П. В. Рухленко В окружении

Перед войной я работал инструктором райкома партии в Черниговском районе Запорожской области. В день вступления немецких войск в наш район меня, вместе с другими работниками райкома, отправили в Саратовскую область. Вскоре я был мобилизован и направлен на курсы политсостава в г. Аткарск. Спустя полтора месяца был направлен на Волховский фронт.

На станции Малая Вишера нас всех (700 человек) ночью лично напутствовал во 2-ю УА командующий фронтом К. А. Мерецков. Вместе с ним был и член Военного совета фронта армейский комиссар 1 ранга А. И. Запорожец. Генерал Мерецков кратко охарактеризовал военно-политическую обстановку и задачу 2-й ударной, ответил на наши вопросы. Мы еще не знали, что Ленинград в блокаде с 8 сентября. Мерецков рассказал нам об этом и поставил задачу отрезать немецкую группировку южнее Ладоги и соединиться с ленинградцами. А. И. Запорожец добавил, что скоро будет 700-летие разгрома немецких рыцарей на Чудском озере. Наша задача — напомнить немцам о том побоище.

Следующей ночью нас посадили на полуторки и повезли к Волхову.

13-24 января 1942 г. войска 2-й ударной прорвали оборону противника у Мясного Бора и начали продвижение на Любань. Но уже с самого начала эта операция была очень сложной. Зима в тот год стояла холодная, морозы иногда превышали 30 градусов; глубокие снега, болота, леса — все это очень затрудняло действия наших войск в наступлении.

Я получил назначение в 327-ю сд, в 1102-й полк. На месте меня и других политработников приняло командование полка: командир полка подполковник Можаев и комиссар полка батальонный комиссар Царев. Последний сказал: «Мы на войне, а на войне стреляют, поэтому берегите людей, каждого человека, нам еще долго воевать».

Наши части прорвали оборону противника и устремились к Любани. Но противник обрушил на нас все силы, артиллерию и авиацию. В результате обстрелов и бомбежек погибло много лошадей, и наши части остались без тягловой силы. Наступление было остановлено, а часть дивизии попала в окружение. Потребовались большие усилия, чтобы вывести передовые части из окружения. По существу, создалось окружение в окружении, так как немцы вскоре перекрыли горловину прорыва у Мясного Бора. Это был поворот от наступления к обороне.

Комиссар полка Царев вызвал нас на короткое совещание и потребовал усилить политическую работу в условиях создавшегося положения, чтобы сохранить боевой дух личного состава. При этом батальонный комиссар добавил, что командование полка особенно надеется на батарею.

А вскоре мы получили приказ о соединении 76- и 45-миллиметровых батарей в одну противотанковую группу под руководством капитана Белова. Было предупреждение о возможности появления танков со стороны Любани.

Капитан Белов всегда внимательно относился к моим предложениям. Работали мы слаженно, разногласий у нас не было. Однажды Белов мне сказал: «Снарядов у нас маловато». Я ответил, что нужно надеяться не только на снаряды, но прежде всего на личный состав. У нас имеются еще гранаты и автоматы, а главное — преданность Родине.

Обстановка осложнилась с приходом весны. В марте начал таять снег, болота наполнились водой. Нам стало известно, что Мясной Бор закрыт. Это мы почувствовали и по значительному сокращению пайка. Через неделю усилиями 2-й ударной и фронта дорога к Мясному Бору была открыта, но «коридор» стал значительно уже. Немцы обстреливали наш транспорт с обеих сторон. Доставка боеприпасов и продовольствия ухудшилась, движение стало более опасным.

Командование армии обещало нам проложить узкоколейку на участке Финев Луг — Мясной Бор. Мыс большой надеждой ожидали этой дороги, но 5 апреля немцы снова перекрыли «коридор».

Внутри нашего котла мы сами настилали деревянные дороги по болотам; но это давалось нам с большим трудом, так как от недоедания бойцы слабели все больше и больше. Ночью самолеты стали сбрасывать нам мешки с сухарями, которые и собрать было трудно. Вдобавок у нас не было соли. Общее состояние людей ухудшалось.

