Песчаные земли – 1

Мойра Янг

«Хроники песчаного моря»

Аннотация:

«Хроники песчаного моря» — жгучая, пульсирующая и поэтическая сага из трех частей, ставшая одним из самых захватывающих фэнтези последнего времени. Здесь есть и бешеный темп, и быстрая смена событий, и огромная любовь. Эта книга, ставшая бестселлером Amazon, будет особенно интересна почитателям «Голодных игр». Саба отправляется в путь по выжженной пустыне, чтобы вернуть своего похищенного брата. В безжалостном, преступном и уродливом мире Саба становится жестоким бойцом, непобедимым воином и хитроумным противником. В компании с симпатичным сорвиголовой Джеком и группой девушек-воинов, называющих себя Вольными Ястребами, Саба готовится к решающей схватке, которая изменит ход истории.»

Посвящается моим родителям и Полу

Лу родился первым. В день зимнего солнцеворота, когда солнце зависает низко над горизонтом.

Потом я. Чуть попозже.

В общем-то этим все сказано.

Лу первый.

Он всегда первый, а я уж следом.

И это нормально.

Это правильно.

Так и должно быть.

Потому что все предначертано. Все предрешено.

Судьбы всех тех, кто рожден.

Судьбы всех тех, кто родится.

Как только возник мир, звезды все предопределили. Время рождений, время смертей. Даже то, какими мы будем, хорошими или плохими.

Если умеешь читать по звездам, узнаешь историю человеческих жизней. Историю своей жизни. Прошлое, настоящее и то, что ждет впереди.

Когда-то давно, когда Па был мальчишкой, он встретил мудрого странника. Тот научил Па читать по звездам. Па никогда не говорит, что начертано в ночном небе, но видно, как тяжело ему нести это знание.

Потому что нельзя изменить предначертанное.

Оно обязательно случится, даже если Па о нем расскажет, даже если предупредит.

Я замечаю, как он иногда смотрит на Лу. Как смотрит на меня.

Вот только никогда не говорит нам, что ему про нас известно.

Похоже, Па не рад той встрече со странником.

Если посмотреть на нас с Лу, сразу и не скажешь, что мы брат и сестра. И уж тем более, что мы двойняшки.

У него золотистые волосы. У меня — черные.

У него голубые глаза. У меня — карие.

Он крепкий. Я тощая.

Он красивый. Я — уродина.

Он — свет.

Я — его тень.

Лу сияет, как солнце.

Может, поэтому им было так легко его найти.

Они просто шли на свет.

СЕРЕБРЯНОЕ ОЗЕРО

Сегодня жарко. Так жарко и сухо, что во рту стоит привкус пыли. В такой раскаленный день земля трещит от жары.

Дождя не выпадает ни капли. Вот уже полгода. Даже родник, что питает озеро, и тот почти высох. Теперь приходится долго идти по берегу, прежде чем зачерпнуть ведро. Еще чуть-чуть — и Серебряное озеро исчезнет.

Серебряное озеро.

День за днем Па что-то там заговаривает, заклинает. День за днем на горизонте собираются дождевые тучи. Мы с надеждой глядим, как они ползут к нам. Только тучи до нас не доходят. Они рассеиваются, тают. И так всякий раз.

Па никогда ничего не говорит. Смотрит на безжалостное чистое небо, собирает камешки, прутики — или что он там на земле раскладывает. А затем прячет все до следующего дня.

Сегодня он сдвигает шляпу на затылок, задирает голову и долго изучает небо.

— Надо попробовать круг, — говорит он. — Да, похоже, круг будет в самый раз.

Лу давно поговаривает о том, что Па становится все хуже. С каждым засушливым днем часть него… как будто исчезает, что ли.

Когда-то мы рыбачили на озере и ловили дичь в силки. Что-то выращивали, кого-то откармливали. В общем, нормально справлялись. А в этом году что ни делай, как ни старайся, все без толку. Без дождя все зазря. Земля умирает, кусочек за кусочком.

И то же самое происходит с Па. Что было в нем хорошего, день за днем увядает. Вообще-то он уже давно не в себе. С тех самых пор, как умерла Ма. Похоже, Лу прав. Па пересох, как наша земля, его глаза все чаще обращены к небу, а не к тому, что находится прямо перед ним.

Даже не знаю, видит ли он нас.

Эмми бегает, как дикарка, волосы в колтунах, нос в соплях. Если бы не Лу, она бы, наверное, и не мылась.

При Ма, раньше, Па был другим. Мы все были счастливы. Эмми тогда еще не родилась. Ма часто шутила, и они с Па смеялись. Мы с ним играли в догонялки, он нас ловил и подбрасывал высоко-высоко, пока мы с Лу не уставали визжать от восторга. Па часто рассказывал нам про безжалостный мир за Серебряным озером. Предупреждал. Наставлял. В те дни я думала, что нет на земле человека сильнее и умнее нашего Па.

Вот сейчас мы с Лу починяем крышу нашей хижины, и я краешком глаза слежу за Па. Стены хижины крепкие, они сделаны из уложенных друг на друга покрышек. Их никакой ветер не свалит. Но суховеи, что дуют со стороны озера, проникают в малейшие щели и срывают целые куски крыши. Мы уже умаялись ее заделывать.

На рассвете, после очередного ночного суховея, мы с Лу отправились на свалку в поисках заплаты. Прочесали ту часть свалки, где не бывали раньше. Нам повезло. Нашелся не шибко ржавый лист железа. А еще кастрюля с ручкой.

Лу работает на крыше, а я, как всегда, ношусь вверх и вниз по лестнице, подаю ему что надо для работы.

Нерон, как обычно, сидит у меня на плече и громко каркает прямо в ухо. Рассказывает мне, про что он думает. У него обо всем свое мнение, и он очень ушлый, правда. Жалко, что мы не понимаем по-вороньи. Вот как раз сейчас он советует нам, как лучше починить крышу.

Нерон в этом деле большой мастер. Он уже пять лет наблюдает, как мы латаем нашу развалюху. С тех самых пор, как выпал из гнезда, а я его подобрала. Мамы-воронихи поблизости не было. Па не понравилось, что я принесла домой вороненка. Будто бы вороны предвещают смерть. Только я все одно решила выходить птенчика, а уж если я что решила, то ни в жизнь не отступлюсь.

Эмми тоже крутится под ногами. Как обычно, донимает меня и Лу. Бегает за мной, точно собачонка, от лестницы к куче хлама и обратно.

— Я хочу помочь, — говорит она.

— Тогда подержи лестницу, — прошу я.

— Нет, я по правде хочу помочь, — ноет Эмми. — А вы мне только лестницу даете подержать.

— От тебя другого толку нет, — говорю я ей. — Сама подумай.

Она скрещивает руки на тощей груди и сердито смотрит на меня.

— Вредина! — кричит она мне.

— Сама такая, — замечаю я, беру лист железа и поднимаюсь по лестнице.

Добираюсь до третьей ступеньки, и тут Эмми начинает трясти лестницу. Я изо всех сил цепляюсь за перекладины. Нерон каркает и взлетает в облаке перьев. Смотрю вниз на Эмми.

— Прекрати! — кричу я. — Так и шею свернуть недолго!

Из-за края крыши показывается голова Лу.

— Ладно, Эм, хватит уже, — говорит он. — Иди-ка, помоги Па.

Сестренка сразу же отпускает лестницу. Она всегда слушается Лу.

— Я же помочь хотела, — замечает она обиженно.

— Сдалась нам твоя помощь, — говорю я. — И без тебя прекрасно справляемся.

— Ты вредная и противная, — заявляет Эмми. — А еще сестра называется. Ненавижу тебя, Саба!

— Отлично! — поддразниваю я. — И я тебя!

— Все, хорош! — вмешивается Лу. — Прекратите обе!

Эмми показывает язык и убегает. Я приставляю лестницу к крыше, взбираюсь наверх и подаю Лу лист железа.

— Вот когда-нибудь я ее точно пристукну! — жалуюсь я Лу.

— Ей всего девять лет, Саба, — примирительно уговаривает меня брат. — Будь с ней поласковей.

Хмыкаю и сажусь рядом с ним. С крыши все видно. Эмми гоняет на раздолбанном велике, который Лу нашел на свалке. Па торчит на своем святилище.

Он утоптал себе специальную площадку, куда нам нельзя приближаться без его разрешения. Па вечно хлопочет вокруг нее, сметает ветки и песок, что надувает ветром. Сейчас достанет свои прутики, будет вызывать дождь. Па кладет метлу, делает три шага вправо, потом три влево. И снова. И еще раз.

— Смотри, что Па делает, — говорю я.

Лу даже не поднимает головы. Сидит себе и долбит молотком кусок железа.

— Да видел я, — бурчит он. — Вчера Па тем же самым занимался. И позавчера.

