Снова в Атлантике

1 июня 1962 года был отличный день: солнце сияло на голубом небе, море спокойно, легкий ветер — прекрасные условия для старта Трансатлантической гонки. Я говорю «гонки», потому что у меня был соперник — время, и он уже объявил свой результат — 30 дней. В 9.00 я был на борту «Джипси Мот». До старта оставалось 2 часа, все дела уже сделаны, таможенные формальности пройдены накануне вечером. Но человек предполагает, а располагает кто-то другой. Я готовил паруса, когда ко мне неожиданно явились два таможенника. Стало известно, сказали они, что я получил от Би-би-си магнитофон, нужно его осмотреть. Изучали внимательно, пересмотрели даже все батарейки — одну за другой, и каждое движение выполняли с томительной медлительностью. Я подумал, что меня специально хотят задержать. Как назло я никак не мог найти свою таможенную декларацию. Впрочем, какой толк — это вряд ли что-нибудь изменило бы. Я дергался, суетился и вообще сходил с ума при мысли о том, что люди уже ждут меня на старте. Когда меня наконец отпустили, Шейла стала к рулю, а я, как заводной, стал крутиться на палубе. Мне помогал Сид Мэшфорд, яхтостроитель. Мы дошли до стартовой линии, Шейла и Сид все еще были на борту. Я крикнул кому-то на ближайшей яхте:

— Первый выстрел был?

— Да!

Поспешно поднял грот и пошел вперед, Шейла и Сил перебрались на подошедший катер и отошли. Все, однако, кончилось вполне удачно: я пересек линию старта спустя всего несколько секунд после выстрела пушки.

Есть ли на свете что-нибудь более увлекательное и волнующее, чем 3000-мильная гонка через Атлантику! Романтику первопроходства нельзя повторить — это правда. Но я не повторял, я опять чувствовал себя первопроходцем: шел теперь на первоклассной яхте, специально подготовленной для такого испытания.

А я — готов ли к испытаниям? Проверка началась с первого же дня. Казалось, я только и делал, что менял, настраивал и перенастраивал паруса, а шел тем не менее медленно. Однажды ветер за минуту резко поменял направление с зюйд-веста на норд-вест. И внизу я не мог усидеть спокойно: поминутно выскакивал на палубу, боясь близости земли и проходящих судов. Я знал, что со временем перестану нервничать и буду, не выходя наверх, слышать и чувствовать малейшее изменение окружающей обстановки.

Я планировал идти более северным маршрутом, чем в 1960 году. Любой путь через Атлантику имеет свои плюсы и минусы. Условия везде разные, это касается тумана, течений, ветра, ледовой обстановки, погоды вообще в этом смысле в Атлантике нет ни одной одинаковой квадратной мили. Мой маршрут повел меня севернее островов Силли и группы скал, известной под названием Семь Камней. Пока погода была отличной — яркое солнце на безоблачном небе, море ласковое, темно-синее. Временами я загорал на крыше каюты, растянувшись на запасном парусе. В 1960 году у меня ни разу не было такого дня. Я шел с легким попутным ветром — опять ничего общего с первой гонкой. Тогда я мог ставить на попутных курсах не больше 600 квадратных футов парусов и то вскоре потерял возможность управлять ими из-за сильного шторма. Теперь же, с новым парусным вооружением и новым автопилотом, я ставил И 00 квадратных футов парусов и мог спокойно спать: «Миранда» уверенно справлялась с управлением. Я больше не боялся, что она допустит поворот фордевинд.