Пополнение больше не поступало. Особенно ухудшилось положение с комсоставом во взводах. Во главе взводов стояли сержанты и младшие политруки, которых становилось все меньше и меньше. Как-то на совещании политсостава член Военного совета И. В. Зуев сказал, что командование армии принимает меры по укреплению комсостава во взводах и ротах. Имелась в виду организация кратких курсов по подготовке комвзводов из сержантов и отличившихся в боях рядовых. По окончании этих курсов слушателям должны были присвоить звания младших лейтенантов и направить на должности командиров взводов.

Такие курсы были организованы, но перед их окончанием весь личный состав был брошен на прорыв окружения в Мясном Бору, и мало кто возвратился в свои части.

А весна все больше вступала в свои права. Весенняя распутица становилась для нас вторым противником. Все труднее стало сооружать укрытия. Мы ожидали сухой и теплой погоды, а ее не было. Беспокоили вши, которые тоже стали союзниками врага. Вести действенную борьбу со вшами в условиях болотистой местности было не так просто.

Но удивительно, что в этой сложной обстановке среди бойцов и командиров было мало нытиков. Иногда мечтательно вспоминали о довоенной жизни, как хорошо бывало в домах отдыха и санаториях, как там отлично кормили и т. д. При подобных разговорах я затыкал уши, чтобы не слышать и меньше думать о еде.

Работа политруков усложнилась. Необходимо было сохранить боевой дух личного состава, не дать повода для трусости и уныния и добиваться этого любыми путями и средствами.

Люди заболели цингой, в том числе и я. Медики научили нас для поддержания здоровья делать настой из сосновой и еловой хвои. Этот напиток мы пили с удовольствием. Пили также сок березы, ели молодую крапиву.

Но тем не менее силы наши иссякали — лошадей больше не было, а надо было перетаскивать орудия с одной позиции на другую. Раненых переносили на себе, боеприпасы — тоже на себе. Человек может многое выдержать, если надо.

Во второй половине апреля мы узнали, что Волховский фронт ликвидирован, а нашу армию подчинили Ленинградскому фронту. Нас обрадовало, что мы уже ленинградцы. Даже в ленинградской газете «На страже Родины», которую сбрасывали нам самолеты, так нас называли. Но руководство нашими войсками не улучшилось, и снабжение оставалось отвратительным.

Почти в это же время у нас сменился командующий армией. Вместо заболевшего Клыкова прибыл генерал А. А. Власов. Об этом мы узнали из газеты с его фотографией. Немцы засыпали нас листовками, в которых обращались к солдатам, чтобы они убивали командиров, комиссаров и переходили на сторону противника. Затем стали взывать к офицерам. А я ведь комиссар, значит, так или иначе должен быть убит.

Но эти обращения у нас отклика не имели. Мы их просто уничтожали. В свою очередь, нам сбрасывали листовки и с нашей стороны за подписью Калинина, ЦК ВЛКСМ и политуправления фронта с призывами стойко держаться до конца и заверениями, что страна нам поможет. На это мы и надеялись.

Вскоре стало известно, что сначала два фронта объединились, а затем снова разъединились. Во главе нашего вновь встал Мерецков, который принимал должные меры, чтобы вывести нас из окружения.

Но наше положение становилось все хуже. Характерным было то, что о смерти мы не думали, просто хотели выйти из окружения.

Нельзя было терять боевой дух ни на одну минуту. Потеряешь самообладание — потеряешь себя.

Так, накануне выхода из окружения, я встретил одного знакомого оперуполномоченного части Коваля. Мы с ним вместе прибыли на фронт. Тогда это был красивый, сильный, с отличной выправкой мужчина. Но в тот момент я увидел затравленное, перепуганное животное. Обросший, грязный, одежда рваная, пилотка опущена на глаза… Пришлось его по-дружески отчитать, а потом побрить, привести в человеческий вид. На его лице появилась радостная улыбка, глаза оживились, и он ушел в сторону Мясного Бора с надеждой, что прорвется.

