Бывш. командир 327-й сд

П. П. Дмитриев Нас называли «антюфеевцами»…

Наш дивизион 122-миллиметровых гаубиц образца 1938 г. на конной тяге был сформирован на станции Сомово под Воронежем и во второй половине декабря 1941 г. прибыл на Волховский фронт. Большинство личного состава еще не участвовало в боях, и то, что мы увидели, нас потрясло. Уничтоженные деревни, обгорелые трупы, убитые лошади, разбитые машины…

Из Большой Вишеры прибыли в район сосредоточения: Б. Вяжище — Любовцево. Прозвучала команда располагаться на ночлег, выставив боевое охранение. «Костров не разводить, спичек не зажигать, себя не обнаруживать!»

Стояли сильные морозы, и эта первая ночь в походной обстановке хорошо запомнилась. В орудийных расчетах оказались пожилые солдаты, имевшие жизненный опыт. Они подсказали, как откопать окопы в снегу, устроить шалаши. Снег был глубокий, так что получилось место и для отдыха, и укрытие от ветра, в которых удавалось разводить малые костры. Ночь прошла благополучно — мы не имели ни одного обмороженного. Появилась уверенность, что человек может вынести самые трудные условия.

Утром командиры батарей выехали на рекогносцировку боевых порядков, а мы весь день занимались подготовкой материальной части, выверкой прицельных приспособлений, готовили боеприпасы, ухаживали за лошадьми. Все рвались в бой, хотя, по правде говоря, плохо представляли себе, что это такое.

Огневые позиции дивизиона были намечены в 1,5 км восточнее села Городок, а наблюдательный пункт — в боевых порядках пехоты на восточном берегу Волхова, в полосе наступления нашей дивизии.

Накануне нового, 1942 г. мы заняли боевые порядки и допустили первую ошибку, выведя на них всю технику. Едва рассвело, немцы обнаружили нас, и мы понесли неоправданные потери в людях и особенно в лошадях. Человек при обстреле хоть на землю ляжет, а лошадь не уложишь…

После этого урока мы откопали окопы для орудий, укрытия для людей, щели для снарядов и, самое главное, отвели подальше лошадей. По уставу тяга должна находиться не далее 250 м от орудий, но мы уже поняли, что война ведется совсем по другим правилам.

Все без исключения — красноармейцы, младшие и средние командиры — работали круглые сутки. Зима стояла суровая, грунт промерз на 70–80 см, можете себе представить, сколько сил требовалось на то, чтобы одними лопатами и ломами вырыть эти укрытия! Но никто не жаловался, у многих обнаружились немалые способности в таких делах, как оборудование землянок, изготовление из остатков разбитой техники печек, защитных щитков, навесов, съемных укрытий. После несения тяжелой службы возле орудий у бойцов появилась возможность передохнуть в теплой землянке.

Новый год мы встречали, желая друг другу поскорее разбить фашистов и снять блокаду Ленинграда.

На огневых позициях установился порядок, позволяющий вести огонь в любое время суток. Мне очень повезло с командирами орудий. Один из них, Шапкин, грамотный и спокойный человек, был до войны председателем колхоза. Он никогда не повышал голоса, но его команды исполнялись беспрекословно. Другой младший командир, Маликов, бывший железнодорожник, был несколько тороплив, но также пользовался у бойцов авторитетом.

Командир батареи младший лейтенант Гунин, уже побывавший в боях, отдавал распоряжения четко и уверенно. Он сообщил, что мы входим в полковую группу и поддерживаем наступление 1098-го сп, имеющего задачу форсировать Волхов и овладеть первым рубежом немецкой обороны — населенными пунктами Костылево и Ямно. В дальнейшем планировалось наступление на Спасскую Полисть и последующий выход к Любани для соединения с войсками Ленинградского фронта. Ведение огня планировалось не по конкретным целям, а по площадям обороны немцев.

7 января выстрелы наших орудий возвестили о начале наступления. Артподготовка была слишком короткой, а плотность огня низкой из-за недостатка снарядов. Неожиданно рядом с нами появились незнакомые установки. Они дали залп и тотчас снялись с позиций. Потом мы узнали, что это были «катюши».

Пехота поднялась в атаку, но, добежав до середины Волхова, залегла: артиллерия не смогла подавить огневые средства противника. Почему так получилось? При подготовке к наступлению нас вооружили новыми, как говорили, «секретными» телефонными аппаратами TAT.

