Сан-Диего, Калифорния, март 1853 года

Ленч начинался достаточно спокойно. Элис Девит накладывала в тарелки тушеное мясо, а Байрони ставила их перед братом и отцом. Вот уже три месяца, как добрейшей толстухе Марии пришлось покинуть этот дом. Они не могли позволить себе платить ей даже нищенское жалованье.

За столом все молчали, и Байрони радовалась этому молчанию. Любое нарушение тишины обычно было чревато неприятностями. Однако, взглянув на отца, Мэдисона Девита, она подумала, что этого не миновать. Он крошил мягкую маисовую лепешку, а его мясистые скулы подергивались. Взрыв не заставил себя ждать.

— Ленивая сука! — зарычал он на жену. — Человеку нужна еда, а ты суешь мне эту дрянь!

Глиняная миска, полная вкусного тушеного мяса, полетела через всю столовую в отмытую добела стену.

Куски мяса и овощной гарнир посыпались на буфет красного дерева, который был самой дорогой частью мебели, доставшейся ей от матери.

— Ты принимаешь меня за свинью, пичкая такими помоями?

На этот риторический вопрос ответа, разумеется, не требовалось, но Элис Девит обиженно возразила тихим голосом:

— Это отличная говядина, Мэдисон. Я думала, тебе понравится.

— Молчать! С каких это пор ты стала позволять себе что-то думать, набитая дура?

Мэдисон Девит чуть отодвинулся от стола и принялся расстегивать свой толстый кожаный ремень. Тяжелое лицо побагровело от гнева, и над небрежно повязанным шейным платком запульсировала набухшая жила. Байрони не могла сдержаться. Она встала со стула, подошла к другому концу стола и остановилась рядом с матерью.

— Оставьте ее в покое, отец, — дрожа проговорила она. — У вас плохое настроение вовсе не из-за мяса. Вы раздражены потому, что дон Педрорена продал свой скот по более высокой цене!

— Сядь на место и заткни свою глотку, — вмешался Чарлз, с интересом поглядывая на отцовский ремень. Сам он не пробовал его лет с тринадцати. Скрестив руки на груди, он откинулся на спинку стула. — Дон Педрорена — отъявленный лгун и вор, и вообще все они мерзавцы, эти калифорнийцы. Когда-нибудь…

Байрони повернулась к брату:

— Они вовсе не мерзавцы, и ты это прекрасно понимаешь! Вы просто завидуете им, оба — и ты, и отец! Если бы хоть у одного из вас была капля…

Она не закончила фразу. Мэдисон Девит, размахнувшись, ударил дочь ремнем по спине. Она отшатнулась, вскрикнув от боли. Элис тихо запричитала, не зная куда деть свои беспомощно задрожавшие руки.

Вмешаться она не решилась, зная, что это не довело бы до добра. Она почувствовала боль от удара, доставшегося ее доброй дочери, которую она всю жизнь пыталась защищать.

— Ты такая же бестолковая, как и твоя мать, — прогремел Мэдисон и хлестнул ее ремнем по плечам. — Обе вы потаскухи! Бог, спаси меня от женской глупости!

— Не Бог! — резко выкрикнула Байрони. — Дьявол!

От следующего отцовского удара разорвался дешевый материал платья. Она упала на колени, закрывая руками голову и лицо.

— Отец, — заговорил Чарлз, спокойно потягивая виски. — Смотри не изуродуй ее. Не ты ли говорил, что за нее можно получить хорошие деньги? Ты же понимаешь — какому мужу понравятся рубцы да шрамы!

Мэдисон Девит успел ударить еще раз, прежде чем слова сына дошли до него. Тяжело дыша, он отошел от дочери.

— Муж, которому она достанется, увидит ее спину, когда будет уже поздно, — заметил он, но от нового удара удержался. — Поднимайся, ты, маленькая шлюха, — бросил он дочери. И перевел мрачный взгляд на сжавшуюся от страха жену:

— Дай мне чего-нибудь поесть, женщина, только не этой требухи.

Он продел ремень через шлевки штанов и, исчерпав заряд ярости, снова уселся за стол, чтобы выпить вместе с сыном очередной стакан виски.