Нам давали ничтожный паек: 100 граммов сухарей, иногда — просто хлебные крошки, 50–60 граммов конины, а в последние дни вообще ничего не выдавали. Кое-кто ухитрялся кипятить воду в котелке, но за разведение костров приказ по армии сулил расстрел.

Голодные, чтобы как-то поддержать свое деятельное состояние, мы ели крапиву, заячий щавель и даже листья липы, — ведь нужно было не только жить, но и бороться с врагом.

По положению у меня был заместитель — молодой парень Соболев. В беседах с ним я говорил только о будущей жизни, о том, что будем делать на другом берегу Волхова, когда выйдем из окружения. Как-то я его попросил: если меня убьют, зарыть в сухом месте и, если удастся, написать, кто похоронен. Но потом самому стало стыдно за пессимистические мысли.

Однажды мы с Соболевым пошли в густой высокий лес подкормиться крапивой и заячьим щавелем. Вдруг немецкие самолеты начали бомбить наш квадрат. После бомбежки мы были дезориентированы: где стоял непроглядный лес, образовались поляны. Идем в одном направлении — стреляют из автоматов и пулеметов, идем в другом — опять немцы.

У нас не было компаса, и мы попытались определить нужное направление по коре деревьев. Наконец вышли на знакомую настильную дорогу и увидели ужасающую сцену: на двух бойцов и старшину напала группа людей, отняла у них часть туши убитой при бомбежке лошади и убежала в лес. Мы подошли ближе. У хозяев убитой лошади были порезаны руки — результат схватки с похитителями, а от лошади остались голова, ноги и потроха. Ребят было жалко, но мы все же осмелились попросить у хозяев ногу от лошади, пообещав 300–400 рублей. Деньги у меня были. Подумав, старшина велел: «Дайте старшему политруку часть ноги». Я заплатил 300 рублей, и мы с Соболевым были очень довольны.

Голод сводил людей с ума. Когда транспортные самолеты еще сбрасывали нам мешки с сухарями, интенданты были вынуждены ставить охрану, чтобы мешки не растащили.

А старшины и бойцы, получавшие эти ничтожные пайки, лучше вооружались, дабы можно было отбиться от грабителей.

Конечно, мысли о выживании не оставляли нас ни на минуту, но все же мы не могли не интересоваться обстановкой на других фронтах. В апреле и мае 1942 г. юго-западнее Харькова наши войска под командованием маршала Тимошенко начали наступление. У нас появилась надежда.

В середине мая мы воодушевились: стала действовать узкоколейка, улучшилось, хотя и незначительно, снабжение. Но фашистская авиация уничтожала паровозы и платформы, и печали наши опять вернулись.

Именно в мае был получен приказ о выходе из окружения частей 2-й УА, срок был назначен 7-10 суток. Но наша дивизия должна была выполнять роль арьергарда, ей предстояло сдерживать силы врага, который значительно активизировался.

23-25 мая была дана команда и на отход нашей дивизии. В это время ночь была очень короткой — ведь наступили белые ночи. В сумерках мы оставили свои позиции, которые удерживали в районе Красной Горки, и незаметно отошли. Наш отход немцы не заметили. Проезжих дорог не было. Мы заранее делали деревянные настилы; пушки, амуницию тащили на себе, так как лошади были давно съедены.

Но бездорожье мешало и противнику преследовать нас. Наш путь отступления шел по лесам и болотам в сторону железнодорожной линии Ленинград — Новгород, на участок Радофинниково — Рогавка.

Подошли к линии — радовались, как дети. Под пушки мы нашли вагонетки и стали их перекатывать в сторону ст. Рогавка.

Как-то ночью вышли к дому, стоявшему у самой железной дороги. Устроились на ночлег на деревянном полу — это было настоящее блаженство.

Наутро двинулись по железной дороге и, не дойдя 3 км до станции Рогавка, заняли новый рубеж для обороны. Наша 327-я сд заняла оборону вокруг Финева Луга и сразу же приступила к укреплению своих позиций, но на одно орудие оставалось только по 3–4 снаряда.

