По приказу Верховного 4 page

Из траншеи, идущей севернее плотины, немцы беспрерывно бросали ракеты и вели автоматный огонь. Вот это-то и беспокоило лейтенанта. Он трезво оценил сложившуюся обстановку и принял, по-видимому, единственно верное в сложившейся ситуации решение, которое должно обеспечить выполнение задачи. Он ждет момента. А мы в углублении, голова к голове, прикуриваем и по очереди сосем цигарки и тоже наблюдаем за поведением немцев. Курим, жадно затягиваясь, но не чувствуем запаха махорки-горлодера. Курево хоть и не греет, но сам процесс успокаивает, согревает…Истекают последние секунды — скоро атака.

Дышинский продолжает наблюдать, а над нашими головами беспрерывно проскальзывают пулеметные очереди, словно немцы догадались о нашем решении и хотят его сорвать.

И вдруг кто-то обратил внимание — взводный уткнулся головой в снег. Бросаемся к командиру. За ноги тянем тело лейтенанта вниз и видим — голова безжизненно скользит по снегу. Поворачиваем — лицо в крови, левый рукав маскхалата у плеча пробит, шевелим его — он ни на что не реагирует.

— Ребята, он раненый, — наконец, сдавленным голосом произнес Канаев, — он тяжело ранен.

Сколько раз Дышинский попадал под яркий свет немецких ракет, под пронзительно-визгливый посвист пуль, сколько раз судьба испытывала его на излом, и все обходилось благополучие. А здесь…

Дальнейшее произошло почти мгновенно. Не сговариваясь, хватаем за руки и ноги обмякшее тело командира и бежим с ним, бежим от реки в рост, не таясь, не думая об опасности. Немцы тотчас же обнаруживают нас и открывают стрельбу. Но нас не остановить. Не было и не будет такого огня, который бы заставил теперь нас залечь. А пулеметные очереди рвали в клочья сырую, стылую темноту, и всем было понятно, что из нашей группы в живых останутся единицы. Так и случилось. То один, то другой из несущих тело взводного падает раненым или убитым. Их сменяют другие. Упал Шапорев, потом Соболев, опустился на снег Сергей Усачев, пулей обожгло руку Константинову. Но мы бежим и тянем тело Дышинского за руки по снегу. Так удобнее тащить в гору. В голове только одна мысль: «Быстрей, быстрей выйти из-под огня, добежать до укрытия. Только бы успеть оказать помощь». Мы бежим, на ходу сменяя друг друга, унося раненых и убитых товарищей. Наконец, мы у дома. Еще один поворот, и за ним находим надежное укрытие. Останавливаемся. Шапки на го лове Дышинского нет — потеряли по дороге. Расстегиваем маскхалат, полушубок. При свете фонарика о осматриваем его лицо, тело. Лицо в крови, гимнастерка от крови кажется черной. Две пули навылет прожгли голову, чуть выше надбровных дуг. Раздроблено плечо и посечена пулеметной очередью левая, сторона груди, по которой расплылись пятна цвета давленой перезрелой вишни. По-видимому, смерть наступила мгновенно.

— Все! Его нет! — выдавил Миша Девяткин и, отвернувшись от нас, отошел в сторону. Перед нами бездыханно лежало тело лейтенанта, Героя, последний час которого был обычным для боевой обстановки, таким, каким он был для многих тысяч солдат и офицеров. По нашим щекам потекли слезы. Да, мы плакали, плакали, не стыдясь друг друга. Каждый случившееся переживал по-своему. Плакал Канаев. Лицо его на морозе как-то сжалось, стало с кулачок. Отвернувшись, плакал Константинов Юра, продолжал всхлипывать Миша Девяткин. Тяжело на сердце было и у меня. Отчетливо всплыла в памяти наша с ним встреча на курской земле.

