Глава 10. Лунный свет факелы-призраки, как огни в черно-белом фильме Звезды редкие полосы тумана

Лунный свет… факелы-призраки, как огни в черно-белом фильме… Звезды… редкие полосы тумана…

Перегнувшись через перила, я смотрел на мир, простирающийся внизу. Непроницаемая тишина окутала ночь… Город, погруженный в сон, казался отсюда маленькой вселенной… Там, вдали — море, Амбер, Арденский лес, Гарнат, маяк Кабры, роща Единорога, мой склеп на склоне Колвира… Все безмолвное, далекое и такое четкое, ясное… Божественная картина, видение души, освободившейся от тела и парящей высоко-высоко… в ночи…

Я пришел туда, где призраки играют в призраков, где знамения, пророчества, знаки и материализовавшиеся желания бродят по ночным улицам и населяют просторные залы небесного Амбера — города Тир-на Ног-т…

Повернувшись спиной к перилам и зрелищу дальнего мира, что лежал внизу, я не отрываясь смотрел на широкие улицы и темные террасы, на дворцы богов и кварталы, где обитали смертные… Лунный свет в Тир-на Ног-те ярче, он заливает серебряным сиянием стены призрачных строений…

Сжав в пальцах рукоять трости, я шагнул вперед, пошел по улице. Кругом двигались призрачные создания — они ходили, мелькали в проемах окон, появлялись на балконах, садились на скамьи у ворот… Я шел вперед, невидимый для обитателей этого мира — для них, кем бы они ни были, я призрак…

Безмолвие и серебро… Только стук моей тросточки по мостовой — да и то приглушенный, едва слышный… Плывущие куда-то, словно влекомые невидимым магнитом, ленты тумана… Дворец — восхитительное творение, подобное белому костру… Роса, будто капли ртути, на изящных лепестках и стеблях цветов в садах у тротуаров… Луна, чей свет слепит глаза сильнее, чем лучи полуденного солнца, сияние звезд, уступающее лунному сиянию… серебро и безмолвие… свет, свет…

Я не хотел приходить сюда — здешние пророчества обманчивы и двусмысленны, сходство этого мира с миром живых кажущееся: от того, что здесь видишь, легко потерять голову… И все же я пришел. Пришел, потому что заключил сделку со временем, и посещение Тир-на Ног-та было частью этой сделки…

Оставив Бранда на попечение Джерарда, я удалился, понимая, что мне самому нужно подлечиться и восстановить силы. При этом я хотел, чтобы никто не узнал о моем ранении. Фиона действительно исчезла, и ни ее, ни Джулиана не удавалось дозваться по Козырю. Если бы я рассказал Бенедикту и Джерарду все, что мне поведал Бранд, они наверняка стали бы настаивать на поисках Фионы и Джулиана. А я был уверен, что поиски ровным счетом ничего не дадут.

Я удалился в свои покои и послал за Рэндомом и Ганелоном. Им я объявил, что собираюсь воспользоваться столь необходимыми мне отдыхом и сном: передохну днем, а ночью отправлюсь в Тир-на Ног-т — путешествие вполне логичное для жителя Амбера, у которого накопилась такая уйма серьезнейших проблем. Не сказать, чтобы я мог похвастаться богатой практикой подобных путешествий, но многие другие там бывали. Я чувствовал, что моя отлучка того стоит. Тогда будет понятно, почему я исчезаю на целый день — а день мне тоже был нужен, как воздух. Итак, у меня целый день, ночь и часть следующего дня на поправку после ранения. Словом, я верил, что время потрачу не зря.

А поскольку в мои планы нужно было кого-то посвятить, я посвятил в них Рэндома и Ганелона. Я улегся в постель и рассказал им все, что узнал от Бранда о его, Фионы и Блейза происках, а также о клике Эрика, Каина и Джулиана. Рассказал и о том, что Бранд думал по поводу моего возвращения, и о его пленении собратьями по заговору. Рэндом и Ганелон поняли причину бегства Фионы и Джулиана — несомненно, и та, и другой бросились собирать свои войска. Хорошо бы друг против друга, но скорее всего — нет. Не теперь, по крайней мере. Вероятно, либо Фиона, либо Джулиан двинут свои силы против Амбера.

— Что ж, придется им бросать жребий и ждать своей очереди, как и всем остальным, — сказал Рэндом.