— Что бы это значило? — спрашиваю я. — Зачем он туда-сюда вышагивает?

— Откуда мне знать? — говорит Лу с непроницаемым лицом и поджимает губы.

Он теперь всякий раз так делает, когда Па с ним разговаривает или что-то просит.

— Лу! — зовет его Па и прикрывает рукой глаза от солнца. — Мне нужна твоя помощь, сынок:!

— Глупый старикашка, — ворчит Лу и колотит по железу еще сильнее.

— Не говори так. Па знает, что делает, — вмешиваюсь я. — Он умеет читать по звездам.

Лу смотрит на меня и качает головой, словно я сказала глупость.

— Ты так до сих пор и не поняла? — спрашивает он. — Это все в голове у Па. Одни выдумки. Ни в каких звездах ничего не написано. Нет великого плана. Мир просто такой, какой есть. Наши жизни идут своим чередом в этой богом забытой дыре. И так до самой смерти. А больше ничего и нет. Я тебе так скажу, Саба, с меня хватит! Сил моих больше нет.

Я в недоумении смотрю на него.

— Лу! — снова окликает Па.

— Я занят! — отвечает брат.

— Побыстрее, сынок! — настаивает Па.

Лу чертыхается сквозь зубы, бросает молоток и кубарем слетает с лестницы. Он подбегает к Па, выхватывает у него прутики и зашвыривает подальше.

— Вот тебе! — кричит Лу. — Получай! Вот это точно поможет! Теперь-то чертов дождь точно пойдет!

Он пинает подметенный круг. Пыль вздымается столбом.

— Очнись, старик! — орет Лу и тычет пальцем в грудь Па. — Ты живешь во сне! Дождь никогда не пойдет! Эта адова дыра подыхает, и мы тоже сдохнем, если останемся здесь. И вот что, я не собираюсь этого дожидаться! Я сваливаю!

— Я знал, что так будет, — отвечает отец. — Звезды сказали мне, что ты несчастлив, сынок.

Он протягивает руку и кладет ее на плечо Лу. Брат отталкивает ее с такой силой, что Па едва не падает.

— Ты, видать, и вовсе спятил! — кричит Лу в лицо Па. — Звезды ему подсказали! Сумасшедший ты, хоть бы разок послушал, что я тебе говорю!

Лу убегает. Я торопливо спускаюсь с крыши. Па стоит с поникшими плечами и смотрит под ноги.

— Не понимаю, — бормочет он. — Я ведь вижу, что дождь пойдет… Звезды так говорят, но дождь не приходит. Почему он не приходит?

— Все нормально, Па, — утешает его Эмми. — Я тебе помогу. Все разложу, куда надо. — Она опускается на колени, подбирает с земли прутики. — Лу так не думает, Па. Я точно знаю.

Я прохожу мимо них.

Я знаю, где искать Лу.

Брат сидит в саду камней, который сделала Ма.

Камни, самые разные по форме и цвету, уложены в спирали, квадраты, круги и тропинки. Каждый камешек Ма укладывала собственноручно, не разрешала нам ей помогать.

Она осторожно кладет последний камешек на отведенное ему место и улыбается мне, поглаживая свой большой живот. Золотистые волосы заплетены в длинную косу.

«Видишь, Саба? Красота есть везде, даже здесь. А там, где ее нет, надо создать ее своими руками».

На следующий день Ма родила Эмми. На месяц раньше срока. Истекала кровью два дня, а потом умерла. Мы соорудили погребальный костер и отпустили ее душу к звездам. Пепел развеяли по ветру. Единственное, что осталось от Ма, это Эм.

Уродливый красный комочек, у которого едва слышно билось сердечко. Не ребенок, а мышонок какой-то. По всему выходило, что она не протянет и пары дней. Однако сестренка выкарабкалась и до сих пор с нами. Правда, маловата для своего возраста, худосочная такая.

Очень долго я даже глядеть на нее не хотела. Лу все время говорит, что с ней надо поласковей, а я ему напоминаю, что если бы не Эмми, Ма была бы жива. Он не знает, что на это ответить, потому что это правда. Качает головой и твердит, мол, хватит старое поминать.

В общем, живет себе и живет, мне-то что. Лишь бы не мельтешила.

Я опускаюсь на утоптанную землю и упираюсь спиной в спину Лу. Я люблю так сидеть. Когда брат начинает говорить, его голос дрожит у меня внутри. Наверно, так мы с ним вдвоем и лежали у Ма в животе. Правда, говорить мы тогда не умели.

Так вот сидим и теперь.

— Надо уезжать отсюда, — говорит Лу. — Давно пора. Наверняка есть места получше. И чего Па нас раньше не увез?

— Ты на самом деле собрался уходить? — спрашиваю я.

— А что? Зачем оставаться?! — восклицает брат. — Не хочу сидеть и ждать, пока сдохну.

— Ну и куда ты пойдешь? — говорю я.

— Какая разница? — с горечью замечает он. — Куда угодно, лишь бы подальше от Серебряного озера.

— Тоже мне герой! — подначиваю я. — Страшно же!

— Откуда ты знаешь? — возражает Лу. — Это Па рассказывает, как там страшно и опасно, а мы-то за всю жизнь отсюда не уходили дальше, чем на день пути. Других людей не знаем.

— Неправда все это! — горячусь я. — Вон в том году сумасшедшая знахарка на верблюде проезжала. А Пит-Брюхан? Он как приходит, всегда рассказывает, где был и кого видел.

— Нашла кого вспомнить! — смеется брат. — Он же торговец-ловчила, только и ищет, где б поживиться. Помнишь, штаны мне пытался всучить? Я ему ввек не прощу.

— Ага, с душком штаны-то были! Наверняка из скунсовой норы! А вот еще ты Проктера забыл, — напоминаю я.

Проктер Джон, наш единственный сосед, живет в четырех лигах к северу от нас. Он построил свою ферму, как раз когда родились мы с Лу. Навещает нас изредка. Не то чтобы в гости приходит. Он даже с лошади своей, Хоба, не слезает. Останавливается у нашей хижины и всякий раз заводит одно и то же:

— Привет, Уиллем. Как дети? Как дела?

— Все в порядке, Проктер, — отвечает отец. — А ты как?

— Ну, протяну еще немного, — говорит Проктер, приподнимает шляпу и едет себе дальше. А через месяц, глядишь, и снова появится.

Па его недолюбливает. Он этого не говорит, но все равно заметно. Па никогда не приглашает Проктера зайти и выпить по глоточку, посудачить на досуге.

Лу говорит, это из-за шааля. Мы как-то раз спросили Па, что это Проктер все время жует. Так Па напрягся, поначалу не хотел отвечать, но потом все же объяснил. Так мы и узнали, что Проктер жует шааль. Па говорит, это такая отрава для ума и для души, и если вдруг кто нам даст эту гадость попробовать, надо сразу отказаться. Только мы все одно ни с кем не знаемся, так что навряд ли кто предложит.

Лу качает головой.

— Проктер Джон не в счет, — возражает он. — Даже твой Нерон разговорчивее. Знаешь, Саба, если я тут останусь, то или умом тронусь, или убью Па. Мне надо уйти.

Я оборачиваюсь и опускаюсь перед ним на колени.

— Я иду с тобой, — говорю я.

— Ага, — отвечает он. — И Эмми с собой возьмем.

— Нет, ей Па не разрешит. Да она и сама не захочет, — упорствую я.

— Это тебе хочется, чтобы она осталась, — говорит брат. — Нельзя ее здесь оставлять.

— Слушай, а поговори с Па, вдруг он согласится? — предлагаю я. — Вот мы все вместе на новое место и двинем.

— Он не согласится, — отвечает Лу. — Он Ма не оставит.

— Ты чего плетешь? — недоумеваю я. — Ма ведь умерла.

— Понимаешь, они с Ма здесь все вдвоем построили, — объясняет Лу. — Для него Ма все еще жива, все еще здесь. Он не может оставить воспоминания о ней, вот что я имел в виду.

— Но мы-то живы! — возражаю я. — Мы с тобой, ты и я.

— Ага, и Эмми тоже, — согласно кивает он. — Ты же видишь, для него мы будто не существуем. Как пустое место.

Лу задумчиво умолкает.

— Любовь делает тебя слабым, — продолжает он. — От сильной любви все мысли путаются, вон как у Па. Оно кому такое надо? Я так точно никого не полюблю.

Я ничего не говорю. Рисую пальцем круги в пыли. Внутри меня все сжимается, словно кто-то собрал в кулак все мои кишки и крутит.

— А как же я? — спрашиваю я.

— Ты моя сестра, — отвечает Лу. — Это другое.

— А вдруг я умру? — говорю я. — Ты что ж, и скучать по мне не будешь?

