Башня из черного дерева 3 page

- Хорошо ли мы вели себя?

- Превосходно. Очень полезный был разговор.

- Дайте ему срок.

Дэвид широко улыбнулся. Девушка определенно начала ему нравиться. Правильное, будто выточенное лицо, красивый рот и очень ясные серо-голубые глаза, казавшиеся еще светлее на фоне загорелой кожи и совсем не отрешенные, как во время чаепития. Теперь она слегка подвела их, отчего они приобрели чуточку славянскую удлиненную форму и смотрели прямо и открыто, что ему всегда нравилось. Он понимал, что рушится одно из его представлений о ней. Ему уже не верилось, что она способна использовать старика в корыстных целях.

- Он показал мне один ваш рисунок. Ворсянки? Мне понравилось.

Она на мгновение опустила глаза, желая, видимо, показать, что хочет, но не решается сказать ему что-то; потом снова взглянула на него:

- А мне понравилась ваша выставка в Редферене прошлой осенью.

Дэвид вздрогнул от удивления, которое лишь отчасти было притворным; снова улыбнулся:

- Никак не думал.

- Два раза ходила.

- Где вы учились? - спросил он.

- В Лидсе. Диплом с отличием. Потом два семестра в ККИ.

Он с должным изумлением взглянул на нее.

- Господи, да неужели вы…

- Здесь я узнаю больше.

Он не стал спорить - его дело сторона, но все же заметил, что, как бы она ни была права, аспирантура в таком труднодоступном заведении, как Королевский колледж искусств, - далеко не пустяк, от такого с легким сердцем не откажешься.

- Я не жалею. Генри знает, что ему повезло со мной.

Она сказала эти слова с улыбкой, но в этой улыбке не было ни иронии, ни самодовольства, и Дэвид еще более изменил свое отношение к девушке. Она сама себя отрекомендовала и предстала в его глазах достойным, серьезным человеком. Он понял, что сильно заблуждался на ее счет; видимо, его искусно разыгрывали вначале, когда он сюда приехал. Он живо представил себе, какую помощь она и в самом деле оказывает старику в студии; что касается сексуальных услуг, то их, как он начал догадываться, оказывала лишь та, другая девица.

- Новая картина замечательна. Не понимаю, откуда у него силы так много работать.

- Он ведь думает только о себе. Главным образом.

- Этому вы здесь и учитесь?

- Смотрю.

- Он сказал, что очень ценит вас.

- В сущности, он ребенок. Ему нужны игрушки. Привязанность, например. Чтобы можно было взять ее и вдребезги разбить.

- Но ваша привязанность сохранилась?

Она пожала плечами:

- Нам приходится немножко подыгрывать ему. Делать вид, что мы благоговеем перед его установившейся репутацией порочного человека. Нечто вроде гарема.

Он улыбнулся и посмотрел себе под ноги.

- Признаюсь, я не раз думал, действительно ли это так.

- Гостю, который был здесь до вас, он в первые же минуты похвастал, что накануне ночью трижды переспал с нами. Не показывайте вида, что не верите ему. По этой части.

Дэвид засмеялся:

- Хорошо.

- Знает, что никто ему не верит, но не в том суть.

- Понятно.

Она отхлебнула вермута.

- Чтоб не оставалось иллюзий: Энн и я не отказываем ему в тех маленьких удовольствиях, на которые он еще способен.

Ее глаза были устремлены прямо на него. За откровенностью в них угадывалась готовность к отпору, предостережение. Они оба потупились; Дэвид скользнул взглядом по очертаниям ее грудей, просвечивающих сквозь блузку, и быстро отвел глаза. Казалось, она была лишена кокетства, в облике ее не было и намека на кричащую чувственность подруги. Самообладание девушки было столь велико, что ее красота, ее едва прикрытая нагота теряли значение; и благодаря ее манере держаться это особенно было заметно.