Меня и Белова вызвали на КП дивизии, где мы получили необходимый инструктаж. Там нам здорово повезло: бойцы убили лося и нас накормили мясом.

На обратном пути мы встретили командующего артиллерией 2-й УА генерал-майора Г. Е. Дегтярева. Он прошел с нами по местности перед нашей позицией и дал ценные советы, которые потом очень пригодились. Справа от железной дороги проходила проселочная дорога, на которой могли появиться танки противника. Дегтярев посоветовал на этой дороге сделать завал из деревьев, что на какое-то время задержит противника, а мы сможем произвести из орудий прицельный выстрел, подбить головной танк, который затруднит ход другим танкам.

Через день нам поступило распоряжение объединить всю оставшуюся артиллерию под руководством Белова, и я был назначен ее комиссаром. На деле мы должны были прикрывать не наш 1102-й сп, а левый фланг дивизии, где был размещен на боевой позиции 1100-й сп. Командиром этого полка был майор Сульдин, а комиссаром — батальонный комиссар П. И. Широков.

В ожидании противника я иногда посещал Широкова, чтобы лучше знать обстановку, так как участок нашей обороны общий. У Широкова еще были запасы крупы в концентратах и муки для оладий, но он ни разу не пригласил меня «за стол». Сам я на это не напрашивался, но чувствовал себя неловко.

Ожидание немцев было утомительно. В этой обстановке Военный совет фронта отдал приказ на эвакуацию местного населения из «котла», который сузился до предела.

Занимаемая нами территория была и для нас тесной, а тут еще вокруг разместились группы стариков, женщин, детей, оставивших свои деревни. Дети просили еду, а у нас ее не было. Иногда давал ребенку 100–200 рублей, но что на них купить в условиях окружения? Осложняли нам жизнь местные жители еще и тем, что разжигали костры, привлекая внимание врага. И мы несли из-за обстрелов дополнительные потери. Немцы бомбили нас и в нелетную погоду.

В конце мая начался последовательный отход войск в сторону Мясного Бора. Был открыт «коридор», и часть войск сумела через него пройти. Вышли 13-й кк Гусева, тяжелая артиллерия, в частности — 18-й артполк. В сторону Мясного Бора продвигались и раненые.

Немцы захватили последнюю площадку для посадки наших самолетов. Мы обороняли Финев Луг и ст. Рогавка, а слева завязался рукопашный бой за Банковский поселок, который длился несколько часов. Бой шел за каждый дом, за малейшую возможность удержаться и не пропустить немцев к ст. Рогавка. Нам пришлось отойти к водокачке, находящейся недалеко от станции. Комиссар 1100-го сп Широков попросил поддать огонька, но у нас остались последние снаряды на самый критический случай.

Пришлось оставить Рогавку. Рукопашная схватка с врагом закончилась отходом наших подразделений, мы были вынуждены двигаться дальше в сторону железнодорожного разъезда Глухая Кересть. На станции мы увидели пленного немца, которого охраняли двое наших бойцов. Вел себя этот фашист вызывающе, на наши обращения отвечал: «Русским капут!» и «Хайль Гитлер!». Но в итоге «капут» сделали ему, так как возиться с ним было некому и незачем.

Оставили и железную дорогу у переезда перед самым разъездом Глухая Кересть. Дальнейший путь был по проселочной дороге на деревню Новая Кересть. Пришлось бросить вагонетки, на которых тащили два оставшихся орудия. Личного состава у нас осталось всего 16 человек, надо было все тащить на себе и следовать по назначению.

Только что убили нашего парторга Мельникова, который, испугавшись обстрелов и бомбежек, заметался на открытом месте и попал под осколок мины. Обязанности парторга были возложены на меня.

Нам удалось подключиться к одному из проводов местной телефонной линии, по которой шел разговор начштаба 2-й УА с командиром 19-й гвардейской сд, действующей слева от нас. Начштаба давал указания о дальнейшем отступлении. Это и нас сориентировало в нужном направлении.