— Ага, умрешь ты… Размечталась! — язвит Лу. — Ты ж меня в покое не оставишь, так всю жизнь и ходишь за мной хвостом, с ума сводишь. С самого рождения.

— Потому что выше тебя в округе ничего нет, — смеюсь я. — От тебя тени больше.

— Ты гляди мне! — грозит Лу и тычком опрокидывает меня на спину.

Я пинаю его пяткой.

— Ну, так что? — спрашиваю. — Будешь или как?

— Что? — недоумевает он.

— Скучать по мне? — объясняю я.

— Не болтай ерунды, Саба, — говорит он.

Я сажусь на колени перед ним. Лу смотрит на меня. У него глаза цвета летнего неба. Голубые, как самая чистая вода. Ма всегда говорила, что в таких глазах можно утонуть, как в море.

— Вот я точно буду скучать, — предупреждаю я. — Если ты умрешь, буду так скучать, что руки на себя наложу.

— Не говори глупостей, Саба, — говорит он.

— Обещай мне, — требую я.

— Что? — спрашивает он.

— Что не умрешь, — вздыхаю я.

— Все когда-нибудь умрут, — отвечает Лу.

Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до его татуировки. На правой скуле, у самого глаза, вытатуирована полная луна. У меня такая же. В ночь нашего рождения было полнолуние, такое редко случается в день зимнего солнцеворота. А двойняшки, рожденные под полной луной, да еще в день солнцеворота, — такое бывает еще реже. Па сам сделал нам татуировки, чтобы отметить нашу избранность.

Нам исполнилось восемнадцать. Месяца четыре назад.

— Слушай, а когда мы умрем, то превратимся в звезды, да? — спрашиваю я. — Будем светить вместе?

— Что ты все думаешь об этой чуши? — хмурится брат. — Это все придумки Па.

— Ну, раз ты такой умный, расскажи, что бывает после смерти, — прошу я.

— Не знаю, — отвечает Лу. Он вздыхает и ложится на землю. Смотрит в небо. — Ну, все останавливается. Сердце больше не бьется, не дышишь и просто… уходишь.

— И все? — подначиваю я.

— Да, — кивает он.

— Ерунда какая! — восклицаю я. — Получается, мы тут живем, спим, едим, чиним крышу, а потом все вот так и заканчивается. Чего тогда париться?

— Что ж, так все устроено, — замечает он.

— Слушай, Лу, ты без меня не уйдешь? — спрашиваю я.

— Конечно, нет, — отвечает он. — Даже если б и ушел, ты бы все равно за мной увязалась.

— Я пойду за тобой… куда угодно! — говорю я и корчу дурацкую рожицу, потому что брата это бесит. — На дно озера, на край земли, на луну, на звезды…

— Хватит уже! Айда пускать блинчики! Догоняй! — вопит он и срывается с места.

— Эй, подожди! — ору я вслед.

До кромки воды мы бежим по высохшему дну озера. Бежать далеко, мимо лодки, которую мы с Лу построили давным-давно. Па нам, конечно, помогал. Лодка так и лежит там, где когда-то была береговая линия.

Уже не видно ни хижины, ни Па, ни Эмми. Беспощадное полуденное солнце палит изо всех сил, и я оборачиваю голову шимой. Жалко, что я похожа на Па. Мы оба темноволосые, но светлокожие, на солнце сразу же обгораем, если не прикроемся. А вот Лу пошел в Ма и таких забот не знает.

Он шиму не носит. Говорит, что чувствует себя в ней как в ловушке. Солнце ему не мешает. Не то что мне. Я его всегда предостерегаю, что без шимы он заработает солнечный удар да и свалится замертво. А Лу в ответ смеется, мол, наконец-то сестре выпадет случай сказать: «Я тебя предупреждала».

А я так и скажу.

Мне сразу же подворачивается подходящий голыш, такой весь ровный, гладкий. Тяжеленький, как раз по руке.

— Мне счастливый попался, — хвастаюсь я.

Лу осматривается кругом, ищет себе камешек. Я хожу по песку на руках. Это единственное, что я умею, а брат нет. Он делает вид, что ему все равно, но тайком завидует, я знаю.

— Ты смешной вверх ногами, — говорю я.

Золотистые волосы Лу блестят на солнце. Он заплетает их в тугую длинную косу, почти до пояса. У меня такая же, только черная, как Нероновы перья.

Ожерелье брата сверкает в солнечных лучах. Я нашла на свалке кольцо из ярко-зеленого стекла, подвесила на кожаный шнурок и подарила Лу в наш восемнадцатый день рождения. С тех пор брат мой подарок не снимает.

Что подарил мне он? Ничего. Как обычно.

— Вот, нашел подходящий! — кричит Лу.

Я подбегаю и рассматриваю.

— Мой лучше, — говорю я.

— Испеку сегодня восемь блинчиков, — грозится Лу. — Прямо нутром чувствую.

— Ишь, размечтался! — отвечаю я. — Больше семи не выйдет.

Я замахиваюсь и отправляю камень прыгать по воде. Голыш подпрыгивает раз, два, три, четыре, пять, шесть…

— Семь! Семь! — ору я. — Видал? Во как!

Ничего себе, как я исхитрилась. У меня раньше больше пяти раз никак не получалось.

— Слушай, а я не видел, — говорит Лу. — Придется тебе повторить.

— Что?! Мой самый лучший бросок, и ты не… Ах крысеныш! — возмущаюсь я. — Ты видел, и тебе завидно стало. Ну-ка, давай, пеки восемь, как обещал. Не выйдет у тебя ничего!

Он швыряет свой голыш. Семь блинчиков. Я кидаю снова, но где там! Получаются обычные пять прыжков. Лу замахивается для второй попытки, как вдруг к нам подлетает Нерон и каркает во все воронье горло.

— Чертова птица, — ругается Лу. — Из-за него камешек уронил.

Он опускается на колени и шарит по песку.

— Улетай! — машу я руками на Нерона. — Кыш, негодник! Поищи себе другую…

На горизонте возникает облако пыли. Бушующий вихрь рыжего песка. Огроменный такой, даже солнце застит. И движется очень быстро. Прямо на нас.

— Ой, Лу! — сдавленно вскрикиваю я.

Брат вскидывает голову и роняет камешек. Медленно встает.

— Что за черт, — говорит он.

Мы стоим. Стоим и смотрим. У нас тут всякая погода бывает. Суховеи, огненные смерчи, ураганы и вихри. Пару раз летом снег шел. Пыльных бурь мы тоже навидались. Но такого не было никогда.

— Ну и тучища! — говорю.

— Мотаем отсюда! — решительно заявляет Лу.

Мы медленно пятимся, не в силах отвести глаз от громадной тучи.

— Бежим! — вопит брат, хватает меня за руку и волочет за собой.

Мы стремительно несемся к дому, словно псы на охоте.

Я оборачиваюсь и не верю своим глазам. Облако пыли наполовину пересекло озеро. Туча движется быстро. Вот-вот накроет нас.

— Не успеем! — ору я брату. — Туча нас нагонит.

Уже видно нашу хижину. Мы кричим и машем руками.

Эмми все еще катается на велике.

— Па! — вопим мы в две глотки. — Па! Эмми! Пыльная буря!

Па появляется в дверях. Прикрывает рукой глаза от солнечного света. Потом бросается к Эмми, хватает ее и бежит к подземному убежищу. Мы вырыли его на случай бури недалеко от хижины, шагах в пятидесяти. Па распахивает тяжелую деревянную дверь, заталкивает Эмми в подвал и бешено машет нам руками.

Я оглядываюсь. У меня перехватывает дыхание. Здоровенный вихрь рыжей пыли с ревом несется на нас. Будто разъяренный зверь, пожирающий все на своем пути.

— Быстрее, Саба! — кричит Лу.

Он срывает с себя рубаху и обматывает голову.

— Нерон! — вспоминаю я. Останавливаюсь и смотрю назад. — Где Нерон?

— Некогда! — Лу хватает меня за руку и тянет.

Па кричит что-то, но слов не разобрать. Он спускается в убежище и закрывает дверь.

— Нельзя его бросать! — кричу я, вырывая руку. — Нерон! Нерон!

— Прекрати! — настаивает брат. — Он сам справится. Бежим!

Разряд молнии ударяет в землю с мощным треском и шипением.

И раз, и два, и три… отсчитываю я медленно, на вдох и выдох.

Звучит зловещий раскат грома.

— Сейчас накроет! — кричит Лу.

Все кругом темнеет. Облако настигает нас. Я ничего не вижу.

— Лу! — визжу я.

— Держись! — орет брат. — Не выпускай руку!

И вдруг у меня по всему телу бегут мурашки. Дыхание перехватывает. Лу чувствует то же самое и выпускает мою руку, словно ошпаренный.

— Сейчас молния ударит! — предупреждает Лу. — Пригнись!