Она продолжала:

- Он совсем не умеет выражать свои мысли словами. Как вы, вероятно, заметили. Отчасти потому, что слишком долго жил за границей. Но есть в нем что-то гораздо более глубокое. Он должен все увидеть и почувствовать. В буквальном смысле. Силуэтов молоденьких девушек среди цветов ему недостаточно.

- Теперь вижу, как ему повезло.

- Я показала вам только приходную часть книги.

- В этом я тоже отдаю себе отчет.

Она взглянула украдкой в сторону старика и снова перевела глаза на Дэвида.

- Не смущайтесь, если он начнет грубить. Не надо отступать, он этого не терпит. Держитесь твердо. И не теряйте выдержки. - Она улыбнулась. - Извините за поучительный тон. Но я хорошо его знаю.

Он взболтнул содержимое стакана, ломтик лимона погрузился на дно.

- По правде говоря, мне не совсем понятно, почему он позволил мне приехать. Если знает о моей работе.

- Потому я и предостерегаю вас. Он спрашивал меня, и мне пришлось сказать ему. Он ведь все равно так или иначе мог узнать.

- О господи.

- Не волнуйтесь. Бросит несколько язвительных реплик и этим, я думаю, удовлетворится. Не обращайте внимания.

Он посмотрел на нее с удрученным видом.

- Мне кажется, мое присутствие ужасно вам докучает.

- Потому что вы увидели наши кислые физиономии. Не слишком любезно, правда?

Она улыбалась, и он улыбнулся в ответ.

- Ну, раз вы сами так говорите…

- Да мы в восторге, что вы приехали. Только не стоит слишком уж подчеркивать это на глазах у Генри.

- Теперь я все понимаю.

В ее глазах вдруг блеснул озорной огонек.

- Вам и Энн надо получше узнать. С ней сложнее, чем со мной.

Но поговорить об Энн им так и не удалось. Дверь из кухни приоткрылась, и из нее высунулась седая голова француженки-экономки.

- Je peix servir, mademoiselle?20

- Oui, Mathilde. Je viens vous aider21.

Мышь ушла на кухню. Уродка была уже на ногах и тянула Бресли за руки, помогая ему подняться. Вся спина у нее из-за безмерно низкого выреза была голая. Они направились рука об руку к тому месту, где стоял Дэвид. Любопытно было смотреть, как смешно она семенит ногами; было в этом что-то раздражающе притворное, обезьянье, резко контрастирующее со спокойной походкой ее седовласого партнера. Дэвид усомнился, что сможет когда-либо "узнать" ее.

Накрыта была только часть стола. Бресли стал во главе, Уродка села по правую от него руку.

- Уильямс, мой дорогой.

Старик указал Дэвиду на место справа от Уродки. Пришли Матильда и Мышь, неся небольшую супницу, блюдо crudites22 и другое - с холодными мясными закусками, сливочное масло. Суп предназначался для Бресли. Он продолжал стоять, дожидаясь -стародавняя галантность, - когда Мышь займет свое место. Усадив ее, он нагнулся и нежно поцеловал ее в темя. Девушки обменялись ничего не говорившим взглядом. Несмотря на различие во внешности и умственном развитии, легко было заметить, что они близки и понимают друг друга без слов. Мышь налила старику супа. Тот заправил угол большой салфетки под рубашку между двумя пуговицами и расстелил ее на коленях. Уродка движением головы показала, чтобы Дэвид брал еду первым. Экономка прошла в угол комнаты, зажгла керосиновую лампу и, поднеся ее к столу, поставила на свободное место напротив Дэвида. По пути на кухню протянула руку к выключателю и погасила свет. Но в верхнем коридоре, выступавшем над дальним концом этого помещения, продолжала гореть невидимая лампочка, выхватывавшая из темноты изящную диагональ старинной лестницы. За окнами, над кронами деревьев, едва розовели последние отсветы заката, лица сидевших за столом заливало спокойное молочное сияние лампы; Мышь взяла бутылку - этикетки на ней почему-то не было - и налила вина Дэвиду, старику и себе. Уродка, по-видимому, не пила, да и к еде почти не притрагивалась. Сидела, положив голые бронзовые локти на стол, и подбирала с тарелки кусочки свежих овощей, то и дело поглядывая своими темными глазами на Мышь. Дэвида она словно не замечала. В комнате стало тихо - казалось, все ждали, когда Бресли даст знак начать разговор. Но молчание не смущало Дэвида: он сильно проголодался и к тому же чувствовал себя гораздо непринужденнее после того, как девушка, сидевшая напротив него, так хорошо прояснила обстановку. Свет лампы создавал впечатление покоя, делал все это похожим на полотно Шардена или Жоржа де ла Тура. Тут Уродка вдруг поперхнулась. Дэвид метнул на нее взгляд: нет, она давилась не пищей, а от смеха.

