слушая собеседника, слышим его внутренний мир. Автор знаменитой клиенто-центрированной психотерапии К. Роджерс особенно обращал внимание на этот момент беседы: «Я испытываю наслаждение, когда по-настоящему слышу человека... Когда оказываюсь способным действительно услышать другого человека, я соприкасаюсь с ним, и это обогащает мою жизнь... Мне нравится, чтобы меня слышали... Я могу подтвердить, что когда вы чем-то расстроены и кто-то по-настоящему слышит вас, не оценивая, не принимая на себя ответственность за вас, не пытаясь изменить вас, то ощущение от этого чертовски хорошее! Когда меня слушали и когда меня услышали, я в состоянии по-новому воспринять свой мир и продолжить свой путь... Человек, которого услышали, прежде всего отвечает вам благодарным взглядом. Если вы услышали человека, а не просто его слова, то почти всегда глаза его увлажняются – это слезы радости. Он испытывает облегчение, ему хочется рассказать вам больше о своем мире. Он поднимается с новым ощущением свободы. Он становится более открытым для процесса изменений... Я знаю также, как это тяжело, когда вас принимают за человека, которым вы не являетесь, или когда слышат то, чего вы не говорили. Это вызывает гнев, ощущение тщетности борьбы и разочарование. Я страшно расстраиваюсь и замыкаюсь в себе, если пытаюсь выразить что-то глубоко мое, личное, какую-то часть моего собственного внутреннего мира, а другой человек меня не понимает. Я пришел к убеждению, что такие переживания делают некоторых людей психотиками. Когда они теряют надежду, что кто-то может услышать их, то собственный внутренний мир, который становится все более и более причудливым, начинает быть единственным их прибежищем» [469, с. 8-14].

Таким образом, соотношение понятий «слушать» и «слышать» не однозначно и динамично. Эта диалектика должна учитываться профессиональным психологом при проведении беседы. В некоторых случаях вполне достаточно первого уровня общения, и даже может быть нежелательным «сползание» на уровень сопереживания (скажем, в целях соблюдения социальной дистанции). В других случаях без эмоционального соучастия не обойтись, необходимую информацию из партнера «не выудить». Тот или иной уровень слушания определяется задачами исследования, складывающейся ситуацией, личностными особенностями собеседника.

Очень важно как при проведении беседы, так и при ее интерпретации учитывать, что некоторые типы реплик, за которыми, естественно, стоят определенные психические особенности человека и его отношение к собеседнику, могут нарушать ход общения вплоть до его прекращения. Иногда подобные реплики называют барьерами общения. К ним относятся: 1) приказ, указание (например, «говорите яснее!», «повторите!»); 2) предупреждение, угроза («вы еще пожалеете об этом»); 3) обещание – торговля («успокойтесь, я вас выслушаю»); 4) поучение, нравоучение («это неправильно», «вам следует сделать так-то», «в наше время такие поступали»); 5) совет, рекомендация («я предлагаю вам поступить таким-то образом», «попробуйте сделать так-то»); 6) несогласие, осуждение, обвинение («вы поступили глупо», «вы ошибаетесь», «я больше не могу с вами спорить»); 7) согласие, похвала («думаю, что вы правы», «я горжусь вами»); 8) уничижение («а, все вы одинаковы», «ну что, господин Всезнайка?»); 9) брань («негодяй, вы все испортили!»); 10) интерпретация («да вы и сами не верите в то, что говорите», «теперь понятно, почему вы так поступили»); 11) успокоение, утешение («все ошибаются», «я тоже расстроен этим»); 12) допрос («как вы намерены поступить?», «кто вам это сказал?»); 13) увод от проблемы, отвлечение, отшучивание («поговорим о другом», «выкиньте это из головы», «ха-ха, это несерьезно!»).

Такие реплики часто нарушают ход мысли собеседника, сбивают его с толку, заставляют прибегать к защите, могут вызвать раздражение и даже возмущение. Конечно, реакции на эти «барьеры» ситуативны, и необязательно совет должен вызвать раздражение, а тем более похвала – возмущение. Но такие негативные для общения реакции возможны, и свести вероятность их появления в беседе к минимуму – обязанность психолога.

Основные способы ведения и виды психологической беседы

Мы уже упоминали о двух видах «техники» собеседования: управляемой и неуправляемой. Надо заметить, что разделение по критерию «управляемость» здесь не очень точна. Скорее надо бы говорить о степени вербального соучастия в беседе «ведущего» и «ведомого», поскольку в любом случае исследователь обязан контролировать разговор и активно влиять на его ход. Другой вопрос, каким образом он это делает. Беседой можно управлять и речью, и молчанием. И то и другое – искусство и профессионализм. В первом случае говорят о ведении беседы с помощью рефлексивного слушания, во втором – нерефлексивного. Начнем со второго.

Нерефлексивное слушание – это «умение внимательно молчать». В нем может быть выражено и одобрение, и понимание, и поддержка, и сочувствие, поскольку и минимумом слов вкупе с невербальной коммуникацией можно сообщить многое. Зачастую эта техника «собеседования» является весьма продуктивной, а в некоторых случаях и единственно возможной для эффективного общения и получения психологической информации, так как, несмотря на открытые еще Зеноном истины, большинство людей предпочитает говорить, нежели слушать. И. Атватер приводит следующие типичные ситуации, в которых применение нерефлексивного слушания особенно полезно:

1. Собеседник горит желанием высказать свое отношение к чему-либо или выразить свою точку зрения. И это следует поощрить в начале психотерапевтической беседы в целях диагностики, при интервьюировании, в ходе собеседования при профотборе.

