Избавление

Мальчиком я часто слышал, как мой отец, молясь по воскресеньям, говорил: «От смерти внезапной, Господи, избави нас». Почему же, недоумевал я, ведь внезапная смерть — хорошая штука. Лучше так, чем как-то иначе. Теперь смысл молитвы стал мне понятен, только произнес бы ее несколько иначе: «От смерти, пока не готовы мы к ней, Господи, избави нас».

Покидая клуб, я задержался в холле у доски объявлений. Мне бросилось в глаза предложение организовать гонку одиночек через Атлантику. Стояла подпись: X. Дж. Хаслер. Я подумал: «Потрясающая была бы гонка» — и вышел. Для меня теперь оставалась, по-видимому, всего одна, и последняя, гонка — с Хароном через Стикс.

Я смирился с судьбой. Я, но не моя жена. Шейлу охватило страстное желание борьбы, и она стала действовать. Прежде всего она хотела поговорить с главным хирургом.

— Я не принимаю родственников своих пациентов, — ответил он.

— А я хочу с вами поговорить. Я заплачу вам как пациент.

— Согласен.

Полагаю, моя жена заинтересовала хирурга своей настойчивостью. Она ждала его, сидя в мрачном коридоре. Он проходил мимо, оглянулся и подошел к ней.

— Я не верю, что операция в его случае — это правильное решение, заявила Шейла.

— Извините, вы зря теряете время.

— Да, конечно, я понимаю, вы очень заняты.

— Я имею в виду пациента.

— Я хочу услышать мнение другого врача.

— Откладывая операцию, вы лишаетесь последнего шанса.

— Но ведь он так плох. Операция — это шок, он не выдержит ее.

— Многие живут с одним легким.

— Его легкие в таком состоянии, что он непременно умрет, если вы станете их трогать. Я не согласна на операцию.

Хирург сказал Шейле, что осмотрит меня еще раз. Думаю, что он, как и я, никогда прежде не встречал женщин, подобных моей жене, — способных взять на себя тяжелую ответственность и отказаться от операции вопреки непререкаемому мнению медицинских авторитетов.

Сам же я воспринимал все происходящее словно сквозь мрачный Туман и находясь в каком-то полуживом состоянии. Больничная обстановка, кошмарные ночи, когда часами лежишь без сна и периодически задыхаешься, ловя воздух ртом. Свет зажечь нельзя: я в палате не один. Больные меняются: приходят, им делают операцию, удаляют легкое, они держатся молодцом, уходят. Каждый день во время обхода хирург ощупывал мою шею, будто решал, пора ли идти под нож. Заключение врачей не менялось.

Еще одна проба моего легкого ушла в лабораторию. Хирург сообщил мне о результате:

— Заключение отрицательное.

— Значит, это не рак?

— Это рак, без сомнения. Отрицательное заключение означает только, что в данный момент рак не активен. Такое часто случается.

Шейла уговорила главного хирурга, и он сам сделал мне повторную бронхоскопию. Результат был мне малопонятен. Вроде бы «это» — что бы под «этим» ни подразумевалось — не увеличивалось в размерах. Согласились пока не оперировать. Меня подвергли комплексу всяких лечений; худшим был курс антибиотиков. Через несколько дней я перестал вставать и кашель стал непрерывным. Я подумал: «Черт меня возьми, если я позволю убить себя таким образом» — и стал прятать лекарства. Шейла навещала меня каждый день, нагрузка на нее легла колоссальная. Ей приходилось весь долгий путь до больницы и обратно идти пешком: бастовали водители автобусов. Вся эта канитель со мной требовала больших денег, а мой картоиздательский бизнес стал, естественно, хромать.

Я все еще оставался членом правления Гильдии воздушных пилотов и штурманов, и однажды меня официально навестил сам глава гильдии, сэр Фредерик Тиммс. Мне был приятен его визит. Фрэдди, человек чрезвычайно любезный и деликатный, явно считал, что я вот-вот проложу себе курс в мир иной, и это меня позабавило, как-то слегка развлекло. Многие мои друзья навешали меня, но часто я был слишком слаб для бесед. Я бы мог сделать усилие, но чувствовал, что должен сберечь последние искры жизни, не тратить их попусту. Мне хотелось лежать тихо и молча, чтобы как можно медленнее приближаться к тому страшному моменту, когда начнется смертельный кашель и стану задыхаться. Я сказал Шейле, что смерть от удушья — ужасная смерть, что это не одна, а тысяча смертей. Я, конечно, преувеличивал — скорее всего, не больше сотни, а может, и того меньше. Впрочем, невелика разница.