А потом все попуталось, переплелось в один несвязный клубок из отдельных отрывочных эпизодов. Да, признаться, и не думалось, лишь в тоске заходилось сердце. Канаев ватным тампоном индивидуального пакета очищает лицо от крови. Оно безмятежно. Кажется, он заснул. Лицо не выражает ни страха, ни волнения. В нем лишь отразилась напряженная сосредоточенность человека, который должен был сделать определенную работу — сделать или погибнуть. Любой ценой. А из ранок на лбу продолжала еще проступать кровь.

Эта потеря потрясла нас. Мы — солдаты. Мы далеко не сентиментальны. Нам пришлось уже повидать и пережить десятки смертей своих боевых товарищей, но гибель Володи Дышинского нас привела в шоковое состояние…

Само слово «смерть», сказанное о Дышинском, никак не доходило до моего сознания. Я видел его неподвижного, уже неживого, распростертого на снегу, а сознание упорно отказывалось верить в реальность этого трагического события. Сколько рискованных операций было на его счету, и все обходилось благополучно. Последний год с самого Сталинграда он был как заговоренный: за это время он не получил даже ни одной царапины… Рядом с командиром положили Шапорева, Соболева. Шапорев был ранен в спину, пуля вышла под левой ключицей. Ему наложили повязку, он стонал. На мгновение приоткрыл глаза, посмотрел на нас и тихо, шепотом произнес: «Передайте маме…» Изо рта пошла кровавая пена, затем он вздохнул и затих. Фашистская пуля оборвала и жизнь Юры Соболева — здоровяка и красавца. Это про таких, бывало, говорил наш старшина роты: «Молодой ишо. Небось и за девку-то не держался».

Смерть командира сильно отразилась на всех. Смотрю на ребят: лиц а их изменились, напряглись. Да и осталось нас мало. В моей душе и в душе каждого разведчика росла и крепла страшная невысказанная боль и святая ненависть к врагу. Однако оплакивать потери на войне долго нельзя, не принято. Не та обстановка.

…Когда наступало утро, на правом берегу завязалась перестрелка. Пехота противника нагло шла на сближение. Автоматы обороняющихся тоже захлебывались, выплевывая струи свинца. Эту вылазку противника удалось отбить довольно легко. Но едва смолк говор шмайсеров, как на наши позиции обрушился огонь артиллерии и минометов. Огонь велся как с расположенных поблизости огневых позиций — из карьера и района КРЭС, так и со стороны дальних рудников. Признаться, огонь был довольно эффективным. Вскоре нас стали донимать автоматчики и пулеметчики, расположившиеся в домах на противоположной стороне улицы.

Обстрел сменился яростной атакой противника. Немцы быстро разобрались, что наши силы на этой стороне малочисленны, и решили нас уничтожить. Их намерения полностью подтверждали показания пленных. К тому же противнику удалось засечь вышедшую на связь рацию, а по ней установить месторасположение штаба, который оказался под жестким огнем. Рацию пришлось убрать в подвал.

Враг наседал, а связи не было. Под прикрытием шквального пулеметного огня подразделения врага силою от взвода до роты пытаются прорваться к плотине. Невзирая на потери, противник упорно стремится подойти к шлюзам и подорвать их. Он не жалел ни мин, ни снарядов и, не считаясь с потерями, во что бы то ни стало стремился свершить свое черное дело.

Положение критическое. Но по-прежнему собран, сосредоточен командир спецотряда. Он понимает: в настоящее время он является объектом пристального внимания своих подчиненных. Слова здесь были излишни. От его поведения, действий зависит исход операции.

Бой идет уже в полуокружении. Это серьезно осложняло оборону. Штаб постоянно находился под огнем противника, который стремился парализовать его работу, нарушить связь между подразделениями. Бои идут на расстоянии броска гранаты, доходят до рукопашных схваток. Бой теперь идет не только за дом, а даже за хозяйственную постройку, за каждую занимаемую позицию.