2. Собеседник хочет обсудить наболевшие проблемы. Ему важно «выговориться» самому, что скажут другие ему безразлично.Особенно целесообразна такая разрядка в напряженных ситуациях, что типично для психотерапевтических сеансов.

3. Говорящий испытывает трудности в выражении своих проблем. Невмешательство в его речь облегчает ему самовыражение.В этом случае говорят, что «магнитофон лучше любого собеседника».

4. Эмоциональная закрепощенность собеседника, вызваннаяпревосходством позиции партнера. Это превосходство может проистекать из различий в социальном статусе, из-за проигрышапартнеру по какому-либо доминантному для этого человека качеству, сопровождающегося «эффектом ореола», из осознаваемойасимметрии функции в беседе и т. п.

Все эти ситуации связаны со стремлением человека найти себе слушателя, своеобразный «резонатор», а не советчика. Однако нерефлексивное слушание – прием тонкий. Им следует пользоваться осторожно, поскольку легко ошибиться и переусердствовать в молчании.

Одной из распространенных ошибок является убеждение, что другие готовы говорить всегда, когда мы их готовы слушать. Чаще происходит обратное: люди хотят нам сказать, когда это удобно им, а не нам. Нерефлексивное слушание чревато еще двумя опасностями для исследователя. Во-первых, если слушатель не разделяет взглядов и мнений говорящего, но демонстрирует ему заинтересованность, то он может быть обвинен в лицемерии.. Особенно, если говорящий вначале уверился в общности их позиций, приняв понимание за согласие и сочувствие, а впоследствии осознал свой промах. Поэтому, чтобы не нарушать этику психолога, исследователю, как только он понял, что партнер превратно истолковывает его позицию, следует сразу же объясниться. Даже если это угрожает ухудшением или прекращением общения. Вторая опасность заключается в возможности скатывания слушателя на позиции «страдальца», терпящего все словоизлияния говорящего. Для одного беседа превращается в пытку, а его участие и понимание перерастают в неприязнь, а для другого эта процедура постепенно переходит в одностороннюю болтовню с высокой вероятностью осознания своего нелепого положения с последующей обидой.

Для предотвращения подобных последствий в неуправляемой беседе, во избежание злоупотребления словоохотливым собеседником вниманием ведущего последний все же должен оптимизировать свое невмешательство. Достигается это как минимальными речевыми вставками, так и средствами невербальной коммуникации. Простейшие нейтральные реплики типа «да?», «неужели?», «это очень интересно!», «понятно», «так-так», «чуть подробнее» способствуют развитию беседы, особенно в самом ее начале. Они стимулируют и вдохновляют говорящего, снимают напряженность, поддерживают его заинтересованность, демонстрируют понимание и доброжелательность слушающего. Короче, это – подкрепления, обеспечивающие поддержание необходимого уровня речевой активности собеседника. Если подобных реплик-суррогатов недостаточно, вводят так называемые «буферные фразы» типа: «Вас что-нибудь беспокоит?», «Что-то случилось?», «Вы хорошо выглядите», «У вас вид счастливого человека» и т. п.

Еще более богат обычно арсенал невербальных воздействий при нерефлексивном слушании. Здесь к услугам ведущего и кинетические средства (позы, жесты, мимика, контакт глаз), и паралинг-вистические (вокальные добавки к речевым репликам – интонация, громкость, тембральная игра), и экстралингвистические (неголосовые добавки к речи: темп речи, расстановка логических ударений и пауз, звуковые вкрапления в речь вроде покашливаний, смешков и смеха, всхлипываний, оханий, плача и др.).

Наконец, нельзя пренебрегать и возможностями проксемичес-ких средств общения, т. е. пространственно-временных показателей коммуникативного процесса. Удачно выбранная дистанция между собеседниками способствует разговору, чрезмерная же близость или удаленность друг от друга препятствует его развитию. Положение лицом к лицу – это одно, а вполоборота – это другое. Разговор стоя или сидя может дать различные результаты. Вряд ли беседа будет результативной, если долгое время один партнер сидит, а другой стоит, один расположен выше, другой ниже. Цель беседы и ситуация могут предопределить и оптимальную ее длительность, необходимость в перерывах. На характер беседы и ее итоги могут оказать сильное влияние и такие пространственно-временные параметры, как теснота – простор, спешка – неторопливость, наличие разъединяющей собеседников мебели, комфортность – неудобство обстановки, опоздание – точность и т. д.

Управляемая беседа предполагает более активное речевое вмешательство исследователя в процесс общения с респондентом. И тогда прибегают к рефлексивному слушанию. Оно в дополнение к функциям нерефлексивного слушания выполняет еще и функцию контроля точности восприятия услышанного. Необходимость в таком контроле может возникнуть по разным причинам. Основные из них следующие.

Date: 2015-07-01; view: 343; Нарушение авторских прав