Отойдя от железной дороги, мы наткнулись на узкоколейку, которая полностью бездействовала. Вагоны и паровозы были разбиты, путевое хозяйство частично разрушено — воспользоваться этой узкоколейкой не пришлось.

В густом лесу, недалеко от д. Новая Кересть, мы вышли на армейский госпиталь, в котором находилось много раненых. Недалеко от госпиталя выложены большие штабеля валенок, которые служили укрытием при обстреле и бомбежке. Оказывается, валенки не пропускают вглубь осколки, поэтому здесь многие прятались и чувствовали себя надежно.

Раненые лежали на чем попало: на хвойных лапах, платформах узкоколейки, подмостках из разных предметов. Питались они так же, как и мы, а для потерявшего много крови — это гибель. Их хоронили тут же, в болоте, — выкапывали ямы на штык лопаты и укладывали людей в одежде рядком.

Шли 20-е числа июня 1942 г. Погода стояла хорошая, но мы ее не чувствовали, ходили в шинелях, иногда из них делали скатки через плечо.

Пройдя по лесу еще несколько километров в сторону Мясного Бора, мы заняли свой предпоследний рубеж обороны. Тут же к нам прибежал командир 1100-го сп майор Сульдин и от имени комдива 327-й сд генерал-майора И. М. Антюфеева потребовал дать людей для перекрытия дороги, по которой мы только что прошли. Это означало, что раненые, которых мы только что видели, остались у немцев. Пришлось дать им 8 человек, а остальным тащить две пушки.

Немцы двигались за нами по пятам. По деревьям то и дело били разрывные пули. Наш командир, теперь уже майор Белов, приказал взорвать пушки. Для этой цели у нас были толовые шашки. Взрывать орудия было жаль. Оставшиеся 4 снаряда выстрелили по немцам. После этого я сказал ребятам, что, поскольку у нас остались только автоматы и ручные гранаты, мы уже не артиллеристы, а простые пехотинцы.

При последнем передвижении мне довелось увидеть командование 327-й сд: генерал-майора И. М. Антюфеева и комиссара дивизии, а также командование нашего 1102-го сп — подполковника Можаева и батальонного комиссара Царева. Это была последняя встреча с ними. Судьба их неизвестна до сих пор. Только о комдиве Антюфееве позже мы узнали, что он был в плену.

Итак, перед Мясным Бором мы заняли рубеж в одной из канав — последнем боевом рубеже, после которого наш путь был на выход. Я раскрыл карту, указал на торфяник и сказал, что завтра мы должны быть у деревни Костылево, и кому солнце там взойдет, тот будет счастлив.

24 июня был дан сигнал на выход к Мясному Бору. Выход готовился для всех частей, оставшихся в окружении, но ясности о порядке выхода не было. Надо было прорываться через оборону противника.

В этот день нашей дивизии было приказано сдерживать натиск врага, чтобы оставшиеся части могли войти в узкий «коридор» Мясного Бора, до которого оставался километр. В ночь на 25 июня наша территория — полтора на два километра — обстреливалась противником из всех видов оружия со всех сторон. При этом руководства частями и соединениями со стороны командования и Военного совета 2-й УА не было. Выходом оставшихся войск руководило командование частей и подразделений, а некоторые группы выбирались сами по себе. Но когда толпу людей враг обстреливал в упор, все принимало стихийный характер.

Наступила наша очередь выходить. Мы пошли через торфяник и приблизительно через 500 м вошли вместе с другими подразделениями в мелкий кустарник. Здесь противник внезапно открыл минометный огонь. У нас погиб майор Белов.

Мы вошли в «коридор» длиной свыше 5 км, а шириной 300–400 м. По флангам справа и слева поднимались ракеты. Мы считали, что это ракеты противника, а потом узнали, что ракеты бросали наши для обозначения направления выхода.

Вначале мы попали в колонну штаба и политотдела соседней дивизии, которая шла от нас слева. По пути то и дело натыкались на убитых и раненых.