- Идиотка, - пробормотала Мышь.

- Извините.

Она крепко сжала губы и откинулась на спинку стула, силясь сдержать смех, потом схватила салфетку, прижала ее к лицу и выскочила из-за стола. Отойдя шагов на пять-шесть, остановилась спиной к остальным. Бресли продолжал спокойно есть суп. Мышь улыбнулась Дэвиду:

- Не принимайте на свой счет.

- Дать бы ей как следует по мягкому месту, - проворчал Бресли.

Уродка продолжала стоять, выставив на обозрение свой длинный позвоночник и смуглую тощую шею, покрытую рыжим пушком. Потом отошла прочь, в полумрак, к камину.

- А Мышь-то - ваша поклонница, Уильямс. Она вам говорила?

- Да, мы с ней уже учредили общество взаимного восхищения.

- Очень разборчивое создание, наша Мышь.

Дэвид улыбнулся.

- По стопам Пифагора, да?

И старик продолжал поглощать суп. Дэвид взглянул на Мышь, как бы взывая к ней о помощи.

- Генри спрашивает, увлекаетесь ли вы абстракцией.

Дэвид слышал, как старик, уперев взгляд, в ложку с супом, пробормотал:

- Обструкция.

- Да. Боюсь, что это… правда.

Еще не успев поймать быстрый взгляд Мыши, он понял, что допустил ошибку. Старик ухмыльнулся:

- Почему же боитесь, мой друг?

Дэвид небрежно ответил:

- Это всего лишь риторическая фигура.

- Говорят, очень умственно. Мышь сказала: вызываете большой восторг.

- Als ich kann,46 - пробормотал Дэвид.

Бресли поднял глаза.

- Повторите?

В это время у стола вдруг появилась Уродка. В руке у нее были три розовые хризантемы, вынутые из вазы, которую Дэвид видел на камине. Один цветок она положила рядом с ним, другой - со стариком и третий - с Мышью. Потом села на стул и сжала руки на коленях. Бресли протянул руку и отечески потрепал ее по плечу.

- Так что вы сказали, Уильямс?

- Работаю в меру своих способностей. - И поспешно добавил: - Я скорее надеялся бы идти по стопам… - Но тут же понял, опять с опозданием, что делает вторую ошибку.

- По чьим стопам, мой друг?

- Брака?

Это была уже явная ошибка. У Дэвида перехватило дух.

- Вы имеете в виду его кубистскую бессмыслицу?

- Для меня она имеет смысл, сэр.

Старик помолчал. Еще поел супа.

- Все мы в молодости - отродье ублюдков. - Дэвид улыбнулся и хотел было возразить, но прикусил язык. - Много зверств видел в Испании. Невыразимые вещи. На войне бывает. Не только они. Наши - тоже. - Доев суп, он положил ложку, откинулся назад и устремил взгляд на Дэвида. - Бой окончен, мой дорогой. Думали хладнокровно прикончить меня? Я на это не иду.

- Как меня и предупреждали, мистер Бресли.

Старик вдруг расслабился, в его глазах блеснул веселью огонек.

- Тем более если знали, мой мальчик.

Дэвид развел руками: он знал. Мышь спросила:

- Хочешь еще супа, Генри?