Мы садимся на корточки, подальше друг от друга. Сердце колотится в горле.

«Ну, еще раз, Саба, — просит Па. — Повтори, что делать, если молния застанет тебя на открытом месте?»

«Надо присесть на корточки, опустить голову, пятки вместе, руки на коленях, — сосредоточенно перечисляю я. — Нельзя касаться руками или коленями земли. Правильно?»

«И никогда не ложись, — строго говорит Па. — Запомни, Саба, никогда не ложись на землю».

Я ясно и отчетливо слышу его голос у себя голове. В детстве Па ударила молния. Он тогда едва не умер, потому что не знал, как поступать. Зато нас заставил выучить…

Удар! Яркая вспышка раскалывает темноту, тут же гулко громыхает гром. Меня подбрасывает в воздух. Я падаю и ударяюсь головой о землю. Сильно. Пытаюсь встать, но снова падаю. Голова кружится. У меня вырывается стон.

— Саба! — кричит Лу. — Как ты?

Вспышка молнии разрезает темноту. Раздается раскат грома. Похоже, гроза обгоняет нас. Голова как в тумане. В ушах звенит.

— Саба! Ты где? — зовет Лу.

— Здесь, — отвечаю я дрожащим голосом, еле слышно. — Я здесь.

Лу возникает рядом, опускается на колени и помогает мне сесть.

— Ты ранена? Как ты? — волнуется он.

Брат подхватывает меня и поднимает с земли. Мои ноги словно набиты ватой.

— Тебя ударило молнией?

— Нет, просто сбило с ног, и все, — отвечаю я.

Мы оба встаем. Темнота отступает.

Мир багровеет.

Становится алым, как сердцевина пламени. Все красное. Земля, небо, хижина, я, Лу. Мелкая красная пыль наполняет воздух, окрашивая все в красный цвет. Красный, красный мир. Никогда не видела ничего подобного.

Мы с Лу смотрим друг на друга.

— Похоже на конец света, — говорю я. Мой голос звучит приглушенно, словно из-под одеяла.

И вдруг из красного пыльного тумана появляются всадники.

Их пятеро. Скачут на крепких лохматых мустангах.

Обычно на Серебряном озере чужаков не сыщешь. До ужаса странно видеть незнакомцев, что скачут вслед за жуткой бурей. Всадники останавливают коней возле хижины. Они не спешиваются. Мы идем к ним.

— Говорить буду я, — предупреждает Лу.

Четверо всадников покрыты красной пылью. Все они в длинных черных плащах, под которыми видны плотные кожаные нагрудники. Головы обмотаны черными шимами. Мы подходим ближе, и я узнаю в пятом всаднике нашего соседа, Проктера Джона. Он верхом на своем коне, Хобе.

— Странный день для прогулок, Проктер Джон! — кричит Лу.

Никто не произносит ни слова. Шимы скрывают лица всадников.

Мы останавливаемся перед чужаками.

— Проктер, привет, — кивает Лу. — А кто твои друзья?

Проктер молчит, уставился на поводья в руках.

— Гляди, — шепчу я Лу.

Из-под шляпы Проктера Джона по лицу змейкой стекает кровь.

— Что тут происходит? — спрашивает Лу. — Проктер?

По тону его голоса ясно, что ему не нравится происходящее. И мне тоже. Сердце бешено колотится в груди.

— Это он? — спрашивает один из всадников у Проктера Джона. — Золотой мальчик? Это он родился в день зимнего солнцеворота?

Проктер не поднимает глаз. Кивает.

— Да, — говорит он тихо.

— Сколько тебе годков, парень? — обращается всадник к Лу.

— Восемнадцать, — отвечает брат. — А тебе-то что за дело?

— Ты и правда родился в день зимнего солнцеворота?

— Да. Слушай, в чем дело? — настаивает Лу.

— Говорю же, он это, он! — произносит Проктер Джон. — Я знаю. Я с него глаз не спускал, как было велено. Так я пойду, а?

Всадник кивает.

— Прости, Лу. У меня не было выбора, — говорит Проктер Джон, не глядя в глаза.

Он пришпоривает Хоба и скачет прочь. Всадник неуловимым движением достает из-под плаща арбалет. Мне кажется, что время отчего-то замедляется. Незнакомец выпускает в Проктера стрелу. Хоб в страхе встает на дыбы. Проктер бесчувственным кулем сползает на землю.

Мороз пробегает у меня по коже. Пришла беда. Я хватаю Лу за руку. Четверо чужаков направляются к нам.

— Позови Па, — говорит Лу. — Живо! Я уведу их подальше от дома.

— Нет, слишком опасно, — возражаю я.

— Давай уже, черт побери! — велит он.

Брат бежит к озеру. Всадники пришпоривают лошадей и скачут за ним.

Я со всех ног несусь к убежищу.

— Па! — кричу я. — Па, скорее!

Оборачиваюсь. Лу на полпути к озеру. Четыре всадника разделяются и окружают его. Лу в ловушке. Преследователи сужают кольцо. Один из всадников отцепляет от седла веревку.

Я барабаню ногой в дверь убежища.

— Па! Па! Открывай же!

Дверь со скрипом откидывается. Из черноты подвала появляется голова Па.

— Они здесь? — спрашивает он. — Пришли?

Ты знал, что это произойдет. Тебе звезды сказали.

— Четыре всадника! — выпаливаю я. — Быстрее! Надо их остановить!

— Эмми, сиди здесь! — приказывает Па и выбирается из убежища. — Их не остановишь, Саба. Это конец.

Глаза у Па пустые, точно мертвые.

— Нет! Не говори так! — кричу я.

Всадники кольцом окружили Лу. Брат кидается между лошадьми. Они его не выпускают. Он спотыкается, падает, снова поднимается. В красной пыли все кажется сном.

— Па! Пошевеливайся, — кричу я. — Помоги мне!

Я кидаюсь в хижину. Нахожу свой лук, закидываю колчан на спину. Арбалет Па не заряжен. С проклятьями отбрасываю его. Хватаю второй лук и колчан.

Выбегаю на улицу.

— Па! — ору во все горло. — Они схватят Лу! — Я трясу его за руку. — Ну что же ты! Мы их победим, вот увидишь!

И вдруг Па приходит в себя. Он выпрямляется, глаза загораются огнем. Теперь Па снова такой, каким был раньше. Он притягивает меня к себе и обнимает так крепко, что становится трудно дышать.

— Мое время вышло, — быстро произносит он.

— Нет, Па! — шепчу я.

— Слушай меня! — настойчиво говорит он. — Что случится потом, мне неведомо. Знаю только, что ты нужна им, Саба. Ты нужна Лу и Эмми. И другим людям тоже. Не бойся. Будь сильной. И никогда не сдавайся, слышишь? Никогда. Что бы ни случилось.

Я не свожу с него испуганных глаз.

— Я не сдамся, Па, — обещаю я. — Не отступлю.

— Молодец, — говорит Па.

Он берет лук. Забрасывает колчан на спину.

— Готова? — спрашивает Па.

— Готова, — киваю я.

Мы бежим за Лу и всадниками.

Один из преследователей раскручивает аркан.

— Заряжай! — велит Па.

Мы хватаем стрелы и заряжаем луки.

Веревка описывает круги над головой всадника.

— Целься! — кричит Па.

Веревочная петля опутывает ногу Лу. Всадник затягивает аркан, Лу падает.

— Стреляй! — говорит Па.

Звенит тетива. Стрелы не долетают до цели.

— Заряжай! — снова кричит Па.

Два всадника спешиваются. Они переворачивают Лу на спину. Один садится на него. Другой связывает ему руки. Потом ноги.

— Прекратите! — кричит Па. — Отпустите его!

Мы бежим. Целимся на ходу. Один из всадников оборачивается и видит нас. Он вскидывает свой арбалет и стреляет.

Па вскрикивает. Взмахивает руками.

— Па! — ору я.

Он спотыкается. Падает.

— Па, — шепчу я.

Опускаюсь на колени рядом с ним. Стрела пронзила его в самое сердце. Я хватаю Па за плечи и приподнимаю. Его голова свисает на грудь.

Я трясу его что есть сил.

— Нет, не смей, Па! — кричу я. — Не умирай! Прошу тебя, не умирай!

Его голова безвольно запрокидывается.

— Па, — снова шепчу я.

Я цепенею. Не могу шевельнуться. Па умер. Моего Па убили.

Во мне закипает дикая ярость. Красная ярость. Заполняет меня. Захлестывает. Я хватаю лук, срываюсь с места и мчусь к всадникам. Заряжаю лук на бегу.

Кричу во всю глотку:

— А-а-а-а!

Прицеливаюсь. Стреляю. Руки дрожат от ярости. Я промахиваюсь. Стрела пролетает мимо цели.

