Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
ДИПКОРП. 1 page
I
Часы на ближайших правительственных зданиях и готических башенках дружно вызванивают семь. Петворт спускается по грубым ступеням в бар‑погребок гостиницы «Слака», где должен встретиться с мистером Стедименом. Волосы у него мокрые после торопливого душа, голова тяжелая от дневных возлияний, душа скорбит: в один день он встретил и нашел, полюбил и утратил. Отодвигая занавес, Петворт рассчитывает попасть в атмосферу, отвечающую его душевному состоянию. Однако что‑то изменилось в баръуу «Ромэн», вчерашнее убожество уступило место чему‑то почти похожему на веселье. За баром‑кибиткой стоит смеющийся цыган, проституток перед стойкой стало больше, сами они – ярче и оживленнее. Девицы сидят в рядок, хихикают и хлещут особливые напои; все они разом оборачиваются, чтобы взглянуть на Петворта из‑под накрашенных век. На коленях у одной, новенькой, ярко‑рыжей, приветственно тявкает болонка с бантиком на шее. За клетчатыми столиками спорится дело и звучит смех: заирский лес договаривается с украинским зерном, польская кожа – с индийским хлопком. Прокуренный воздух дрожит от светло‑печальной музыки: от столика к столику идут, наяривая на скрипочках, два щуплых цыгана. Атмосфера разгульная, даже чересчур для человека, который не ищет разгула. Однако Петвортом движет дипломатический долг; он входит и медленно пробирается между столиками, оглядываясь по сторонам, высматривая второго секретаря британского посольства. Задача обещает быть непростой. В качестве опознавательного признака мистер Стедимен назвал костюм, но именно эту форму одежды избрали для себя едва ли не все одинокие мужчины в баре, которые сидят, ждут, пялятся на девиц, смотрят в свои бокалы. Стедимен, очевидно, не хочет привлекать внимания. На взгляд Петворта, пока тот идет между столиками, никто из посетителей не похож на второго секретаря британского посольства. У одного пластиковая шляпа, другой курит сигару с пластиковым мундштуком. Этот что‑то быстро пишет, щелкая калькулятором, тот уткнулся в «Пъртыуу Популятууу». Здесь китаец, там два негра. Стедимен или еще не пришел, или так замаскировался, что его не узнать, пока он сам не подаст знак. В одной из ниш освобождается столик, Петворт садится лицом к занавешенному входу. Через некоторое время рядом останавливается, поджав губы, официантка; Петворт заказывает шьвеппуу. Он еще раз оглядывает погребок; только смазливые потаскушки смотрят на него в ответ. Новенькая, крашенная хной, с болонкой на коленях, складывает губы трубочкой; Петворт делает вид, будто не замечает. Цыгане играют, посетители заняты своими делами, занавес время от времени приподнимается, входит человек в тюрбане, негр, мужчина в очках, мужчина в полиэтиленовом плаще – ни один из них не тянет на британского дипломата. Стедимен не идет, шьвеппуу не несут. Шлюхи болтают длинными ногами, Петворт смотрит на них и думает о белокурых волосах, батиковом платье, короткой поезде на трамвае, о горьком расставании, печали и одиночестве за напряженной суетой общественных мест. Куранты на правительственных зданиях и готических башенках бьют половину, а Стедимена все нет. Петворт думает вернуться в номер или взять такси, когда занавес снова приподнимается. В дверном проеме, обводя взглядом шумное помещение, стоит высокий моложавый господин лет сорока. На нем костюм, в руке – сложенный зонт. Он входит, пристально смотрит на девиц у стойки, явно кого‑то выискивая, и Петворт понимает, что в