На второй день произошло примечательное событие: я обнаружил на борту домашнего голубя. Он был красив, с яркими черными полосами на крыльях, но пуглив и в руки не давался. Нашел я его на баке, где он устроился под защитой паруса. Пиджи, как я назвал его, был чрезвычайно любопытен и, когда мы с ним познакомились поближе, стал сопровождать меня повсюду. Он внимательно наблюдал, слегка склонив голову набок, за всем, что я делал. Когда я уходил вниз, он устраивался на трапе. Я стал настраивать радио для ежедневной связи с «Гардиан», и тут в эфир ворвался Билли Коттон со своими всегдашними остротами. Пиджи не устоял, прыгнул на край штурманского столика и обратился в слух. Наутро я поделился с ним завтраком: мюсли[23], к которому я добавлял тертое яблоко и мед. Пиджи угощение понравилось, он запил мюсли водой из блюдца. Потом, пока я загорал на крыше, он скользнул вниз, и, когда я наконец сообразил, что неплохо бы посмотреть, что он там делает, пол каюты был уже изрядно разукрашен (к счастью, новый нейлоновый коврик, заботливо постеленный Шейлой, не пострадал). Пришлось шикнуть на него, и Пиджи вылетел в кокпит.

Ночью мне привиделся кошмар. Его героем был Пиджи: он сделал с моей койкой и диванчиком то, что с полом каюты. Но это еще не все. Самым страшным в этом кошмаре было, что я убираю, убираю, а убрать не могу. Довольно скоро я обнаружил, что Пиджи обладает весьма свободными манерами. Я думаю, что он, в отличие от множества ученых всех времен и народов, вплотную подошел к решению проблемы вечного двигателя. Я только и делал, что следовал за ним по всей палубе с ведром и шваброй. Раскованность Пиджи обладала столь широким радиусом действия, что однажды даже стоила нам скорости (об этом — позже). Я смастерил ему ящик для жилья и положил внутрь деревянный чурбанчик — во-первых, для удобства, а во-вторых, — для сбора гуано, которое я теперь надеялся получить в коммерческом количестве и выгодно реализовать в Америке. Вскоре я имел случай удостовериться в том, что у Пиджи в натуре присутствуют еще и качества порядочного болвана. Я насыпал ему корм в два блюдца: одно поставил на палубу, другое — в ящик, чтобы приучить его к новому жилью. Пиджи накинулся на палубное блюдце, склевал все, что там было, но продолжал увлеченно молотить клювом по пустой посуде, хотя я из кожи лез, чтобы привлечь его внимание к другой — полной.

Ночь 3 июня была ясной, с яркими звездами, и около полуночи я увидел на севере свет Фастнетского маяка — мы проходили юго-западную оконечность Ирландии. Утренний прогноз обещал усиление зюйд-оста, возможно, до 8-балльного шторма. «Джипси Мот» шла хорошо, но в Атлантике стало сильно качать. Меня развезло. И не только меня: Пиджи выглядел ужасно — он весь нахохлился и почти не высовывал голову из-под крыла. Когда же все-таки приподнимал, то смотрел на меня совершенно мутными глазами. Я боялся, что он умрет: птицы, как я слышал, совершенно не выносят морской болезни. Ночь Пиджи пережил, но наутро представлял собой жалкое зрелище.

Снизу, из каюты, я услышал громкий хлопок и, выскочив на палубу, увидел, что лопнул конец, которым большая генуя крепилась к спинакер-гику. На ликвидацию этой аварии у меня ушло 75 минут. Потом я обнаружил, что соскакивает бугель, которым «Миранда» крепилась к румпелю. Я поправил его и стал брать секстаном высоту солнца. Но мне помешал пароход «Бристоль Гифт» («Дар Бристоля»), который решил поближе посмотреть на мою яхту. Высоту солнца я все же взял, а потом включил радиотелефон и услышал, как станция Главного почтового управления дает отбой — они потеряли надежду связаться со мной. Следующая связь с ними, в 10.30 вечера, прошла успешно.

Ночью меня разбудило сильное хлопанье парусов. «Джипси Мот» шла на крутую волну в штормовой ветер. Утром возникли проблемы с управлением у «Миранды» опять соскочило крепление. Я, как мог, привел его в порядок; ветер по-прежнему был штормовым.

Пиджи притулился на сиденье-банке в углу кокпита. Я подошел к нему, но он даже не пошевелился. Очевидно, он ужасно страдал. Меня самого здорово мутило, и я прибегнул к своему испытанному средству — горячей воде с сахаром.

