З. И. Добровольская (Гусева) Незабытые дни войны

Родилась я в 1922 г. в с. Ветеря Вторые Псковской области. В 1941 г. закончила среднюю школу и готовилась к поступлению в пединститут. Пришла на обед домой, а по радио передают: война!

Очень скоро начались бомбежки. Враг неумолимо приближался. Отец мой, Иван Петрович Гусев, был директором Середкинской МТС. Он получил приказ в срочном порядке эвакуировать технику и людей в глубь страны. Все бросали свои дома и вещи и отправлялись в неведомый путь. Куда мы двигались, я не имела представления, но все дороги были забиты военными. К папиной машине подошел незнакомый майор. Сказал, что машина экспроприируется в пользу Красной Армии, и, угрожая пистолетом, потребовал отвезти их в пос. Пролетарку Новгородской области. Папа просил разрешения взять с собой хоть одного из четверых детей. Взяли меня, как старшую, оставив маму с плачущими детьми на дороге, по которой брели усталые, убитые горем люди.

В Пролетарке папу арестовали, и он сидел в тюрьме до выяснения личности, потом ушел в партизанский отряд.

Я страшно кашляла, и меня лечила военврач Анечка. У меня оказался плеврит. Я пила какие-то таблетки, температура спала, но осталась сильная слабость, и Анечка предложила устроить меня на работу в столовую комсостава посудомойкой. Я с радостью согласилась. Мыть посуду — дело немудреное; позже меня перевели в официантки.

Вскоре меня зачислили рядовой комендантского взвода, выдали обмундирование и наган, научили приветствовать старших по званию.

Шло формирование Новгородской армейской группы (НАГ). Машинами нас перебрасывали в лес. Под Новгородом я пережила первую бомбежку. Здесь собралась уйма народа, было много эвакуированных с детьми, дороги были забиты людьми, машинами и лошадьми. И вот налетела немецкая авиация — самолетов не счесть — и начала бомбить. С испуга я начала бегать, ища укрытия, но какой-то солдат схватил меня и с криком «Ложись!» прижал к земле. Я взглянула в небо и увидела низко пролетавший самолет и летчика в черно-желтом шлеме и темных очках. Отбомбившись, самолеты кружили над нами, как стая ворон. Преследуя каждого человека, фашисты расстреливали людей из пулеметов. Когда стервятники улетели, глазам предстала страшная картина: окровавленные убитые и раненые, взбесившиеся лошади давят людей, кругом крики, стоны, детский плач…

Въехали в опустевший Новгород. Ярко светило солнце, отражаясь в раскрытых окнах. На подоконниках мирно цвели разноцветные герани, ветер трепал белые занавески. Въехали в кремль. Я с восхищением смотрела на Софийский собор, как вдруг налетели немецкие бомбардировщики. Я, как стояла возле могилы (уже позже узнала, что это была могила Гавриила Державина), так и упала, спрятавшись за холмик. После небольшого перерыва — снова бомбежка. Я бросилась в открытую дверь патриаршего дома и оказалась в подвале, где увидела много старинных книг, брошенных в беспорядке. Слева от входа, на земляном выступе, стоял стеклянный гроб со святыми мощами.

После бомбежки войскам был отдан приказ оставить Новгород. Помню, как ехали в кузове трехтонки по мосту через Волхов, затем через горящую деревню, словно сквозь огненный туннель: по обе стороны дороги полыхали дома, а мы задыхались от дыма и гари в машине, крытой брезентом. Когда выскочили наконец из этого ада, шофер сдернул горящий брезент и сказал: «Еще минута — и мы бы взлетели на воздух!»

По прибытии на место мне довелось увидеть тяжелую сцену. На поляне в четком каре были выстроены бойцы. Командир перед строем что-то читал с листа. Рядом с ним стоял стрелок с винтовкой наперевес. Я спросила крайнего солдата:

— Что он читает?

— Приговор трибунала о расстреле дезертира…

Сам дезертир, молодой парень, стоял по стойке «смирно» и напряженно вслушивался в слова приговора.

Закончив чтение, командир в полной тишине отдал команду стрелку: «Готовьсь!» Затем прозвучало: «Пли!» Раздался выстрел, и дезертир упал мертвым.