Второй день ведет бой отряд без огневой поддержки, как ранее планировалось командованием. Нет связи. Телефонная связь оборвалась еще утром. Несмотря на то что рация находилась в руках классного специалиста, каким был сержант Вдовин, связаться ни с командованием армии, ни с соседними дивизиями ему не удается. Грунт напичкан вкраплениями металла, что экранировало работу рации. Итак, мы без связи. Снова атака противника. Наша оборона тоже ощетинилась огнем. Автоматчики все ближе. Крайний домик слева они стремятся обойти, зайти с тыла от реки. Воинам полуокруженного дома помогают огнем соседи. Все тонет в трескотне автоматов, в скороговорке пулеметных очередей, разрывах гранат. Отбили и эту атаку, немцы отходят, оставляя на снегу трупы своих солдат.

Едва немцы отошли в укрытие, наши позиции начали снова гвоздить артиллерия и минометы. Снова, куда ни глянь, вдоль наших позиций беспрерывно вырастают кустики разрывов. Снаряды частично разрушили дом, занимаемый штабом. Есть раненые и убитые. Снег из белого, каким он был утром, становится грязно-серым. И снова все тонет в трескотне автоматов и разрывах гранат. Командир и офицеры штаба тоже не выпускают из рук оружия. Ведут огонь и находившиеся при штабе радисты, телефонисты и связные от подразделений. Чтобы поднять дух бойцов и экономить боеприпасы, командир организовал залповый огонь.

Немцам удается вплотную подойти к крайнему левому дому с трех сторон, блокировать его. В окна летят гранаты, гарнизон продолжает сопротивляться. Командир слушает доклад из осажденного дома. Оглядев свое окружение, словно ища поддержки, приказывает подчиненным покинуть здание. При огневой поддержке соседей, прокладывая себе дорогу гранатами, они покидают его. Это было около десяти часов. Не проходит и часа, пришлось покинуть второй дом. Обстановка накаляется. Едва успеваем отбить одну вылазку противника на одном участке, как противник начинает очередную. Командир через связных передает приказ, в котором требует от всех командиров решительных действий и взаимной поддержки.

В полдень над нашими позициями появились восемь штурмовиков. Неужели к нам? Штурмовики шли низко. В течение нескольких секунд я отчетливо видел в ближайшем штурмовике сосредоточенно-напряженное лицо пилота и стрелка-радиста, прильнувшего к пулемету. Мы с мольбой проводили самолеты зовущими взглядами, словно рассчитывая на какое-то чудо. Но увы! Чуда не произошло. Штурмовики проплыли на запад.

Спустя несколько минут до нас докатились глухие раскаты взрывов. Где-то недалеко, вероятно в районе станции, штурмовики сбросили свой бомбовой груз. Их возвращения мы не видели.

…Противник имел не только численный перевес, но и в выборе средств поражения. По нас бьют, а с нашей стороны хотя бы одна пушечка тявкнула, вздохнул хотя бы один миномет. На все действия противника мы отвечали только огнем автоматов. Но и этот запас катастрофически таял. Хотя мы были и не новобранцами, но и в наши души закрадывался страх…

К двенадцати часам пришлось оставить и третий дом. Кольцо затягивалось все туже. В этой ситуации как воздух нужна была связь. Первым на ее восстановление вызвался телефонист. К сожалению, ему не удалось даже отползти от штаба, как он был обнаружен и убит. Тогда выполнить эту нелегкую задачу вызвался начальник штаба. Командир отряда был против, Мясников настаивал, а время шло. Наконец командир дает добро. Но и капитана постигла участь телефониста… Это произошло около тринадцати часов. Тогда восстановить связь вызвался местный житель, проводник отряда комсомолец Иван Гудзь. После того как он подробно изложил Шурупову свой план передвижения до реки (за рекой находился вспомогательный пункт связи), командир проинструктировал Ивана и благословил в путь. Гудзь добрался до места назначения и передал просьбу командира. А пока как бы ни была тяжела обстановка, но подразделения отряда продолжали держаться и не допускали противника к плотине. Узнав об обстановке в районе плотины и о больших потерях, командование армии поняло, что нужна срочная помощь. Но и другие соединения обескровлены в предыдущих боях, и быстро сломить сопротивление противника им не по силам. И тут как гром среди ясного неба заговорила артиллерия 19-го гвардейского воздушно-десантного полка. На поверхность извлечена рация, и Шурупов лично корректирует огонь по скоплению пехоты противника южнее домов № 76 и 78, около штабного дома, а потом и по всему району обороны.