- Слишком много чеснока.

- Вчера было ничуть не меньше.

Старик что-то буркнул и потянулся к бутылке. Уродка подняла руки и прочесала пальцами волосы, словно боясь, как бы они не прилипли к коже; потом, не опуская рук, слегка повернулась к Дэвиду:

- Нравится вам моя татуировка?

В подмышечной впадине у нее синело изображение маргаритки.

До конца ужина Дэвид, по молчаливому уговору с Мышью, старательно избегал разговора об искусстве. В этом ему помогала сама еда: quenelles23 из щуки под соусом beurre blanc24 (таких блюд он ни разу еще не пробовал), баранина pre sale25. Беседовали о французской кухне, потом о Бретани, о характере бретонца. Дэвид узнал, что Котминэ находится в Верхней Бретани, а не в Basse26, то есть не в Bretagne Bretonnante27, что дальше к западу и где местный язык еще не вышел из употребления. "Кот" (coet) означает дерево или лес, а "минэ" (minais) происходит от слова "монахи". Окружающие леса принадлежали некогда аббатству. Эту часть истории они опустили - говорили лишь о той, которую обозначает слово "coet". Беседа шла главным образом между Мышью и Дэвидом, хотя Мышь время от времени поворачивалась к Бресли, как бы прося его подтвердить или дополнить сказанное. Уродка не произнесла почти ни слова. Дэвид уловил разницу в их положении: Мыши позволялось иметь свое "я", Уродку же просто терпели. Как выяснилось в процессе разговора, она тоже когда-то изучала искусство, только занималась графикой, а не живописью. Познакомились они в Лидсе. Но она производила впечатление человека, который не слишком высоко ставит свои познания, - эта компания была ей не по плечу.

Старик, казалось, был доволен своей маленькой победой и настроился предстать перед Дэвидом, насколько возможно, таким же, каким тот видел его до ужина. Но если Мыши удавалось направлять разговор в безопасное русло, то ей не удавалось мешать Бресли пить. Сама она пила очень мало, Дэвид тоже потерял надежду угнаться за хозяином. Из armoire извлекли вторую бутылку, но и она к концу ужина опустела. Глаза Бресли помутнели. Пьяным он не выглядел, бокал держал уверенно - лишь взгляд выдавал, что стародавний демон снова овладел им. Фразы, которые он время от времени бросал, становились все короче - казалось, он никого уже не слушал. Когда Мышь пожаловалась, что они совсем не бывают в кино, беседа переключилась на фильмы, которые Дэвид видел в последнее время в Лондоне. Но старик оборвал разговор на полуслове.

- Еще бутылку, Мышь.

Девушка посмотрела на него, но он отвел глаза в сторону.

- В честь нашего гостя.

И тем не менее Мышь колебалась. Старик уперся взглядом в пустой бокал, поднял его и поставил на стол. Не резко, не раздраженно, но с некоторой долей нетерпения. Мышь встала и пошла к armoire. Очевидно, настал момент, когда лучше было уступить, чем настаивать. Бресли развалился на стуле и уставился из-под нависшей на лоб седой челки на Дэвида, на лице его застыла почти добродушная улыбка. Уродка, глядя в стол, спросила:

- Генри, можно мне пойти прилечь?

Бресли продолжал смотреть на Дэвида.

- Зачем?

- Книгу почитаю.

- Ты чертова кукла.

- Ну, пожалуйста.

- Ладно, проваливай.

Он даже не удостоил ее взглядом. Мышь принесла третью бутылку. Уродка с мольбой посмотрела на подругу, словно требовалось и ее разрешение. Та едва заметно кивнула, и в тот же миг Дэвид почувствовал, как пальцы Уродки на секунду сжали его ногу выше колена. Она протянула руку под столом, явно желая его подбодрить. Потом встала, пересекла комнату и пошла по лестнице наверх. Бресли придвинул бутылку к Дэвиду. Это был не жест вежливости, а вызов.