его истории этот персонаж уже фигурировал. Новоприбывший идет между столиками, и Петворт внезапно вспоминает, где видел и лицо, и костюм, и зонт. Этот самый господин налетел на него в дверях аэропорта, после махал (этим самым зонтом) вслед отъезжающему такси, когда Петворт, обернувшись, увидел профессора Рума, Катю Принцип и третьего загадочного незнакомца. Сейчас незнакомец уверенно идет по бару, коротко обращаясь к сидящим: к мужчине с черной пластиковой шляпой и к его соседу, который курит сигару с пластиковым мундштуком. Цель, очевидно, не достигнута: он переходит к мужчине с калькулятором, потом – к читателю «Пъртыуу Популятууу». Внезапно Петворт понимает, что цель новоприбывшего – он сам, и одновременно догадывается, кто же преследовал его в аэропорту. Он встает и направляется к человеку с зонтом, который, уже без прежней уверенности, нагнулся к одинокому китайцу. – Простите, – говорит Петворт, подходя. (Человек с зонтом, отвергнутый китайцем, как раз сделал шаг в сторону двух негров.) – Вы, случаем, не мистер Стедимен? – А‑а‑а‑гх, – произносит тот, оборачиваясь; музыканты обступают его с двух сторон, исступленно водя смычками. – Благодарю, не сейчас, – говорит он цыганам. – Кто вы? – Моя фамилия Петворт. Я подумал, может быть, вы ищете меня. – Пет‑пет‑петворт? – переспрашивает человек с зонтом; его свежие черты принимают осторожно‑хитрое выражение. – Вы ждете Стедимена? – Да, – отвечает Петворт. – Вы один? – Да, – говорит Петворт. – _ И за вами никто не шел? – Нет. – И вы думаете, я – тот мал… мал… малый, которого вы ждете? – Произношение у него, как у выпускника закрытой английской школы. – Да, – отвечает Петворт. – Давайте‑ка сядем, – говорит человек с зонтом. – Я уже занял столик. – Где? – Вон там, в нише. – Покажите, – говорит человек с зонтом. – Там? – Да, – отвечает Петворт. – Отлично, – говорит человек с зонтом через мгновение, опускаясь за столик. – Присоединяйтесь. – Спасибо. Человек с зонтом быстро озирается, потом приподнимает лампу и смотрит под нее. – Всё нормально, – говорит он. – У вас есть уд? – Простите? – Уд… уд… достоверение. – Да. – Можно взглянуть? – Человек с зонтом приподнимает скатерть и оглядывает стол. – Да. – А‑а‑а‑гх. – Человек берет паспорт и смотрит на фотографию. – А как зовут того малого, с которым у вас рандеву? – Стедимен, – отвечает Петворт. – Хо‑хо‑хо‑хотите верьте, хотите нет, – говорит человек, – но это я и есть. Да, я Сте‑сте‑стедимен. С приездом. – Спасибо. – Ловко вы меня вычислили, – замечает Стедимен. – Я стараюсь не выде… не выделяться. Наверно, вы заметили кость… заметили костюм. – Да, – соглашается Петворт. И впрямь, вблизи видно, что костюм не рядовой; все, что надето на прочих посетителях погребка, – лишь бледное подобие этого Костюма с большой буквы. Ткань в тонкую полоску, лацканы обработаны вручную и являют собою верх совершенства, нижняя пуговица, как полагается, не застегнута, и виден безукоризненный жилет, из‑под брюк с идеально заутюженной складкой выглядывают шелковые носки со стрелками и начищенные ботинки. Рубашка в широкую полосу явно из лучшего магазина, на воротничке – кровавые точки, обязательное свидетельство тщательного бритья. Галстук английский – явный знак принадлежности к элитной школе, клубу или полку, но без вульгарной узнаваемости. Да и лицо над галстуком, обращенное с открытостью к Петворту, с подозрительностью к остальному залу, явно создали английские гены: четкое, с длинным подбородком, оно выражает ту мальчишескую веру, тронутую