Тело в работу: часть II

СОСТРИЖЕННЫЕ НОГТИ

Сохранение кусочков, отрезанных от собственного тела, — это проявление любопытства. Это есть у всех. Мы интересны сами себе, нам интересно собственное тело и, значит, интересны все эти частички, которые мы от себя и из себя отрезаем, откусываем, выдергиваем, вытягиваем и выколупываем. Отличный пример — отрезанные ногти.

Я вам обрисую сцену: вот вы вечером сидите дома на кровати, по телику идет какая-то дикая параша. Ну, что-то из той лабуды, которую телесети регулярно кажут в прайм-тайм. Вы говорите себе: «Рэймонд сосет у молочника»? Ну уж нет. Дай-ка лучше постригу, бля, ногти на ногах».

И вы принимаетесь стричь. И каждая отрезанная полоска отлетает на несколько футов. Замечали? Эта срань разлетается по всей кровати. И когда вы закончите подстригать, приходится собирать это дело в кучку. Нельзя же оставить на кровати разбросанные ногти. Они впиваются в ноги. Надо оно вам? В общем, собираете в кучку. И вот — замечали вы? — чем больше эта кучка, тем больше вы ей гордитесь.

«Посмотри-ка, зая. Самая большая куча ногтей, какую мы только собирали в этом доме со дня смерти Биг Боппера (наст. имя — Джайлс Перри Ричардсон младший, 1930–1959) — американский музыкант и ди-джей, один из пионеров рок-н-ролла). Тащи сюда камеру! Позвони в Музей естествознания! Скажи им, у нас есть отличная идея для диорамы, или как там оно зовется».

И начинаете обшаривать кровать в поисках самого большого ногтя, какой только найдется, — обычно с большого пальца. Найдя, вы его еще немного погнете в пальцах. Не гнете? Гнете! Еще как! Гнете, сжимаете, играете им. Обязательно. А почему? Да потому что вы можете! Потому что он еще живой и свежий: только что отделен от вашего тела, в нем еще не высохли соки. Он почти живой!!

Я иногда храню отрезанные ногти до утра. А вы делаете так? Ссыпаете ногти в пепельницу, стараясь сберечь до утра? Но все без толку. Утром они уже не те: за ночь совсем засыхают. Уже не погнешь. На хер, в помойку их. Кому нужны негнущиеся ногти? Только не мне. Я не настолько больной. У меня нет такой любви к обрезкам. Нет, господа.

День рождения

(Два холостяка в местном баре)

ЧЕСТЕР: Завтра мне стукнет сорок. Надо пойти купить свечки и забрать торт.

ЛЕСТЕР: Ты сам себе покупаешь торт на день рождения? ЧЕСТЕР: Нет, это не я покупаю. Мать купила, я только заберу. Она устраивает мне вечеринку-сюрприз, но сама прихворнула и не может забрать торт.

ЛЕСТЕР: Вечеринка-сюрприз, а торт ты забираешь сам?

ЧЕСТЕР: Ну я же не буду СМОТРЕТЬ, какой он. Он в коробке. Мне только забрать.

ЛЕСТЕР: Но что это за сюрприз, если сам забираешь торт и знаешь, что будет вечеринка?

ЧЕСТЕР: Но я же не знаю, когда, правильно? То ли в восемь утра, то ли в полночь.

ЛЕСТЕР: В восемь утра? Какой же день рождения в восемь утра? Кто, блин, на него придет, молочник, что ли?

ЧЕСТЕР: Не смейся, с моей маман станется. Однажды на свой день рождения я надрался и домой не пришел, так она устроила вечеринку без меня.

ЛЕСТЕР: И как она пела? «С днем рождения его»?

ЧЕСТЕР: Ты чего такой, бля, всем недовольный?

ЛЕСТЕР: А сколько свечек хочешь купить?

ЧЕСТЕР: Ну, шестнадцать штук у нас есть с прошлого года, со дня рождения моего малого, а в коробке продаются по двадцать четыре. Мне сорок, значит, надо одну коробку. Ну, я думаю, можно размахнуться и закупить две, а свечки малого не трогать, но в двух коробках будет сорок восемь свечек, и что мне делать с лишними?

ЛЕСТЕР: Убрать?

ЧЕСТЕР: А чего ты ржешь. Мы и убираем. Да и вообще, мы их даже не зажигаем.

ЛЕСТЕР: Как это?

ЧЕСТЕР: Ну, если зажигаешь, они потом выглядят стремно на следующий раз, когда понадобятся — ты уж поверь, у нас в доме ничего не выбрасывается на ветер. Вообще, послушай: пару лет назад моему деду исполнялось девяносто шесть. Девяносто шесть — это четыре коробки, так? Четыре раза по двадцать четыре?

