И снова на прорыв, друзья!

Лодка легко скользила по заливчику. Правивший лодкой пожилой даяк умело пришвартовал хрупкое суденышко к бамбуковой пристани, соединявшей селение Омандрик с внешним миром.

Белый мужчина – американец, – одетый в ботинки с высокими голенищами, брюки для верховой езды, белую рубашку, на которой проступали пятна пота, и помятую шляпу, относительно невозмутимо наблюдал за причаливающей лодкой с тенистой веранды своего дома. Американец неторопливо поднялся и проверил патронник своего револьвера «кросс‑энд‑блэквелл» 38‑го калибра, который он обычно носил в замшевой кобуре под мышкой. Потом, не обращая внимания на душную тропическую жару, он неуклюжей походкой спустился к пирсу.

Первым с древнего пароходика сошел высокий араб в просторном белом одеянии и желто‑белом головном уборе из Хадрамаута. За ним последовал неимоверно толстый мужчина неопределенного возраста, одетый в красную феску, мятый костюм из белого шелка и сандалии. На первый взгляд, толстяка можно было принять за турка, но проницательный наблюдатель, способный обратить внимание на слегка раскосые зеленые глаза, теряющиеся в складках жира, предположил бы, что видит перед собой венгра из карпатских степей. Третьим был невысокий тощий англичанин, парень лет двадцати. Его чрезмерно быстрые жесты и дрожащие руки выдавали в нем, употребляющего амфетамин человека, под джинсовой курткой которого вполне может обнаружиться тускло‑серая рубчатая поверхность ручной гранаты. Последней шла девушка, одетая в изящное цветастое платье. Темные волосы струились по ее плечам, на прекрасном лице не отражалось никаких чувств.

Вновь прибывшие кивнули стоявшему на причале американцу, но не перекинулись ни единым словом до тех пор, пока не добрались до веранды, оставив пилота вертолета привязывать свое судно при помощи нескольких доброжелательно настроенных местных жителей.

Они расселись по бамбуковым креслам. Слуга в белом костюме обнес гостей стаканами с ледяным джином. Толстяк приподнял свой стакан приветственным жестом и сказал:

– Вы, похоже, неплохо устроились, Джеймисон.

– Не жалуюсь, – сухо ответил американец. – Сами знаете – в здешних местах я всего лишь торговец. Делаю неплохой бизнес на изумрудах. Да тут еще водятся редкие птицы и бабочки, во внутренних районах есть несколько золотоносных речек, а одна случайно попавшая под руку безделушка навела меня на кхмерские гробницы. Ну и, конечно, время от времени мне подворачиваются всякие другие дела.

– Неудивительно, конкурентов‑то у вас здесь нет, – по‑английски, с безукоризненным ланкаширским произношением сказал араб.

Американец невесело улыбнулся.

– Этого не допустят местные жители. Видите ли, я для них нечто вроде божества.

– Я кое‑что об этом слыхал, – подключился к разговору толстяк. – Рассказывают, что вы приплыли сюда в лодке шесть лет назад еле живой, и единственным вашим имуществом была сумка, а в ней – пять тысяч доз противочумной сыворотки.

– Я слыхал точно такой же рассказ, – подтвердил араб. – Через неделю после вашего прибытия половина здешних жителей свалилась с бубонной чумой.

– Просто мне повезло, – ответил американец, на этот раз без улыбки. – Я был рад оказать им помощь.

– Да ну?! – изумился толстяк. – Пью за вас, сэр! Я уважаю людей, которые сами куют свое счастье.

– Вы на что намекаете? – холодно спросил Джеймисон.

Воцарилось зловещее молчание. Но звонкий девичий смех разрядил обстановку.

Мужчины уставились на девушку. Джеймисон нахмурился. Похоже, он задумался, что послужило причиной такого неуместного легкомыслия. Потом он заметил, что дерганый англичанин закинул руку за спину и опустил ладонь на рукоять длинного ножа, висящего в белых кожаных ножнах между худыми лопатками парня.

– Что, сынок, зуд одолел? – со смертоносным спокойствием поинтересовался Джеймисон.

– Если одолеет, я вам сообщу, – сверкнул глазами парень. – И еще: меня зовут не «сынок», а Билли Бантервиль. Вот кто я такой и кем собираюсь быть, а любой, кто вздумает утверждать обратное, – грязный лжец, и я ему с удовольствием оторву голову… оторву голову… оторву голову… О господи, с меня сползает кожа, что случилось с моей кожей, кто поджег мои нервы, почему мой мозг кипит?! Ох, мне плохо, сердце, мое сердце!

Толстяк посмотрел на араба и незаметно кивнул. Араб достал из плоского черного кожаного чемоданчика, набитого пластиковыми ампулами с бесцветной жидкостью, шприц для подкожных инъекций и умело сделал парню укол. Билли Бантервиль заулыбался и развалился в кресле, словно марионетка, у которой отпустили нитки. Его зрачки настолько расширились, что радужка совершенно исчезла, а на худом, костлявом лице появилось выражение неописуемого счастья. Мгновение спустя он исчез.

– Скатертью дорога, – заметил Джеймисон, до этого момента молча наблюдавший за происходящим. – Зачем вам вообще понадобилось тащить с собой такого типчика?

– Он бывает полезен, – сказал толстяк.

Девушка тем временем взяла себя в руки.

