Больше книг Вы можете скачать на сайте - FB2books.pw

– Прекратите сейчас же свое варварство!.. – почти попросил капитан, выправляя крен.

– Сделан приказ, и я проведу его в жизнь…

Выбора не было. Доверить Белышеву управление означало потерять крейсер еще на год.

– Ладно, – пробормотал Эриксон, чувствуя, что его сломали. – Черт с вами!.. Убирайтесь в машину.

– Давно бы так, – сказал Александр, пытаясь скрыть свою радость.

– Куда идем?

– К Николаевскому мосту.

– Зачем?

– Чтобы обеспечить проход рабочих отрядов.

А ведь это расстрел, – подумал Николай Адольфович. – И не Белышева, а меня!..

– Хорошо. Только после этого я снимаю с себя командование судном, и вы меня арестовываете. Это мое непременное требование.

– Вы же слышали, гражданин хороший, что братки не хотят. Любят они вас. Или ленятся…

– Тогда я сам себя арестую, – сказал капитан.

Сашка пожал плечами. Он не был злым. Он был, скорее, задумчив. Ушедший в Лету февраль, когда показалось, что все идет прахом, приказывал как-то самоопределяться и находить новую опору. Белышев зашел в комитет РСДРП, что расположился близ Калинкина моста, с просьбой о помощи в этом самом самоопределении. Там ему дали брошюру революционного автора и попросили подумать о математической точке русского бонапартизма.

Сашка брошюру прочел. В ней говорилось, что Керенский – новый Наполеон со своей математической точкой. Эту точку необходимо стереть, иначе всем другим математическим точкам не сносить головы. Грядущая возможная диктатура обещала на этот счет не церемониться.

Председателю судкома понравилось. Приученный к дисциплине, но не приученный к ученым словам, он часто повторял про себя, когда ему было плохо: …Математическая точка русского бонапартизма. И облака расступались, и северное солнце готово было погладить его по голове. «Ты знаешь, что такое математическая точка, – спросил он однажды у гулящей девицы, – русского бонапартизма?» Девица не знала и ответить не смогла. С тех пор его карьера пошла вверх. Матросы его не то чтоб зауважали, но начали как-то брезговать. А Центробалт сразу признал за своего.

На юте мичман Осипов обнаружил беспорядок: валялись выбранные кормовые концы, и только один стальной трос был заведен за стенку.

– Отдать кормовой!.. – прозвучала команда с мостика.

Машины работали то вперед, то назад, размывая мель, образовавшуюся под днищем.

Через пятнадцать минут крейсер медленно отошел от стенки франко-русского завода. Свет из иллюминаторов освещал вспенившуюся за бортом воду. Намытая мель осталась позади, и днище, судя по всему, повреждено не было. Оставалось двигаться в темноте, как слепцу, без промера фарватера, на ощупь и на авось. Эриксон знал этот путь, как из спальни в гостиную, однако каждый судоходный год не был похож на другой. Вода жила по своим законам и могла подложить любую опухоль, образовавшуюся с зимы.

Петроград должен был спать. Однако с набережной Васильевского острова несколько человек помахали «Авроре» платками. На Английской горело в черном доме одинокое окно.

– Вижу мост!.. – раздался голос сигнальщика.

– Малый назад… полный назад!

– …Стоим здесь! – указал Белышев капитану.

Эриксон просмотрел на часы – было около четырех утра.

Зазвонил машинный телеграф, и в воду полетел тяжелый якорь. Мощный свет прожектора с крейсера осветил овальные быки моста. Несколько юнкеров в шинелях, что находились на мосту, бросились от этого света врассыпную. От них остался один пулемет.

Николай Адольфович заметил, что набережная полна народу. Это не был рабочий люд, усталый и черный, это вышла городская буржуазия, в меру довольная и праздная, которая махала платочками крейсеру и стреляла шутихами. Этому новогоднему шуму отвечали редкие винтовочные выстрелы со стороны Зимнего дворца.

Похоже, что крейсер находился в центре исторического события, которое, возможно, есть разрешение кризиса последних трех лет. Фурункул дулся, пух, наливаясь гноем, и наконец прорвался игристым сухим вином. Нева была заполнена военными кораблями, сюда приплыл чуть ли не весь Кронштадт. Люди на набережной думали, что происходит военно-морской парад. А команды кораблей ничего не думали и не понимали. На каждом из них находился свой белышев, получивший указание идти к центру города. Это были отдельные детали в калейдоскопе, но полную картину мог знать только Мастер. Но где он сидел? В Центробалте? В Смольном? Или близ Калинкина моста?..

– Что теперь? – спросил Эриксон у Сашки.

– Можете идти спать, гражданин капитан.

– Я вам больше не капитан.

Николай Адольфович положил перед Белышевым бинокль и револьвер.

Вышел на палубу. Шел мелкий осенний дождик. В луче судовых прожекторов его штрихи выглядели как царапины на кинопленке.