ЛЕСТЕР: Ага.

ЧЕСТЕР: Ну, а у нас было только шестьдесят, это столько, сколько нам надо на мамин день рождения каждый год — она как, знаешь, многие, кто после шестидесяти решает «больше не отмечать день рождения». Ну вот, больше шестидесяти свечек нам не нужно. Две с половиной коробки. Но купили-то мы три. А в них семьдесят две штуки, выходит, двенадцать лишних. Правильно?

ЛЕСТЕР: Ну, поверю тебе на слово.

ЧЕСТЕР: Ты уж поверь, ладно? Ну вот, двенадцать, значит, лишних, и мы решили отдать их моей племяннице. Ей как раз исполнялось тридцать шесть, и у нее была своя новенькая коробочка, двадцать четыре штуки. Она вдова, без детей, ей много свечек не нужно. Думаю, может, на день рождения кошки или что-нибудь такое она втыкает одну в кексик. В общем, ей коробки хватает надолго.

ЛЕСТЕР: Давай дальше.

ЧЕСТЕР: В общем, говорю, деду исполнялось девяносто шесть, а свечек было только шестьдесят. Значит, нам не хватало еще тридцать шесть, полторы коробки. И тогда мы одолжили тридцать шесть свечек у моего брата. У него было две полные коробки, потому что примерно через полгода ему исполнялось сорок восемь. Но это было еще не скоро, так что мы одолжили у него тридцать шесть свечек, и двенадцать у него осталось, и так все отлично сошлось, потому что на другой неделе его сыну исполнялось как раз двенадцать, вот мы все везде и закрыли.

ЛЕСТЕР: Интересная у тебя родня.

ЧЕСТЕР: Ну, в общем, воткнули мы деду в торт девяносто шесть свечек и начинаем их зажигать, да? Но их так много, что когда подожгли последнюю, половина уже превратилась в маленькие лунки в глазури, из которых поднимались струйки дыма. Хотя, если в эти лунки заглянуть, можно было разглядеть в глубине язычки пламени. Короче, дед задул все девяносто шесть, но задувал по одной: пришлось подуть в каждую дырочку. А у него еще одышка. Но знаешь, что хорошо?

ЛЕСТЕР: Без понятия.

ЧЕСТЕР: Он загадал девяносто шесть разных желаний. ЛЕСТЕР: Сбылись?

ЧЕСТЕР: Штуки три.

ЛЕСТЕР: Ты веришь в желания? В смысле, веришь, что они сбываются?

ЧЕСТЕР: Не-е. В желания верю, а что сбываются — нет. Ну, конечно, если совсем простые… типа, желаю оказаться на праздничной вечеринке. Только нужно задуть все свечи, иначе не исполнится. Если хоть одна не погаснет, ты в пролете.

ЛЕСТЕР: Ладно, а если ты загадал, чтобы одна свечка осталась гореть?

ЧЕСТЕР: Как это?

ЛЕСТЕР: Ну смотри: ты загадал, чтобы одна свечка не погасла, а потом все задул. Что будет тогда?

ЧЕСТЕР: Ну, такого не может быть. Только если все задуть.

ЛЕСТЕР: Но если ты их все задуешь, значит, не вышло, что одна свечка осталась, значит, твое желание не исполнилось.

ЧЕСТЕР: Кончай втирать мне всякую профессорскую херню, ладно? Боже ты мой! Херби, глянь на этого малого. Только начнешь говорить о чем-то умном, он тут же со своим профессорским фуфлом влезет. Вот говорит: «Если ты загадаешь, чтобы одна свечка осталась гореть, это не сбудется, если только ты не задуешь все до одной». Вот такой херне сейчас учат в колледжах.

ЛЕСТЕР: Именно. Представляешь, у меня была специализация «сравнительное тортоведение», а в дополнительной программе было «глазуреведение».

ЧЕСТЕР: Не удивляюсь.

ЛЕСТЕР: А колпаки у тебя будут? Без колпаков вечеринка не вечеринка.

ЧЕСТЕР: Не-е. Без колпаков.

ЛЕСТЕР: Как же так?

ЧЕСТЕР: Да их продают по пятьдесят в коробке. Куда мне девать сорок восемь лишних?

ЛЕСТЕР: Ну, в вашей семье могут и пригодиться.

ЧЕСТЕР: Знаю. Потому и не покупаю. Увидимся на той неделе. ЛЕСТЕР: Ладно, пока. Хорошо отметить!

ЧЕСТЕР: Постараюсь.