Было это после известного приказа И. В. Сталина «Ни шагу назад!».

А для нас началась лесная жизнь. Солдаты выкопали углубление и поставили большую палатку для столовой высшего комсостава. Расставили походные столики на 40 человек. Отгородили кухню и помещение для 4–6 человек, где питались командующий группой генерал-лейтенант И. Т. Коровников, замполит, начштаба полковник Лимаренко, заместитель по тылу полковник Сергеев, полковник Петров Иван…

Повар Вася Павлов, работавший до войны в сочинском ресторане, готовил очень вкусно, и претензий к столовой не было.

Пришла осень, а с ней дожди, слякоть. Ноги в тяжелых кирзовых сапогах были постоянно мокрые, к вечеру опухали. Спали на нарах, свернувшись «калачиком», укрывались шинелью. Однажды я простудилась и, устав, решила отдохнуть в свободном блиндаже, где по щиколотку стояла вода. Закуталась в шинель и крепко уснула. Проснулась от криков ребят: «А где же Зоя?» Я вскочила и с ужасом увидела вровень с лежаком воду — прямо как на картине «Княжна Тараканова». Дверь перекосило, и ребята выбили ее снаружи, освободив меня из водяного плена.

Однажды после бомбежки генерал Коровников вернулся с передовой и через адъютанта вызвал к себе нас с Верой Филипповой. Подходим мы к блиндажу и видим командующего с шинелью в руках.

— Девчата, вы шить умеете?

— Умеем.

Иван Терентьевич показывает на изрешеченные пулями полы шинели и просит починить:

— Надо сделать так, чтобы было незаметно, может, после войны она в музее будет висеть как экспонат!..

Мы отрезали снизу кусок, вырезали из него кружочки и незаметно вшили в дырки от пуль, которых было несколько десятков. Генерал остался доволен.

В ноябре 1941 г. мы стояли в Новоселицах. Уже выпал снег, и начались морозы. Нам предложили помыться в бане, которую устроили в бывших аракчеевских казармах. Мы долго ехали в кузове и основательно продрогли.

В бане отогрелись, намылись вдоволь, но обратно ехали в том же кузове и шапки-ушанки примерзли к мокрым волосам. После бани у меня на ступнях образовались пузыри. Пришлось обратиться в санчасть, где мне смазали кожу какой-то дурно пахнущей мазью, и все прошло.

В декабре на базе НАГ была сформирована 59-я армия. Мы переезжали на новое место по наспех сколоченному мосту через небольшую речку. Едва выскочили на другой берег — налетела немецкая авиация и разбомбила переправу. Мы чудом уцелели.

На этот раз для штаба выбрали более сухое место. У подножия небольшой высотки нашими предшественниками были вырыты отличные блиндажи. Посередине каждого блиндажа стояла круглая печка, земляные лежаки покрывал свежий лапник. Хозяева, видно, недавно покинули свои убежища: еще ощущался запах солдатского пота. Мы растопили печку, завесили вход плащ-палаткой — стало тепло и уютно. Поужинали и легли спать. Из девчонок я была одна, и ребята отвели мне место у печки. Народу набилось много, лежать можно было только на боку, прижавшись друг к другу. Намерзшиеся и измученные переездом, все мгновенно уснули, не догадавшись оставить дежурного.

А ночью кто-то украл плащ-палатку со входа. Дрова прогорели, ветром намело снега, в блиндаже стало холодно, как на улице, где мороз был за тридцать. Один боец проснулся и поднял тревогу. Мое первое ощущение при пробуждении — полная нечувствительность ног. Остальные тоже с трудом стаскивали с себя сапоги: валенок почти ни у кого не было. С меня сняли кирзачи, надрезав голенища. Ноги были совершенно белые и ничего не чувствовали. Ребята принесли снега и оттирали мне ступни, пока они не покраснели. Было очень больно, но ноги спасли. Одна добрая душа отдала мне новые фланелевые портянки, в которые завернули мои ноги и натянули сапоги. Ноги ломило до слез, но я долго прыгала, чтобы согреться. Спать я больше не ложилась. Завесила вход плащ-палаткой, растопила печь и всю ночь поддерживала огонь, чтобы ребята выспались.