- Благодарю, с меня хватит.

- Коньяк? Кальвадос?

- Нет, спасибо.

Старик наполнил свой бокал до краев.

- Марихуана? - Он кивнул в сторону лестницы. - Это и есть книга, которую она будет читать.

Мышь спокойно возразила:

- Она этим больше не занимается. Ты же прекрасно знаешь.

Он сделал большой глоток.

- А по-моему, все вы, молодые сопляки, этим занимаетесь.

- Ко мне это не относится, - как бы между прочим сказал Дэвид.

- Мешает пользоваться логарифмической линейкой, да?

- Возможно. Но я не математик.

- Тогда как же вы это называете?

Мышь сидела опустив глаза. Помочь Дэвиду она уже не могла - разве что в роли молчаливой свидетельницы. Не было смысла притворяться, будто не ясно, что старик подразумевает под словом "это". Дэвид встретился взглядом с Бресли.

- Мистер Бресли, большинство из нас полагает, что термин "абстракция" утратил смысл. Учитывая, что наше представление о реальности сильно изменилось за последние пятьдесят лет.

Старик, казалось, задумался над тем, что услышал, но ненадолго.

- Я называю это изменой. Величайшей изменой в истории искусства.

От вина его щеки и нос покраснели, глаза сделались почти матовыми. Он по-прежнему сидел развалясь, только повернул свое кресло так, чтобы смотреть в лицо Дэвиду. В то же время он таким образом очутился ближе к девушке. За ужином Дэвид, слишком увлекся беседой с нею, был слишком внимателен… это он теперь понял, да к тому же старик, должно быть, следил за их беседой и до ужина. И теперь решил показать себя ее хозяином.

- Триумф евнуха. Вот так-то.

- Но это все-таки лучше, чем триумф кровавого диктатора?

- Ничем не лучше. Все дерьмо. И Гитлер дерьмо. Или ничтожество.

Мышь, не глядя на Дэвида, пояснила:

- Генри считает, что абстрактное искусство есть бегство от ответственности перед человеком и обществом.

Дэвид решил было, что Мышь солидарна с Бресли, потом догадался, что она просто взяла на себя роль переводчицы.

- Но разве философии не нужна логика? А прикладной математике не нужна чистая форма? Так же и искусство должно иметь свои основы.

- Бред. Не основы. Зады. - Старик кивнул на Мышь. - Пара сисек и… И все, что положено. Такова реальность. А не ваши дурацкие теории и педерастические краски. Я знаю, Уильямс, против чего вы все ополчились.

Мышь тем же ровным, невозмутимым тоном перевела:

- Вы боитесь человеческого тела.

- Просто меня больше интересует разум, чем половые органы.

- Да поможет бог вашей жене.

- Кажется, мы говорили о живописи, - спокойно заметил Дэвид.

- Сколько у вас было женщин, Уильямс?

- Это не ваше дело, мистер Бресли.

Наступила напряженная пауза, старик глядел неподвижным взглядом, соображая, что сказать в ответ; сцена эта напомнила поединок фехтовальщиков, снятый замедленной съемкой.

- Кастрация. Вот ваши правила игры. Разрушение.

- Есть более страшные разрушители, чем нефигуративное искусство.

- Бред.

- Попробуйте убедить в этом жителей Хиросимы. Или тех, кого жгли напалмом.

Старик сердито фыркнул. И снова - молчание.

- Точные науки лишены души. Беспомощны. Крыса в лабиринте.

Он допил свой бокал и потребовал нетерпеливым движением руки, чтобы Мышь налила ему еще. Дэвид молча сидел, хотя его так и подмывало встать из-за стола и спросить, зачем его вообще приглашали в Котминэ. Он чувствовал, что готов в любую минуту сорваться, несмотря на предостережение девушки. Разговор перешел на грубую брань и личности, и Дэвид понимал, что пытаться защитить себя или привести разумные доводы - значит подлить масла в огонь.