5 июня. Шквалистый ветер порывами до 60 миль в час заставил меня выйти на бак и поставить штормовой стаксель и spitfire jib. Несколько волн перехлестнули через меня, и я с отвращением почувствовал, как вода проникла под одежду и потекла по ногам. Потом мне пришлось взять два рифа на «Миранде», а это в таких условиях дело трудное и хитрое; Волны подхватывали яхту и бросали ее бортом или же резко разворачивали ее кормой, а я стоял на подзоре и, вытянув вверх руки, брал рифы. Потом я спустился вниз и только стал развешивать мокрую одежду над печкой, как раздался вызов военного самолета «Шеклтон» британских ВВС, пролетавшего надо мной. Они вызывали азбукой Морзе и, конечно, отлично постарались, чтобы найти меня в таком бурном море. Но я не проявил гостеприимства, не откликнулся. Когда вызов прозвучал в третий раз, я приподнял крышку люка и слегка высунулся. И тут же получил волной по голове. Извергая проклятия, я опять напялил на себя гидрокостюм и просигналил самолету лампой с трапа. Они стали передавать мне сообщение световыми сигналами, но увидеть их мешал трисель, а на палубу выходить не хотелось; Я, терпеть не могу, когда вода течет у меня ниже пояса, поэтому я просто послал им благодарность.

Осмотревшись, я не нашел Пиджи. Это меня опечалило. Наверное, подумал я, маневрировавший над нами самолет испугал голубя и он улетел. Мы были уже далеко от земли и я боялся, что Пиджи не долетит. Через 2 часа хорошая новость: голубь нашелся — должно быть, прятался где-то от «Шеклтона». Он по-прежнему был очень плох. Но, по крайней мере, мог делать то, чего не мог я: стоять на одной ноге на сиденье-банке и раскачиваться в такт качке.

Погода была типичной для Атлантики: серый туман, бурное море, завывающий ветер. До комфорта было далеко, но меня весьма удовлетворяло, что «Джипси Мот» продолжает идти вперед под штормовыми парусами, делая 6 узлов. И я чувствовал, что все у меня на борту под полным контролем.

6 июня. Ночью дважды пришлось вставать и приводить в порядок «Миранду». В первый раз я нашел все паруса обстененными; яхта шла в Англию, что не приближало к рекорду в гонке, целью которой был Нью-Йорк.

Мне были в тягость утренние сеансы связи с Лондоном, и я стал небрежно к ним относиться. На связь приходилось выходить в такое время, когда лучше всего спалось после ночных бдений. Я уютно посапывал под своими одеялами, но внезапно начинал греметь будильник. Вставать не хотелось, текст для передачи не был готов, голова варила плохо и экспромт не получался. Ко всему прочему, когда я все же вставал, у меня всегда находились срочные дела на палубе — сменить один парус, настроить другой. Тут я впадал в состояние, известное под названием «раскорячка мозгов»: не хотел терять скорость, разговаривая по телефону, и в то же время не следует пропускать сеанс передачи материала для газеты. Я попросил перенести связь на вечер и обещал излагать свои информации на должном уровне.

Пиджи забился под банку в кокпите — мокрый, — грязный, несчастный. Я опасался за его жизнь. Устроил ему в рундуке убежище и поставил миску с мюсли и хлебом и чашку с пресной водой. Он проявил интерес к еде и вскоре как будто немного приободрился.

Генератор для зарядки батарей стал барахлить — постоянно глох при качке. Надо было что-то придумать: без зарядки батарей я не мог передавать свои сообщения в газету. Попробовал пару простых способов тщетно. Генератор переставал работать при каждом сильном крене.

Пройдено 600 миль со старта; шквалистый ветер — приходится опять ставить штормовые паруса. Суровая работа, то и дело окатывает волной, а один раз подбросило в воздух.

В конце дня, только я спустился вниз и сидел там выдохшийся, как увидел, что надо опять выходить на палубу: каютный компас показывал, что «Джипси Мот» сошла с курса. Вздыхая и чертыхаясь, я стал натягивать мокрые сапоги, но, бросив взгляд на подвесной столик, остановился. После ланча я оставил на нем жестяную банку с печеньем, и она находилась как раз под компасом. Я сдвинул ее, стрелка компаса вернулась к прежнему показанию — курс был верен. С огромным облегчением повесил сапоги на место. Кто бы подумал, что в этой жестянке так много магнетизма!