— Не совсем так, — возразил я. — Дело в том, что приспешники Фионы — это те самые твари, что приходят по черной дороге.

— А Круг в Лоррейне? — спросил Ганелон.

— И это они же. Так они проявили себя в той Тени. Они приходят издалека.

— Проклятые ублюдки… — процедил сквозь зубы Рэндом.

Я кивнул и постарался объяснить товарищам, как, по моему мнению, обстоят дела.

Итак, я пришел в Тир-на Ног-т… В тот час, когда взошла луна и на небе возникло блеклое, неясное отражение Амбера, сквозь ткань которого просвечивали звезды и которое с каждым мгновением становилось все четче и мало-помалу превратилось в город с высокими, окруженными бледными ореолами башнями, со стенами, вдоль которых двигались крошечные пятнышки — тамошние обитатели, я вместе с Ганелоном и Рэндомом стоял на самой вершине Колвира — в том месте, где из глубокого камня высечены три широкие неровные ступени…

Когда лунные лучи упали на ступени, в воздухе проступило их продолжение: высокая лестница, дугой перекинувшаяся через море к призрачному городу. Когда же луна осветила саму лестницу и она стала казаться материальной, я шагнул на нижнюю ступень… У Рэндома была с собой полная колода карт, а мои лежали в кармане куртки. Мой клинок, Грейсвандир, выкованный при свете луны на этом самом камне, давал мне власть над небесным городом, и потому я взял его с собой. Я отдохнул за день и набрался сил. В левой руке у меня была трость, на которую я опирался при ходьбе… Иллюзия расстояния и времени…

Ступени, ведущие к небесам, что равнодушны к Корвину, — не простая лестница, и подъем по ней — не просто подъем. Я еще ощущал рукопожатие Ганелона и тяжесть ладони Рэндома на плече, когда одолел четверть пути. Если я смотрел под ноги, напрягая зрение, то ступени становились прозрачными, и тогда я видел внизу океан, будто глядя на него через увеличительное стекло… Я потерял счет времени… Внизу, под волнами, проступили очертания Ребмы… Я вспомнил о Мойре. Как она там? Что станется с нашим подводным двойником, если сам Амбер погибнет? Исказится ли его отражение в зеркале вод? Может быть, блоки и перекрытия зданий там качнутся в унисон, может быть, одинаковыми гранями повернутся кости на столах в казино под волнами, по которым проплывают наши корабли?.. Но волны-людоеды, отражая Корвина, не дали ему – то есть мне – ответа.

Лестница окончилась, и я ступил в призрачный город — как вошел бы в дальний Амбер, поднявшись по величественным ступеням на обращенном к морю склоне Колвира…

Я перегнулся через перила и посмотрел на свою страну.

Черная дорога шла к югу. Ночью ее не было видно, но это не имело значения. Теперь я знал, куда она ведет, если верить Бранду. Но ложь стоила бы ему жизни, и я полагал, что знаю, куда ведет черная дорога.

От начала до конца.

От негасимого сияния Амбера и ясного света примыкающей к нему Тени, сквозь темные слои Теней, уходящих во все стороны, сквозь пейзажи со смещенной перспективой и дальше, дальше, сквозь такие места, которые могут привидеться только тогда, когда вдребезги пьян, или мечешься в горячке, или видишь ночной кошмар… И еще дальше, дальше той границы, где я останавливаюсь… Где я останавливаюсь…

Как сказать проще о том, что так непросто?..

Солипсизм – вот откуда, пожалуй, следует начать. Предположение о том, что ничего не существует, кроме тебя самого, или, по крайней мере, существует лишь то, что нам может быть ведомо, то есть нет ничего, кроме нашего собственного существования и опыта. Однако с этим можно поспорить, да мы и спорили не раз и говорили о том, что, может быть, те Тени, что мы посещаем мысленно, мы же сами и создаем, а на самом деле только мы сами и существуем, а Тени, через которые проходим, — не что иное, как проекции наших желаний… Как бы то ни было, суть этих споров объясняет другое: как и почему члены нашего семейства относятся к людям и местам за пределами Амбера. Получается, что мы — нечто вроде кукольных мастеров, а все остальное — нами изготовленные марионетки, зачастую опасно одушевленные, но и это — часть игры. Все мы по духу своему — импресарио, и точно так же мы относимся друг к другу. И хотя причины врожденного солипсизма у всех нас вызывают сомнения, каждый старается оградить себя От неизбежных вопросов. Большинство членов нашего семейства, в чем я не раз убеждался, в действиях своих крайне прагматичны.