На коротком расстоянии, до 100 м, какая-то слышимость еще была. Но огневые позиции находились в 1,5 км от НП, и при однопроводной линии по этим TAT ничего не было слышно. Получалось, что разведчики и связисты наблюдательных пунктов, находившиеся в боевых порядках пехоты, превращались в стрелков, а огневики — в мишень для авиации и артиллерии врага.

Начальник связи дивизиона младший лейтенант Н. Ф. Ушаков и начальник связи полка В. И. Николаевский сыпали угрозами, но слышимости это не прибавляло. Мы пытались принимать и передавать команды по цепочке голосом, с посыльными, но толку не было. Команды на огневые позиции доходили искаженными и с большим опозданием. Огонь по ним было вести невозможно. Наступление сорвалось. Пехота с потерями возвратилась на исходные позиции.

После тщательного разбора неудачи командование фронта наметило повторное наступление через неделю. Началась усиленная подготовка. Наши разведчики вместе с командиром батареи Гуниным и командиром взвода управления старшим лейтенантом Горянским не уходили с НП, ведя тщательную разведку немецкой обороны, изучали расположение огневых точек врага, командных и наблюдательных пунктов — всего, что подлежало уничтожению огнем наших орудий. Были подготовлены исходные данные для стрельбы и записаны на огневых позициях. Связисты отыскивали алюминиевые провода от разрушенных немецких линий, разматывали их и прокладывали новые в подвешенном варианте, благодаря чему и при аппаратах TAT появилась слышимость, хотя и слабая.

На огневых позициях принимали боеприпасы и готовили их к стрельбе. Ездовые так укрыли лошадей в оврагах, что поразить их могло только прямое попадание.

13 января по сигналу красной ракеты и залпу «катюш» началась артподготовка. Она была более продолжительной и велась по конкретным целям первой полосы немецкой обороны. После артподготовки пехота с дружным «Ура!» поднялась в атаку, форсировала Волхов и атаковала первую траншею. Завязался рукопашный бой. Наши овладели первой траншеей и продолжили наступление. Артиллеристы перенесли огонь в глубь немецкой обороны.

Когда мы овладели Костылевом и Ямно, получили приказ сменить огневые позиции. Жаль было оставлять обжитые места, но успех окрылил людей. Быстро снявшись, мы переправились через Волхов, двинулись на Коломно и далее по шоссе Селищенский поселок — Спасская Полисть.

Дорога была перегружена: по ней двигались все подразделения нашей 327-й сд. Частые заторы, переброски — все хотели двигаться быстрее, а в результате мешали друг другу. К счастью, день был пасмурный, погода для вражеской авиации нелетная.

С наступлением темноты мы получили команду занять огневые позиции в мелколесье в 3 км к востоку от Спасской Полисти. Вырубили деревья, мешающие стрельбе, и начали рыть окопы для орудий и личного состава. Батарея была подготовлена к бою в очень короткий срок. Но позиция оказалась крайне невыгодной: открытая болотистая местность, слева — шоссе, огражденное щитами снегозадержания.

Немцы отошли на заранее подготовленный рубеж обороны вдоль шоссе Ленинград — Новгород в районе Трегубово — Михалево — Спасская Полисть — Мостки.

327-я сд начала наступление на Спасскую Полисть. Атакующих встретил сильный пулеметный, артиллерийский и минометный огонь как с фронта, так и с флангов. У нас на огневой позиции также были бомбежки и обстрелы, но можно было не опасаться выстрелов из ручного оружия. В один из дней с НП пришел разведчик Кретов и сообщил неприятную весть: убит комвзвода Горянский, мне приказано его заменить.

Я собрал полевую сумку, надел маскхалат, попрощался со своими огневиками и отправился с Кретовым на наблюдательный пункт. Чем ближе к переднему краю, тем чаще свистели пули, и я, вольно или невольно, отвешивал им поклоны. Кретов, уже привыкший к ним, уверял меня, что каждая пуля — «не наша». Когда пошли вдоль снегозадержательных щитов, страх исчез сам собой. Хотя здесь цепочкой лежали убитые и замерзшие в разных позах бойцы. Думаю, если бы им вовремя была оказана помощь, многие остались бы живы…

Несмотря на сильный пулеметный и автоматный огонь, мы с Кретовым перебежками благополучно добрались до передового наблюдательного пункта в боевых порядках пехоты. Он располагался на обледенелом берегу р. Полисть, вкопаться в который не было никакой возможности. Из снега пришлось выложить бруствер и проделать в нем амбразуры для наблюдения. Это была хоть какая-то защита от ветра, но от пуль она не прикрывала. Там можно было только лежать, чуть поднялся — и нет тебя. Многие так погибли…

Я приступил к новым обязанностям: наблюдению за противником и корректированию огня наших батарей.