Я много раз слышал, что утонуть — значит умереть приятной смертью, и не мог этого понять. Может быть, одно дело — задохнуться изнутри, другое — извне, водой. Все время думал об этом, и меня не оставлял страх умереть от внутреннего удушья. Я чувствовал, что веду жизнь жалкого труса и презирал себя за это. С каждым новым припадком отчаяния мне хотелось кричать — словно этой уступкой слабости я мог вымолить себе отсрочку.

Шейла сказала, что отвезет меня в одну лечебницу, где практиковались натуропатические методы, но для такого путешествия мне надо собрать все свои силы. Я стал собираться. «Это», судя по рентгеновским снимкам, не увеличивалось в размерах, и, выждав месяц, Шейла решила рискнуть. Путешествие на машине было нелегким, но я доехал живым. Заведение называлось «Энтон-Холл» и после больницы показалось мне раем. После казенной больничной еды вегетарианская пища была сущим наслаждением свежие фрукты, тертые сырые овощи. Я обнаружил, что два-три дня строгого поста — и мне становится легче дышать. И прибегал к этому единственному спасению, когда с дыханием становилось совсем худо, но обессилен был настолько, что, вопреки золотому правилу натуропатии, полное голодание мне не рекомендовалось, в крайнем случае — на самое короткое время.

Вообще, я создавал проблемы этой лечебнице, она не предназначалась для тяжелобольных. По ночам мой кашель беспокоил других. Впрочем, думаю, они считали, что все это долго не протянется. Было у меня тут одно приятное и даже ободряющее знакомство. Среди пациентов оказалась актриса Энн Тодд, известная по фильму «Седьмая вуаль». Ее избил какой-то негодяй. Она рассказывала мне о своих несчастьях, и это мне как-то помогало. Позже Энн говорила, что я делился с ней своими планами о дальних походах на «Джипси Мот III», но я этого не помню.

Потом наступило ухудшение, и все, кажется, решили, что я уже безнадежен. Из Лондона приехал наш врач и сказал жене, что сердце у меня сдает и надо немедленно ложиться в настоящую больницу. Шейла сидела со мной всю ночь, буквально держа меня на руках и меняя компрессы. В лечебнице было как-то странно тихо. Я понимал: все считают, что мне осталось совсем недолго. Почему-то от этого мне стало легче, зашевелилась воля к жизни. Думаю, именно в эти часы я пережил кризис.

Ночь прошла, мне стало немного легче. Я смог встать и выбраться наружу. И ощутить великолепие набирающего силу лета: ласковое, теплое солнце, целебный хвойный аромат, сочная зелень молодого папоротника. Как завороженный я смотрел на неутомимых муравьев, выполняющих свою бесконечную созидательную работу. От них, как и от всего вокруг, исходила удивительная сила жизни.

У меня хватило сил вернуться домой. Я хотел быть только здесь, в своей комнате под самой крышей, в своей пещере, конуре, где я мог завернуть в одеяло то, что от меня осталось, и повернуться лицом к окну. Спать я мог только на одном боку, дышать — только приподнявшись на локте, но, по крайней мере, передо мной было окно…

Плечевой сустав деформировался, мышцы горла вытянулись от постоянного напряжения. Наверное, этот период был самым тяжелым, страх перед внезапным удушьем достиг высшей точки. Я чувствовал, что не в состоянии выдержать больше, что достиг предела своего бытия, что от меня как от личности уже почти ничего не осталось. И окружающим я стал, вероятно, чужд. Люди привыкают иметь дело с конкретным индивидуумом, и если он перестает быть самим собой, то его удел — отчуждение.

Мои нервы съежились, ссохлись, физически я стал почти скелетом. Как-то, сидя в ванной, я почувствовал какое-то неудобство, что-то резало. С трудом сдвинулся, посмотрел — это мешали собственные кости. Кожа на мне обвисла, я потерял 40 фунтов веса. Дышать приходилось с кислородной подушкой. Но иногда и она не помогала.