Кто-то на набережной запел «По Дону гуляет казак молодой…». Эриксона трясло. Он пошел в свою каюту и не раздеваясь, а лишь скинув башмаки рухнул на застеленную койку.

Интересно, все ли люди, оказавшиеся в эпицентре Истории, не понимают, что на самом деле происходит? По-видимому, все. Есть ли у Истории Мастер? Лев Толстой сказал бы, что нет. И это непонимание, соединенное с анонимностью инспиратора событий, порождает тем не менее всеобщую ответственность. Разве можно быть ответственным за то, чего не понимаешь? За что ответственен он, Николай Адольфович Эриксон, старший лейтенант Северного военно-морского флота? За то, что спасал подновленную «Аврору» от пробоины в днище, которую обязательно бы сделали безграмотные белышевы?.. Только за это, и ни за что другое. Пройдут десятилетия, а его имени никто и не вспомнит. Оно останется лишь в матросских тетрадках, хранящихся в архиве Военно-морского музея в Питере, да в тонкой книге воспоминаний очевидцев тех октябрьских дней. А последствия ощутят все…

Над головою что-то жахнуло. Задремавший Эриксон вздрогнул и открыл глаза. Ему показалось, что это гром. Русской осенью подобное очень может быть… Столкнулись две массы воздуха, холодная и горячая, – и на2 тебе, почти летняя гроза, ничего необычного…

В дверь каюты постучали.

– Войдите!..

Николай Адольфович сел на кровати. Перед ним стоял бледный Винтер.

– Разрешите доложить, господин капитан… Белышев приказал зарядить боевой снаряд и выстрелить в Зимний дворец.

– Попали? – равнодушно спросил Эриксон, чувствуя, что очень устал.

– Нет, – ответил артиллерист, – я подменил боевой снаряд на холостой. Им и стреляли.

– Зря, – сказал капитан и, видя замешательство офицера, объяснил: – Шутка.

– Но мы можем выстрелить и боевым, – предложил Винтер. – Надо?

– Не надо. Можете идти. Вы сделали что могли.

– Честь имею.

Винтер откланялся и, выйдя в коридор, подумал, что дни капитана сочтены. Он стал похож на мягкую подушку, а подушками дерутся только дети, и от них не страшно.

Утром того же дня Николай Адольфович Эриксон ушел с «Авроры» к себе домой. Его никто не арестовывал и не задерживал. В городе работали кафе и рестораны, все было как обычно. День выдался солнечным, почти теплым. Больше о капитане никто ничего не слышал, во всяком случае в России.

В газетах написали, что ночью произошел военный путч и даже с какого-то крейсера выстрелили снарядом по Зимнему дворцу, но не попали. По-видимому, лидеры большевиков хотели кого-то испугать. Этой же ночью толпа вооруженных хулиганов ворвалась на территорию дворца, но никого там не застала. Ни министров-капиталистов, ни государя императора. Только картины и дорогие вазы, в одну из которых тут же нагадили.

Зато в погребах Зимнего стояли дорогие вина, в ос-новном французского производства. Здесь находился государственный запас спиртного, созданный еще во времена сухого закона и объявления войны с Германией.

Горячий праздник продолжался несколько часов. Кто-то принес гармошку и граммофон. Солдатки «женского батальона» пили вместе с восставшими и отдавали свое тело свободной любви. Это была ночь радости – сродни коммунизму, который был не за горами.

Но кончилось тем, чем обычно оканчивается любая радость.

Около полудня во дворец въехал грузовик с вооруженными рабочими. Пьяных участников ночного дебоша расстреляли тут же, в погребах, где остались те, кто не мог доползти домой. Этим объясняется тот факт, что в позднейшие времена не нашлось ни одного достоверного участника взятия Зимнего. Только рассказы историков и восклицания типа: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»

«Аврору» же постигла совсем странная судьба. На исходе десятых годов ее тайно распилили и затопили в водах Финского залива как крейсер, не годный к современной войне. Однако, спохватившись, что распилу подверглась сама История, создали копию, перепутав в последней количество труб.

На ней, на копии, до конца ХХ века парадно служили молодые матросы, пока кто-то не догадался сделать на борту дорогой ресторан.

Ресторан оказался плохим, как почти все питерские рестораны. Но крейсер был в этом не виноват. Сама История начала спотыкаться, чахнуть и зевать и наконец, свалившись у забора, крепко заснула.

Ее никто не мог разбудить.

Той же дождливой ночью в стенах Таврического дворца происходил Второй съезд Советов.

– Владимир Ильич, Зимний взят, – сказал Лев Давидович Ленину, который готовился к выступлению и просматривал тезисы своего доклада.

– Зачем? – спросил Ильич.

– На всякий случай, – сказал Троцкий. – Теперь мы можем разговаривать с царем с позиции силы.

– А раньше как говорили?

– С помощью блефа.

– Но это ведь военный путч!..

– Безусловно, – подтвердил блестящий Лев.

Теперь именно он стоял во главе Петросовета, вытеснив оттуда Чхеидзе и тех, кто слишком много думал и сомневался вслух.