В меня со свистом несется тяжелая арбалетная стрела. Острая боль пронзает правую руку. Я вскрикиваю и роняю лук.

Продолжаю бежать.

Прорываюсь мимо лошадей и прыгаю на чужака, который связывает Лу. Мы катимся по земле. Я пинаю его, молочу кулаками, ору что есть мочи. Он меня отбрасывает. Потом хватает за руку, ставит на ноги и бьет наотмашь. Я падаю на спину. Пытаюсь вздохнуть. Не могу дышать. Не могу. Не могу сделать ни вздоха.

Сейчас.

Вот сейчас.

Поднимаюсь с земли и встаю перед ними. Меня шатает.

Все четверо всадников спешились. Собрались вокруг Лу. В мою сторону не смотрят. Словно меня нет. Словно меня не существует.

Я прижимаю окровавленную руку к груди.

— Отпустите его, — говорю.

Они не обращают на меня внимания.

Лу поднимает голову. Глаза широко распахнуты. Лицо бледное. Испуганное. Я никогда не видела брата таким.

Подхожу ближе.

— Возьмите меня с собой, — прошу я.

Главный среди них мотает головой. Чужаки поднимают Лу и закидывают на лошадь.

— Ну возьмите меня с собой, — умоляю я. — От меня беды не будет. Не разлучайте нас.

Лу взваливают на лошадь и привязывают к седлу. Один чужак берет поводья и запрыгивает на коня позади другого всадника. В облаке красной пыли они скачут прочь.

— Лу! — кричу я.

Бегу за ними. У меня перехватывает дыхание. Не могу дышать.

Лу поднимает голову. Наши взгляды встречаются. Глаза Лу. Голубые, как летнее небо. Я хватаю его за руки.

— Я найду тебя, — обещаю я. — Куда бы тебя ни увезли, я найду тебя. Клянусь.

— Нет, — отвечает Лу. — Это слишком опасно. Береги себя. Себя и Эмми. Обещай мне.

Всадники подхватывают поводья Хоба и уводят коня с собой.

Лошади пускаются в галоп.

Я не могу бежать так быстро. Ладонь брата выскальзывает из моей руки.

— Обещай мне, Саба, — говорит он.

Я бегу следом.

— Я найду тебя! — кричу изо всех сил.

Всадники исчезают в красном тумане.

— Лу! Лу! Вернись!

Земля уходит из-под ног. Я падаю на колени.

Эмми выбирается из убежища. Останавливается. Озирается по сторонам. Смотрит на мир в красной дымке. На Проктера Джона, лежащего, возле хижины. Потом замечает Па.

— Па! — кричит она и бежит к нему.

Я не могу говорить. Не могу дышать.

Лу забрали.

Увели.

Украли мое золотое сердце.

Я опускаюсь в красную пыль.

Слезы стекают по лицу.

С неба падают тяжелые красные капли дождя.

У меня внутри нож.

С каждым ударом сердца лезвие входит все глубже. Я не могу жить с такой болью. Я сгибаюсь пополам и открываю рот в беззвучном крике.

Долго сижу так.

Дождь все льет и льет. Иссохшая земля превращается в бурлящее море грязи.

Посмотри, Па, какой ливень.

Слишком поздно.

Подлетает Нерон и опускается мне на плечо. Теребит клювом мои волосы.

Я выпрямляюсь. Двигаюсь медленно. Я словно в тумане. Ничего не чувствую.

Вставай. Тебе есть чем заняться.

Рассматриваю свою руку. Кажется, что ладонь где-то далеко. Будто принадлежит кому-то другому. Стрела содрала длинную полосу кожи. Болит, наверное.

Я встаю. С трудом переставляю ноги. Правая. Левая. Нет сил. Пробираюсь по грязи к хижине. Нерон взлетает с плеча и укрывается под карнизом.

Надо промыть рану.

Я лью воду на рану. Прикладываю лист кипрея и перевязываю лоскутом.

Па умер. Надо сжечь тело. Освободить душу, чтобы она поднялась к звездам. Туда, откуда пришла.

Я смотрю на поленницу. Для погребального костра дров маловато. Но тело надо сжечь.

Думай. Думай.

Нахожу нашу тачку. Качу ее к озеру. Тащу по грязи туда, где Эмми склонилась над Па.

Она босая. Промокла насквозь. Волосы свисают мышиными хвостами, липнут ей к лицу и шее.

Эмми не двигается. Не смотрит на меня. Уставилась невидящим взглядом перед собой.

Я хватаю ее за руки и трясу.

— Па умер, — говорю я. — Нужно его перевезти.

Она отворачивается. Ее тошнит. Долго. Я жду, пока она успокоится. Она смотрит на меня и вытирает рот дрожащей рукой. Плачет.

— Все? — спрашиваю я.

Она кивает.

— Бери за ноги, — велю я.

Я хватаю Па подмышки и тяну. Эмми поднимает его ноги. За последние полгода Па сильно исхудал. Из-за засухи еды недостает, да и не растет ничего.

Ты чего ужин не ешь, Па?

Да я наелся, детка. Вот, разделите между собой.

Па, хоть и худой, но взрослый мужчина. Мне вдвоем с хлипкой девчушкой его не поднять. Приходится тянуть. Эмми захлебывается слезами, поскальзывается и падает. Красная грязь покрывает сестренку с головы до ног.

Мы укладываем Па на тачку. Он высокий, весь не умещается. Ноги волочатся по земле.

— Где Лу? — всхлипывает Эмми. — Я хочу к Лу.

— Его здесь нет, — отвечаю я.

— Где он? — спрашивает она.

— Его увезли, — вздыхаю я. — Пришли чужаки и забрали.

— Он умер. Ты нарочно мне не говоришь! — упрекает Эмми. — Он умер! Лу умер! Умер-умер-умер…

— Заткнись! — кричу я.

Она вопит что есть сил. Всхлипывает и снова вопит.

— Эмми! — кричу я. — Прекрати!

Она не может остановиться. Ее колотит.

Я наотмашь бью ее по щеке.

Эмми затихает.

У нее перехватывает дыхание. Она громко всхлипывает, потом успокаивается. Вытирает нос рукавом. Смотрит на меня. На щеке краснеет отпечаток моей ладони. Не надо было ее бить. Лу бы так не поступил. Она мала еще, глупая.

— Прости, — через силу выговариваю я. — Только не говори так больше. Лу не умер. Никогда такого не говори. И подними ноги Па из грязи. Возьми за шнурки от ботинок, так легче.

Она делает, как велено.

Я поворачиваюсь и волоку тачку за собой. Непростая работенка. Под дождем, по колено в грязи. Вода заливает мне глаза, рот, уши. Грязь налипает на ботинки, и я часто поскальзываюсь.

От Эмми толку никакого. Как всегда. Она оскальзывается, падает. Всякий раз я помогаю ей подняться. Мы упрямо идем к хижине. Хорошо хоть Эмми больше не плачет. Мы доходим до двери и заталкиваем тачку с Па внутрь.

Стены хижины сделаны из покрышек.

Па сам построил дом, который станет погребальным костром. Бьюсь об заклад, Па никогда и не думал, что так выйдет.

Эмми помогает мне перевернуть старый деревянный стол. Мы вытаскиваем Па из тачки и кладем на столешницу.

Я подхожу к сундуку, где хранится наша одежда. Поднимаю крышку. В нос ударяет запах сухого шалфея. Вынимаю зимнюю рубаху Па и швыряю Эмми.

— На, порви, — говорю я.

Достаю зимние вещи Лу. Прикладываю к лицу и глубоко вдыхаю. Жаль, что на хранение кладут все чистое. Рубаха брата пахнет чистой тканью и шалфеем. Запаха Лу на ней нет.

Сижу на полу и раздираю вещи на лоскуты.

Выходит громадная куча тряпья. Нахожу кувшин виски, что Па сделал в лучшие времена и спрятал до поры. Выливаю виски на тряпье. Показываю Эмми, как распихать лоскуты в щели в стенах, между покрышками. Остатками обкладываю тело Па.

Укладываю в котомку все необходимое. Красный складной ножичек со всякими полезными штуковинами, кремень, лекарственные травы, запасную рубаху.

— Лу увели те же люди, которые убили Па. Я пойду за ними. Я не знаю, куда они его забрали. Далеко. Наверное, долго буду искать. Но я найду. Приведу его домой.

Я кладу в котомку бурдюк с водой, веревку из крапивы, вяленое мясо и сухари. Еды хватит на несколько дней. А потом буду охотиться.

Они ушли раньше. К тому же верхом, а не пешком. Придется поторапливаться, иначе их не догонишь.

Я беру бурдюк Эмми, ее рубаху и накидку из собачьей шкуры.

— Останешься у Марси с Кривого ручья, — говорю я строго.

— Нет! — протестует Эмми.

Складываю ее вещи в отдельную котомку.