Байрони медленно пошевелилась и встала на колени. Она чувствовала себя оскорбленной и измученной нравственно и физически, а глаза ее застилали слезы ненависти. “И почему только я не держу язык за зубами?” — злясь на себя, думала она, понимая, что не могла смолчать. Должна была защитить мать. Ведь ее-то мать защитила, и она жила спокойно, пока полгода назад не вернулась в Сан-Диего после смерти своей тетки Айды в Бостоне. Старшая сестра матери всегда отвечала на вопросы девочки одними и теми же словами: "Твой отец — тяжелый человек, дорогая.

Тебе лучше оставаться здесь, у меня. Ты же знаешь, этого хочет и твоя мама".

Тяжелый человек! Боже, да этот человек был помешанным, и теперь, когда стало не хватать денег, вспышки гнева участились. Он побил ее уже три раза после ее возвращения. Байрони закусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться от боли и от беспомощной ярости. Это лишь снова привлекло бы к ней внимание отца. Байрони тихо поднялась и выскользнула из столовой. Она услышала, как рассмеялся отец в ответ на какую-то реплику Чарли.

Примерно часом позже Элис Девит вошла в крошечную спальню дочери. Не сказав ни единого слова, она смочила кусок мягкой ткани в теплой воде и стала осторожно протирать полосы от ударов ремня.

— Ненавижу его, — сквозь зубы прошипела Байрони. — А Чарли становится таким же зверем, как ваш муж.

— Твой отец испытал много невзгод, — проговорила Элис. Последовало бесконечное перечисление его бед, словно неудачи оправдывали вспышки бешенства.

— Все его невзгоды — дело его собственных рук!

Почему бы вам не уйти от него? Мама, мы могли бы вместе уехать из Сан-Диего! Можем вернуться в Бостон. У тети Анды было столько друзей…

— Тебе не следовало вмешиваться, — заметила Элис. — Я предупреждала тебя много раз.

“Ей нужно выйти замуж, — думала Элис. — Да поскорее, тогда она будет в безопасности”.

* * *

Над вершиной холма дул сухой, горячий ветер, клоня к земле бесконечное море густого кустарника.

Несколько сарычей в поисках добычи слетели вниз, на расстилавшуюся у подножия равнину. Их полет был медлительным и ровным.

Байрони сидела в тени одинокой сосны, вытянув перед собой длинные ноги и сдвинув со лба фетровую шляпу.

Ее кобыла Колючка пощипывала чахлые стебельки выжженной солнцем травы. Это было безрадостное, уединенное место, куда не заходил никто, кроме Байрони.

Если день выдавался ясный, как сегодня, ей были видны раскинувшийся вдали океан и дома в Сан-Диего. Она пошевелилась, чтобы изменить положение, и почувствовала, как спину стянула боль. Она снова и снова спрашивала себя, все ли мужчины такие, как ее отец и Чарли.

Жестокие, злобные неудачники, неспособные признавать собственные ошибки. В отличие от матери она не находила прощения для отца. По своей собственной глупости он потерял несколько голов скота, позволив им напиться воды из отравленного колодца. А тех, что остались, решил продать, но получил за них мало денег. Чарли же пьянствовал и играл в салунах Сан-Диего. Ему не везло, так же как отцу.

В последние несколько месяцев она не раз думала о том, чтобы бежать от них. Ей было девятнадцать лет, она была сильной и здоровой девушкой. Она могла сама пробить себе дорогу в жизни. Ей вспомнились слова брата о продаже ее за хорошие деньги. Муж… Она содрогнулась, представив себя в роли своей матери, подавленной нравственно, с подорванным здоровьем, преждевременно состарившейся. Эта мысль вызвала в ней леденящий страх.

Нет, она скорее убьет себя.

Байрони поймала себя на том, что начинала воспринимать жестокость как норму жизни. “Я становлюсь такой же, как они”, — думала девушка. Тетя Аида все знала, но никогда ничего не говорила. Байрони вспомнила одиночество первых лет жизни, детские вопросы о брате: “Но, тетя Аида, если папа такой тяжелый человек, почему тогда Чарли живет не с нами?” И Аида отвечала тихо, но решительно: “Твой брат, дорогая, сильный человек, способный сам позаботиться о себе. Ему там ничто не угрожает”.