– Путчистов расстрелять и судить.

– Понял, – сказал Лев Давидович, отметив про себя мудрость Старика. Он ни в чем не хотел быть замешанным, и его чистоплюйство, особенно в факте суда после приговора, представлялось восхитительным. Мне бы так, – с завистью подумал Троцкий. – Сначала расстреливать, а потом судить. А то живешь в своем еврейско-цыганском счастье… Обидно как-то!..

Сам же Ильич не был особенно доволен новым обстоятельством в шахматной партии, которую он согласился играть. Он теперь носил фамилию рабочего Иванова и жил на всякий случай по поддельному паспорту.

Разговаривать с царем с позиции силы… а о чем с ним, собственно, разговаривать? О том, что русский пролетариат не способен руководить государством переходного типа? Что он ленивый, отсталый и неразумный? Что нужен другой пролетариат, чтобы руководить этим пролетариатом? И почему хулиганы полезли именно в Зимний, а не на Гороховую, 64? На Гороховой они бы решили главную проблему… топориком по голове того, кто им попался бы по дороге. А мы их потом – под революционный трибунал, и концы в воду!..

Бежать, – подумал Ильич. Давнишний страх воскрес в нем с прежней силой.

Социалистическая революция, о необходимости которой долго говорили большевики, совершилась.

Через несколько дней на Гороховую, 64 вместе с курьером пришел толстый запечатанный пакет. Граф Фредерикс, психическое состояние которого ухудшалось с каждой минутой, отказался его открывать, подозревая, что внутри пакета заложена бомба. Обратный адрес не оставлял возможности сомневаться в какой-нибудь пакости, грозящей обитателям Гороховой: «Таврический дворец. СНК». Что такое СНК? И еще расположенный в одном из центров государственной смуты, во дворце, который еще не опомнился от провалов Керенского и Ко?

– СНК? – спросил государь, заглядывая через плечо Фредериксу. – Как понимать? Ваши предположения и догадки?

– Смерть национальному капитализму, – скорбно предположил граф.

– А разве есть такой?

– Должно быть. За всем сразу не уследишь.

– Может быть, совет народной кляузы? Давайте откроем и прочтем.

– А если там отрава?..

Николай Александрович, заинтересовавшись еще больше, взял конверт из рук Фредерикса. Посмотрел его на просвет и начал взламывать сургучную печать.

Граф, опасаясь взрыва, прикрыл лицо руками…

Из грубого конверта выпал один-единственный листок. Государь, приставив к глазам очки, прочел: «Совет народных комиссаров. (Однородное социалистическое правительство.) Председатель – В. Ульянов (Ленин). Нарком по внутренним делам – А. Рыков. Нарком земледелия – В. Милютин. Нарком труда – А. Шляпников. Нарком по военным и морским делам – В. Овсеенко (Антонов). Нарком по иностранным делам – Л. Бронштейн (Троцкий). Нарком имущества – В. Карелин. Нарком просвещения – А. Луначарский…» И далее – список фамилий, ничего государю не говорящих: Штейнберг, Прошьян, Бриллиантов, Дыбенко…

– Почему мне говорили, что с Лениным – одни евреи? – спросил Николай Александрович, пытаясь скрыть свои чувства.

– А кто ж еще? Бриллиантов… Что это за фамилия, ваше величество? И как такую определить?

– Это от драгоценного камня.

– И я об этом, – подтвердил граф. – Прошьян, например. Стоит подумать.

– Неужели и этот? – ужаснулся государь.

– Вне всякого сомнения. Или еще один – Дыбенко…

– А вот этот из наших, – твердо возразил Николай Александрович. – Казак, я думаю. Малороссийский или донской.

– Может, и казак. А все равно с пейсами.

– Что вы говорите? Что вы такое говорите?! – потерял терпение государь. – Он наверняка с чубом, а не с пейсами!

– А разве есть большая разница? – осведомился Фредерикс.

В глазах его ворочалась тоска от потерянного дома, который сгорел полгода назад.

– Не знаю… Может, и нет большой разницы, – решил пойти на попятную Николай Александрович. Спорить со страдающим человеком ему показалось диким.

– А ну-ка, дайте сюда!.. – подкравшаяся сзади императрица вырвала из его рук письмо и бросила в камин.

– Солнце мое, зачем?! – ужаснулся государь. – Это же однородное социалистическое правительство!..

Он хотел вытащить листок из камина при помощи кочерги, но было поздно. Письмо вспыхнуло сразу, как грешник в адском пламени.

– Было, и нету, – сказала Александра Федоровна. – Так будет со всеми врагами вашего трона.

Государь с сожалением посмотрел на черный об-углившийся листок. Ему особенно горько сделалось за Прошьяна, о котором он ничего не знал и не слышал. Наверное, неплохой человек, – подумалось ему. – Армяне умны и домовиты. А тут – сразу в огонь!..

Но признаться публично в своей горечи он не рискнул.

Date: 2015-07-17; view: 266; Нарушение авторских прав