Первое представление

Жаркий воскресный день. Базар бурлит. В тени Деревянной парикмахерской сидят слепые – мужчина и две женщины – с белыми глазами и изрытыми оспой лицами. Мужчина играет на волынке, и под ее однотонные, тягучие звуки слепые поют:

Мимо царства прохожу,

Горько плачу и тужу:

Ой, горе, горе мне

Превеликое!..

Слепых окружила толпа: слушают, вздыхают. Вдруг в это стенание врывается развеселый голос – кто‑то невидимый задорно поет:

Вдоль по Питерской

По дороженьке

Едет Петенька

С колокольчиком…

Пение приближается. К толпе идет пожилой мужчина в сильно поношенной рубашке. В одной руке он несет маленький сундучок, в другой складную ширму пестрый ситец, прибитый мелкими гвоздиками к деревянным планкам. Лицо у мужчины серьезное. Он еле заметно шевелит губами. И кажется, будто песенку поет не он, а кто‑то другой, сидящий то ли у него в кармане, то ли в ярко разрисованном сундучке.

Набожно‑постные лица людей, окруживших слепцов, оживились, в глазах засветилось любопытство.

За мужчиной шла девушка с гармонью на ремне, перекинутом через плечо. И, хотя платье на девушке было из обыкновенного ситца, а курчавая голова повязана простым платочком, она со своими синими глазами, золотистым оттенком миловидного лица и стройной фигуркой казалась нарядной, праздничной, будто не на рынок пришла, а на свадьбу к подружке.

Кубышка установил ширму и спрятался за ней. Песенка не умолкала. Людей все больше разбирало любопытство: кто же ее поет?

Ляся стала близ ширмы и заиграла «Барыню». Тотчас же на ширме появилась длинноносая фигурка с колючими глазами, в колпачке, в красной широкой рубахе.

– Петрушка!.. – радостно узнала толпа своего любимца, народного героя кукольного театра.

– Ха‑ха‑ха!.. Мое почтение, господа! – приветствовал толпу Петрушка. – Вот и я приехал сюда, не в тарантасе‑рыдване, а прямо в аэроплане!

– Здорово, Петр Иванович! – откликнулись в толпе. – Милости просим!

И представление началось, то кукольное уличное представление, которое так любили во всех городах и селах необъятной России и сто, и двести, и триста лет назад. Петрушка, этот забияка, плут и драчун, смеялся, пел, плясал. Он безбожно торговался с цыганом, бранился с капралом, объегоривал доктора, бил всех палкой и до тех пор сыпал шуточки да прибауточки, пока его самого не утащила за длинный нос собака Шавка.

Но, кроме этих действующих лиц «Петрушки», давно всем известных, появилось и новое лицо: господин с аккуратным брюшком, гладко выбритый, на носу – пенсне в золотой оправе, на голове – шляпа котелком. Он ходит уверенно, говорит строго и назидательно.

– Ты что здесь шумишь? – спрашивает он Петрушку. – Зачем нарушаешь порядок?

– А что это за штука такая – порядок, ваша милость? С чем его едят? прикидывается наивным Петрушка.

– Порядок – это чтобы каждый был на своем месте. Всяк сверчок знай свой шесток.

– А, это такой, от которого хоть волком вой? – догадывается Петрушка. – Не его едят, а он ест?

Когда господин уходит, Петрушка спрашивает:

– Музыкантша, что это за тип?

– Это юрисконсульт, – отвечала Ляся. – Разве, Петр Иванович, ты его на знаешь? Его фамилия Благоразумный.

– А если я его палкой по голове умной, ты сыграешь похоронный марш?

– Что закажешь, Петр Иванович, то и сыграю: хоть марш, хоть плясовую.

По мере того как шло представление, толпа густела. «Ну и Петрушка, хай ему бис! – раздавались одобрительные возгласы. – Вот дает, шельмец!» Даже слепцы на время прервали свое заунывное пение и слушали, улыбаясь в пространство. А когда со стороны донесся голос одноногого: «Джентльмены и леди, завтра уезжаю в Ростов, ложусь на операцию…» – из толпы даже крикнули: «Ладно, успеешь уехать к тому году, помолчи маленько, не мешай!»

Представление кончилось. Кубышка спрятал своих кукол в сундучок, раздвинул ширму и обнажил голову. Картуз стал быстро наполняться смятыми бумажками разных цветов и рисунков: сыпались деньги всех правительств – от свергнутого царского с портретами императоров до вновь испеченного «Всевеликого войска Донского» с оленем, пронзенным стрелой.

Толпа растаяла. Опять загудела волынка, опять донесся сиплый голос одноногого: «Леди и джентльмены, завтра уезжаю в Ростов…»

Кубышка сложил ширму, подмигнул Лясе, как бы говоря: «Видала, какой успех!» – и начал пробираться сквозь людской поток на улицу.

За артистами с гиканьем и свистом потянулась мальчишечья орава.

Артисты вошли во двор большого дома.

Но не только мальчишки хотели еще раз посмотреть Представление. Вместе с ребятами вошел во двор и какой‑то мужчина, сухощавый, жилистый, в синей блузе, в кепке. На базаре он стоял в толпе и серыми внимательными глазами всматривался в то, что делалось на ширме. Если в толпе смеялись, он прищуривался и так же внимательно всматривался в лица людей.

Во дворе он опять смешался с толпой и опять прослушал все представление. Когда артисты пошли со двора, он приблизился к мальчику, который все время держался рядом с гармонисткой, и дернул его за рукав.

– Ты с ними, что ли? – спросил он.

– А то с кем же! – с гордостью ответил Василек. Восторг не сходил с его лица с тех пор, как Петрушка впервые появился на ширме.

– Где же они остановились, кукольники эти? То есть где они проживают?

– У нас! А то где ж?..

– Правильно. Где ж таким артистам и проживать, как не у вас… Ну, а ты где проживаешь?

– На Камышанском.

– А номер?

– Номер восемнадцатый. А что, дяденька, понравилось? Он и не то умеет. Он с самим сатаной в огненном колесе крутится!

– Камышанский, восемнадцать, – будто про себя повторил мужчина. – Как бы не забыть… И пошел далее.