Она думала о письмах, посланных ею матери за долгие годы, и о письмах матери к ней, полных любви, ласки и.., лжи. Она повторяла себе снова и снова, что мать защищала ее. Что было бы с ней, если бы она жила в доме Мэдисона Девита?

Колючка внезапно заржала, и Байрони оторвалась от своих мыслей. Она поднялась на ноги и прикрыла рукой глаза от солнца, чтобы рассмотреть приближавшегося всадника. То был Габриель де Неве, сын дона Хоакина де Неве, богатого землевладельца, одного из презренных калифорнийцев. Она улыбнулась ему, когда он сдержал своего великолепного жеребца Эспаду и грациозно спешился. Юноша двадцати одного года от роду, ростом был чуть выше Байрони, а его волосы и глаза были черными, как безлунная ночь. Ровные зубы сверкали белизной на фоне загорелого лица.

Подобно богатым калифорнийцам Габриель одевался очень броско: его черные штаны были перехвачены на талии ярким шелковым поясом, а на черном камзоле сияли золотые пуговицы. Черные же сапоги были из тончайшей кожи, а белая рубашка расшита золотом.

— Соtо esta? <Как поживаете? (исп.).> — лениво спросил он, улыбаясь девушке.

Он заметил в ее прекрасных зеленых глазах боль, но не понял ее причины. Впрочем, она тут же исчезла, прежде чем Габриель успел спросить ее, в чем дело.

— Прекрасно, Габриель, — отвечала она. — Я не видела вас целую неделю. Чем вы занимались?

Габриель развернул натруженные ладони:

— Объезжал новых лошадей. Упрямые, бестии. А чем занимались вы, Байрони?

Отцу Габриеля было невдомек, что его сын отлично говорил по-английски — это наверняка вызвало бы его гнев. Не знал он и того, что Габриель встречался с gringa <американкой (исп.).>, дочерью человека, которого он считал глупцом и горластым хулиганом. Но Габриель не сторонился Байрони. Она была свежа, прелестна, обаятельна и нравилась ему. Он сосредоточенно смотрел на девушку, представляя, как бы затрепетала она от его прикосновения.

Байрони проронила что-то бессвязное в ответ и пожала плечами. Габриель впервые последовал за нею сюда, в ее тайное убежище, несколько месяцев назад и теперь, по-видимому, знал, когда можно было ожидать ее появления. Она не возражала против этих встреч, потому что он ей тоже нравился: казался добрым, любил пошутить и посмеяться. Он был отдушиной для Байрони, угнетенной царившей в ее доме атмосферой.

— Вы такая тихая сегодня, nina <девочка, барышня (исп.).>, — заметил он, закинув повод за луку седла. Он шагнул к ней и пришел в смятение, увидев, как она сжалась. — Что случилось, Байрони? Вы ведете себя так, словно я бык, который собирается напасть на вас.

Она едва не рассмеялась от уместного сравнения.

— Простите, Габриель. Я, кажется, сегодня немного нервничаю.

Он нахмурился, уже не в первый раз стараясь понять, о чем она думала. Она отвернулась и вперила взгляд в унылый пейзаж, а Габриель посмотрел на ее бриджи. Как раскричалась бы его мать, увидев рядом с ним так бедно одетую девушку. Порыв ветра на мгновение прижал к груди Байрони свободную белую рубашку, и юноша проглотил подступивший к горлу комок. После их последней встречи ему пришлось отправиться к какой-то проститутке в Сан-Диего. Но это было совсем не то.

“Он догадается, что со мной что-то не так, если я не заговорю о чем-нибудь вполне обычном”, — подумала Байрони.

— Расскажите мне о новых лошадях, Габриель, — попросила она.

И он начал рассказывать о лошадях.

Долгие послеобеденные часы они провели за приятной беседой. Габриель говорил о своей семье, и Байрони жадно ловила слова о том, какой интересной могла быть жизнь. Неужели прошло всего шесть месяцев с того момента, когда она покинула дом Айды, дорогой, хлопотливой тетушки, приютившей ее и отдавшей свою любовь? И не подпускавшей к ней никаких мужчин.

