Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 28
Они молча лежали рядом, и полковник чувствовал, как бьется ее сердце. Приятно чувствовать, как бьется сердце под черным свитером, который связала ей тетка, и ощущать тяжесть длинных темных волос на здоровой руке. «Но разве это тяжесть, — думал полковник, — они же легче легкого». Она лежала тихая и ласковая, и все, что им обоим было дано пережить, неразрывно связывало их друг с другом. Он нежно и требовательно поцеловал ее рот, и все вдруг замерло, осталось только ощущение нерасторжимой связи. — Ричард, — сказала она. — Как обидно, что у нас все так получается… — А ты никогда ни о чем не жалей, — сказал полковник. — Никогда не считай потерь, дочка. — Повтори. — Дочка… — Расскажи мне что-нибудь хорошее, чтобы я могла думать об этом всю будущую неделю, и еще про войну. — Давай не будем говорить о войне. — Нет. Я должна о ней больше знать. — Я тоже должен, — сказал полковник. — Но не о военных хитростях. Один наш офицер в должности генерала как-то словчил и раздобыл план передвижения войск противника. Он заранее знал о каждом их шаге и провел такую блестящую операцию, что его повысили в чине и отдали ему под начало людей, куда более достойных. Вот почему нас одно время били. Да еще потому, что отдых в субботу и воскресенье у нас такая святыня. — Сегодня у нас суббота. — Я знаю, — сказал полковник. — Считать до семи я еще не разучился. — Но почему ты на всех сердишься? — Неправда. Мне просто пошел шестой десяток, и я знаю, что к чему. — Расскажи мне еще что-нибудь о Париже, я люблю всю неделю думать о тебе и Париже. — Дочка, почему ты все время пристаешь ко мне с Парижем? — Но я же была в Париже и непременно поеду туда опять. Это самый чудесный город на свете, не считая нашего, и мне хочется побольше о нем узнать. — Мы поедем вместе, и я там все тебе расскажу. — Спасибо. Но ты расскажи мне хоть немножко сейчас, чтобы хватило на будущую неделю. — Я тебе, кажется, объяснял, что Леклерк был хлюст из благородных. Человек очень смелый, очень заносчивый и на редкость честолюбивый. Я уже тебе сказал — он умер. — Да, это ты мне сказал. — О мертвых не принято дурно говорить. Но, по-моему, именно о мертвых нужно говорить правду. Я никогда не говорю о мертвых того, чего не сказал бы им при жизни. Напрямик, в лицо, — добавил он. — Давай не будем о нем говорить. В душе я его уже разжаловала. — Но что же тебе рассказать? Что-нибудь романтическое? — Да, пожалуйста. У меня очень дурной вкус, я ведь читаю иллюстрированные журналы. Но когда ты уедешь, я всю неделю буду читать Данте. И каждое утро ходить к мессе. Это, наверно, поможет. — А перед обедом заходи к «Гарри». — Хорошо, — сказала она. — Расскажи мне что-нибудь романтическое. — А не лучше ли нам просто заснуть? — Разве можно сейчас спать, ведь у нас осталось так мало времени! Хочешь, полежим вот так, — сказала она и уткнулась головой ему в шею, под подбородок, заставив его откинуться назад. — Ладно, сейчас расскажу. — Сначала дай мне твою руку. Я буду чувствовать ее в своей, когда стану читать Данте и делать все остальное. — Данте был отвратный тип. Еще заносчивее Леклерка. — Говорят. Но писал он совсем не отвратно. — Да. А Леклерк умел здорово воевать. — Ну, расскажи! Теперь ее голова лежала у него на груди. Полковник сказал: — Почему ты не хотела, чтобы я снял мундир? — Мне приятно чувствовать твои пуговицы. Это нехорошо? — Почему? Я был бы самым последним сукиным сыном, если бы это подумал. В вашем роду многие воевали? — Все, — сказала она. — Всегда. Были у нас и купцы, и дожи, ты ведь знаешь. — И все воевали? — Все, — сказала она. — По-моему, все. — Ладно, — сказал полковник. — Тогда я тебе расскажу. — Что-нибудь романтическое. Такое, о чем пишут в иллюстрированных журналах, или даже хуже. — В «Доменика дель коррьере» или «Трибуна иллюстрата»? — Еще хуже. — Сначала ты меня поцелуй. Она поцеловала его нежно, с отчаянием, и полковнику стало трудно думать о боях. Он думал только о ней, о том, что она сейчас чувствует, и о том, как близко граничит жизнь со смертью в минуту высокого блаженства. Но что же такое, черт побери, это блаженство, каково его звание и к какой оно приписано части? И не раздражает ли ей кожу черный свитер? И откуда взялись вся эта мягкость, и прелесть, и удивительное достоинство, и жертвенность, и ребячья мудрость? Да, ты мог узнать блаженство, а вместо этого вытянул пиковую даму. "Но смерть — дерьмо, — думал он. — Смерть приходит к тебе мелкими осколками снаряда, снаружи даже не видно, где она вошла. Иногда она ужасна. Она может прийти с некипяченой водой, с плохо натянутым противомоскитным сапогом или с грохотом добела раскаленного железа, который никогда не смолкал. Она приходит с негромким потрескиванием, предвещающим очередь из автомата. Она приходит с дымящейся параболой летящей гранаты и с резким ударом мины. Я видел, как она падает, оторвавшись от бомбодержателя, и описывает в воздухе причудливую дугу. Она приходит с оглушительным скрежетом металла, когда ломается машина или когда просто отказывает управление на скользкой дороге. Но я знаю, что ко многим она приходит в постели как оборотная сторона любви. Я прожил с ней по соседству почти всю жизнь и отмеривал ее другим — в этом было мое ремесло. Но что же мне рассказать моей девушке в это холодное ветреное утро, здесь, в «Гритти-палас»?" — О чем бы тебе рассказать, дочка? — спросил он ее. — Обо всем. — Ладно, — сказал полковник. — Тогда слушай.
|