И все-таки есть в этой картине элемент, разбивающий в пух и прах и солипсизм, и прагматику. Есть места, где Тени сходят с ума… Когда нарочито одолеваешь слой за слоем в Тени и при этом — нарочито же — отстраняешься от своего представления о том, что происходит вокруг тебя с каждым новым шагом, то в конце концов попадаешь на границу безумия, дальше которой ступить не можешь. Почему? Зачем это вообще нужно? Из-за надежды на озарение, наверное; а может быть, это просто новая игра… Но, попадая в такое место, а в такие места попадали все мы, понимаешь, что добрался не то до границы Тени, не то до границы самого себя. И мы всегда считали эти понятия синонимичными. Но теперь…

Теперь я знаю, что это не так, — теперь, когда я стою здесь и жду, без помощи Двора Хаоса, который рассказывает мне, как обстоят дела на самом деле, — я знаю, что это не так. Но я знал это и прежде – и нынешней ночью в Тир-на Ног-те, и раньше, когда бился в Черном Круге Лоррейны с монстром с козлиной головой, и еще раньше — в тот день, на маяке Кабры, куда переместился из подземелья, и тогда, когда смотрел на опустошенный Гарнат… Я понимал, что есть что-то еще. Потому что знал: черная дорога уходит дальше — дальше того, что кажется пределом. Она тянется через безумие к хаосу и еще дальше. Те, что приходили по ней, приходили откуда-то, но они не были сотворены мной. Получалось, что я помогал им, сам того не желая, проделывать этот путь, хотя мерзкие твари не согласовывались с моим представлением о реальности. Они существовали не то сами по себе, не то кому-то принадлежали, но сумели проделать дыры в полотне метафизики, сотканном нами за многие века. Они рушили стены наших твердынь, не принадлежа нашему миру, угрожали ему и нам самим. Фиона и Бранд добрались дальше предела всего сущего и отыскали кое-что там, где, по нашим понятиям, ничего не было и быть не могло. И разбуженная ими опасность почти что стоила доказательства: мы не одни, а Тени – не совсем наши игрушки. Каковы бы ни были наши отношения с Тенью, никогда им не бывать прежними…

И все это потому, что Черная Дорога уходила к югу и вела дальше, за край света, дальше того места, где я остановился…

Безмолвие и серебро… Я отхожу от перил, опираюсь на трость, пересекаю туманную пелену — границу зыбкого города… Призраки… Тени теней… образы возможного… «Может быть» и «могло бы быть»… Возможности утраченные, возможности обретенные…

Я иду, иду по мостовой… фигуры… лица… Многие мне знакомы. Чем они заняты тут? Трудно сказать. Чьи-то губы шевелились, чьи-то лица озарялись оживлением. Я не понимаю, не слышу слов… Я прохожу мимо, невидимый…

Но вот одна из фигур… одна, кого-то ждет. Ее нервные пальцы развязывают узелки мгновений. Я хочу видеть ее лицо. Она сидит на каменной скамье под суковатым деревом, смотрит в сторону дворца. Какая знакомая фигура!.. Ближе… Ближе… Я узнаю ее. Это Лоррейн. Она смотрит сквозь меня, не слышит моего голоса, не слышит, как я говорю ей, что отомстил за ее смерть.

Но это в моей власти — сделать так, чтобы меня услышали здесь… И власть эта — мой меч Грейсвандир.

Вынув из ножен, я поднимаю его над головой, и лунный свет бежит по завиткам письмен, что испещряют лезвие меча… Я кладу меч на землю между нами…

— Корвин! — Лоррейн запрокидывает голову, и ее волосы вспыхивают в отсветах луны. — Откуда ты? Так рано…

— Ты ждешь меня?

— Конечно… Ты же просил, чтобы…

— Как ты сюда попала?

— К этой скамье?

— Нет. В этот город.

— В Амбер? Я не понимаю. Ты сам меня привел. Я…

— Ты счастлива здесь?

— Ты знаешь, что это так, пока я с тобой.

Я не забыл, какие у нее ровные белые зубы, какие милые веснушки на щеках, что прячутся за тонким веером.