- Знаю я вашего брата. - Старик, уставясь на полный бокал, отрывисто выбрасывал слова. - Предали крепость. Продали. Называете себя авангардом. Экспериментаторы. Как бы не так. Государственная измена - вот что это такое. Научная похлебка. Пустили под откос всю честную компанию.

- Абстрактная живопись - уже не авангард. И разве лучшая пропаганда гуманизма не основана на свободе творчества?

Снова пауза.

- Трепотня.

Дэвид принужденно улыбнулся.

- Значит, назад, к социалистическому реализму? К контролю со стороны государства?

- А вас что контролирует, Уилсон?

- Уильямс, - поправила Мышь.

- Бросьте эту либеральную болтовню. Наслушался я ее на своем веку. Игра по правилам. Трусы. - Бресли нацелился на Дэвида пальцем. - Я слишком стар для этого, мой мальчик. Слишком много повидал. Слишком много людей погибло во имя порядочности. Терпимость. Чтоб зады себе не перепачкать.

Он презрительно, залпом осушил бокал и протянул руку к бутылке. Горлышко стукнулось о край бокала, вино расплескалось. Мышь взяла у него наполненный до краев бокал и отлила немного себе, потом спокойно вытерла стол перед стариком. Дэвид молчал. Он чувствовал, что раздражение прошло, но ему было неловко.

- Хорошие вина - знаете, как их делают? Подливают мочи. Мочатся в бочку. - Он нетвердой рукой поднес бокал ко рту, потом поставил на место. Паузы в его речи становились все длиннее. - Десяток англичан не стоит и мизинца одного француза. - Еще одна пауза. - Не масло. Пигмент. Сплошное дерьмо. Если это может пойти кому-то на пользу. Merde. Экскременты. Excrementum. Вот что растет. Вот она, ваша основа. А вовсе не ваши чертовы штучки хорошего абстрактного вкуса… - Он снова умолк, как бы придумывая, что бы еще добавить. - Я даже для подтирки их не возьму.

Наступила тягостная тишина. Из леса донесся крик совы. Девушка сидела несколько поодаль от стола, опустив глаза, положив руки на колени; она, казалось, приготовилась ждать целую вечность, пока не кончится это несвязное бормотание старика. Дэвид подумал: как часто приходится ей сносить этот чудовищный богемный пьяный бред? К чему опять ломать копья, когда вопрос этот давно решен - de facto и de jure28 - еще задолго до рождения Дэвида? Не всякая форма естественна, а цвет не подчинен ей… Споры на эту тему так же излишни, как споры о знаменитой теории относительности Эйнштейна. Ведь расщепили же атомное ядро. Можно оспаривать применение, но не принцип. Так думал Дэвид. Лицо его раскраснелось от волнения. Да и выпил он тоже больше обычного.

- Разочаровались во мне, Уильямс? Спился, мол, старик? In vino29 растрачивает себя.

Дэвид покачал головой:

- Нет. Просто нахожу, что переоценивал вас.

Снова молчание.

- Вы действительно живописец, Уильямс? Или всего-навсего бездарный пустобрех?

Дэвид не ответил. Снова молчание. Старик отпил из бокала.

- Скажите что-нибудь.

- Ненависть и раздражение - роскошь, которую мы не в состоянии себе позволять. Кем бы мы ни были.

- Тогда - да поможет вам Бог.

Дэвид усмехнулся:

- Его именем тоже злоупотреблять не стоит.

Мышь нагнулась к столу и налила старику еще вина.

- Когда я был молодым, знаете, что значило подставить щеку? Как называли парня, который подставляет щеку?

- Нет.

- Юродивым. Вы, Уилсон, юродивый?

На этот раз Мышь не сочла нужным поправлять его, а Дэвид не счел нужным отвечать.

- Стань на колени и спусти штаны. Это все решает, так?

- Нет, не решает. Так же, как и страх.

- Как что?

- Боязнь потерять… то, чего отнять нельзя.

Старик недоуменно смотрел на него.