Командование дивизии предпринимало многократные попытки наступления на Спасскую Полисть, используя и артиллерийский огонь, и дымовые завесы, но успеха не добилось. У немцев была хорошо организована система огня. Как только наша пехота поднималась в атаку, открывался сильный уничтожающий огонь, вынуждая наступавших залечь. Ночью противник освещал передний край ракетами, и любое движение в наших боевых порядках тотчас накрывалось огнем. Поддержка авиации была крайне слаба, а танки большей частью не доходили до переднего края.

Как-то для поддержки наступления батальона нам придали три танка Т-70, быстроходные, но слабо вооруженные, с тонкой броней машины. Для атаки на Спасскую Полисть они вышли на шоссе. Местность открытая, танки оказались просто движущимися мишенями для немецких артиллеристов и сразу были уничтожены на дороге. Было горько видеть, как бесцельно гибнут наши танкисты, выполняя приказ. Мы засекли орудия противника, и батареи открыли огонь бронебойными снарядами — осколочно-фугасных не оказалось. Стреляли много, но прямого попадания не получилось, и немцы спокойно убрали орудия в укрытия.

Снарядов у нас постоянно не хватало. Они доставлялись из Малой Вишеры с опозданием, в количестве, недостаточном для потребностей фронта. Не хватало автотранспорта — частые заторы и снежные заносы мешали движению. Недостаток продовольствия бойцам пришлось восполнять кониной: ведь вся техника была на конной тяге, потери в лошадях были большие, и недостатка в конине не ощущалось. В каждом расчете был свой повар, и огневики не голодали. Хуже было на НП: пища доставлялась сюда только ночью и в замороженном виде, возможности подогревать ее не было. (Только в 1943 г. у нас появились парафиново-спиртовые плошки.)

После нескольких неудачных попыток овладеть Спасской Полистью дивизия перешла к обороне. Мне была предоставлена возможность уйти на огневые позиции для кратковременного отдыха и приведения себя в порядок. Появилась новая беда — вшивость. На огневых позициях поставили большую палатку с железными бочками для обогрева и прожаривания белья. Это на какое-то время уменьшало количество насекомых, хотя потом они и восстанавливали свои полчища.

Сутки отдыха прошли быстро, и я опять возвратился на передний край. Там у меня уже появились друзья, которые меня ждали. Я принес им газеты и новости из тыла. Храбрый и спокойный разведчик Кретов стал моим ординарцем, верным и заботливым товарищем. Я был уверен, что в самую критическую минуту он меня не бросит, что впоследствии и подтвердилось.

В это время соседи слева прорвали оборону немцев в районе Мостки — Мясной Бор. В прорыв был введен 13-й кк генерала Гусева. В начале февраля наша дивизия получила приказ передать оборонительную полосу под Спасской Полистью другим частям и наступать в направлении Финев Луг — Любань.

В наших ротах оставалось до 30 % личного состава. Получив пополнение, мы двинулись за кавалеристами. Не стало фуража для лошадей, и было принято решение минимально поддерживать только лошадей артиллерийских упряжек и зарядных ящиков, переведя остальных на подножный корм. Лошади окончательно обессилели. Мне пришлось расстаться со своей любимой Теразкой. Хотел ее пристрелить, чтоб не мучилась, но передумал. Авось кто-нибудь подберет и подкормит…

Дойдя до Ольховки, дивизия развернулась для наступления. Артполк занял боевой порядок, но открыть огонь не удалось. Поступил приказ построиться в исходные колонны и двигаться по левому флангу прорыва в направлении Красной Горки. Впереди шел 1100-й сп, за ним 1098-й полк и наш 894-й ап; 1102-й сп следовал во втором эшелоне.

Путь пролегал по лесам и болотам, лишенным каких бы то ни было дорог. Передвигались только по компасу. Впереди топографы прокладывали маршрут. Глубокий снег, под ним — незамерзающие болота. Гаубицы весом по 2400 кг тонули сразу на оба колеса. Лошади выбивались из сил. Люди — огневики и управленцы — надели лямки и совместно, с помощью подручных материалов тащили на себе через топи орудия. Скорость продвижения определялась метрами, и все же мы старались не отставать от пехоты. На всем пути следования встречалось очень много убитых лошадей — след, оставленный кавалерийским корпусом. Картина ужасная. И это передвижение происходило в непрерывных схватках с отступающим противником. Весь световой день — налеты немецкой авиации. Правда, бомбы, попадая в болото, рвались на большой глубине и осколки причиняли мало вреда, а прямые попадания случались редко.