Мой бизнес неуклонно катился вниз, и в конце концов Шейла взялась за него. Прежде ей никогда не приходилось заниматься ничем подобным. Кроме того, она ведь человек искусства, в деловых отношениях медлительна и небрежна, то есть полная противоположность самому понятию бизнеса. Но в то же время она удивительно ясно смотрит на вещи, у нее острое восприятие действительности, ее оценки того или иного явления удивительно верны (в половине случаев), а воображение поразительно богато новыми идеями. Главное же ее достоинство в том, что, приняв решение, она от него не отступится, и если что-то задумала, то непременно сделает. Преодолев неизбежное сопротивление, Шейла реализовала некоторые свои идеи. Они, может быть, и не принесли нам хороших денег, зато дали свежий импульс всей работе фирмы. Образно говоря, в пчелином улье появилась новая матка, и жизнь в нем завертелась с ускорением.

Ранней весной 1959 года я собрал остаток сил и поехал в Девоншир навестить свою мать. Я чувствовал, что обязан это сделать, пока еще не поздно. Моя мать, как и сестра, никогда, кажется, не была восприимчива к холоду и в отличие от меня не придавала никакого значения комфорту. А погода выдалась холодная и сырая. Моя сестра старалась как могла, собрала для меня все одеяла, какие только были в доме. Наверное, под этими одеялами я спал еще в детстве, и за 50 лет службы они значительно меньше грели. Сестра поставила в моей комнате железную печку — ее принесла Нэнси Платт, моя подруга детства. Все это, увы, мало помогало. Я страдал теперь от приступов бронхита и астмы, а этим недугам показано только постоянное и сухое теплое. Воскресным утром я лежал в постели в обычном теперь жалком состоянии. Все остальные пошли в церковь — моя мать ни при каких обстоятельствах не пропускала воскресной службы. Через некоторое время сквозь полудрему я услышал какой-то шум, быстрые шаги, взволнованные голоса. Кто-то споткнулся на лестнице. Я выбрался из кровати, выглянул и увидел, что мою мать несут на руках. В церкви она упала во время молитвы. Ее вынесли наружу, там она пришла в себя. Я старался быть полезным, помогать, но толку от меня было мало. Вся нагрузка легла на мою сестру. Впрочем, она привычна к любой домашней работе. Мне же от дополнительных усилий и переживаний стало совсем плохо. Вызвали врача, но помочь мне он ничем не мог. Он спросил мою сестру:

— А его жена знает, насколько серьезно он болен?

— Что вы имеете в виду?

— У него же рак.

Поверьте, услышав это, я как-то взбодрился, мало того — я засмеялся. Очевидно, будь мой рак прогрессирующим, я бы уже 18 месяцев пребывал на том свете.

В Лондон я вернулся в более оптимистическом настроении и чувствовал себя лучше. Очередной рентген дал неплохой результат. И вдруг я ощутил сильнейший импульс, неодолимую потребность поехать на юг Франции. Я попросил Шейлу взять два билета на «Голубой экспресс». Меня неудержимо что-то влекло.

Уладив все дела, мы отбыли в Сен-Поль-де-Вьен. Приехал я туда, в общем, в хорошем состоянии, но потом опять стал чувствовать себя плохо. Мне не понравилось место, где остановились, и мы перебрались в отель «Фалько» во Вьене. Тут мне стало совсем худо. Послали в аптеку за кислородом, но его, оказывается, не давали без рецепта врача. В Англии таких порядков не было, там можно купить кислород совершенно свободно. Я решил, что это делается специально, чтобы лишний раз заплатить за визит врача, сердился и не хотел подчиняться местным правилам. Но — пришлось, без кислорода я не мог. Мое раздражение оказалось напрасным: врач послал своего ассистента за маской и прочими принадлежностями и наотрез отказался от всякой платы.

Улучшения, однако, не наступало, и пришлось опять обратиться за помощью. Так я познакомился с замечательным человеком, доктором Жаном Маттье. Он осмотрел меня и сказал:

— Ничего страшного. Если вы последуете моим рекомендациям, то через три дня будете бегать по окрестным горам.

Невероятно, но через пять дней я действительно одолел ближайшую вершину. Конечно, 650 метров — не такая уж высота, но лучшего восхождения у меня не было ни до, ни после.

Свое выздоровление я не могу назвать иначе как цепью удивительных, похожих на чудо, событий. Первое из них — мое непреодолимое и неосознанное стремление поехать в Южную Францию. Именно там я попал к врачу, считавшемуся одним из лучших специалистов по легочным заболеваниям. Он много лет работал в Париже, а потом переехал во Вьен. И я в конце концов оказался во Вьене, курортном городке, известном еще со времен римлян своим чудотворным воздухом. Что стало причиной моего исцеления? Шейла говорит, что этот врач вернул мне уверенность и что мы встретили его в тот момент, когда болезнь уже отпускала меня. Я же считаю, что какая-то часть моего тела потеряла способность функционировать, Жан Маттье верно определил, что это за часть, и дал ей то, чего мне не хватало.