Огонь артиллерии вселяет надежду, уверенность в то, что о нас помнят. Это удесятеряет силы обороняющихся. Ближе к вечеру разведчики Култаева и саперы Лантуха совершили отчаянный бросок и вскоре после короткой и яростной схватки захватили кирпичное здание конторы в Зимовском саду. Теперь подразделения отряда вплотную подошли к плотине и по правому берегу. В этом бою особенно отличился старшина Горбунов, которому удалось уничтожить расчет вражеского пулемета, особенно мешавшего своим огнем продвижению наших подразделений в сторону КРЭС.

А разведчики Дышинского по-прежнему имитируют атаки, делая короткие броски в сторону шлюзов и снова возвращаясь на исходные позиции. Немцы, по-видимому, окончательно убедились, что взорвать плотину с помощью подрывной машинки им не удастся. Теперь они, с одной стороны, пытаются уничтожить подразделения отряда, находящиеся на правом берегу, а с другой — не считаясь с потерями, лишь бы взорвать саму плотину, идут напролом, беспрерывно обстреливая район, прилегающий к плотине и поселку Стахановскому.

…Еще с утра Зайцев с друзьями заметили троих немцев, которые скрытно подбирались к плотине, волоча за собой ящики с толом. Их дружно обстреляли, и они уткнулись в снег и больше не поднялись. Еще вчера противник не подпускал нас к шлюзам, теперь — мы его. К вечеру во взвод разведки пришел приказ о переброске нас на правый берег. Посчитали оставшихся в живых. Оказалось, что и перебираться-то некому. Канаев, ранее бывший связным при Шурупове, теперь стал нашим взводным. Он собрал одиннадцать человек. Это все, что осталось от боеспособного взвода за два дня боев… Остальные погибли или ранены.

Перед сумерками, когда последний кровянистый отблеск зари утонул в реке, а впереди бледно-желтыми пятнами поднимались ракеты, наша группа без потерь перебралась через Саксагань и примкнула к группе Нефедова, где взвод Култаева занимал оборону в крайнем от плотины домике, в здании Водобура.

Положение отряда оставалось по-прежнему критическим. К тому же было много тяжелораненых. Будь в отряде квалифицированный врач или опытный фельдшер, возможно, они могли бы оказать более существенную помощь, чем только наши повязки. Но таких людей не было. То ли при формировании в спешке забыли, то ли посчитали их присутствие излишеством. Раненые стонали, просили пить, звали на помощь. Раненые были в каждом доме. Перед нашим приходом командование отряда обратилось к ним с просьбой — кто может держать оружие, стать в строй. Это относилось и к бойцам с серьезными ранениями. И они откликнулись. В окровавленных бинтах, суровые и молчаливые, выползали из укрытий и занимали указанные им места — у окон, дверей. Кто мог — стрелял, кто не мог — снаряжал автоматные диски, ввертывал запалы в гранаты. Самообладание, их желание выполнить поставленную задачу рождало неслыханную стойкость, на грани человеческих сил. И они жили, боролись.

Лица раненых озабочены, неподвижны. В такой ситуации хуже всего тяжелораненым, находящимся без движения, которые чувствуют полную беспомощность. По себе знаю — в таком положении почему-то особенно хочется жить, до предела обостряется чувство жизни и охватывает отчаяние от своей беспомощности, что не можешь действовать вместе с товарищами.