— Лоррейн, что случилось? Это очень важно. Давай притворимся, будто я ничего не знаю. Расскажи мне обо всем, что с нами случилось после битвы в Черном Круге, Лоррейн.

Она нахмурилась. Встала. Отвернулась.

— Мы поссорились, — сказала она. — Ты догнал меня, прогнал Мелкина. Мы поговорили. Я поняла, что не права, и последовала с тобой в Авалон.

Там был твой брат Бенедикт. Он убеждал тебя переговорить с Эриком, ты не соглашался, но решил пойти на перемирие из-за чего-то, что сказал тебе Бенедикт. Он поклялся не делать тебе зла, а ты поклялся защищать Амбер. Мы оставались в Авалоне до тех пор, покуда ты добывал химикаты, а потом перебрались в другое место — туда, где ты обзаводился странным оружием. Потом… Вы выиграли сражение, но Эрик лежит раненый… — Лоррейн остановилась и посмотрела на меня. — Ты думаешь о том, чтобы прервать перемирие? Так, Корвин?

Я покачал головой и почему-то решил, что должен обнять Лоррейн.

Я потянулся к ней… Мне хотелось прижать ее к себе, хотя я понимал, что одного из нас не существует, не может существовать, и в тот миг, когда я заключил бы Лоррейн в объятия, я сказал бы ей: что бы ни случилось и что ни случится, я…

Ничего ужасного не произошло, но я упал. Я лежал — на земле, накрыв собой Грейсвандир. Трость моя лежала на траве в нескольких шагах. Я встал на колени и увидел, что лицо Лоррейн — щеки, губы — потеряли живые краски, стали мертвенно-бледными. Она отвернулась, губы ее неслышно шевелились, произнося призрачные слова, она искала взглядом чего-то или кого-то… Я поднял с земли Грейсвандир и вложил его в ножны. Дотянулся до трости, оперся на нее, встал на ноги… Лоррейн смотрела куда-то сквозь меня. Вот она улыбнулась и шагнула вперед… Я отошел в сторону, обернулся, глядя ей вслед, а она побежала к идущему ей навстречу мужчине. Он обнял ее, она смотрела в его глаза — глаза призрака-счастливца с серебряной розой в петлице камзола. Он поцеловал ее — проклятый незнакомец… Я никогда и не узнаю, кто он такой…

Серебро, и безмолвие, и серебро…

Прочь отсюда… Не оглядываться… Вдоль по аллее…

Голос Рэндома:

— Корвин, ты в порядке?

— Да.

— Что там происходит?

— Потом, Рэндом.

— Прости.

И вот… сверкающая лестница, ведущая ко дворцу… Вверх по ней, затем — направо… Теперь медленно, спокойно… пройти по саду… Призрачные цветы на серебряных стебельках покачиваются у дорожки, призрачные кусты в белоснежных цветах, словно замороженные фейерверки… И все бесцветное, абсолютно все — одни очертания, наброски, свечение… Весь этот мир — набросок. Что такое Тир-на Ног-т? Особый фрагмент Тени в реальном мире… небесная проекция Амбера в полный рост? Может быть, целительное средство? Если бы тут не было так много серебра, то ночь в этом уголке души была бы слишком темна… И слишком безмолвна…

Я иду… Миную фонтаны, скамейки, рощицы, замысловатые беседки, увитые призрачным плющом… по дорожкам… Взбираюсь по лесенкам, прохожу по узеньким мостикам… Мимо прудов под деревьями… мимо незнакомой статуи… мимо циферблата солнечных (наверное, лунных?) часов… Теперь еще направо и вперед… теперь повернуть за северный угол дворца, теперь налево, по двору, над которым нависают балконы… на них полным-полно призраков… да и во дворе их много… и внутри тоже наверняка…

Через двор и снова вокруг дворца — хотя бы для того, чтобы увидеть те сады, что так красивы в лунном сиянии и в истинном Амбере…

Еще фигуры — говорят, стоят… Никто, кроме меня, не движется… Тянет вправо… Какая-то пружинка разжимается и тянет меня туда… Я повинуюсь и иду…

К высокой изгороди… В ней — узенький проход, расчищенный в зарослях… Когда-то, давным-давно, здесь…

Две фигуры — обнимающаяся парочка. Я отвожу взгляд… Они выпускают друг друга из объятий… Не мое это дело, но… Дейдра! Это Дейдра! Я знаю, кого она обнимала, он может даже не оборачиваться…

О, жестокая шутка того, кто правит этим безмолвием, этой тишиной… Прочь, прочь назад, прочь от этой изгороди… Я поворачиваюсь, бегу, поскальзываюсь, встаю и шагаю прочь… Быстрее, быстрее…

Голос Рэндома:

— Корвин, ты в порядке?