Она на мгновение задумалась: не считала ли старая дева тетя Аида всех мужчин подобными своему зятю?

Не то чтобы она говорила что-то плохое о Мэдисоне Девите или о каком-нибудь другом мужчине. Она никогда не говорила и ничего хорошего. Байрони постаралась снова сосредоточить блуждавшее внимание на Габриеле, который теперь говорил о своей матери.

Донья Карлота, улыбчивая, веселая женщина, пухлая и любящая, обожала разыгрывать отца Габриеля. Его жизнерадостные братья выполняли тяжелую работу на ранчо Лос-Пинос, а младшая сестра Бланка была болезненной, избалованной красивой девочкой.

Габриель рассказывал о прошедших рождественских праздниках, когда Байрони внезапно вскочила.

— О Боже! Скоро стемнеет. Мой отец.., я должна ехать, Габриель. — Байрони сотрясала дрожь.

— Я провожу вас до дома, Байрони, — предложил Габриель, помогая ей подняться в седло.

— Нет.

Она почувствовала, как по телу потекли струйки пота от страха.

— Ну разумеется, провожу, — спокойно проговорил он и остановил своего жеребца рядом с ее кобылой.

Она уедет от него до того, как они приблизятся к дому. В голове Байрони крутились мысли о том, что она солжет, если их увидит отец. Заметив вдалеке огни, она ударила каблуками в бока Колючки.

— До свидания, Габриель! — крикнула она и обернулась, чтобы помахать ему рукой.

— Осторожно!

Предостережение дошло до ее сознания лишь после того, как ее выбил из седла сук дерева, на который она наткнулась оглянувшись. Байрони упала на спину и несколько мгновений не могла дышать. Спрыгнувший с жеребца Габриель опустился рядом с нею на колени.

— Все в порядке, — выдохнула она. — Получилось так глупо…

— Уверены, что все в порядке? — переспросил он и обхватил ее руками, помогая подняться на ноги.

— Да, да, — торопливо подтвердила она, высвобождаясь из рук Габриеля. — Я должна ехать домой.

— Querida <Любимая (исп.).>, позвольте мне помочь вам.

Она не расслышала его ласкового обращения, зато увидела стоявших перед домом брата с отцом, попыхивавших сигарами.

— Пожалуйста, уезжайте, — сказала она Габриелю, взявшись за луку седла.

— Хорошо, — отозвался он. — Скоро увидимся, Байрони. он развернулся и уехал, пустив лошадь галопом.

Байрони глубоко вздохнула и направила Колючку к небольшой конюшне. Она нехотя слезла с лошади и занялась успокаивающим нервы делом — чисткой кобылы. Она почти закончила, когда увидела в узком проеме двери конюшни отца.

— Стало быть, — чеканно заговорил он, растягивая слова, — ты окончательно решила оставить своего любовника, а, девочка?

Она уставилась на отца, не понимая смысла его слов.

— Богатого смазливого Габриеля де Неве, — добавил он и сплюнул в кучу старой соломы.

— Он просто приятель, — возразила она, чувствуя, как быстрее забилось сердце, подгоняемое страхом. — Всего лишь приятель. Я встретилась с ним три месяца назад в Сан-Диего.

— И этот красавчик по-приятельски рвет на тебе рубашку, дочка? Тебе так нравится лежать на спине?

Она взглянула на разорванную у плеча рубашку.

— Я упала с лошади, только и всего. Наткнулась на толстую ветку, и она сбила меня на землю.

— Не лги! Ты мерзкая потаскушка! Я заставлю тебя жалеть о том, что…

— Я жалею о том, что вы мой отец! — выкрикнула она ему в лицо. — Боже, как я вас ненавижу! У вас грязный ум…

Он рванулся к ней, но от двери послышался голос Чарли:

— Не надо, отец. Погоди, оставь ее в покое и послушай меня.

Байрони недоуменно заморгала. Помощь от брата?