Картина, которую мы увидели, была удручающей: масса раненых и трупы — наши и немцы — где порознь, где вместе, как тяжелые снопы на жнивье, навеки застывшие в судорожных объятиях смертельного поединка. Легкораненые не покидали боевых позиций и вели бой наравне со всеми. Теперь каждый автомат ценился на вес золота. Пробравшись в крайний от плотины дом, мы подавленно смотрели на истерзанное, теперь грязно-серое поле боя. На нем валялись трупы немцев. Их много чернело на снегу. Некоторые ползали, просили о помощи. Но до них ли было!

Дом полон раненых. Еще недавно они были полны сил и дрались с врагом. А теперь между ними снует наш санинструктор Девяткин.

Здесь мы узнали следующее. Убедившись в том, что электрозаряды обезврежены, враг пытался произвести взрыв шлюзов плотины огневым способом, что и предвидело наше командование. Не добившись успеха, противник пошел на крайний шаг — к плотине на полной скорости прорвалась грузовая автомашина. Из нее выскочили семь саперов, каждый из которых нес по ящику тола с вмонтированными в них бикфордовыми шнурами. Но в канаве около плотины находилась посланная заранее предусмотрительным лейтенантом Голубчиком группа Н. Лантуха. Немцы, не успев пробежать и двадцати шагов, были перебиты. Время шло. Сизые сумерки старались торопливо прикрыть поселок и реку. Но не тут-то было. В небе по-прежнему рвались ракеты, и стали более отчетливо видны ослепительные спицы пулеметных очередей.

Вначале казалось, что волосы под шапкой встают дыбом и начинают шевелиться. Такое редко бывает. Даже при разведке боем. «Когда же все это кончится?» — мучительно думал я, хотя и знал, что весь этот ужас еще надолго.

Подбегаем к зданию, Култаев на ходу указывает нам места размещения. Быстро приспосабливаем их для обороны. Мне досталось место за углом дома. Лихорадочно осматриваюсь по сторонам — рядом куча битого кирпича, обломки забора и другой материал. Ко мне на помощь подбежал еще кто-то из автоматчиков и тоже усердно принялся за дело. Быстро подтаскиваем и сооружаем для меня нечто, напоминающее укрытие. Потом хватаем руками снег и бросаем на наше импровизированное укрытие, стараясь тщательнее его замаскировать. Товарищ уходит. Убедившись, что объект готов к обороне, я решил посмотреть, а как обстоят дела у моих товарищей по взводу. Они заняли места в простенках между окнами, у забаррикадированных, выходящих на фасадную сторону дверей, некоторые забрались на чердак, расположились и у других надворных построек, то есть там, где можно было укрыться и занять выгодное место для обороны. Вдруг крик:

— Немцы!

— Спокойно, ребята! Култаев, не торопись! Подпускайте ближе. — Это командует неизвестно откуда взявшийся майор Нефедов.

Опрометью бросаюсь к своему боевому рубежу, на ходу ставя на боевой взвод затвор автомата и прилаживаясь для стрельбы с упора с колена. Отстегиваю и достаю из чехла запасной магазин, а из сумки — две гранаты. Теперь и я вижу приближающихся, стреляющих на ходу немцев.

— Есть ближе, товарищ майор! Огонь по моей команде! — кричит, пробегая мимо, Култаев.

А враги приближаются. Они уже рядом. Запели, зловеще затенькали над головой и где-то сбоку пули. Я прикидываю, что еще несколько шагов — и немцы пустят в ход гранаты — они же опытные, черти, да и упорства им тоже не занимать.

И в этот критический момент последовала, наконец, команда Култаева. Прижав автомат к плечу, жму на спусковой рычаг. И ожил мой автомат, зашелся мелкой дрожью и начал торопливо отхаркиваться короткими очередями.

Итак, очередная вражеская атака началась, стало не до раздумий. Цепь вражеских солдат приближалась, и казалось, что все они бегут на меня.

— Русь, капут! — пьяно горланили немцы и во весь рост шли на сближение. — Русь, буль-буль!