— Па и Лу велели приглядывать за тобой. У Марси ты будешь в безопасности, — объясняю я. — Марси и Ма дружили. Когда Ма рожала нас с Лу, Марси принимала роды. Она и тебя принять пришла.

— Я знаю, — говорит Эмми.

Нам обеим известно, что Марси пришла слишком поздно. Эмми родилась раньше срока, и Ма померла. Так что Марси понапрасну топтала ноги три дня.

— Марси хорошая женщина, — говорю я. — Па велел в случае чего идти к ней. Рассказал нам с Лу, как дойти до Кривого ручья. Может, у нее есть детки, тебе будет с кем играть.

— Не нужны мне ее детки, — упрямится Эмми. — Я иду с тобой.

— Никуда ты не пойдешь, — настаиваю я. — Я иду невесть куда. Может, и надолго. Ты мала еще, мешаться будешь.

Эмми скрещивает руки на груди и упрямо выставляет подбородок.

— Лу мне тоже брат! — заявляет она. — Вот захочу и пойду его искать!

— Эмми, не нарывайся, — хмуро предупреждаю я и швыряю в ее котомку деревянную куколку, которую сделал Па. — Так будет лучше. Как найду Лу, мы с ним сразу за тобой вернемся.

— Не вернетесь! — хнычет Эмми. — Ты меня ненавидишь. Ты любишь Лу, а меня ненавидишь. Лучше бы чужаки увели тебя!

— А раз не увели, значит я в ответе за тебя перед Па и Лу, — говорю я. — Останешься у Марси, и хватит об этом!

Я затыкаю за пояс пращу Лу. Пристраиваю нож Па в голенище ботинка, куда вшиты ножны. На спину закидываю колчан и арбалет.

Сквозь оконце в стене просачивается туманный красный свет. Луч освещает лицо Па.

Я опускаюсь на колени и беру Па за руку. Эмми садится на колени с другой стороны и тоже сжимает его руку.

— Еще теплая, — шепчет она. — Ну, говори прощальные слова.

И правда, когда провожают покойника в последний путь, всегда произносят особенные слова.

Па говорил их перед тем, как зажечь погребальный костер Ма. Только я не помню какие. Мала была, не запомнила. Теперь настал мой черед проводить Па, а мне ничего в голову не приходит.

— Давай, — говорит Эмми.

— Прости, Па, — начинаю я.

Я не хотела этого говорить, само вырвалось. Но я понимаю, что и впрямь прошу прощения. И еще мне жалко.

Жалко, что Па умер. Жалко, что ему пришлось нелегко, особенно в последнее время. И больше всего жалко, что он потерял Ма, которую так любил. С тех пор как она умерла, в жизни Па не было радости. Что ж… теперь он будет счастлив. Они снова будут вместе. Две звезды рядом.

— Я найду Лу, — продолжаю я. — Я верну его, Па. Вот увидишь. Обещаю.

Я гляжу на Эм.

— Поцелуешь его на прощанье? — спрашиваю я.

Она целует Па в щеку. Я высекаю искру из кремня и поджигаю тряпье, разложенное вокруг тела.

— Уиллем из Серебряного озера, — произношу я, — отпускаю твою душу. Пусть она летит домой, к звездам.

Языки пламени лижут столешницу.

— Прощай, Па, — шепчет Эмми. — Я буду скучать по тебе.

Мы встаем. Я отдаю ей наши котомки.

— Выходи, — говорю я.

Поджигаю тряпки, что торчат из щелей в стенах. Жду, пока покрышки загорятся. Огонь охватывает стены.

— Прощай, Па, — говорю я.

Выхожу и закрываю за собой дверь.

Дождь прекратился. Снова дует жаркий южный ветер. Полуденное солнце нещадно палит.

Нерон парит в воздухе над нами, лениво кружит в восходящих потоках. Как Лу и говорил, ворон спасся от бури сам. А вот мы с Лу не спаслись.

Нынче день как день. Как вчера или на прошлой неделе. Или в прошлом месяце. Но это не так. Сегодня все не так, как в остальные дни.

Как же я раньше не знала… Никогда даже не догадывалась, что поначалу все может быть хорошо, а потом сразу становится плохо. И то, что было раньше, кажется сном.

А может, это сон? Ужасный сон про бурю и про чужаков в черном, которые убили Па и забрали Лу. Может, я скоро проснусь. Расскажу всем, то-то посмеются, какие нелепости мне снятся.

Правая рука глухо ноет. Разглядываю грязный обтрепанный лоскут, которым обмотана ладонь. Приподнимаю тряпицу и вздрагиваю от резкой боли. Боль разливается по всему телу, тут уж без обмана. Значит, это все-таки не сон.

Слышу чей-то голос.

— Саба! — зовет Эмми. — Саба!

— Чего тебе? — спрашиваю.

— А как же Проктер Джон? — говорит сестренка.

Распластанное тело лежит на земле. Лицо Проктера искажено гримасой боли. Похоже, он умер не сразу.

Говорю же вам, он это, он! Я знаю. Я с него глаз не спускал, как было велено.

— Стервятникам на поживу, — отвечаю я.

В воздухе пахнет горящей резиной. Запах тоже без обмана, настоящий. Никуда от него не денешься.

Я закидываю котомку за спину. Иду вперед. Не оглядываюсь. Я сюда больше не вернусь.

Мертвое озеро. Мертвая земля. Мертвая жизнь.

ТРОПА

К Серебряному озеру и от него ведет одна узкая тропка. Кругом пустошь. Низкий кустарник да валуны. Какие-то развалины, чудом уцелевшие после Разрухи.

Тропа ведет на северо-восток. Кривой ручей, где живет Марси, тоже на северо-востоке, в трех днях пути. Это если по меркам Па. Мне с Эмми в три дня не уложиться. У нее ноги коротки, она быстро ходить не умеет.

— Давай, Эмми, — поторапливаю я. — Поживее.

Я прохожу шагов десять и оборачиваюсь. Проверяю, идет ли Эмми следом. Сестренка стоит посередине тропы. Руки скрещены на тощей, как у воробья, груди. Котомка валяется в грязи.

— Пойдем! — кричу я.

Она качает головой. Я чертыхаюсь и подхожу к ней.

— В чем дело? — спрашиваю.

— Нельзя уходить отсюда, — говорит она. Острый подбородок вздернут. Знакомая картина. Эмми упрямая собирается настоять на своем.

— Почему это? — недоумеваю я.

— Надо дождаться Лу, — объясняет она. — Вдруг он вернется и не застанет нас? Перепугается.

— Он не вернется, — говорю я.

— Лу убежит от чужаков, — возражает Эмми. — Я точно знаю. Вот придет, а нас нет. Он не будет знать, где нас искать.

— Слушай, ты их не видела, а я видела, — убеждаю я сестренку. — Четыре чужака схватили его, повязали по рукам и ногам и швырнули на лошадь. Он никак не сбежит. Ему надо помочь. Поэтому я иду за ним. Одна. Я обещала, что найду его. И слово свое сдержу.

— А когда найдешь, мы сюда вернемся? — спрашивает она.

Эмми понимает, что мы сюда никогда не вернемся. Только ей хочется услышать это от меня.

— Ну какая здесь жизнь?! — примирительно замечаю я. — Ты сама знаешь. Вот найдем новое место. Лучше. И будем жить там. Лу, я и ты.

Эмми вот-вот разревется в голос.

— Это же наш дом, — хнычет она. — Мы здесь живем.

Я качаю головой.

— Нет у нас больше дома, — хмуро говорю я.

— Саба? — снова встревает Эмми.

— Чего тебе еще? — спрашиваю.

— У меня плохое предчувствие, — отвечает она. — Давай никуда не пойдем, а? Мне страшно.

Хочу сказать ей, чтобы не болтала глупостей, но вовремя останавливаюсь. Соображаю, что она так и будет упираться всякий раз, как я велю ей что-нибудь сделать. Оно мне надо? Я же теперь за нее отвечаю. Вот Лу бы наверняка ее утешил. Он умеет уговаривать.

— С чего это тебе страшно? — притворно удивляюсь я. — Я же с тобой, в обиду не дам. Значит, все в порядке.

Эмми робко улыбается.

— А тебе самой не страшно? — смущенно спрашивает она.

— Мне? Ни капельки, — вру я. — Я ничего не боюсь. И никого.

— Правда? — говорит она.

— Чистейшая правда, чистее не бывает, — уверенно заявляю я и протягиваю сестренке руку.

Эмми хватает мою ладонь.

— Нам пора, — говорю я. — Пойдем уже.

В подсохшей грязи видны отпечатки копыт. Пять лошадей. Значит, чужаки с Лу проезжали здесь.