Через 100–120 м ко мне подошел оперуполномоченный из той же дивизии. Ему показалось подозрительным, что у меня на ремне была лимонка. Не знаю, чем бы этот инцидент мог закончиться, но вмешался начальник политотдела, который решил наш спор.

Войдя глубже в «коридор», мы почувствовали, что противник активизировался: он обстреливал нас с одной стороны из автоматов и пулеметов, и толпа невольно шла волной в другую сторону. Многие из наших людей были убиты или ранены.

Близко от меня шли мой помощник Соболев, фельдшер Сизов и ординарец Деревянко, а остальные ушли вперед, я ориентировал их на подбитые машины, танки и другие укрытия. Но оказалось, что эти предметы были пристреляны немцами. Они вели по ним слепой огонь, и небезуспешно: там были убитые и раненые.

Тогда мы стали перебежками укрываться в больших воронках от бомб и снарядов, но и это было неэффективно.

Как быть? Нам пришлось делать более краткие перебежки и падать для передышки под незначительные кочки, маленькие воронки от мин и мелких снарядов. Это было надежней. Так мы достигли небольшой речки.

В обычной обстановке человек соорудил бы какой-нибудь переход через такую узкую и маленькую речонку. Но тогда было не до того. Мы бросились в речку, в которой оказалось воды по пояс, и мокрая одежда стала непосильно тяжелой. Надо было вылить воду из сапог, отжать одежду, но задерживаться нельзя: над головой трассировали пули — видимо, это была пристрелка.

Убило моего заместителя Соболева — человека, которого я так берег. Пуля поразила Соболева внезапно, в метре от меня. Я даю ему сигнал «вперед», а он лежит. Подполз военфельдшер Сизов, проверил пульс и сказал: «Он мертв».

Мы начали выползать из полосы обстрела и двигаться дальше. На этом оставшемся пути у нас нашлись новые попутчики и друзья: корреспондент армейской газеты, старший политрук Черных и начштаба одной из бригад, которая в окружении под Красной Горкой действовала справа от нашей дивизии.

Огонь противника из автоматов и пулеметов стал тише, но артиллерийский и минометный обстрелы усилились. Стало совсем светло, видимость мешала нам продвигаться вперед. Немцы обстреливали нас в упор, и мы несли большие потери. Прошли еще 700–800 м по «коридору», вдруг с правого фланга артналет. Люди реагировали по-разному: кто падал, а кто продолжал идти.

Я слабел с каждым шагом, но помощи не просил. В сознании постоянно стучало: нельзя отставать от своих, и я собирал последние силы, чтобы двигаться.

Нас осталось только четверо. Выберемся ли из этого омута — тогда ответить было невозможно. Продолжали идти. Пулеметный огонь вроде ослабел, и меньше людей падало убитыми и ранеными.

Вдруг с правого фланга забила батарея противника. Один из снарядов угодил в стихийно собравшийся людской поток. С этой колонной шли и мы. Перед глазами — облако дыма, пыли и грязи, как подкошенные падают люди. Снаряд приземлился рядом со мной, но впереди.

В этом сказалось «право» на жизнь. Меня отбросило и оглушило, но я все-таки выполз. Повторяю — выполз, а не вышел. Причем мне кто-то помог, но я не знаю, кто был этот добрый человек.

Впереди простор все шире и шире — мы прошли «коридор». Нам навстречу шли четыре танка Т-34. Мы ликовали. После узнали, что эти танки были посланы Мерецковым с его адъютантом, чтобы вывезти из окружения генерала Власова.

Утром 25 июня 1942 г. поднялось солнце, ободрив нас и подтвердив право на жизнь. Но со стороны, казалось бы занятой нашими войсками, под углом 35–40° к нашему движению, мы увидели большую партию самолетов. Нам показалось, что это наши самолеты, мы обрадовались. Но самолеты оказались немецкими, они обрушили бомбовый удар по нашим войскам. Вскоре появилась вторая группа самолетов, проделавшая то же самое.