Уже рядом говор шмайсеров. Позади Саксагань и плотина — дальше отступать некуда. Людей мало, боеприпасы на исходе. Радиосвязи снова нет. Рация разбита… Наступил тот момент, который у спортсменов именуется вторым дыханием. Оно приходит и к солдатам, когда внутри все сжалось, заледенело и уже ничто не страшит. Кроме того, у нас, разведчиков, в душе еще кипела ненависть и злость за гибель Дышинского. Теперь мы находимся во власти происходящего, в ритме нарастающего, как шквал, боя. Для нас теперь самое главное — выстоять.

Выстоять и только выстоять. О своей жизни мы теперь не думаем. Признаться, мы были равнодушны и к самой смерти, лишь бы выстоять. Кругом враги, и с каждым шагом они все ближе и ближе. Совсем близкая дробь пулемета коснулась кого-то из нас. Обернувшись, увидел, как повалился, схватившись за грудь, разведчик из взвода Култаева. С обеих сторон в ход пошли гранаты. Нас хоть и мало, но каждый держится и действует расчетливо, собранно. И мы будем драться до последнего… В доме и около него сгруппировались разведчики и саперы. У всех одна мысль — враг может прорваться и взорвать плотину. А коль так, значит, зря погибли наши товарищи. Нет! Пока мы живы, этого не допустим! Мы в этом поклялись друг другу.

Но изумлял нас своим упорством, напористостью, стремлением осуществить злодейскую акцию и противник. Вторично старшина Култаев отдает строгий приказ — стрелять наверняка. На учете каждый патрон, каждая граната. А вокруг стоит сущий ад — стрельба в упор, разрывы гранат, визг пуль над головой. И для кого-то одна из них, возможно, будет роковой, последней. Пружиня, раздирая воздух, над головой свистят осколки, ползут оранжевые пунктиры пулеметных трасс. Кто-то зовет на помощь санинструктора, а он сам стреляет по немцам. При свете ракет по лицам мечутся зловещие тени. Отбили и эту атаку. Вскоре еще одну. Натиск врага усиливается. Бой принимает ожесточенный характер — вплоть до рукопашных схваток. Немцам уже начал сопутствовать успех. Теперь каждому становится ясно, что не пройдет и часа, и нам нечем будет стрелять. Израсходован почти весь свой боезапас, то, что было взято из вещмешков убитых, и трофейное. Кругом тела и раненые. Возможно, и мы скоро разделим их участь. Но мы отрешились от всего земного, личного, нам был важен лишь исход этого боя. Наши головы были заняты только тем, чтобы как можно дольше продержаться, и если придется, то дорого отдать свою жизнь, не допустить немцев к плотине…

Пройдет почти тридцать лет после этих событий, когда на встрече ветеранов 37-й армии в Молдавии в 1972 году генерал Шарохин в присутствии бывшего начальника оперативного отдела армии полковника Дикова, глядя на Шурупова, скажет: — Перед тем как назначить тебя командиром спецотряда, я беседовал не с одним из офицеров штаба армии, так они наотрез отказались от предложенной должности. Ты согласился, и мы послали тебя, Аркадий Николаевич, с этим отрядом. Признаюсь, я не надеялся, что вы вернетесь. Только теперь могу сказать, что думал я тогда, отправляя вас на это опасное задание.

…Враг несет потери, но не ослабляет натиск. А мы держимся и будем держаться до последней возможности, пока в наличии имеются скудные запасы патронов и гранат. Когда все это подойдет к концу, придется достать из потайного местечка заветный патрон и последним судорожным движением приложить автомат к виску и нажать на спусковой крючок или, подпустив врагов поближе, приложить к груди «лимонку», предварительно освободив рычаг.

Меня обжигала мысль: неужели бесполезными были наши потери — гибель Володи Дышинского и десятков других воинов, отдавших свои молодые жизни за плотину, за которую пролито уже столько крови? Неужели мы не сможем ее отстоять до прихода частей армии? Есть ли предел, граница человеческих испытаний, которые нам выпали за эти длинные, длинные сутки?