Сажусь на корточки и внимательно рассматриваю следы. Голова кружится от облегчения. Я боялась, что они отправятся напрямую, через пустошь. Тогда б я точно упустила время. Пока отведешь Эмми к Кривому ручью, пока вернешься, пока следы найдешь…

На мое счастье, отпечатки копыт ведут на северо-восток. Туда же, куда идем и мы. Наша первая удача.

— Пошли, Эм, — говорю я. — Давай живее.

Я не делаю ей никаких поблажек, иду быстро. Останавливаться некогда. Нельзя терять время.

Эмми еле поспевает следом, бежит вприпрыжку, котомка болтается за спиной. Нерон летит впереди.

Брата провезли здесь. По этой же дороге.

Лу первый. Всегда первый, а я уж следом. Я его догоню. Всегда догоняла.

Я найду тебя. Куда бы тебя ни увезли, я найду тебя. Клянусь.

Я ускоряю шаг.

Полдень. Второй день пути.

Мне хочется орать без удержу. Хочется бежать стремглав. Только ничего не выходит.

Эмми.

Из-за нее мы еле плетемся.

Эх, оставить бы ее на обочине. Забыть навсегда и не вспоминать. Да пропади она пропадом! Нет, нехорошо так думать. Нельзя так думать. Это плохо. Она моя единокровная сестренка. Родня моя, такая же, как Лу.

Нет, не такая же, как Лу.

Лу единственный.

Никто не сравнится с Лу.

Такого больше нигде нет.

Мы доходим до купы полузасохших сосен.

Следы копыт здесь сворачивают с тропы и направляются строго на север.

— Погоди-ка, — говорю я Эмми.

Я иду по следам на твердой выжженной земле. Вскоре появляется колючая жухлая трава, отпечатков копыт на ней не видно. Ладонью прикрываю глаза от солнца и всматриваюсь в даль. За полосой жухлой травы начинается безмерная голая равнина. Пустое пространство. Пустыня. Я никогда здесь не была, но я знаю, что это.

Песчаное море.

Зловещее пристанище гиблых ветров и блуждающих песчаных дюн. Безжалостная земля. Земля, полная тайн.

До рождения Эмми, еще когда Ма была жива, когда все были счастливы, Па частенько рассказывал нам с Лу про Разрушителей. И про Песчаное море тоже. Он рассказывал, как блуждающие дюны засыпали поселения так, что ни следа не оставалось. Бури со временем передвигали песок на новое место. Вновь показывались хижины, нетронутые, только людей нет. Умерли все. Исчезли, даже костей не осталось. Обратились в песчаных духов, которые воют по ночам и оплакивают свои потерянные жизни. Па стращал нас, когда мы не слушались, грозился отвести в Песчаное море да там и бросить.

Я складываю камни горкой, помечаю место. Возвращаюсь на тропу.

Эмми сидит в пыли на обочине. Сгорбилась, склонила тонюсенькую шейку. Ботинки скинула. Короткие русые волосы торчат спутанными клоками. Прямо не ребенок, а птенец какой-то.

— Надо идти дальше, — говорю я и хмуро гляжу на нее.

Такую худышку одной оплеухой переломишь. От этой мысли мне все внутренности выворачивает. Эмми в жизни никто пальцем не тронул, а я на нее руку подняла. Лу бы такого не сделал. Что бы ни случилось. Никогда в жизни. Ох и разозлится он, когда узнает!

Я наклоняюсь к Эмми.

— В чем дело? — спрашиваю.

Присматриваюсь. Она стерла пятки до крови.

Конечно, она же никогда так далеко не ходила. Больно-то как! Но молодец, всю дорогу терпела, даже не пикнула.

— Чего молчала? — говорю я.

— А чтоб ты не орала, — отвечает Эмми.

Я разглядываю худенькое личико сестры. Слышу голос Лу в голове:

Ей всего девять лет, Саба. Будь с ней поласковей.

— Надо было сказать, — ворчу я.

Промываю ссадины, перевязываю ступни чистыми лоскутами.

— Вот так лучше, — говорю я. — Хватай меня за шею.

Беру Эмми на руки и несу. Только девятилетнюю девочку, пусть даже и тощую, долго не потаскаешь, руки отвалятся. А мне еще и припасы волочь. Вот и приходится бедняжке Эмми идти через силу.

Ночью она тихонько хнычет.

У меня сердце рвется на части. Я осторожно глажу ее по плечу. Она сбрасывает мою руку и отворачивается.

— Ненавижу тебя! — кричит Эмми. — Лучше бы тебя убили, а не Па!

Заворачиваю голову плащом, лишь бы не слышать ее всхлипов.

Путь нас ждет дальний.

Я должна найти Лу.

День третий. Рассвет.

Я промываю Эмми кровавые мозоли на пятках. Мы отправляемся в путь. Сестренка делает шаг и падает. Ходок из нее сегодня никакой. Ничего удивительного. Я беру ее на руки и осторожно укладываю на траву, в тень.

Провожу рукой по волосам. Смотрю в небо. Хочется кричать, бегать кругами или делать что угодно, только бы избавиться от напряжения, которое накопилось внутри. Я пинаю землю, большой палец на ноге саднит. Я чертыхаюсь.

— Саба, я не нарочно, — шепчет Эмми.

Надо бы ей улыбнуться, сделать вид, что это не важно, но у меня не получается. Я отворачиваюсь.

— Ты не виновата, — говорю я. — Мы что-нибудь придумаем.

Все утро я сооружаю волок. Нахожу ветки попрочнее, срезаю две жерди. Кладу их на землю, сплетаю между ними короб из упругих прутьев, крепко обвязываю веревкой из крапивы. Потом делаю наплечное ярмо, оборачиваю лямки запасными рубахами. Тащить волок будет легче.

К полудню волок готов. Усаживаю Эмми в короб, закрепляю там же наши котомки. Раненая правая рука все еще саднит, я перевязываю ее чистым лоскутом. Не хочу, чтобы она разболелась еще сильнее. Обматываю ладони тряпьем.

И начинаю тащить. Волок подпрыгивает на кочках, но Эмми не жалуется, не хнычет и не ноет. Крепится изо всех сил, ни звука не издает.

Солнце нещадно палит. Безжалостно. По жаре думаются жестокие мысли.

Вот если бы Эмми убили вместо Па…

Вот если бы Эмми увели вместо Лу…

От Эмми никакого толку. Нет, не было и не будет.

Она меня тормозит. А время уходит.

Шепотки в голове. Шепотки в сердце. Шепотки в усталом теле.

Брось ее… брось… уходи одна. Пусть себе остается. Умрет так умрет, не бери в голову… От нее никакого толку… Думай про Лу… Вернись туда, где следы уходят в пустыню… Иди напрямую через Песчаное море… Чужаки поскакали туда… Если идти быстро, скоро нагонишь их…

Я вздрагиваю. Закрываю уши. Не хочу слушать всякие нашептывания. Ни за что не брошу Эмми. Приведу ее к Кривому ручью и оставлю с Марси.

Лу наказывал, чтобы я за ней присматривала. Вот найду его, скажу, что с Эмми все в порядке. Что я о ней заботилась, как и он.

Тяну волок. Думаю о том, где теперь Лу, скучает ли по мне. Я по нему скучаю, сил нет.

Мне его не хватает так, что все тело ноет. Как будто внутри и вокруг меня абсолютная пустота. Раньше ее заполнял Лу. Мы никогда не были поврозь, ни разу со дня нашего рождения. Даже до нашего рождения мы были вместе.

Пусть только попробуют тронуть его. Я их всех поубиваю, этих чужаков. Даже если они его не тронут, убью за то, что они его увели.

Плечи болят. Раненая рука ноет. Солнце палит. Стискиваю зубы, иду быстрее.

И чего это Эмми не хнычет? Не жалуется?

Вот я б на нее наорала!

И ненавидела бы черной ненавистью.

Я загоняю темные мысли подальше, в самые дальние уголки своей души, где их никто никогда не увидит.

А Эмми так и не плачет. И даже не стонет ни разу.

Пятый день. Полночь.

Мы лежим на земле, в небольшой ложбине возле тропы. Завернулись в накидки из собачьих шкур. Эмми уткнулась мне в бок, Нерон пристроился с другой стороны, спрятал клюв под крыло и заснул.

Теплая весенняя ночь. Легкий ветерок шевелит волосы у меня на лбу. Где-то завывает пес, откуда-то ему отвечает другой. Они далеко, нас не тронут. Беспокоиться не о чем.

Смотрю в небо. Там толпятся тысячи миллионов звезд. Нахожу Большую Медведицу. Малую Медведицу. Дракона. Полярную Звезду.

Думаю про Па. Вспоминаю, как он нам рассказывал, что наши судьбы начертаны среди звезд. И что он знает, как их прочесть.

А потом вспоминаю слова Лу.