Поистине мир перевернулся с ног на голову. К ее удивлению, отец, бросив на нее взгляд, полный злобы, повернулся к сыну.

— Выйди-ка на минутку, отец, — позвал Чарли. — Клянусь, это очень важно.

— А ты, девочка, — он плюнул в сторону Байрони, — ступай в дом да подмойся! Я займусь тобою позднее!

* * *

Луис, один из пастухов дона Хоакина де Неве, сообщил ему, что его хочет видеть сеньор Девит. Дон Хоакин нахмурился и захлопнул гроссбух, лежавший перед ним на письменном столе. Что понадобилось этому нелепому человеку? — недоумевал он. Ему пока не случалось в чем-то отказывать Девиту, хотя он и презирал его. Он поднялся из кресла, высокий, с квадратными плечами и исполненный чувства собственного достоинства. Он смотрел на Мэдисона Девита, разъяренным быком ворвавшегося в его тихий кабинет.

— Сеньор Девит, — заговорил он подчеркнуто вежливо, — чем могу служить?

Эти заносчивые калифорнийские аристократы всегда сбивали Девита с толку. Он ненавидел их — они постоянно заставляли его чувствовать свою неполноценность, незначительность, сознавать, что он представлял собою нечто такое, что им волей-неволей приходилось терпеть.

— Я хочу поговорить с вами о вашем сыне, — проговорил он, двигаясь прямо на хозяина дома.

— О котором из сыновей? — спросил дон Хоакин.

Грязные, злобные слова застряли в глотке Мэдисона Девита. Оглядывая великолепную дорогую мебель в кабинете, он ощутил, как в нем закипают алчность и зависть, но с трудом умерил свой тон.

— О вашем сыне Габриеле, — уточнил Девит. — Парень испортил мою дочь. Изнасиловал ее. И я требую возмещения, сеньор. Требую!

Дон Хоакин не выказал ни малейших признаков волнения.

— В самом деле? — переспросил он, с интересом выгнув дугой черную бровь.

— Да, он взял ее вчера. Я видел его с моей дочерью. У нее была разорвана одежда. Он опозорил ее и нашу семью.

“Ах, Габриель, — подумал раздосадованный дон Хоакин. — Этого, мой сын, я допустить не могу”. Он и не подумал сказать Девиту о том, что сын откровенно рассказал ему обо всем, что произошло накануне вечером. Он понимал, что обязан защитить свою семью и ее незапятнанное имя. Не стал он и доказывать этой жалкой твари, что его сын ни в чем не виноват. В любом случае это не привело бы ни к чему хорошему.

— Я требую заключения брака, сеньор!

Дон Хоакин мимоходом подумал, правда ли все те отвратительные вещи, которые ему довелось слышать об этом человеке с тяжелой челюстью. Что ж, он ничем не может помочь бедной девушке.

— О браке не может быть и речи, сеньор Девит, — спокойно проговорил он. — Утром мой сын надолго уехал к нашим родственникам в Испанию. — Он помолчал, понимая, что, возможно, мог бы уберечь оклеветанную девушку от ярости отца. — Однако я согласен вручить вам компенсацию. — Он выдвинул ящик стола, повернул ключ в замке сейфа и отсчитал пять сотен долларов.

Он вручил деньги Девиту. И почувствовал оцепенение, глядя на то, как тот, стоя перед ним, пересчитывал банкноты.

— Этого мало, — заявил Мэдисон Девит. — Речь идет о чести моей дочери. Он испортил ее. Кто теперь захочет на ней жениться?

— Это все, что вы можете получить, сеньор. А теперь благоволите меня оставить. Ваше присутствие.., угнетает.

Как ни ругался, как ни угрожал Девит, дон Хоакин остался непреклонен, ничего больше не сказал и лишь смотрел на него с терпеливой скукой. Когда тот наконец удалился, дон Хоакин глубоко вздохнул. Пора, подумал он, и впрямь посадить Габриеля на корабль и отправить в Испанию. Его дед и бабка долго не проживут, да кроме того, там куча кузенов, с которыми ему не мешает повидаться. Да, ему пора увидеть мир.

Date: 2015-07-11; view: 345; Нарушение авторских прав