А вот кто снял у нас палатку, оставив спящих на морозе, так и не дознались. Подобные поступки на фронте расценивались как подлость и вызывали общее презрение.

Недалеко от штаба, в глубине леса, расположился банно-прачечный отряд. Там служили одни женщины. Как-то я разговорилась с одной из них, и она показала свои натруженные, разъеденные щелочью руки. Я содрогнулась: как могли эти женщины, прячась в лесу от бомбежек, ежедневно таскать десятки ведер воды, стирать вручную, кипятить заношенное белье, окровавленные бинты и сушить их на воздухе в любую погоду?

13 января 2-я ударная армия прорвала первую линию немецкой обороны на западном берегу Волхова и к 21-му числу вышла ко второй линии на участке Спасская Полисть — Мясной Бор, которую с ходу преодолеть не удалось. Командующий фронтом приказал сосредоточить в этом районе все возможные силы и средства. Под командованием генерала И. Т. Коровникова была создана специальная оперативная группа из двух дивизий, одной стрелковой бригады, танкового и двух лыжных батальонов. Группа вошла в состав 2-й УА.

Тяжелые бои шли весь январь и февраль, и нас часто посещало фронтовое начальство. Однажды комендант сказал, что нам предстоит накормить обедом командование фронтом и приехавшего с инспекцией маршала К. Е. Ворошилова. Повар уже принес обед в блиндаж командующего, посуда приготовлена. Мне сказали: «Пора!» С трепетом подхожу к блиндажу и вижу такую картину: 10 солдат в поте лица черпают ведрами воду из ямы возле блиндажа и выливают в сторонке. Меня пропустили, я оказалась в «сенях» и доложила о готовности приступить к работе. Адъютант Ворошилова, полковник, откинул плащ-палатку, закрывавшую вход, и сказал: «Не бойся, иди!»

В большом блиндаже ярко горели дрова в печурке, освещая сидевшего напротив входа К. Е. Ворошилова в накинутой на плечи бекеше. Маршал отчитывал стоявших перед ним командиров. Время от времени командиры отвечали: «Есть, товарищ маршал Советского Союза!» Или: «Будет выполнено, товарищ маршал Советского Союза!»

Я опешила и попятилась назад, но адъютант снова успокоил меня: «Не стесняйся!» Надо было все приготовить к обеду.

Когда стол был накрыт, все чинно расселись и налили традиционные 100 грамм, я водрузила в середину стола черный горшок с горячей картошкой, прикрытый полотенцем. Замполит тихо возмутился, но, когда сняли полотенце и он увидел картошечку в мундире, от которой исходил аппетитный запах, и стоящую рядом селедочку, он одобрительно сказал: «Вот молодцы, как придумали!». Инцидент был исчерпан. Все выпили за победу, хотя положение на фронте пока что ухудшалось.

Спустя пару часов мне велели приготовить чай. Когда я снова вошла в блиндаж, Ворошилов спал на лежаке, прикрывшись своей бекешей на сером меху. Я тихонько накрыла стол, а он проснулся и удивился: «Как она быстро развернула свое производство!» После чая командование выехало на передовую.

19 марта обстановка резко осложнилась: немцы перекрыли единственную дорогу, по которой шло снабжение армии. Мы оказались в окружении. Продовольствие перестало поступать. Небольшие самолеты У-2 (бойцы называли их «кукурузниками») прорывались через линию фронта и сбрасывали в расположение наших войск бумажные мешки с мукой и сухарями. Иногда они попадали к немцам, а чаще рвались, и все содержимое высыпалось в болото. Из комендантского взвода направлялись наряды для сбора продуктов, но люди нередко гибли: обстреливали нас постоянно.