7 июня. Генератор зачихал, пронзительно взвизгнул и заглох окончательно. Я попытался крутить маховик вручную, но его прочно заклинило. Конец подзарядке! А без подзарядки нет и передачи. Что делать?

Первым делом я вытащил керосиновую лампу, свечи и керосиновый штаговый фонарь — каждый ватт электричества надо теперь беречь и использовать только для передачи.

Во время очередного сеанса связи сообщил о своей беде и попросил совета. Не описать тех мучений, которые я испытывал в течение следующих нескольких дней, следуя советам с земли. Ползал и ощупывал внутренние органы своей яхты, соединял и разъединял провода и клеммы, поднимал и вновь укладывал пайолы, снимал и ставил на место кожухи генератора и двигателя, крышки аккумуляторных ящиков. И все это — на коленях, на полу каюты, скачущей, раскачивающейся, кренящейся и (я уверен) под хохот веселящейся яхты. В конце концов я присоединил 24-вольтовые батареи радиотелефона к 12-вольтовому генератору двигателя. Но как только я запустил двигатель, стал вращаться гребной вал. Не годится, ведь я иду на рекорд. Поспешно заглушил его и стал пробовать другие варианты. Из этого ничего не вышло, и я застопорил вал: обмотал его проводом и накрепко зафиксировал конец. Запустил двигатель, но через 16 минут он так разогрелся, что мне пришлось его выключить.

9 июня. Потрясающая новость: среди ночи мой Пиджи заворковал! Может быть, ему стало лучше или просто что-то приснилось? А при свете дня он стал изображать орла! Голова поднята, грудь выпячена, крылья расправлены, как у гордой птицы на германском гербе. Хлопает крыльями, подскакивает. Утром я устроил ему в кокпите тент из старой парусины, а вниз постелил пластиковый мешок.

Я продолжал сражаться с двигателем, засунув под него руки и уткнувшись головой в кокпит. Работать приходилось на ощупь, собственные руки мешали что-либо увидеть. В таком положении я оказался подвержен морской болезни, меня едва не стошнило. Других результатов я не добился.

На палубе обнаружил, что потерял чувство равновесия, и не мог передвигаться, не держась за что-нибудь. Когда настало время менять стаксель и пришлось задействовать обе руки, я был вынужден сесть.

Пиджи сидел под тентом в носовой части кокпита, и я, находясь в каюте, не мог его видеть. Мне не хватало его глаз-бусинок, и, прибрав за ним, я переместил тент ближе к трапу. Он не возражал и, судя по виду, тайно посмеивался надо мной, наблюдая, как я очищаю банки от обильных свидетельств его завидного пищеварения.

Из Лондона пришел очередной совет, что делать с генератором от Мартина, владельца гаража в Баклерс-Хард, гения по этой части. В результате мне удалось оживлять батареи на полчаса, что вряд ли можно считать крупным успехом. Я с отчаянием думал о том, что каждый час подзарядки съедает целый галлон моего драгоценного бензина. Подготовка к зарядке и наведение порядка после ее завершения требовали от меня бесконечной череды утомительных маневров. Ничтожные последствия этих мытарств вызывали чувство безысходности.

Днем у меня что-то щелкнуло в спине, и каждое движение причиняло сильную боль. Я боялся, что из-за всех этих физических упражнений у меня начинает смещаться межпозвоночный диск. Пришлось быть осторожным.

Ночью боль отпускала, и наутро чувствовал себя разбитым. Я осмотрел снасти, палубу и подумал, что мое плавание стало превращаться в абсурд. Управляться со всеми этими концами, которых тут не меньше трех десятков, было сумасшествием! Почему не иметь, как у Блонди на его джонке, простое вооружение, где достаточно всего нескольких веревок? Я пошел на бак заменить рабочий стаксель на spitfire jib, стал менять, но потом передумал и оставил все как есть — проявился признак утомления.