— Потом, потом, черт подери!

— Скоро рассвет, Корвин. Я решил, что должен напомнить тебе об этом.

— Считай, что напомнил.

Быстрее, быстрее… Время в Тир-на Ног-те — тоже призрак и сон. Утешение маленькое, но все же лучше, чем никакое. Быстрее, еще быстрее…

Дворец — прекрасное творение разума и духа… он выглядит, пожалуй, даже реальнее настоящего… Но мне ни к чему судить о его совершенстве — я должен увидеть, что там, внутри. Может быть, там мой конец… я так изнемог. Я даже не остановился подобрать трость у изгороди, когда она упала на серебряную от росы траву… Теперь я ясно понимал, куда должен идти и что делать, хотя логика, двигавшая мною, была далека от той, что правит бодрствующим разумом.

Скорее вверх по лестнице, к заднему порталу… О, опять вернулась боль в боку… Через порог… внутрь…

Свет здесь рассеянный, какой-то бесцельно плывущий, блуждающий… Там, где света нет, лежат глубокие, непроницаемые тени. Не видно ни углов, ни центрального прохода, ни ниши, ни лестницы.

Туда… через тени… уже почти бегом… одноцветье моего дома… Тревога охватывает меня… Черные пятна теней кажутся дырами в ткани реальности… Я боюсь подходить к ним слишком близко… Упаду и провалюсь…

Поворот… Наконец-то… Вот он, вход в тронный зал… Тут темно, и я прочерчиваю взглядом воображаемую линию сквозь мрак к тому месту, где должен быть трон…

А там — какое-то движение…

Я приближаюсь… и что-то плывет вправо…

Плывет и приподнимается…

Я вижу ботфорты на чьих-то ногах… Я все ближе и ближе к подножию трона…

В руке моей зажата рукоять Грейсвандира. Мой клинок сам ищет хоть лучик света, чтобы возобновить свое загадочное движение… он меняет очертания, начинает светиться сам по себе…

Я опускаю левую ногу на нижнюю ступень подножия, и передо мной постепенно вырисовывается силуэт… Рука — кисти, предплечья, плечи — что за рука? Какому странному металлическому существу она принадлежит? Словно грани самоцвета, поблескивают плоскости запястья и изгибы локтя, нити серебряной проволоки вспыхивают пятнышками огня… Рука, подобная руке скелета… швейцарские часы… жуткое металлическое насекомое — живое, смертельно опасное, убийственно красивое…

Оно скользит в сторону, и я вижу человека, которому принадлежит металлическая рука…

За троном стоит Бенедикт, и его левая, настоящая рука спокойно лежит на спинке трона. Он наклоняется вперед. Его губы шевелятся.

Но вот металлическая рука делает движение и… становится видно, кто сидит на троне.

— Дара!

Она поворачивает голову вправо, улыбается, кивает Бенедикту. Губы Дары движутся. Я протягиваю Грейсвандир вперед до тех пор, пока его острие не упирается в ямочку между ее ключицами.

Медленно, очень медленно она поворачивает голову и встречается со мной взглядом. Лицо Дары оживает, наливается краской. Ее губы шевелятся вновь, и теперь я слышу слова:

— Что ты такое?

— Нет. Это мой вопрос. Отвечай. Немедленно.

— Я Дара. Дара из Амбера. Королева Дара. Я восседаю на этом троне по праву крови и наследования. А ты кто такой?

— Я Корвин. Я тоже из Амбера. Не двигайся. Я не спрашивал, кто ты такая. Что ты такое?

— Корвин мертв уже много веков. Я видела его склеп.

— Он пуст.

— Не так уж он пуст. Там лежит тело.

— Какова твоя родословная?!