Ты так до сих пор и не поняла? Это все в голове у Па. Одни выдумки. Ни в каких звездах ничего не написано. Нет великого плана. Мир просто такой, какой есть. Наши жизни идут своим чередом в этой богом забытой дыре. И так до самой смерти. А больше ничего и нет.

Па раскладывал свои прутики в святилище, произносил заклинания, вызывал дождь. Твердил, что прочел об этом среди звезд. Мол, звезды сказали, что дождь вот-вот начнется. Только дождя все не было.

Дождь пошел, когда Па умер. Слишком поздно. Значит, либо Па неправильно читал начертанное, либо звезды его обманывали.

А может, Па ничего среди звезд не читал, потому что там ничего не написано. И все его молитвы и заклинания были от отчаяния. Он просто хотел вызвать дождь, пусть даже и таким безумным способом.

Раньше я любила смотреть в ночное небо. Мечтала, что Па научит меня читать по звездам. Теперь они стали холодными и далекими.

Меня пробирает дрожь.

Наверняка Лу прав. Он всегда прав.

Среди звезд ничего не написано.

Это всего лишь огоньки в небе. Указывают путь в темноте.

И все же…

И все же.

Па знал о чужаках. Знал, что они придут за Лу. Еще до того, как я ему сказала.

Они здесь? Пришли?

Их не остановишь, Саба. Это конец.

И он знал, что умрет. Знал, что его история заканчивается.

Мое время вышло. Что случится потом, мне неведомо.

Если Па не мог читать по звездам, если звезды ничего не могут рассказать, то как он все это узнал?

Откуда?

КРИВОЙ РУЧЕЙ

Шестой день. Полдень.

Дует легкий ветерок. Откуда-то сверху доносится еле слышное сухое постукивание. Задираю голову и вижу высоко на дереве три оленьи косточки.

В голове звучит голос Па.

Через три дня тропа выйдет в сосновый лес. Будь внимательна. Как только увидишь ветряные колокольчики, значит, дошла до Кривого ручья.

Если бы не ветер, я бы их не заметила. Облизываю потрескавшиеся губы.

— Эмми, — говорю я. — Колокольчики. Мы пришли.

Я не могу сдержать радости. Все лужи и ручьи вдоль тропы либо пересохли, либо протухли, и вода покрылась желтой слизью. Вчера утром мы съели последнюю лепешку. Дальше идти мы бы не смогли.

— Это Кривой ручей? — спрашивает Эмми.

Я скидываю с плеч лямки волока.

Закрываю глаза и стою неподвижно. Все тело задеревенело и болит. Двигаться нет сил.

Пытаюсь разогнуть пальцы, но у меня не получается. Я так долго тащила этот проклятый волок, что пальцы свело. Навсегда. Целых три дня я мертвой хваткой сжимала поручни и тащила на себе Эмми и наши пожитки.

Сестренке тоже досталось. Она с головы до пят в синяках.

Я помогаю ей встать из короба. Хочу взять на руки, но Эм отказывается.

— Я пойду сама, — заявляет она.

— А сможешь? — спрашиваю я.

Эмми кивает. Я взваливаю на плечи котомки и заталкиваю волок в кусты, подальше от чужих глаз.

Сойди с дороги. Спускайся по тропинке в лощину.

Тропинка неприметная. Если не знать про нее, то и не найдешь никогда. Мы пробираемся сквозь деревья и кустарник. Палая хвоя под ногами заглушает шаги, пахнет смолой. Нерон перелетает с ветки на ветку, возбужденно каркает, уговаривает нас поспешать.

Тропа постепенно идет под уклон, становится круче. Потом еще круче. Идти все трудней, подошвы скользят по сосновым иглам. Я держу Эмми за руку, чтобы она не упала. Местами мы карабкаемся на четвереньках, местами съезжаем на заду, а спуск все не кончается.

Вдруг до нас доносится запах еды. Мясо. И сразу слюнки текут.

— Ой, жаркое, да? — спрашивает Эмми.

— Хорошо бы, — говорю я.

Наконец мы добираемся до подножия холма. Выходим из леса и попадаем в другой мир.

На зеленой лужайке пасется косматый пони. Он приподнимает голову, равнодушно глядит на нас и продолжает щипать сочную траву.

Мы в лощине, про которую говорил Па. Это речная долина. С вершины небольшого холма перед нами сбегают два звенящих ручейка и сливаются в поток побольше. Он вьется вдоль лощины. Чуть поодаль через ручей положен мостик. На дальнем берегу, в тени сосен, стоит деревянный домик. Там живет Марси. Возле открытой двери видна красная скамья. На костре висит котелок.

Не слышно ни звука, только журчит вода в ручье, перекатывается по гальке. Все словно погружено в полуденный сон.

Я никогда не видела ничего подобного. Даже представить не могла, что такая красота бывает. К глазам подступают слезы. Па не говорил, что здесь так хорошо. Никогда.

Па знал про это место! Знал… и держал нас возле высыхающего озера, где было трудно жить. Где было почти нечего есть. А это чудесное место всего в нескольких днях пути. Ничего не понимаю. Почему он не отвел нас сюда? Наверняка Лу прав. Па плевать на нас хотел, ему было все равно, что с нами станет.

Я медленно, словно во сне, шагаю по лощине.

Если Марси нет дома, сядьте на скамейку, послушайте, как журчит ручей. Подождите Марси. Она никогда не уходит далеко.

Я прохожу по мосту и бросаю котомки. Расшнуровываю ботинки, сбрасываю их с ног. Захожу в ручей. Вода доходит до щиколоток. Опускаюсь на колени и зачерпываю ладонями воду. Чистая. Прохладная. Прекрасная. Я пью. Ополаскиваю лицо, шею, голову.

Потом я ложусь в ручей. Лежу на спине, а вода бежит вокруг меня.

Закрываю глаза.

— Надо же, в моем ручье кто-то спит, — слышу я голос.

Я открываю глаза. Надо мной нависает лицо. Кверху тормашками. Я сонно моргаю. Должно быть, отключилась на мгновение.

— Ой, а кто из нас вверх ногами? — спрашиваю я.

— Это уж как посмотреть, — отвечает женский голос.

Ко мне лезет косматая собачья морда. Длинный розовый язык лижет щеки.

— Эй! — морщусь я.

— Следопыт! Лежать! — командует хозяйка и протягивает мне сильную руку.

Я встаю. С меня стекают потоки воды.

Передо мной стоит женщина. В ручье. Высокая. Стройная. Загорелая. Морщинистое лицо с умными карими глазами. Высокие скулы. Седые, коротко остриженные волосы. Девять лет назад каштановые пряди доходили ей до колен. Голубоглазый волкодав с повисшим ухом жмется к ее ноге.

— Я чуть не прошла мимо колокольчиков, — говорю я. — Это место так сразу и не найдешь.

— Я стараюсь держаться подальше от всякого сброда, — объясняет она и дотрагивается до моей татуировки. — Ну здравствуй, Саба с Серебряного озера. Уголок ее рта приподнимается в улыбке. Да ты выросла! Я — Марси.

— Добавки будешь, Эмми? — спрашивает Марси.

— Ага! — кивает сестренка, поспешно набивает рот и протягивает опустевшую миску.

— Тебя Па не учил приличным манерам? — интересуется Марси.

— Эмми, где твое спасибо? — сердито напоминаю я.

Сестренка торопливо жует, глотает, снова жует.

— Ой, да, спасибо, — бормочет она. — И побольше.

— Лопает, как шакал, — ворчу я. — Па особо не утруждал ее манерами.

— Ох, она такая худышка, — говорит Марси. — Да и тебе мяса нарастить не мешало бы. Тяжело вам там, на Серебряном озере?

— Нет, — хмуро отвечаю я.

— А тебе добавки? — предлагает хозяйка.

Я протягиваю ей свою пустую миску. Марси вопросительно приподнимает бровь.

— Угу, спасибо, — добавляю я.

Мы едим на улице. Я и Марси сидим на красной скамейке. Эмми устраивается на ступеньке. Нерон быстро склевывает свою долю и взлетает на крышу хижины. Перышки чистит.

— Несите миски, — говорит нам Марси. — Я вам не прислуга.

Она идет к костру, подволакивая ногу. Эмми и я следуем за ней. Марси мешает варево в котле и кладет нам по второй порции кролика, тушенного с кореньями. Я возвращаюсь к скамейке и на ходу съедаю добавку. Мы усаживаемся.

— Что случилось с ногой? — мямлю я с набитым ртом.

— Сломала лодыжку вот уж год как, — объясняет Марси. — Срослось криво, хромаю теперь.

— Как же ты тут одна управляешься? — недоумеваю я.

— Другого выхода-то нет, — хмыкает Марси.

— Трудно, наверное, — говорю я. — Ты ведь уже старуха.

Она меряет меня взглядом.

— А ты грубиянка, — заме