За весь день я ел всего один раз, что еще больше подтверждало мое плачевное состояние. Тем не менее я прошел уже тысячи миль от Плимута треть всего пути. Тысяча миль на запад за 10 дней — это заявка на рекорд. Так с чего же, спрашивал я себя, впадать в депрессию, поддаваться усталости? Да и со спиной, к счастью, стало лучше.

У Пиджи все происходящее на борту вызывало, по-видимому, отвращение. Что за жизнь для птицы! По кокпиту вечно гуляют потоки воды, воздух насыщен влагой, ветрено. Ночью он покинул свое убежище и устроился на банке у самого трапа. Мне пришлось водворить голубя обратно — я боялся наступить на него. Он перепробовал еще несколько мест, но меня они не устроили — я и там мог зашибить его, бедняжку. Я обсуждал сам с собой возможность взять Пиджи в каюту вместе с его невообразимыми пищеварительными способностями. Но потом решил, что птице все же нужны свежий воздух и открытое пространство. Сделал ему, насколько возможно, уютный тент и тем удовлетворился. Поставил целую коробку мюсли, которую он очень любил. Ему только изюм не нравился, он его выбрасывал — совсем, как мой сын Джайлз. Но пришла большая волна, обдала убежище и смыла все его угощение. Я насыпал ему другую порцию, но он вышел из-под тента и сел рядом с таким видом, словно ни во что уже не верил.

Ночью я часто просыпался от ударов и грохота волн, и однажды мне показалось, что что-то сломалось. Но все было в порядке. «Джипси Мот» шла по бурному морю, делая 6 узлов. Пиджи, похоже, понравился его вигвам — он просидел в нем всю ночь головой ко входу. Я разговаривал с ним, и он в ответ что-то шелестел мне. Лежа в койке, я закусил финиками и апельсином. Очистить его ногтями я не мог — ногти стерлись, поэтому я начал зубами, а кончил подушечкой большого пальца. В целом я провел спокойную ночь и наутро чувствовал себя вполне прилично.

Утром, не помню почему, я посмеялся над Пиджи. К моему удивлению, это его весьма задело, и он дал понять, что такие шутки ему не по нраву. Он сердито ходил взад-вперед, щелкал клювом и бросал на меня уничтожающие взгляды.

12 июня. Проснулся в 5.30 утра и обнаружил, что яхта идет на север. Надо вставать, черт побери! Но вместо этого заснул опять, а когда 2 часа спустя проснулся, мы шли на восток-северо-восток. Кошмар! «Джипси Мот» решила отправить меня в Исландию, забыв, очевидно, что таким образом нам свой суточный показатель не улучшить.

Джон Фэрелл из «Гардиан» сообщил мне о местонахождении айсбергов. Я запрашивал эту информацию: мне надо было знать, как далеко на юг они заходят, чтобы планировать свой маршрут.

Заряжая батареи, я обратил внимание на то, что двигатель работает с непостоянной скоростью: вдруг увеличивает обороты, затем сбрасывает. После 48 минут подзарядки раздался громкий хлопок, и винт стал вращаться. Я немедленно вырубил двигатель. Оказалось, лопнул провод, державший гребной вал. Из выпускных отверстий коробки передач повалил пар. Капли дождя, попадая на коробку, шипели. Должно быть, сработало сцепление. Дело в том, что этот двигатель не был приспособлен для работы без сцепления больше одной-двух минут после запуска.

Эта горе-подзарядка здорово меня изматывала. Но были мучения и похуже — керосиновый штаговый фонарь, который теперь приходилось выставлять по ночам вместо электрического. Мой старый верный фонарь, участник гонки 1960 года, увы, сломался, и взамен я купил новый, лучший из лучших, как мне сказали. Ну и натерпелся же я с ним! Из ночи в ночь я тратил от 30 минут до часа, пытаясь закрепить его зажженным на штаге. Он и в каюте-то гас от малейшего толчка. В кокпите с ним легко расправлялось внезапное дуновение ветра. Я пытался разогревать его в каюте, перед тем как отважиться идти с ним наверх, перепробовал все степени пламени, от высокого до самого низкого, пробовал заправлять его не целиком, а только наполовину. Как я крыл тех, кто сделал этот фонарь! Как я крыл того, кто его изобрел! Как я хотел заполучить этого изобретателя сюда, в Атлантику, и вручить ему его творение! Справедливости ради все же отмечу, что, если мне удавалось закрепить фонарь при ровном ветре на бакштаге и при этом не загасить, он мог потом гореть часами.