Совершенно не было соли. Интенданты вспомнили, что в деревне Мясной Бор был соляной склад. В поход за солью направили двоих: старшину разведотдела и меня. В первый раз мы сходили безрезультатно — не нашли склада. Жителей в деревне не оказалось, спросить не у кого. На обратном пути попали под обстрел и просидели под елкой до рассвета. Через день отправились снова. Старшина уточнил местоположение склада, и мы были уверены в успехе. Шли вдоль узкоколейки: первым старшина, за ним я. К вечеру добрались до разрушенной, сгоревшей деревни. Единственная встретившаяся нам женщина провела к складу, но соли там уже не было — разобрали до нас. Мы попробовали землю — она хранила вкус соли. Собрали, сколько смогли, этой земли с остатками соли, взвалили вещмешки на спины и в ночь вышли в обратный путь. Дорогой к нам присоединились трое бойцов, разыскивавших свою часть. И мы, уже впятером, перебираясь с кочки на кочку, продолжали опасный путь. Вокруг лежали неубранные разлагающиеся трупы, покореженная техника, вывороченные взрывами деревья. Ведущий нащупывал палкой тропу в болотной хляби, чтобы не угодить в воронку, которых здесь было великое множество, а мы «змейкой» за ним. Я шла в цепочке предпоследней. Вдруг четко услыхала приглушенный возглас: «Немцы! Спасайтесь!» Недолгая молчаливая возня — и снова тишина. Но солдата, шедшего вторым, среди нас уже не было — немцы взяли «языка»… Я с ужасом подумала: ведь могли б схватить и меня!

Проходя по лесу, мы на одном дереве увидели дощечку с надписью: «Здесь 26 февраля 1942 года погиб Всеволод Эдуардович Багрицкий».

В штабе нас ждали и переживали за нас. Соленую землю растворили в воде, каждый окунал в нее палец и с удовольствием облизывал.

На конец марта был назначен выход нашего штаба из окружения. Накануне мне приказали явиться в штаб 2-й УА и подать обед членам Военного совета. Когда я вошла в прихожую штабного блиндажа, то увидела топившуюся плиту, на которой стоял наш 8-литровый медный чайник с красиво изогнутым носиком. Справа был вход в помещение, где заседал Военный совет. После заседания я подала обед. Из чего он состоял, я уже не помню, запомнилась только высокая ваза посреди стола, доверху заполненная краснобокими яблоками.

Когда все разошлись, я собрала посуду и понесла сдавать ее начальнику АХЧ. Он спросил:

— А где чайник?

— Сейчас принесу, — ответила я и вернулась в блиндаж командующего. Чайник стоял на плите, но только я взялась за ручку, как из угла вышел адъютант командарма (кажется, майор) и стал отнимать чайник. Я говорю:

— Чайник наш, я за него отвечаю.

А он тянет чайник к себе и смеется:

— Было ваше, стало наше!

На шум из внутреннего помещения вышел генерал Власов и спросил:

— Что за шум, а драки нет?

Я отвечаю, запыхавшись:

— Нет, так сейчас будет!

Власов говорит адъютанту:

— Отдайте чайник девушке, а вы (это он мне) зайдите ко мне.

Чайник остался на плите, а я пошла за генералом. Он сел на край стола, я — около стола. Власов поинтересовался, откуда я родом.

— Из-под Пскова…

— Где родители?

— Отец в партизанах, мама с двумя братьями и сестрой в оккупации.

Генерал меня успокоил, сказав, что скоро Ленинградская область будет освобождена и я встречусь с семьей.

— Где учились? — спросил.

Я ответила, что закончила Середкинскую среднюю школу и показала свидетельство с приличными оценками, которое хранила в кармане гимнастерки.

Власов надел на голову генеральскую папаху и спросил:

— Вы видели фильм «Разгром немцев под Москвой»?

— Пока нет, товарищ генерал.

— Так вот, когда будете смотреть, обратите внимание на генерала в папахе — это я.

— Обязательно, — отвечаю я и спрашиваю: — Товарищ генерал, вы, наверное, и с Иосифом Виссарионовичем встречались?

— Неоднократно. И разговаривал с ним вот так, как мы с вами сейчас говорим.

Потом Власов рассказал о Китае, где был военным атташе, какие китайцы работящие и как бедно живут; о Японии, быте и нравах японцев. Затем взглянул на часы и сказал: «Я вижу, вы грамотная девушка, вам надо учиться дальше. Завтра будет самолет на Москву. Подготовьтесь и летите. Здесь скоро будут страшные бои, и вы погибнете».