- Что он болтает?

Мышь спокойно объяснила:

- Он хочет сказать, Генри, что твоему искусству и твоим взглядам на искусство ничего не угрожает. Места хватит всем.

Она не взглянула на Дэвида, но немного подалась вперед, отодвинулась от старика и, поставив локоть на край стола, подперла ладонью подбородок, а затем незаметно приложила палец к губам, давая Дэвиду знак молчать. Снаружи вдруг послышался неистовый, тревожный лай Макмиллана и в тот же миг - громкий голос мужа экономки. Ни старик, ни девушка не обратили на шум никакого внимания: видимо, для них это были привычные ночные звуки. Дэвиду же они показались чрезвычайно символичными, чреватыми опасностями - отзвуками напряженного внутреннего мира старика.

- Такая теперь мода, да?

Мышь посмотрела на Дэвида. В глазах ее мелькнул веселый огонек.

- По мнению Генри, нельзя относиться терпимо к тому, что считаешь дурным.

- Старая история. Сиди на чертовом английском заборе. Голосуй за Адольфа.

Молчание. И вдруг заговорила Мышь:

- Генри, нельзя бороться с идеями тоталитаризма тоталитарными методами. Так ты лишь способствуешь их размножению.

До его притупленного сознания, видимо, дошло, что она приняла сторону Дэвида. Старик отвел взгляд - туда, где у другого края стола сгущалась тень. Бутылка с остатками вина стояла теперь слева от Мыши, вне пределов его досягаемости.

- Хотелось бы сказать вам кое-что, - медленно проговорил он.

Не было ясно, что он имел в виду: то ли "я не намеревался оскорблять вас лично", то ли "забыл, что хотел сказать".

Дэвид пробормотал:

- Да, я понимаю.

Старик снова перевел взгляд на него. Глаза его с трудом удерживали фокус.

- Как вас зовут?

- Уильямс. Дэвид Уильямс.

- Допивай вино, Генри, - сказала Мышь.

- Не в ладах со словами. Никогда не был силен.

- Ничего, мне понятно.

- Нет ненависти - не можешь и любить. Не можешь любить - не можешь писать.

- Ясно.

- Чертова геометрия. Не годится. Не помогает. Все пробовали. Псу под хвост. - Глаза Бресли смотрели на Дэвида с отчаянной сосредоточенностью, почти впивались в него. Старик явно потерял ход мыслей.

Мышь подсказала:

- Создавать - значит говорить.

- Нельзя писать без слов. Линии.

Девушка окинула комнату взглядом. Голос ее звучал очень ровно:

- Искусство есть форма речи. Речь должна опираться на то, что нужно человеку, а не на абстрактные правила грамматики. Ни на что, кроме слова. Реально существующего слова.

- И еще: идеи. Ни к чему.

Дэвид кивнул. Мышь продолжала:

- Отвлеченные понятия в самой своей основе опасны для искусства, потому что отвергают реальность человеческого существования. А единственный ответ фашизму - это реальность человеческого существования.

- Машина. Как ее? Компьютер.

- Понимаю, - сказал Дэвид.

- Ташист. Фотрие. Этот малый - Вольс. Как испуганные овцы. Кап, кап, - Бресли немного помолчал. - Этот янки, как его зовут?

Дэвид и Мышь ответили в один голос, но он не понял. Тогда Мышь повторила имя.

- Джексон Боллок. - Бресли снова устремил взгляд в темноту. - Лучше уж чертова бомба, чем Джексон Боллок30.

Все умолкли. Дэвид разглядывал старинный стол из потемневшего дуба - исцарапанный, потертый, покрытый вековой патиной; сколько старческих голосов прозвучало здесь за столетия, голосов, отгонявших прочь угрожающую, беспощадную приливную волну! Как будто у времени бывают отливы.

Но вот старик заговорил; голос его звучал удивительно чисто, точно до этого он только притворялся пьяным и теперь подытоживал сказанное последней несуразицей:

- Башня из черного дерева. Вот как я это понимаю.