Утром 25 июня немцы полностью закрыли «коридор» к Мясному Бору, но движение наших войск продолжалось в разных направлениях. Так, 19-я гвардейская сд пошла не по «коридору», а по тылам противника и этим сохранила свой личный состав лучше других соединений. На войне нужен риск, но риск разумный.

Как-то старший политрук Критинин раздал каждому по одному сухарю. Нас такой подарок обрадовал. Я его знал и раньше и хотел получить по знакомству еще один сухарь, но Критинин был неумолим. «Впереди должен быть питательный пункт», — пообещал Критинин. Казалось, все самое страшное осталось позади.

На питательном пункте нас встретили, как в родном доме. Врачи обследовали, а интенданты накормили. Кроме того, на 2–3 человека выдавали «маленькую» водки. Некоторые брали по 2–3 порции, и исход был тяжелым.

После того как нас обслужили, можно сказать, по высшему разряду, мы отправились в сторону Волхова к деревне Костылево. Путь наш шел по торфяникам к опушке леса. Один из нас — капитан — совсем ослаб, пришлось тащить его на себе, но и у нас силы были на исходе, и мы решили поискать место для отдыха. Расположились, нас быстро пригрело июньское солнышко, и мы все уснули. Спали около 17 часов, подняла нас немецкая авиация: она активно бомбила на опушке леса артбатарею, которая произвела залп в сторону немецкой передовой.

Но мы уже ничего не боялись. Не торопясь, согрели чаю на болотной воде, сахар и сухари у нас были из питательного пункта, и решили двигаться в сторону Костылево, до которого еще топать и топать. Там был наш окончательный сбор.

На наше счастье, недалеко в лесу мы услышали стук колес. Это двигалась военная бричка на паре лошадей, управляемая одним солдатом.

Обрадованные, мы попросили забрать капитана, совсем обессилевшего. Сами держались за бричку, чтобы не упасть. Так и добрались до Костылево.

На месте нас окружили заботой медработники, интенданты и представители Волховского фронта. Вопросов было много, но особенно их интересовало одно: где руководство 2-й УА и, в частности, генерал Власов и член Военного совета Зуев.

У нас было одно желание: скорее помыться и отдохнуть, поэтому мы их направили к старшему политруку Черных — он, мол, работник армейской газеты, он все знает. Но, к сожалению, и он ничего не знал о судьбе командования армии. Значительно позже стало известно, что Власов — в плену, а Зуев, выданный полицаем, погиб недалеко от Чудова.

В Костылево я встретил подполковника Воронина, с которым служил с 1932 по 1941 г. в 81-м полку ОГПУ-НКВД в Харькове. Его я узнал сразу, а он меня — нет: от меня прежнего мало что осталось. Это Воронина заинтересовало, и он первым делом спросил, как я вышел из окружения.

Воронин помог мне разобраться в обстановке и отвел в одну из дивизий, точнее, это были остатки дивизии, где я неожиданно стал исполняющим обязанности начальника политотдела. Уходя, Воронин велел держать с ним связь. Этого не получилось.

Через день на железной дороге я встретил комиссара П. И. Широкова, который был вездесущ и всемогущ. Он сумел побывать в политуправлении фронта и узнать, что командование армии и 327-й сд не вышло из окружения.

Из остатков нашей дивизии была сформирована и подготовлена новая дивизия. Широков исполнял обязанности начальника политотдела дивизии, а я был назначен исполняющим обязанности комиссара 894-го ап. Полк возрождался из резервной батареи и остатков, вышедших из окружения. Исполняющим обязанности командира полка был назначен П. П. Дмитриев, который вышел из окружения.

В скором времени к нам стала поступать почта, целыми мешками, получать же ее было некому.

Через несколько дней мы прочли в газетах сообщение ТАСС о том, что немецкое командование объявило о полном разгроме 2-й ударной. ТАСС опровергло это сообщение, заявив, что 2-я армия действует, как и все другие.

П. В. Рухленко,

Date: 2015-06-11; view: 454; Нарушение авторских прав