Я, недолго думая, ответила: «Нет, товарищ генерал, пока Родина в опасности, я с фронта никуда не уйду!»

Он задумчиво посмотрел мне в глаза и сказал: «Другого ответа я от вас и не ждал…» Проводил меня до двери, и больше я его не видела.

На следующий день мы выходили из окружения. В дорогу нам дали по два сухаря и два кусочка сахара. Вышли утром, дошли до узкоколейки и пошли по рельсам. Дорогу окружали деревья со срезанными снарядами верхушками. Серый снег уже таял, проступала талая вода, обнажая трупы убитых солдат и лошадей. Слева от дороги мы увидели бойца с винтовкой, который сидел, поджав ноги. Лицо его было серым, из полуоткрытого беззубого рта вытекала сукровица.

Неожиданно к узкоколейке подошли две женщины в бесформенных юбках из маскировочной ткани. У одной в руках был небольшой сверток. Подошли ко мне. Я спрашиваю: «Откуда вы и что это у вас?» — «Идем, куда глаза глядят», — отвечают женщины, а из свертка донесся тонкий плач ребенка. Я отдала женщине свой сахар и кусок сухаря. Она стала жевать сухарь с сахаром, потом выплюнула его в тряпицу и сунула ребенку в рот. Он затих, только слышно было, как жадно он сосал эту тряпку со сладким хлебом. Я взяла ребенка на руки, чтобы женщина отдохнула, и пошла вперед по шпалам, разговаривая с малышом. Вдруг слышу голос: «Зоя, остановись!» И тут же окрик: «Вернитесь, не то стрелять буду!»

Я обернулась и увидела Сашу Соловьева, капитана из особого отдела, который стоял с пистолетом и приказывал женщинам вернуться. Когда они подошли ко мне, я спросила:

— Как же вы могли бросить ребенка?

Одна из них ответила:

— Вы бы вышли с ним, и он бы остался живой, а у нас он погибнет от голода… — Взяли дитя и пошли в лес.

Я спросила Сашу:

— Товарищ капитан, что бы я делала с ребенком, если б они не вернулись?

— Отправили бы тебя с ним в тыл, потом доказывай, что не твой!

Такая перспектива меня окончательно потрясла, я вдруг споткнулась и коснулась чего-то твердого: это оказалась оголившаяся кость полуразложившегося трупа. Придя в себя, я пошла дальше и увидела на суку сосны серую солдатскую рубаху, а по ней, по горловине и спине, даже под пуговицами, друг на друге висели вши, да в таком количестве, что страшно смотреть, а тем более представить, что ее носил солдат и таким завшивленным, голодным и холодным воевал за Родину-мать…

В пути встречалось много раненых, покалеченных бойцов, выходящих на Большую землю. В конце марта, когда был пробит «коридор», это было еще возможно. В дальнейшем выход из окружения был намного сложнее.

В июне 1942 г. меня перевели на работу в ППС № 790 (полевая почтовая станция вновь сформированного 6-го гвардейского корпуса). Корпус участвовал в следующей попытке прорыва блокады Ленинграда — Синявинской операции осенью 1942 г. Тогда-то, доставляя секретный пакет в штаб корпуса, я узнала, что генерал Власов — предатель. Об этом мне сказал знакомый офицер из оперативного отдела.

— Не может быть! — не поверила я. Тогда офицер показал мне листовку за подписью Власова, в которой он призывал наших бойцов сдаваться в плен, брататься с немцами и вместе бороться с ненавистным советским строем.

— Как же так? — поразилась я. — Ведь перед выходом из окружения я виделась с ним, даже разговаривала долго. Он предлагал мне лететь в Москву учиться, а сам предал армию и сдался в плен? Если б я знала тогда, что он станет предателем, я бы его пристрелила!

На листовке была и фотография Власова в гимнастерке без знаков отличия. Вот ведь как бывает…

А сколько пережили из-за его предательства солдаты и командиры 2-й ударной, даже выйдя из окружения! Их обвиняли во всех смертных грехах, а они честно сражались до конца, став жертвами бездарного руководства и тех жутких условий, в которых оказались не по своей вине.

З. И. Добровольская (Гусева),

гвардии старший сержант в отставке,