В начале марта 1100-й сп под командованием подполковника Ковтаря вышел на окраину Любани для встречи с войсками Ленфронта, но тех там не оказалось, и наше наступление оказалось безуспешным. Сосредоточив значительные силы, при поддержке авиации и танков противник контратаковал наши части в районе Красной Горки. В результате 1100-й сп оказался отрезанным и вел тяжелейшие бои в окружении. Два других стрелковых полка и наш артиллерийский вели наступательный бой в направлении Любани, стремясь соединиться с 1100-м полком. Немцы подтянули свежие силы, минометы, артиллерию, танки и организовали ожесточенное сопротивление.

В первых числах марта на НП был убит наш любимый командир батареи младший лейтенант Гунин. Мы его вынесли на огневую позицию и похоронили с воинскими почестями, дав клятву отомстить оккупантам.

Командиром батареи стал ст. лейтенант Булавин. Немцы ожесточенно обстреливали наши позиции из минометов всех калибров. Мины рвались на земле, на верхушках деревьев, образуя массу осколков, от которых мы несли значительные потери.

Я находился на передовом НП в боевых порядках 1-го батальона 1098-го сп. Видимость была очень плохая: сплошной березовый лес и кустарник. Я пытался давать данные для стрельбы двух наших батарей, но огонь становился все слабее: каждый снаряд был на счету.

8 марта командир дивизии И. М. Антюфеев посетил наши боевые порядки. Волей случая я оказался рядом. Комдив подозвал меня. Я представился и тут же получил приказ возглавить сводную роту для атаки шоссе. В мое подчинение передавались 8 бойцов, связисты, ездовые, повара — всего 16 человек. Я собрал людей. Проверили оружие, боеприпасы и заняли исходное положение.

Заработали пулеметы, и мы с криком «Ура!» поднялись в атаку. На этом время для меня надолго остановилось.

Очнулся я только 25 марта, когда сквозь мутный туман увидел людей в белых халатах и услышал чьи-то стоны. Понял, что контужен и нахожусь в полевом госпитале, переполненном ранеными. Горловина у Мясного Бора захлопнулась, и в тыловые госпитали никого не отправляли. Медики ничем, кроме ободряющих слов, помочь не могли.

Я полежал-полежал, да и отправился потихоньку в свою часть. Пешком и на попутках добрался до своей батареи, где меня уже списали. Оказывается, в том бою меня контузило, и мой дорогой Кретов вынес меня с переднего края и доставил в санчасть, откуда я попал в госпиталь.

Наступление 8 марта не удалось, оставшиеся в живых возвратились на исходные позиции. Вскоре и вся дивизия перешла к обороне. 1100-й сп, потеряв в окружении большую часть личного состава, уничтожил боевую технику и в составе 18 человек с боем вышел в ночь на 9 марта в полосе нашей дивизии.

В обороне мы оборудовали на переднем крае защитные стенки из бревен с ячейками для стрельбы и организовали круглосуточное наблюдение за противником. Подвоз снарядов прекратился, и расходовать оставшиеся можно было лишь с разрешения комдива. Патроны к стрелковому оружию пока были, и мы периодически перестреливались с немцами.

В конце марта прежнее положение у Мясного Бора было восстановлено, и к нам прибыло для гаубиц 5 автомобилей марки «Студебеккер». Лошадей, способных передвигаться, отправили с ветфельдшером за Волхов.

Наступила оттепель, и единственная дорога, снабжающая действующую армию всем необходимым, превратилась в сплошное месиво, а окружающая местность — в непроходимое болото. В войска доставлялись только патроны к стрелковому оружию и мины малого калибра. Стало очень трудно с питанием: конина кончилась. С самолетов иногда сбрасывали сухари, но их на всех не хватало. Тогда было принято решение мобилизовать все силы на строительство дороги из подручных материалов. Каждой части был определен свой отрезок дороги. Это был очень тяжелый труд. Люди истощены, шанцевый инструмент для таких целей не приспособлен. Не было даже напильников, чтобы точить пилы, а тупой пилой много ли напилишь? Но работали непрерывно — днем и ночью. У орудия оставались командир и наводчик, все остальные были заняты на дорожных работах или на себе доставляли продукты и снаряды. До тыловых складов было более 50 км, путь туда и обратно занимал 5–6 дней. А много ли принесет человек, если каждый снаряд с зарядом весил 30 кг?