В руки Жана Маттье я попал в апреле, а в июне принял предложение участвовать в гонке Каусс — Динар[17]. Мне предложили идти штурманом на яхте «Пим», и ничего, кроме штурманского дела, от меня не требовалось. Яхта шла прекрасно, я увлекся, тянул веревки наравне со всеми и опять почувствовал беспокойство в легком. Стал кашлять — приступами, и кончилось тем, что в Сан-Мало вынужден был обратиться к врачу. Наш шкипер волновался за меня не на шутку, сам же я — нет.

В июле я принял еще одно предложение — идти штурманом на отличной итальянской яхте. Они собирались участвовать в гонках Каусской недели, а потом идти в Фастнет. Приключение было что надо: 11 итальянцев на борту (семеро — рулевые олимпийского уровня), и ни один не говорит по-английски, а я не знаю ни слова по-итальянски. Изъяснялись на плохом французском.

В конце Фастнетской гонки, когда мы уже обогнули мыс Лизард и вошли в Плимутский залив, ветер усилился почти до штормового. Мы шли правым галсом и быстро приближались к берегу. Было пасмурно, видимость пдохая, береговые скалы едва различимы. Стоило мне ошибиться в своих расчетах ярдов на четыреста, и мы могли бы наскочить на скалы при входе в Плимутский залив. Надо было постоянно быть начеку, готовым в любой момент повернуть на ветер. Но я уже знал своих итальянских друзей быстрые решения на борту этой яхты принимались после бурных продолжительных дебатов. Поэтому я сказал: «Возьмите на 10 градусов правее. Сначала подойдем к берегу у Эддистоунского маяка, а потом войдем в пролив».

Мой большой друг Майкл Ричи был в этой гонке штурманом на шведской яхте «Анитра». Они подошли к проливу раньше нас в такую же пасмурную погоду, но при еще более плохой видимости. Майкл сказал владельцу яхты:

— Если мои навигационные расчеты верны, мы выиграем гонку, если нет разобьемся о скалы. Яхта твоя, ты и решай.

Владелец, Свен Хансон, сказал:

— OK. Валяй!..

Они сделали тот же маневр, что и мы, и выиграли Фастнет 1959 года.

Шейлу упрекали зато, что она отпустила меня в океанские гонки, хотя я еще далеко не выздоровел. Действительно, кашель мой не прошел, периодически возвращались бронхит, астма и всякие другие неприятности. Но Шейла была убеждена, что гонки — это именно то, что мне надо. Она каким-то непостижимым образом чувствовала мое состояние, мою болезнь и как будто инстинктивно знала, что надо делать. И очень верила в силу молитвы. В тот период, когда жизнь во мне едва теплилась, она призвала молиться за меня многих людей — и друзей, и просто знакомых. Она не знала устали, и за меня одинаково молились и протестанты, и католики, и даже атеисты. Мне было неловко, не хотелось нагружать своими проблемами других, но я не мог не признать чудодейственной силы молитв. Вряд ли кто-нибудь сомневается в том, что заклинания могут навести на людей порчу — вспомним, как австралийские аборигены насылают смерть на своих недругов. Почему же не поверить в возможности добрых сил?

С рационалистической точки зрения я верю в исключительную силу диеты и голодания и считаю, что они сыграли очень важную роль в моем выздоровлении. Безусловно, предпочтение вегетарианской пищи значительно помогло моему организму.

После Фастнета я был в клубе и увидел на прежнем месте объявление Блонди Хаслера с предложением организовать гонку одиночек через Атлантику. «Боже мой, — подумал я, — а ведь я могу пойти в эту гонку!» Не чудо ли, что спустя 32 месяца после начала болезни и через 15 месяцев после того, как я вынужден был обратиться к доктору Маттье за кислородом, я смог выйти на старт тяжелейшей за всю историю парусного спорта гонки и еще через 40 с половиной дней благополучно ее закончить! Впрочем, впереди еще были восемь месяцев неуверенности в том, что гонка состоится, а также в том, что мне удастся полностью подготовить к ней свою яхту. Этим волнениям постоянно сопутствовало другое, не менее серьезное, — ведь прежде я ходил в одиночку только На 12-футовой посудине.