взрослой болью, которая оставляет у всех англичан чувство, будто они вместе рыдали в дортуаре некой универсальной закрытой школы, даже если, как Петворт, никогда в ней не учились. Да, это явно и несомненно Стедимен, второй секретарь британского посольства. – Жутко извиняюсь, – говорит он. – Миль пардон, что заставил ждать. Ездил к сам забирать дип… к самолету забирать диппочту. И, конечно, рейс опять опоздал на три часа. Интересно, понимают эти ребята, что своими забастовками подрывают международные отношения. Думаю, пора выпить. Стедимен резко вскидывает правую руку и оставляет ее в воздухе. – Вы были вчера в аэропорту? – спрашивает Петворт. – А, – говорит Стедимен, – а‑а‑а‑гх. Почему вы спросили? Видели меня там? – Да, – говорит Петворт. – Вы махали моему такси. – Неужели? – восклицает Стедимен с явным огорчением. – Да, я ездил к сам забирать дип и решил убедиться, что вы добрались в зад… добрались в заданное место. Мы присматриваем за важными гостями, но мин‑мин‑министрати не любит, когда мы суем нос в их дела. Естественно, стараешься не светиться. – Естественно. – Но вас встретили как положено? – спрашивает Стедимен. – Принимают хорошо? – Очень. – Сегодня угощали официальным обедом? – Да. – Скажите, – говорит Стедимен, снова озираясь по сторонам, – кто вас принимал? Мин‑мин‑мин… – Нет, не министр, – отвечает Петворт. – Некий Танкич. – А, Танкич, – говорит Стедимен, – моя жена его знает. Лысый такой весельчак. – Он самый. – Тоже фиг‑фиг‑фигура заметная. Неплохо. Ушлый малый. Шиш‑шиш‑шишка в партии, говорят, и далеко пойдет. Разумеется, абсолютный крем… абсолютный кремень. Как здесь выражаются, продаст родную мамашу на мясокомбинат, чтобы поднять агропромышленные показатели. Куда вас возили? – В ресторан «Пропп». – Правда? Блестяще! Обхаживают по полной. Интересно, к чему бы это? Что с вашей выпивкой? – Заказал сорок пять минут назад, – отвечает Петворт, – и всё не несут. – Мне принесут, – уверенно говорит Стедимен, щелкая пальцами. – Сюда, милочка. Два джентльмена хотят пи‑пи‑пить. Видимо, его уверенность оправданна, потому что клетчатая официантка, приятно улыбаясь, тут же подходит к столику. – Видите, о чем я? – Лицо Стедимена, покрытое младенческим пушком, расплывается в ангельской улыбке. – Они всегда подходят, уж не знаю почему. Здравствуйте, милочка. Как насчет пары кок‑кок‑коктейлей? – Спасибо, нет, – отвечает Петворт. – Что‑нибудь полегче? – спрашивает Стедимен, продолжая улыбаться официантке. – Я предпочел бы шьвеппуу, который заказал раньше. – А, – говорит Стедимен. – А‑а‑а‑гх. Шьвеппи, который вы заказали раньше. Сейчас я ей объясню. Эй, фролики… – Та? – внимательно произносит официантка. – Ми амикатог, – начинает Стедимен. – А, до, ту амукутак, – подбадривает официантка. – Та, ми амикатог оп даригайет ей шьвеппи, – говорит Стедимен. – Та, дургьятап ок шьвеппуу, – подхватывает официантка. – Ну да, вот если бы вы принесли, – говорит Стедимен. – А, та, та, – восклицает официантка. – Кажется, она поняла, – обращается Стедимен к Петвор‑ту. – Эк оп иг ей джиннитоники, та? – Та, – отвечает девушка. – Ок джуннутонукку. – Ну вот, – говорит Стедимен. – Эк фролики, метто пи‑кани, та? – Метту пекану, – произносит девушка. – Славная девочка, – замечает Стедимен, оценивающе провожая взглядом ее спину. – Поп‑поп‑попроворнее других. Разумеется, ей приятно, когда пытаешься болтать по‑ихнему. Беда в том, что они изменили язык, вы, наверное, слышали? Отсюда мелкие затруднения. – Да, я заметил, – говорит Петворт. – Типично