Взгляд Дары скользит вправо, туда, где по-прежнему стоит призрак Бенедикта. В его новоявленной руке возникает клинок, кажущийся ее продолжением, и держит он его свободно, почти небрежно. Его левая рука легла на руку Дары. Его глаза ищут меня за сиянием, излучаемым Грейсвандиром, но не находят. Бенедикт видит только сам Грейсвандир и узнает его…

— Я — праправнучка Бенедикта и ведьмы Линтры, которую он любил, а потом убил. — Бенедикт вздрагивает от этих слов, однако Дара продолжает: — Я никогда не знала ее. Моя мать и мать моей матери родились в месте, где время течет не так, как в Амбере. Я — первая по материнской линии, в ком проявились все признаки человека. А ты, лорд Корвин, — всего лишь призрак из давно умершего прошлого, всего лишь злобная тень. Как ты сюда пришел, я не знаю. Но ты ошибся. Возвращайся в свою могилу и не тревожь живых!

Моя рука вздрагивает… острие отступает назад примерно на полдюйма… Но этого достаточно.

Выпад Бенедикта — за гранью моего восприятия. Его металлическое плечо ловко направляет кисть, в которой зажат меч, и его меч наотмашь ударяет по Грейсвандиру, а настоящее, живое плечо поднимает живую руку, ту, что лежала на руке Дары… Все это я понимаю чуть позже, когда падаю и снова встаю и наношу парирующий удар — чисто рефлекторно. Как это странно — поединок двух призраков… Но нет, условия неравные. Его клинок не может коснуться меня, а вот Грейсвандир…

Нет! Бенедикт перекладывает меч в другую руку, отходит от Дары и делает выпад, зажав рукоять меча обеими руками. Поворот запястья, бросок меча вперед и вниз, мы сходимся… То есть это было бы так, принадлежи наши тела смертным. И все же на миг мечи скрещиваются, и этого мгновения достаточно.

Мерзко сверкающая металлическая рука кидается ко мне — вся из лунного света и огня, мрака и гладкой стали… угловатая, без округлостей, пальцы согнуты, плоская ладонь, так похожая на живую, настоящую, с серебристым отблеском… она тянется схватить меня за горло…

Но промахивается и цепляется в плечо, а большой палец, судорожно скрючившись, пытается нащупать не то ключицу, не то гортань… Сжав левую руку в кулак, я изо всех сил бью в солнечное сплетение, а там… там пустота…

Голос Рэндома:

— Корвин! Солнце вот-вот взойдет! Тебе надо спускаться!

А я даже не в силах ответить. Секунда-другая — проклятая рука вырвет из меня то, что сжимает… О, эта рука… Грейсвандир и эта так странно похожая на него рука — две вещи, странно сосуществующие в моем мире и в мире призраков…

— Я все вижу, Корвин. Вырвись и иди ко мне. Козырь…

Я освобождаю лезвие Грейсвандира из захвата, замахиваюсь и наношу удар… Только призраку под силу одолеть Бенедикта — вернее, призрак Бенедикта — таким ударом. Мы стояли слишком близко друг к другу, и блокировать Грейсвандир он не мог при всем желании. Но его контрудар, прекрасно исполненный, оставил бы меня без руки – если бы там была рука, которую мог бы отрубить призрачный клинок…

Но руки там нет, а я завершаю атаку и бью изо всех сил как раз в то место, где мерзкое устройство из серебристой стали присоединяется к призрачному телу Бенедикта. Не выпуская из скрюченных пальцев мое плечо, рука отделяется от Бенедикта и замирает… Мы оба падаем…

— Вставай! Единорогом заклинаю тебя, Корвин, вставай! Солнце восходит! Сейчас город вокруг тебя растает!

Пол подо мной качается, колеблется, становится полупрозрачным, и я вижу предрассветно-радужные волны. Я встаю, покачиваясь из-за тяжести впившейся в плечо металлической руки. Она висит на мне, словно дохлый клещ… Боль в боку нестерпимая…

И вдруг я обретаю вес. Видение океана не исчезает, а я начинаю просачиваться сквозь пол. К миру вокруг меня возвращаются цвета — волнующиеся полосы розоватых отсветов. Пол, отвергающий Корвина, тает, и подо мной разверзаются глубины, готовые меня проглотить…

Я падаю…

— Сюда, Корвин! Ну же!

На вершине горы стоит Рэндом и протягивает ко мне руки. Я тянусь к нему…

Date: 2015-07-17; view: 359; Нарушение авторских прав