И в этот самый напряженный, кульминационный момент боя к нам пришло подкрепление — пробились воины 24-го воздушно-десантного полка. Со слезами на глазах мы бросились к ним. Все радовались, как дети. Мы целовали их, как самых близких родных. Мы воодушевились, из груди рвалась неудержимая радость. Все страхи за плотину отошли на задний план. Теперь мы не одиноки.

На наших глазах таяли, истекали кровью подразделения отряда, но враг, несмотря на численный перевес, не прошел через наши боевые порядки. Кризис миновал. Теперь наша артиллерия через реку прямой наводкой расстреливает немцев, засевших в домах и саду. Очередная вражеская атака на нашем участке кончилась провалом. Атакующие фрицы были встречены ураганным огнем и, не добежав до домов, повернули вспять. Вслед за этим старшина Култаев получает приказ на захват электростанции. Несколько часов тому назад был тяжело ранен в ногу командир роты Садков и в сопровождении ординарца Пивоварова отправлен в Александровку. Группа Култаева, усиленная автоматчиками Боровского и саперами, захватив дом Зимовского, устремляется к улице Петрозаводской, в глубь поселка — к электростанции, блокируя и уничтожая огневые точки противника, расположенные в доме № 15. В этом же доме находился немецкий пост, которому поручалось включить рубильник для взрыва плотины.

К концу дня войсками 37-й и 46-й армий был освобожден Кривой Рог. Поздно вечером морозный воздух Москвы двадцать раз рвали победные залпы салюта, отдавая должное мужеству павших и живых. А на северной окраине города, близ плотины, еще шел ожесточенный бой, хотя перевес уже бесповоротно склонился в нашу пользу.

Уже не только нам, но и врагу стало ясно, что дорога к плотине ему заказана навсегда. А бой не смолкает.

В полночь на другую сторону Саксагани артиллеристы на руках перетянули пушки, и штурмовые группы спецотряда и 24-го полка ВДВ, оставив плотину под надежной охраной саперов лейтенанта Голубчика, начали бои за Рабочий поселок, обычный бой в условиях городской застройки.

В сложной обстановке ночного боя штурмовые группы отчаянными бросками продвигались вперед. Успех не был случайным. Несомненно, он был достигнут благодаря решительным и дерзким действиям в наступлении и стойкому упорству в обороне. Благодаря тому, как выразился после Шурупов, что ни один из бойцов не струсил и ни один не отошел без приказа.

Под конец боя захватили трех пленных. Одного опознали местные жители — им оказался гестаповец, который глумился над учительницей из поселка Стахановского. Быстро собрались люди, прятавшиеся по погребам. Подошедшая к гестаповцу старушка, посмотрев проницательными, провалившимися глазами, произнесла:

— Деточки! Этот немец убил нашу учительницу. Она была партийная, и ее кто-то выдал.

Над ней долго издевались, потом вывели на улицу и расстреляли.

И мы с омерзением смотрели на пленных истязателей, сдерживая жителей от самосуда. И прибить бы их не грех, но не поднималась рука.

Часов в девять утра 23 февраля нас начали выводить из боя, и подразделения отряда сосредоточивались в районе Рабочего поселка. Только-только освобожден поселок, а на некоторых домах уже рдели красные флаги.

Рано утром после захвата отрядом здания КРЭС туда для обследования и обезвреживания мин была направлена группа инженерной разведки старшины Веревкина. Там же мы встретились с разведчиками 30-го воздушно-десантного полка во главе с лейтенантом И.Е. Жуковым.

Здание электростанции было окружено деревянным забором, в котором были проломы.

Уже рассвело. Картина разрушений была непроглядной. Страшное зрелище представилось нашему взору. Там, где раньше красовалось величественное здание станции, построенное в 1929 году, теперь на всей огромной, в 17 гектаров, площади станционного двора были разбросаны горы камней, битого кирпича, глыбы железобетонных конструкций, исковерканной взрывом арматуры, оборудования. Еще сильно пахло гарью. И мы, потрясенные увиденным, молча ходили за Веревкиным, который и дал нам пояснения.