для иностранцев. Напоминает мне французскую систему парковки. Только привыкнешь ставить машину на одной стороне улицы, как у них бац! – наступает весеннее равноденствие или что еще, и будь добр парковаться на другой. – Были языки, которые менялись в зависимости от времени года или от половой принадлежности. – Да? – оживляется Стедимен. – Когда мужчины и женщины называют одно и то же разными именами, – объясняет Петворт. – Забавно, – говорит Стедимен. – Разумеется, вы в таких вещах дока. Занимаетесь фи‑фи‑фи… – Да, филологией. – Небось знаете кучу языков. Впрочем, не советую тратить время на здешний. Вы тут всего на две недели, а больше он вам не понадобится. Я здесь три года и только недавно освоил. А его бац! – и поменяли. Слава богу, английский остается таким, как есть. – Не совсем, – замечает Петворт. – Вообще‑то он меняется, и довольно быстро. – Только не в нашей старой доброй школе, – говорит Стедимен, поправляя галстук. – В любом случае здесь перемены другие, чисто политические. – Неужели? – Конечно, – отвечает Стедимен. – Кучка либералов и диссидентов давит на правящие круги. Вот те и уступили в самом незначительном – в языке. – Трудно назвать это самым незначительным, – возражает Петворт. – Измените язык, и вы измените все. – О, они знают, что делают, – отвечает Стедимен. – Выманят радикалов из подполья, потом уберут их и скомандуют задний ход. Через пару месяцев всё будет по‑старому, вот увидите. Надо бы посочувствовать, но на самом деле радуешься. Для дипломатии перемены – смерть. И вообще, мой девиз – понимай и старайся, чтоб тебя поняли. – Значит, всё кончится ничем? – Это жесткие люди, – говорит Стедимен, – но страной они править умеют. А, вот и напитки. Я же говорил, она принесет. Клетчатая официантка с улыбкой ставит на стол два бокала и мисочку орешков. – Слибоб, милочка. – Стедимен широко улыбается и кладет на тарелку несколько монет. – Пор во. – Слубоб. – Официантка, тоже улыбаясь, прячет деньги в карман. – Славный тут народ, – говорит Стедимен, провожая ее взглядом. – Здоровый и симпатичный. Между прочим, у здешних мужиков потрясные яйца. – Н‑да? – Свежайшие, особенно если покупать на колхозном рынке. Кстати, вас замечательно поселили. Вши… вши… в шикарную гостиницу, – продолжает он, обводя глазами бар. – Да, тут замечательно, – соглашается Петворт. – Лучше не ссы… лучше не сыщешь. – Стедимен еще раз оглядывает погребок. – Хороший отель всегда можно определить по уровню девочек. Видели бы вы старых кляч в «Орбисе», куда мы селим наших гостей. Дорого тут? – Не знаю, – отвечает Петворт. – За гостиницу платит мунъстратуу. – Я не про номер, а про девочек. Сколько они берут? – Не спрашивал. Я тут только на две недели. – Ясно. Вам без надобности. – Стедимен разглядывает экзотических девиц у бара‑кибитки, которые по‑прежнему томно болтают ногами. – Всегда можно определить по ступням. – По ступням? – Они пишут цену на подошвах обуви, – поясняет Стедимен. – Гляньте. Петворт глядит и видит, что Маркс был прав: под каждой роскошной надстройкой есть экономический базис: на каждом модном сапожке, на каждой туфельке‑лодочке написаны мелом размашистые иероглифы. – Я не взял очки, – говорит Стедимен. – Но вот та блондиночка в центре, с большой по‑по‑порцией виски – сколько она стоит? – Вроде бы сорок, – отвечает Петворт, всматриваясь. Блондинка улыбается. – Надо же, сорок, – удивляется Стедимен. – Если это не размер ее обуви, – замечает Петворт.