С Рождеством, Лил

Однажды, когда я был еще мелким, моя тетя Лил подарила мне на Рождество книжку про железные дороги. Как раз такой подарок, каких я терпеть не мог. Книга. Я хотел игрушку. Лучше всего машинку, можно грузовичок или солдатиков — не бог весть какие запросы, правда? Просто какую-нибудь игрушку, с которой мальчику можно играть каждый день, и она не надоест. Так нет ведь. Сраная скучная книжка про железные дороги со сраными поездами на картинках.

Мать уговорила меня сказать тете Лил, что книжка мне понравилась; заставила врать и благодарить и повторять всю ту чепуху, которой родители постоянно засирают детям головы. Мать не хотела обидеть тетю Лил (а на самом деле не хотела плохо выглядеть в ее глазах).

Что ж, я сделал ошибку, обычную для детей, — послушался мамы и поступил, как она сказала. Поблагодарил. Угадайте, что в итоге? Правильно! С тех пор на каждое Рождество и на каждый день рождения я получал сраную скучную книжку от моей сраной скучной тети, сраной скучной Лил. Сперва про автобусы, потом — самолеты, потом грузовики, потом машины. Одна за другой, год за годом, пока у тети не иссякли транспортные средства и ей не пришлось переключиться на здания. Я плачу, как подумаю, сколько это могло быть солдатиков. Наверное, целый батальон, а то и два. Эх, да что там.

Теперь-то я понимаю, где прокололся: я был слишком мал, чтобы выучить вот такую тираду: «Эй, Лил! Забери-ка свою сраную железнодорожную книжку и засунь ее себе в жопу. А мне притащи солдатиков, мать твою!» Это на корню пресекло бы все дальнейшие издевательства.

Заткни радио!

Кто-нибудь на самом деле слушает эту срань, которую передают по радио? По FM? Как там ее? Современная музыка для взрослых? Классический рок? Городской ритм-энд-блюз? А знаете, как эта дребедень у них официально называется? «Программирование по корпоративному стандарту». Как раз так и надо работать с художественными формами: программировать по корпоративному стандарту. На основании «научных» исследований, проведенных бездушными дельцами.

Смотрите, насколько там все ужасно: радиосеть, у которой тысячи станций по всей стране, проводит раз в неделю телефонный опрос, предлагая слушателям оценить двадцать пять-тридцать песенных «хуков» (этим словом называют повторяющуюся и легко запоминаемую часть попсовой песенки), проигрываемых прямо по телефону; «хуков», заранее отобранных продюсерами. И вот на основании этих опросов радиосеть решает, какие песни пойдут в эфир.

Через несколько недель они записывают «хуки» всех песен, которые у них сейчас крутятся, присобачивают ярлык с названием и фамилией исполнителя и продают эти сведения звукозаписывающим компаниям, чтобы те наделали еще больше этой дряни. А еще продают конкурирующим радиостанциям, которые хотят крутить то, что крутят большие сети. Все это делается затем, чтобы какие-нибудь оригинальные композиции вдруг не просочилось в эфир.

Позвольте объяснить: вообще слушать музыку, которую подобрали чужие люди, кажется мне плохой идеей. К тому же, что более важно, если в Америке музыка нравится многим, она по определению херовая. Особенно если публике, которой это нравится, какие-то дельцы заранее сказали: вам должно понравиться. Прошу вас. Избавьте меня от людей, которых можно учить, что им нравится, а что нет.

По-моему, если ты уже не шестилетка, а музыку ищешь на радио, с тобой что-то сильно не так. Я надеюсь лишь на то, что mp3-плееры и файлообменные сети похоронят FM-радио, как они похоронили звукозаписывающие компании. Пусть не в воздухе, но хоть в эфире станет чище.

Ого, ты слышишь?

Для чего ставят сурдопереводчика показывать «Знамя, усыпанное звездами» («Знамя, усыпанное звездами» (The Star-Spangled Banner) — национальный гимн США) на языке глухих? Разве глухие не знают слова наизусть? И потом, жестами ведь вряд ли можно передать личную манеру исполнения певца. Разве сумеет кто знаками втолковать глухому причудливую вокальную акробатику, которой подвергают наш гимн чернокожие певицы? Особенно последние строчки: от «Есть еще храбрецы...» и до самого «...в ком свобода жива» («Еще есть храбрецы, в ком свобода жива» — последняя строка американского гимна (пер. М. Наймиллера), которые у них могут тянуться и шесть, и семь минут. Знаете, я думаю, сурдопереводчик просто руку сломает, если попытается все это перевести.

Да и вообще, какое отношение национальный гимн имеет к спорту? Никогда этого не понимал. Пинай мячик!