13 июня. Отлично идем! Море бурное, в барашках, а «Джипси Мот» режет его быстро, сильно, словно именно такая стихия ей по нраву. Все замечательно, но только не для Пиджи. Когда ему достается от волн, я вижу в его глазах отвращение. Вообще, вероятно, он — старый, ворчливый холостяк. Иногда мне кажется, что он посматривает на меня с угрозой. Днем, выйдя на палубу, я обнаружил, что лаг перестал работать, и сперва не мог понять, почему. Оказалось, не без косвенного участия Пиджи. Я перестал держать в кокпите в рундуках бухты веревочных концов, потому что там им немыслимым образом доставалось от пищеварительной системы голубка. Теперь я оставлял их на палубе, возле комингса кокпита. Волны, ворвавшись на палубу, смыли концы за борт, и они тысячами крепких узлов переплелись с лаглинем. Болтающиеся за бортом концы обычно замедляют ход яхты, так что этот случай, должно быть, стоил нам скорости. Вдобавок я потратил не один час, освобождая лаглинь и распутывая тысячи крепких узлов, а за это время на борту побывала не одна пенная сверкающая волна и не две. Ко всему прочему в эти часы я, естественно, не мог снять показаний лага.

15 июня. Пиджи! Пиджи! Пиджи! Он теперь определяет мою жизнь. Каждое утро, только встаю, сразу же кормлю и пою его (не могу выносить тоску в его глазах) и лишь после этого перехожу к парусам и возвращаю яхту на правильный курс. Потом замечаю на банках (или где-нибудь еще) всякие безобразия, в которые я уже вляпался, пока занимался веревками. Обхожу свои владения, очищаю их от грязи, а уж потом берусь за другую работу. Ночью, даже если я вылетаю на палубу по сверхсрочному делу, я должен сначала найти с фонариком Пиджи и убедиться, что не наступлю на него, после чего можно бежать дальше. Сегодня утром, когда я его кормил и менял в его шатре подстилку, он позволил себя погладить, из чего я заключил, что ему, должно быть, все уже осточертело. Он теперь похож на хворую галку.

Солнце то скрывалось, то появлялось на штормовом небе, и, улучив момент, я взял измерение секстаном. Сделать это мне удалось, лишь слегка высунув нос из люка, но и этого хватило, чтобы и меня, и секстан окатило холодным морским душем.

16 июня. Как же меня бесит этот фонарь! Он может погаснуть, даже когда спокойно висит на крюке в каюте и никто его не трогает. Продолжаю подзарядку батарей и каждый день передаю свои репортажи. Как долго смогу продолжать? В середине работы — новая беда: пламя от выхлопа стало пробивать асбестовую обертку выхлопной трубы.

В течение дня ветер из штормового превратился в слабый, почти ласковый и за короткое время изменил направление на 225 градусов — от норда через ост и зюйд на зюйд-вест. Я решил воспользоваться случаем и побриться. Пока брился, смотрел на барометр — он резко падал. Я тут же вышел на палубу и заменил большую геную на крошечный spitfire jib. Ветер стал свежеть, после полуночи яхту уже швыряло с такой силой, что мне пришлось перебираться на койку подветренного борта — иначе во сне меня могло швырнуть через всю каюту прямо туда, где находился весь мой запас яиц. Как только я устроился на новом месте, «Джипси Мот» решила повернуть на другой галс и пойти курсом на северо-восток. Все непромокаемое — на себя и — вперед, на палубу. Вернул яхту на нужный курс. Якорный фонарь погас, конечно. Мне удалось зажечь его на штаге только с четвертой попытки. Ну и жизнь! Спустя 9 часов «Джипси Мот» опять заштилела. Час от часу не легче!