– Нет, это ее цена, – говорит Стедимен. – Очень прилично для такой девочки, да еще в таком месте. Подумайте, сколько заплат… сколько заплатили бы вы в Челси. – Да? – спрашивает Петворт. – Мне трудно судить. Никто не сказал мне обменный курс. – A, cambio. Wechel [17], – говорит Стедимен. – Никто вам не объяснил? – Да. – Ладно. Прежде всего поймите, что здесь не экономика, а ка‑ка‑кавардак. При всей их социалистической рационализации тут получилось примерно пять разных обменных курсов. – Пять? – переспрашивает Петворт. – Сумбур полный, – говорит Стедимен, потягивая коктейль. – Есть дипкурс, самый плохой, разумеется, по которому меняют нам. Есть деловой курс, съездовский курс, туристический. И есть неофициальный, это когда вас останавливаются на буль… на бульваре и предлагают купить ваши штаны. Дают в двадцать раз больше, чем в банке. – Как‑то всё запутано. – Да, – кисло соглашается Стедимен, разглядывая девиц, – выходит, за одну и ту же девочку можно заплатить и как за порцию виски, и как за кость… как за костюм. За несколько долларов тут доступно все, что угодно. Разумеется, этих девиц надо обходить за милю. Все они секс… секс… – Сексуальны? – предполагает Петворт. – Сексотки. Сообщают в тайную полицию все, что узнают. Или подстраивают так, чтобы вас сфотографировали, и дальше эти снимки хранятся в досье. На случай, если захотят прижать. – Ясно, – говорит Петворт, глядя на манящих, манерничающих, поливалентных девиц, которые, в свою очередь, смотрят на двух англичан. – Да, – продолжает Стедимен, мрачно глядя в бокал. – Вообще‑то выход, как всегда, обратиться в частное заведение. Их тут уйма, слакцы народ пра‑пра‑практичный. Или в маленький ночной клуб. – Я вообще‑то не очень интересуюсь, – говорит Петворт. – Но даже это рискованно. Говорят, некоторые здешние стриптизерки имеют звание полковника. Девицы у бара обернулись и с любопытством разглядывают говорящих; Стедимен, подняв бокал, скорбно смотрит в их сторону. – Боюсь, единственный раз… единственный разумный выход – воздержание, – говорит он, – если кто может. Разумеется, вы тут только на две недели. А я вот торчу в Слаке третий год. Знаете, смешно. Перед отъездом тебя подробно инструктируют. Микрофоны и стукачи, ненадежный персонал и сигареты с наркотиком. Потом показывают фильмы, очень откровенные, как красивые женщины компрометируют дипломатов. Так и показывают их голых, в постели. Первый год всего боишься. Избегаешь темных проулков, не садишься в машину без сопровождающего. На второй год немного успокаиваешься, и, слава богу, ничего не происходит. На третий год начинаешь гадать, когда же твоя очередь. Ходишь на приемы с гол‑гол‑голландцами, американцами и шведами, а сам гадаешь – кому свезло? И почему никто не займется тобой? Неужто твоя информация настолько никому не нужна? Или у тебя изо рта пахнет? Или Британия совсем уже не котируется? – Ясно, – говорит Петворт. – Ну… – Стедимен кладет на блюдечко деньги, – думаю, нам пора двигаться. Я кое‑кого пригласил. А моей су‑су‑супруге не терпится вас увидеть. Он берет зонт и встает, великолепный в своем костюме; проститутки у стойки смотрят и хихикают. Стедимен бросает на них последний тоскливый взгляд и проходит под занавесом, по лестнице, через вестибюль, на ночную площадь. На площади, темной и почти безлюдной, на них сразу обрушивается дождь, несомый холодным ветром из‑за Урала. – Славная ночка. – Стедимен раскрывает зонт и озирается. – Приятно будет прогуляться. Я поставил машину в нескольких кварталах отсюда. Давайте под зонт. Он закрывает их обоих от дождя, крепко