– В том‑то и дело, – сказала она. – Каждый из нас бывает полезен. У каждого есть нечто, необходимое остальным. Можете считать нас единой сущностью.

– Ясно, – кивнул Джеймисон, хотя на самом деле ничего не понял. – То есть, каждый из вас незаменим.

– Вовсе нет, – покачала головой девушка. – Как раз наоборот. Каждый из нас постоянно боится, что его заменят. Потому мы и стараемся постоянно держаться вместе, чтобы избежать внезапной и преждевременной замены.

– Чего‑то я не понимаю, – пожал плечами Джеймисон, хотя на этот раз все понял. Он подождал, пока не стало ясно, что присутствующие не намерены развивать данную тему, и снова пожал плечами. Ему вдруг стало не по себе от этого жутковатого молчания. – Полагаю, вы хотите перейти к делу? – поинтересовался он.

– Если это вас не затруднит, – вежливо сказал высокий араб.

– Не затруднит, – сказал Джеймисон. Араб внушал ему беспокойство. Вся эта компания внушала ему беспокойство. Вся, кроме девушки. Насчет нее у Джеймисона появились некоторые идеи и некоторые планы.

В пятидесяти ярдах от дома Джеймисона тщательно расчищенный участок заканчивался, и сразу за ним стеной вставали джунгли – зеленый лабиринт, бесконечное количество наугад соединенных плоскостей, бесконечно уходящих к некоему невообразимому центру. Джунгли были бесконечным повторением, бесконечным хождением по кругу, бесконечным безысходным отчаянием.

У границы джунглей стояли два человека. Хотя они и находились у самого края леса, заметить их было невозможно. Один из них – коренастый, крепко сбитый – был местным жителем; судя по зелено‑коричневой головной повязке – малайцем. У него был задумчивый, грустный и напряженный взгляд.

Его товарищ был европейцем – высокий, сильно загорелый мужчина лет тридцати, довольно красивый, одетый в желтую рясу буддийского монаха. На фоне буйства окружающих джунглей странное несоответствие его внешности и одежды как‑то скрадывалось.

Европеец сидел на земле, скрестив ноги и не глядя на расчищенный участок. Он пребывал в состоянии предельной расслабленности. Казалось, что его серые глаза смотрят внутрь.

Вскоре малаец сообщил:

– Туан, этот человек, Джеймисон, вошел в дом.

– Хорошо, – откликнулся европеец.

– Теперь он вернулся на веранду. Он принес какой‑то предмет, завернутый в мешковину. Предмет небольшой – примерно с четверть головы слоненка.

Европеец не ответил.

– Теперь он развернул мешковину. Внутри оказался какой‑то металлический предмет сложной формы.

Европеец кивнул. – Они столпились вокруг этого предмета, – продолжал малаец. – Они довольны, они улыбаются. Нет, довольны не все. У араба на лице странное выражение. Его нельзя назвать неудовольствием, но я затрудняюсь описать это чувство. А, понял! Арабу известно нечто такое, о чем другие не знают. Этот человек считает, что владеет какой‑то тайной, которая дает ему преимущество перед остальными.

– Тем хуже для него, – пробормотал европеец. – Остальных хранит их неведение. А этого человека подвергает опасности его чрезмерная понятливость.

– Ты это предвидел, Туан?

– Я читаю то, что написано, – произнес европеец. – Возможность читать – мое проклятие.

Малаец вздрогнул, очарованный и испуганный одновременно. Его переполняла жалость к этому легко уязвимому человеку с его необычным даром.

Европеец произнес:

– Теперь металлический предмет находится в руках у толстяка. Толстяк дает Джеймисону деньги.

– Туан, но ведь ты даже не взглянул в их сторону!

– И все же я это вижу.

Малаец встряхнулся, словно пес, выбравшийся из воды. Этот кроткий белый человек – его друг – обладал огромной силой, но и сам был жертвой еще большей силы. Нет, лучше об этом не думать. У него самого судьба иная, и благодарение богу, что он распорядился именно так.

– Теперь они вошли в дом, – сказал малаец. – Ты об этом знаешь, Туан?

– Знаю. Я не могу не знать.

– И ты знаешь, что они делают в доме? – И этого я тоже не могу избежать.

– Скажи мне только то, что я должен услышать! – попросил малаец.

– Это я тебе и говорю, – сказал европеец. Потом, не глядя на малайца, он произнес: – Ты должен покинуть меня, покинуть эти места. Ты должен уехать на другой остров, жениться, завести свое дело.

– Нет, Туан. Мы с тобой идем в одной упряжке. Этого не изменить. Я знаю.

– И я. Но иногда я надеюсь, что ошибусь хоть раз. Я дорого бы дал за возможность ошибиться.

– Это тебе не свойственно.

– Возможно. Но все же я надеюсь, – европеец пожал плечами. – Теперь толстяк положил металлический предмет в черную кожаную сумку. Все улыбаются и жмут друг другу руки. В воздухе пахнет убийством. Нам пора уходить.

– А они не ускользнут от нас?

– Это уже не важно. Конец известен. А мы можем пойти, поесть и лечь спать.

– А потом?

Европеец устало покачал головой.

– Тебе не нужно об этом знать. Пойдем.

Они двинулись в глубь джунглей. Малаец крался с бесшумной грацией тигра. Европеец скользил за ним, словно призрак.

Date: 2015-07-17; view: 454; Нарушение авторских прав