Меланхолия

[226] Это время как в капле воды отразилось в поразительной Меланхолии /Дюрера, где меланхоличное настроение увязано с геометрией. Словно целая эпоха отделяет этот образ от гармоничной и безмятежной фигуры геометра Эвклида из Афинской школы: если ренессансный человек исследовал вселенную, пользуясь инструментами практических искусств, то барочный человек, явно здесь предвосхищенный, исследует библиотеки и книги и, придя в уныние, оставляет приборы валяться на земле или, забывшись, держит их в руках как нечто бесполезное. Что меланхолия удел ученого — идея сама по себе не новая: эта тема звучит, хотя и по-разному, у Марсилио Фичино и Агиппы Неттесгеймского. Необычно же взаимопроникновение ars geometrica и homo melancholicus, при котором геометрия обретает душу, а меланхолия в полной мере распространяется на интеллектуальную сферу. Это двойное расширение понятий порождает меланхолическую Красоту: она как воронка втягивает в себя все те признаки душевного [228] беспокойства, что возникли в эпоху Возрождения, и утверждается как исходный момент для нового, барочного, типа человека.

Переход от маньеризма к барокко — это не столько смена школы, сколько отражение драматизации жизни, тесно связанной с поиском новых проявлений Красоты, — всего неожиданного, ошеломляющего, откровенно диспропорционального. Франческо Борромини стремился именно к эффекту изумления и сюрприза, проектируя церковь Сант'Иво, неожиданно возникающую на задах внутреннего двора римского иезуитского университета Ла Сапьенца. В этой церкви есть внутренний купол, который снаружи хитро скрыт контрастными вогнутостями и выпуклостями фасада, а изнутри вдруг дерзко вытягивается высоким барабаном к спиральной маковке-фонарю. Немного позже Гварини вызовет не меньшее удивление в Турине своей капеллой Святой Плащаницы с куполом, в результате наложения шестигранников расходящимся двенадцатиконечной звездой.