берет Петворта под руку и тащит в боковую улочку. Маркс и Ленин, Ленин и Маркс скрипят наверху. – Да, думаю, пройдемся туда. – Стедимен снова озирается и сворачивает в какой‑то проулок, по виду – тупик. – Мне кажется, эта улица никуда не ведет, – говорит Петворт. – О да, – отвечает Стедимен. – Похоже на тупик, – замечает Петворт. Они и впрямь в тупике, который кончается запертым магазинчиком. В витрине – одинокая банка маринованной свеклы, над входом – мигающая неоновая вывеска «ШТУК». – Теперь, если не возражаете, зайдем в подворотню, – говорит Стедимен, таща Петворта в темноту. – Зачем? – Надо посик… посик… – Стедимен складывает зонт, ‑…посекретничать. Доставайте. Марш… – Что‑что? – Министрати должно было дать, он при вас. Марш… марш… – Маршрут? – догадывается Петворт. – Вы хотите посмотреть мой маршрут? – Да, – говорит Стедимен. – Хорошо. – Петворт достает слепо отпечатанный листок; Стедимен разворачивает его в отблесках мигающей вывески, словно человек, который пытается читать роман в свете далекого маяка. – Зачем вам это? – спрашивает Петворт. – Исключительно ради вашего бла‑бла‑блага, – отвечает Стедимен. – Моя работа приглядывать за вами в ближайшие две недели, а министрати не любит раскрывать карты. У меня фотографическая память, я бы в две минуты управился, если бы только свет не моргал. – Здесь сказано, что меня повезут в Глит, Ногод и Провд, – говорит Петворт. – Правда? Очень интересно. Вы знаете, что западных дипломатов не пускают в Ногод и Провд? – Вот как? – Вы будете отчитываться, когда вернетесь в Англию? – По научным вопросам – да. – Скажем, о военных в аудиториях и танках перед университетами? – Если это затрагивает преподавание лингвистики. – Отлично, – говорит Стедимен. – Провд, в особенности, центр лингвистического интереса. Так что, если его закроют… – Конечно, я это упомяну, – отвечает Петворт. – Не будет особого смысла посылать туда лекторов, верно? – Отлично, – повторяет Стедимен. – Теперь, думаю, пора возвращаться. Если нас здесь заметят, это вызовет подозрения. Моя машина возле гостиницы. Простите мне маленькую уловку, но я хотел перекинуться парой слов. Запор… запор… за порогом в этой стране только и поговоришь с толком. – Да, наверное. – В машине, разумеется, опасно, – продолжает Стедимен. – Раз в две недели ее забирают, как это называется, на официальное техобслуживание, так что, думаю, она прослушивается. Ну и, разумеется, у нас в ква‑ква… у нас в квартире, как и в посольстве, жучки. Вообще‑то нам следовало бы говорить на свежевспаханном поле, но его трудновато найти посреди города. – А мой номер? – спрашивает Петворт. – Он тоже прослушивается? – Наверняка в гостинице такого ранга. Разумеется, не следует относиться к этому слишком серьезно. Слышали историю про дипломата в Москве, который проверил свой номер и нашел под ковром металлическую пластину? – Нет, а что с ним было? – Он достал перочинный нож, отвинтил ее, и в банкетном зале этажом ниже упала люстра. Надо просто привыкнуть, иначе вообще невозможно разговаривать по‑человечески. – Мы здесь не шли, – замечает Петворт. – Стараешься жить нормальной жизнью, – продолжает Стедимен. – Но действует на псих… на псих… на психику. Знаете, что оказалось для меня самым страшным? Невозможность поцапаться с женой. Их разведка особенно старается выявить семейный разлад. Очень трудно, мы с Ба‑ба‑баджи обожаем собачиться. – Мы идем не туда, – говорит Петворт. – Иногда мы на субботу‑воскресенье вырываемся на Запад, снимаем номер и просто орем