Пиджи, похоже, больше всего любил раскрошенный хлеб. Я также угощал его сыром и сахаром, но эти лакомства он отвергал. У него на лапах было по кольцу, я сообщил номер в Лондон. Оказалось, что Пиджи — французский аристократ и происходит из рода известных летунов на дальние дистанции. На «Джипси Мот» он попал, выполняя перелет с островов Чэннел, Исландия в Престон, Ланкашир. Древняя кровь, текущая в жилах Пиджи, объясняла, по-видимому, странности его поведения. Он всегда оставлял нетронутой одну треть каждой порции любой еды, которую я ему предлагал. Что бы он ни клевал, у него был точно определенный предел размера кусочков, и он никогда не трогал того, что не соответствовало его самоограничению. Я не мог понять таких тонкостей: если голубь способен целиком проглотить желудь, то почему же этот субъект не желает съесть в пять раз меньший кусочек хлеба?

Появился туман, видимость не больше полумили. Удивительно, как редко в этот раз встречаюсь с туманом.

В 1960 году я шел в тумане больше трети всего пути. Курс 247 градусов — так мне удастся избежать айсбергов.

18 июня. Столкнулся со встречным штормом; это совсем не то, что иметь его с траверза. Вообще, современная яхта может продвигаться вперед при встречном штормовом ветре при условии, что море не слишком бурное. Но в Западной Атлантике шторм швыряет судно с такой силой и преграждает ему путь так решительно, что оно не в состояний идти против ветра. Яхта то и дело теряла ход, и всякий раз при этом ее разворачивало под ветер.

В 9 часов вечера вырвало стаксель-шкот. Я бросился убирать парус, пока его не разорвало в клочья. Нос взлетал над водой на 15 футов. Руки онемели, я с трудом вязал узлы. Ко всему прочему, фал зацепился за штаги, перекрутил их, и я не мог поставить другой стаксель. Сам виноват, давно надо было заменить передний парус. Но я был занят ремонтом выхлопной трубы и хотел закончить эту работу прежде, чем выходить на палубу. Я решил, что попробую сначала поставить трисель. Когда ставил его, меня бросило на мачту, и я здорово приложился головой к гику. Но, как ни странно, устоял на ногах. Стаксель мне кое-как удалось поставить, но под двумя парусами яхта, похоже, обезумела, и я спешно убрал стаксель. Барометр за несколько минут упал почти на 20 миллибар, и на небе появилось зловещее зарево. Дьявольская предстоит ночка…

Вволю нарезвившись с передними парусами, вернулся на корму, но не нашел там Пиджи. Сердце у меня упало: я решил, что его смыло за борт. Но он был здесь, в кокпите, в рундуке (под сиденьем) — мокрый, перепачканный, несчастный. Я дал ему овсяное печенье — лучшее, что у меня было. Ему действительно понравилось.

В вечерних сумерках я стал брать рифы на «Миранде». Считаю это самой тяжелой работой из всех, которые мне приходилось выполнять на яхте. Сначала я опускал гафель к гику и, пока они ходили на ветру, заводил на них конец и крепил к бакштагу. Потом, держась что есть силы ногами за пляшущий подзор, старался — в основном на ощупь — найти рифовые люверсы в складках паруса и пропустить сквозь них риф-сезни. Работать приходилось обеими руками, задрав их вверх и то и дело хватаясь за ближайший рангоут. Не знаю, сколько все это длилось — часа два с половиной, не меньше. На середине работы пришлось прерваться и сойти вниз отогревать потерявшие чувствительность пальцы. На меня нашло какое-то ослиное упрямство, даже, если хотите, некий фанатический угар: решил, что зарифлю этот парус — и все! Я уже не думал о том, что шторм усиливается и, скорее всего, парус «Миранды» нельзя будет оставить даже зарифленный. В конце концов я с этой работой справился и получил моральное удовлетворение.