Труд, вложенный в строительство дороги, не окупался в полной мере. Машины часто проваливались, сгребая настил в кучу. Местами настил тонул в болоте, его постоянно приходилось восстанавливать. Вдоль всей дороги дежурили дорожники, вытаскивая застрявшие машины. Это была поистине адская работа…

Только управленцы, находившиеся на НП, были заняты своим прямым делом. Нейтральная полоса была всего 100–150 м, и немцы все время пытались проникнуть в наши порядки, но мы были начеку.

На огневых позициях оборудовали бани, где организовали помывку и стирку. Жили в землянках с бревенчатым накатом, но весной вода стала их заливать, пришлось перебираться в шалаши. Начали тонуть орудия, приходилось подкладывать бревна под колеса и укреплять сошники. Все это требовало сил, а положение с продовольствием все ухудшалось: паек уменьшился до половины, потом до четверти, а в иные дни пищу не получали совершенно…

В конце мая был отдан приказ на отход. В один из вечеров мы оставили НП и огневые позиции. Немцы открыли огонь из всех видов оружия. Ответить нам было нечем — не было снарядов. Противник пытался нас преследовать, но разбитые дороги оказались на сей раз нашими союзниками: немецкая техника и танки пройти по ним не могли. Пока немцы прокладывали дороги, мы удерживали следующий рубеж обороны — Финев Луг. Здесь была совсем другая местность — луга, пахотные земли. Довольно быстро вырыли окопы, установили наблюдательные пункты и заняли огневые позиции, надеясь на чудо: вдруг подвезут снаряды?

Но 30 мая горловина у Мясного Бора была перекрыта. У нас оставалось по одному снаряду на орудие для самоуничтожения. Немецкие танки вышли на высотки перед селом и начали нас расстреливать, не жалея снарядов и патронов. Меня из окопа немец просто выковырял, разбил стереотрубу, я еле перебежал на опушку леса.

Огневики все же сумели отвести орудия в лес. Управленцы остались в боевых порядках пехоты, получая норму патронов на карабин или автомат. Силы у людей таяли, красноармейцы с трудом передвигались. Себя-то не видишь, но смотреть на измученных товарищей было очень больно.

Поступил приказ перевести артиллеристов в стрелковые подразделения.

Измученные, голодные люди обороняли занимаемый рубеж до последнего дыхания. Раненые, перевязанные обрывками белья, не уходили в тыл, ведя бой до последнего патрона. Я не помню ни одного случая добровольной сдачи в плен, несмотря на немецкие листовки с обещаниями прекрасной жизни.

Через четыре дня был получен приказ взорвать орудия и двигаться в район сосредоточения к Мясному Бору. Здесь скопилась масса людей, лишенных возможности как-либо действовать из-за непрерывных бомбежек и полной незащищенности. Из-за голода на это не было и сил. Мы, несколько крмандиров, заняли позицию вокруг толстой осины. Каждому — ячейка между корней, головой к дереву, и каждый день кого-то убивало…

21 июня стало известно, что в горловине мешка пробит проход. Начальнику связи дивизиона Н. Ф. Ушакову — с открытой формой туберкулеза и мне — с тяжелой дистрофией было разрешено выходить самостоятельно, разрешено-то разрешено, а где взять силы для передвижения? Ноги у меня опухли и отказывались идти. Ушаков мог передвигаться и обещал мне помочь. Нам выдали по куску недоваренного конского мяса. Оно почти не жевалось, но во рту появлялся питательный сок. Я очень просил отпустить со мной ординарца Кретова, но приказ на выход касался только раненых и тяжелобольных.

Где пешком, где ползком мы пошли к горловине. Проход вдоль узкоколейки был 250–300 м шириной и около 4 км длиной. Помню, там стоял наш подбитый единственный танк Т-34. Немцы вели прицельный огонь, чтобы не поразить своих, на всем протяжении «коридора». Пережидая, мы намечали очередную воронку, к которой Ушаков перебегал, а я перекатывался. На полпути Ушакова прошило автоматной очередью. Я попытался к нему подползти, но был обстрелян. Пули задели одежду, но сам я остался цел и продолжал ползти к выходу.

Речка Полисть до берегов была заполнена трупами, живые ползли по телам мертвых. Этот «коридор» недаром назвали Долиной смерти, его можно было назвать адом, мясорубкой, огненными жерновами. Но никакими словами нельзя выразить того, что там творилось.

Надо мной судьба смилостивилась: в конце «коридора» меня в бессознательном состоянии подобрали санитары и доставили в госпиталь. Пришел в себя, подлечился и вернулся в свой родной 894-й артполк, с которым прошел все дороги войны до Победы.

П. П. Дмитриев,

подполковник в отставке,

Date: 2015-06-11; view: 438; Нарушение авторских прав