друг на друга. Отводим душу. Странно. Мы здесь не шли. – Да. – Петворт останавливается перед высокой глухой стеной. – Мне тоже так показалось. – Пустяки. Маленький город, везде сор… сор… сориентироваться несложно. – Стедимен цепляется зонтом за стену и начинает карабкаться вверх. – Если перелезть через нее, то окажемся на главной улице. Подсадите меня, если не сложно. – Пожалуйста, – говорит Петворт. – Да, мы почти у гостиницы, – объявляет Стедимен, стоя на стене. – Вот и моя машина. Цепляйтесь за зонт, я вас втащу. Ну? – Отлично. – Петворт, упираясь локтями, выбирается на стену. – Готовы прыгать? – спрашивает Стедимен, поднимая зонт. – Не хочется привлекать лишнее внимание. Несколько прохожих – солдат в форме, три старухи в платках – с любопытством смотрят, как они спрыгивают в улочку, где над головами скрипят на проволоке Маркс и Ленин, Ленин и Маркс. – Сюда. – Стедимен поднимает зонтик и уверенно сворачивает к гостинице. Его мальчишеское лицо сияет. – Знаете, я очень люблю куль… куль… культурные мероприятия. По большей части я занимаюсь нашими в тю‑тю‑тюрьме. Куль… куль… культура мне достается редко. Иногда приезжает писатель‑другой, всё больше поэты. Эти в основном по выпивке и по бабам. Не самые лучшие гости; обычно заканчивается тем, что вытаскиваешь их с разных сомнительных квартир. А вот и моя машина. Как видите, я езжу с флажком. Подобно самому Стедимену в его великолепном костюме, машина, стоящая под мокрыми липами в записанном собаками уголке площади, вызывает мгновенное узнавание; Петворт понимает, что она уже фигурировала в его истории. При ближайшем рассмотрении видно, что темно‑коричневый «форд‑кортина», сиротливо притулившийся двумя колесами на проезжей части, двумя – на тротуаре, изрядно побит жизнью. Корпус заляпан грязью, крыша в древесной трухе, шины приспущены, взгляд фар явно косит, а выхлопная труба свободно болтается рядом с дипломатическими номерами. – Не забудьте, прослушивается, – напоминает Стедимен, осторожно приближаясь к автомобилю, как будто тот заминирован. – Ничего не говорите, пока я не включу радио. – Он складывает зонт, открывает дверцу, забирается в машину; через мгновение оттуда доносится стоголосый военный хор. Стедимен машет Петворту, чтобы тот садился. – Да, ехал от самого Лондона, – объясняет он, включая фары, одна из которых освещает деревья над головой, другая – брусчатку под колесами. – Как только пересекли границу, фары вывалились на дорогу. А в Слаке и отвертки такой нет, чтобы к ним подходила. Ну ничего, скот… скот… скотч‑лента держит, во всяком случае, когда нет дождя. Дождь хлещет в лобовое стекло; Стедимен рывком трогается с места, машина подпрыгивает на брусчатке. Впереди дребезжит розовый трамвай. – Поехали, – говорит Стедимен. – Здесь всего двадцать минут. Мы вынуждены жить в дипломатическом ква‑ква… в дипломатическом квартале, чтобы за нами могли приглядывать. – Кто‑то впереди, – говорит Петворт. Темная фигура на мгновение мелькает перед машиной и тут же отпрыгивает на тротуар. – Пристегнитесь, если не сложно, – просит Стедимен. – Здесь не разрешают ездить без ремней. Ничего удивительного. Пешеходы ничего не соображают. Дорожные правила идиотские. – Вот как? – Да, вроде того, чтобы пропускать машину, которая выезжает справа, – говорит Стедимен, не пропуская машину, которая выезжает справа. Водитель бибикает. – И хамы редкие. Неудивительно, что многие наши оказываются в ку‑ку‑кутуз‑ке. Город уже себе представляете? – Немного, – отвечает Петворт. – Я буду