Дэвид взглянул вопросительно на девушку, но та уже не смотрела на него. Поставить точку стало явно куда важнее, чем продолжать интерпретировать Бресли. Теперь было ясно, что старик отнюдь не притворялся пьяным: Дэвид видел, как он шарит своими мутными глазами по столу. Вот он уткнулся, наконец, взглядом в бокал (а может быть, сразу в несколько бокалов) и решительно, но с усилием протянул руку. Мышь, опередив его, взяла бокал за ножку и осторожно вложила в руку старика. Тот с трудом донес его до рта и хотел опорожнить залпом. Вино потекло по подбородку, закапало на белую рубашку. Мышь схватила свою салфетку и приложила к его груди.

- А теперь спать, - сказала она.

- Еще капельку.

- Нет. - Она взяла недопитую бутылку и поставила на пол рядом со своим стулом. - Все уже выпито.

Глаза старика нашли Дэвида.

- Qu'est-ce qu'il fout ici?31

Девушка встала и, взяв его под локоть, хотела помочь ему подняться. Он сказал:

- Спать.

- Да, Генри.

Но он продолжал сидеть в пьяном оцепенении - очень старый, чуть сгорбившийся. Девушка терпеливо ждала. Ее опущенный взгляд встретился со взглядом Дэвида, странно серьезный, точно она боялась прочесть в его глазах презрение из-за той роли, которую она на себя взяла. Он молча ткнул себя пальцем в грудь: "Могу я быть полезен?" Она кивнула, но подняла палец кверху:

"Не сейчас". А спустя мгновение нагнулась и поцеловала старика в висок.

- Пойдем же. Попробуй встать.

Старик привстал с видом послушного, застенчивого ребенка, упершись в край стола. Ноги плохо держали его, и он пошатнулся, едва не упав на стол. Дэвид поспешил поддержать его с другой стороны. И вдруг старик снова рухнул на кресло. Тогда они подняли его сами. Лишь направившись с ним к лестнице, они по-настоящему поняли, насколько он пьян. Глаза его были закрыты - казалось, он потерял сознание; лишь каким-то чудом - то ли инстинктивно, то ли по давней привычке - продолжал переставлять ноги. Мышь сняла с него галстук-бабочку и расстегнула ворот рубашки. Наконец они втащили его по лестнице наверх, в большую комнату, обращенную окном на запад.

Дэвид заметил, что в комнате две кровати: двуспальная и односпальная. Уродка, лежавшая на односпальной, при виде Дэвида встала. Она была по-прежнему в черном платье, только поверх него натянула еще белый джемпер. Здесь на стенах тоже висели картины и рисунки, а у окна на столе стояли банки с пастелью и карандашами.

- Ах, Генри. Старый проказник.

Мышь кивнула Дэвиду поверх поникшей головы старика:

- Теперь мы сами справимся.

- Вы уверены?

Бресли пробормотал:

- Туалет.

Девушки подхватили его под руки и повели к боковой двери. Все трое исчезли в ванной, оставив растерянного Дэвида одного. Случайно взгляд его остановился на картине, висевшей над кроватью. Брак - он уже где-то видел репродукцию. Должно быть, она числилась в "частном собрании", но он никак не предполагал, что ее владельцем может быть Бресли. Он криво усмехнулся, вспомнив недавний разговор: какое было все-таки мальчишество в поисках самозащиты козырять этим именем перед стариком, пытаться установить связь между собой и этим художником. Из ванной вышла и закрыла за собой дверь Уродка. Вот и еще несоответствие - с одной стороны, картина, которую на любом аукционе оценят шестизначной цифрой, с другой - маленькое существо сомнительной с виду репутации, стоявшее перед ним в другом конце комнаты. Слышно было, как старика рвет.

- Он каждый вечер такой?

- Иногда. - Она слабо улыбнулась. - Не в вас дело. В других.

Date: 2015-06-11; view: 302; Нарушение авторских прав