На месте главного корпуса высотой в 32 метра теперь была гора из железобетонных глыб и исковерканных металлических балок, швеллеров. В здании машинного зала, длина которого достигла ста метров, в районе расположения турбины № 2 разрушена средняя часть, а торцевые части здания, расположенные недалеко от турбин № 1 и 3, к счастью, остались неповрежденными. Саперы установили, что во время обвала оказались перебитыми провода, проложенные к турбинам № 1 и 3, и взрыва там не последовало. Полностью было разрушено здание со всем оборудованием топливно-приготовительного цеха. На черное дело фашисты взрывчатки не жалели. Поэтому корпус одной шаровой мельницы взрывом выбросило из здания и отбросило на расстояние около ста метров.

Было полностью разрушено здание главного щита управления распределительных устройств 6 и 38 киловатт с оборудованием.

Градирня № 4 была полностью сожжена. Остальные три, разрушенные частично, зияли черными задымленными металлическими конструкциями. Выявлено было, что взрывной пункт немцев находился под железнодорожным мостиком на юго-западной окраине, за двором станции. От него были прорыты траншеи, в которые закладывались провода отдельно для каждого здания.

— А вот теперь представьте себе на минутку, что было бы с городом, если бы фашисты подорвали шлюзы плотины, — закончил Веревкин и, попрощавшись, пошел продолжать свою работу.

Подавленные мрачной и страшной картиной разрушения электростанции и словами Веревкина, мы молча покинули ее территорию.

Мы не спали более двух суток. От утомления и перенапряжения под глазами разлилась синева. Усталость брала свое. И мы, разведчики, устроились в двух домах, охотно предоставленных нам хозяевами. Ложе, конечно, было не то, что в Веселых Тернах. Но нам было не до выбора, вповалку улеглись на пол. После грохота, посвиста пуль приятны были покой, уют, сам дух тишины. А под головой у каждого, как ласково прикорнувшие псы, лежали еще пахнущие порохом, неразлучные с нами автоматы.

Скоро все спали. Задрожали стены от храпа товарищей. Несмотря на усталость, я долго не мог заснуть. Только смежу веки — перед глазами встают отдельные эпизоды только что прошедшего тяжелого боя. А хотелось уснуть, забыться от пережитого. Наконец, сон захлестнул мысли, смежил налитые свинцом веки, я попал во власть кошмарных видений и скоро проснулся. Снова и снова силился заснуть, но опять просыпался от страха. Внутри мелкой дрожью тряслась каждая жилка. Мне не верилось, что я снова уцелел. Иногда я засыпал снова, но просыпался от страха.

А в это время перед Дворцом культуры КРЭС в отряде совместно с жителями Рабочего поселка шел митинг. В этом здании временно размещался штаб отряда. Командир спецотряда поздравил с выполнением задания и объявил благодарность. Под конец митинга был зачитан приказ Верховного главнокомандующего.

Спать разведчикам долго не пришлось. Нас разыскали и передали приказ командования о том, что мы срочно откомандировываемся в свою дивизию. Как нам после объяснил начальник разведки майор Матвеев, командир дивизии, узнав о потерях, которые понесли разведчики, был очень обеспокоен таким исходом. Приняв во внимание, что дивизия перешла в наступление, он убедил командование армии, по завершении операции, в необходимости неотложного и срочного откомандирования нас из отряда. Построившись, мы пошли к плотине, из шлюзов которой трудяги саперы извлекли около трех тонн взрывчатки. Теперь здесь уже был тыл. Недалеко от плотины у огромной, с неправильными краями, воронки, вырванной в промерзшей земле саперами, хозяйничали солдаты похоронной команды. Они сносили павших, тех, которые свыше двух бесконечно долгих суток вели бой то за захват, то за удержание плотины.

Date: 2015-07-17; view: 290; Нарушение авторских прав