называть только самые основные здания. Это ЦК Партии, – говорит Стедимен, указывая на спортодром, – а это – Госиздат, – продолжает он, указывая на Военную академию. – Небольшой город, быстро привыкаешь. Ну надо же! Перегородили дорогу. Косоглазые фары и впрямь осветили бело‑красный шлагбаум поперек дороги. По обе стороны шлагбаума – будки; из каждой выходит солдат с «Калашниковым». Вспыхивает прожектор, слышатся крики. – Думаю, мы здесь не проедем, – говорит Стедимен. За шлагбаумом Петворт видит белую брусчатку, знамена и много официальных зданий. – Это Пляшку Пъртыуу, – замечает он. – Насколько я знаю, по ней проезда нет. – Да? – изумляется Стедимен. – Значит, мы немного сбились. Солдаты стоят по обеим сторонам машины, тыча в окна дулами автоматов. – Пардон! – кричит Стедимен в окно и дает задний ход. Машина задевает бетонную тумбу и, очевидно, человека, который шел следом, потому что офицер с большими звездами на погонах и портфелем в руке принимается колотить по крыше. – Простите, – кричит Стедимен в окно. – Эти люди совершенно не умеют переходить дорогу. Солдаты орут; машина мчится задним ходом. – Если свернуть здесь налево, окажетесь на центральном бульваре, – советует Петворт. – Ах да, я же рассказывал вам, где что. Это спортодром. – Стедимен указывает на ЦК Партии, потом на Дворец культуры. А это – Дворец ку‑ку‑культуры. Свет красный или зеленый? – Красный, – отвечает Петворт, вцепляясь в сиденье. – Да? А‑а‑а‑гх. Ладно, теперь мы на правильной дороге, скоро будем дома. Моей жене не терпится вас увидеть. – Очень мило с вашей стороны меня пригласить, – говорит Петворт. В машине грохочет военная музыка, перед магазинами на центральном бульваре движутся блестящие зонтики, тоскливая очередь выстроилась в кинотеатр, чтобы посмотреть фильм под названием «Йыпс». Розовые трамваи дребезжат, развозя по домам фабричных рабочих и сотрудников ХОГПо, крупнейшего работодателя страны. – Приятно снова принимать куль… принимать культурного гостя, – говорит Стедимен. Он едет посредине бульвара, по трамвайным рельсам. – Вы, наверное, не знаете, но вообще я тут больше всего занимаюсь авариями. – Я так и понял, – отвечает Петворт. – Кстати, скажите, это по вашей части, какую бы книжку послать англичанину в тюрьму? Я думаю насчет Пру‑пру‑прус‑та. Долгое чтение, верно? – Зависит от вкуса, – говорит Петворт. – Этот человек любит экспериментальный модернизм? – Точно не знаю, – отвечает Стедимен. – Он – водитель грузовика. – Наверное, лучше не Пруста, – говорит Петворт. – Может быть, «Сагу о Форсайтах». Городской центр остался позади, трамваев больше не видно по сторонам улицы тянутся жилые дома. Дорога идет под гору. – Приятная, тихая часть города. – Стедимен машет рукой в сторону грязного ветрового стекла. – Как насчет скрэббла [18]? – Что, сейчас? – изумляется Петворт. – Нет, конечно, – отвечает Стедимен, – сейчас я веду машину. Я по поводу передачи в тюрьму. – В скрэббл играют вдвоем, – говорит Петворт. – Да, – после секундной задумчивости соглашается Стедимен. – Да, наверное, это отпадает. Представляете, переехал крестьянина. – Вы? – спрашивает Петворт. – Нет, разумеется, нет, – отвечает Стедимен. – Он. За это его и посадили. Смешные они, это крестьяне. Когда видят приближающийся мех… механический предмет, их первая реакция – ринуться наперерез. А первая реакция здешних водителей – жать на газ и давить. Только иностранцам это не разрешается. Ну вот, старик, приехали. Наш дом. Date: 2015-07-17; view: 318; Нарушение авторских прав |