Курс зюйд-вест норд-ост 1 page

Пути морские и дороги земные отличны друг от друга, и отличий сих суть три: суша есть твердь, море же изменчиво. Суша недвижна, море колеблемо.

Дороги земные знаемы суть, морские пути неведомы.

Мартин Кортес «Краткий компендиум земного шара»

На рассвете четвертого дня слабый вест начал переходить на зюйд. Кой с тревогой посмотрел на показания анемометра, потом на небо и море. Антициклон в начале лета – дело обычное, и на первый взгляд все было спокойно: легкая рябь на воде, ясное небо, только кое-где белели кучевые облака; но вдали он заметил быстро несущиеся перистые облака.

Да и барометр начал падать – три миллибара за два часа. Еще утром, после погружения в синюю холодную воду моря, Кой послушал метеосводку и записал в вахтенный журнал, что образовалась область низкого давления, которая клином продвигается по северной части Африки, приближаясь к Балеарам, над которыми застыла область высокого – 1012 миллибар – давления. Если изобары циклона и антициклона чересчур сблизятся, с открытого моря задуют сильные ветры, и «Карпанте» придется прекратить поиски и укрываться в каком-нибудь порту.

Он отключил авторулевого, взялся за руль и сделал поворот на сто восемьдесят градусов. Теперь нос снова смотрел на север, на освещенный солнцем берег под еще темной вершиной Виборас; «Карпанта» приступила к прочесыванию сектора, который на их поисковой карте был обозначен как полоса номер 43. Отсюда следовало, что «Патфайндер» просканировал уже более половины намеченного района, но безрезультатно. Хорошего тут было мало, если не считать того, что они отсекли полосы с наибольшими глубинами, где погружения оказались бы очень сложными. По траверзу с левого борта, в направлении Пунта-Перчелес Кой заметил рыбацкое судно, оно забросило сети так близко к берегу, будто собралось ловить ракушки и гальку на пляже. Он вычислил курс и скорость, пришел к выводу, что они не должны слишком сблизиться, хотя поведение рыбаков, как известно, непредсказуемо. Кой еще раз взглянул на небо, включил авторулевого и спустился в каюту, где монотонный шум мотора был гораздо слышнее.

– Полоса сорок три, – сказал он. – Курс – норд.

Солнце уже поднялось высоко, и в каюте, несмотря на открытые иллюминаторы, было страшно жарко. Танжер сидела у стола с разложенными картами, возле локатора, радара и репитера гирокомпаса и, как прилежная ученица, впившись глазами в экран, записывала долготу и широту каждый раз, как на дне обнаруживалось что-то необычное. Кой посмотрел на приборы: глубина 36 метров, скорость 2, 2 узла. «Карпанта» шла на авторулевом, и по мере ее продвижения, менялась картина дна на экране «Патфайндера». Они уже достаточно набрались опыта, чтобы по изменениям оттенков цвета без труда определять характеристики дна: светло-оранжевый означал песок и грязь, темно-оранжевый – водоросли, светло-красный – отдельные камни и гальку.

Рыбные косяки представали в виде движущихся красновато-коричневых пятен с зелеными прожилками и голубоватыми краями; крупные предметы – отдельно стоящие большие камни и даже металлические обломки затонувшего рыбацкого корабля, отмеченные на карте, вырисовывались на экране ярко-красными пиками.

– Опять ничего, – сказала она.

Локатор показывал песок и водоросли. Только дважды на экране появился кроваво-красный цвет, указывающий на возвышения рельефа дна на глубине сорок восемь и сорок три метра. Тогда они не могли прекратить сканирование и ограничились тем, что записали точные координаты, и после ночевки на якоре между Пунта-Негра и Куэва-де-лос-Лобос, вернулись туда наутро. Кой еще не совсем оправился от легкой простуды, единственного последствия того ночного купания, однако в должной мере компенсировать давление в лобных пазухах и барабанных перепонках она бы ему помещала, и потому на дно отправился Пилото – он облачился в свой чиненый неопреновый костюм, закрепил за спиной баллон со сжатым воздухом, а на правой голени – нож, надел самонадувной жилет и карабином пристегнул к поясу стометровый конец. Кой плавал по поверхности, в ластах с маской и трубкой, наблюдая за пузырьками, которые поднимались от древнего каучукового редуктора «Снарк III Силвер», от которого Пилото категорически не желал отказываться, поскольку не доверял современным пластмассам и утверждал, что старый хлам уж точно не подведет. Когда он поднялся на «Карпанту», он сообщил им, что локатор показал большую подводную скалу, за которую зацепились рыбацкие сети, и три больших металлических бидона, проржавевших и заросших водорослями. На одном из них еще можно было прочитать название судна – «Кампса». Через плечо Танжер Кой рассматривал рельеф дна, который вырисовывался на мониторе. Она не отрывалась от жидкокристаллического экрана и держала над расчерченной квадратами картой серебряный карандаш; ее белая майка взмокла на спине от пота, в такт качке покачивались и кончики влажных волос, которые она перехватила банданой. На ней были шорты цвета хаки, и сидела она ногу на ногу. Короткие седые завитки Пилото, сидевшего у самого иллюминатора и ладившего рыболовные снасти, то попадали в колеблющееся пятно солнечного света, то оказывались в тени. Изредка он поднимал глаза от своей работы и посматривал на Коя и Танжер.

– Погода может перемениться, – сказал Кой.

Не сводя глаз с монитора, Танжер спросила, означает ли это, что им придется прервать поиски.

Вполне вероятно, ответил Кой. Если поднимется ветер и сильное волнение, локатор начнет давать сбои, да и самим им придется нелегко. А раз так, то не лучше ли им передохнуть в Агиласе или Масарроне?

Или даже вернуться в Картахену.

– До Картахены двадцать пять миль, – сказала Танжер. – Я не хочу никуда отсюда уходить.

Она произнесла это, не отрываясь от «Патфайндера» и расчерченной на квадраты карты. Хотя они и менялись, но все-таки большую часть времени перед монитором проводила она, вглядываясь в разноцветные кривые до рези в покрасневших глазах, и только тогда уступала место Кою. Когда волнение на море немного усиливалось, она бледнела, волосы прилипали к потному лицу, и становилось ясно, что качка и постоянный гул мотора доставляли ей почти нестерпимые мучения. Но она ни разу ни словом не пожаловалась. Она заставляла себя что-нибудь съесть, а потом закрывалась в душевой, долго плескала водой себе в лицо и уходила полежать. Кой знал, что биодрамина в ее упаковке с каждым днем становится все меньше. Иногда, пройдя несколько полос и устав от жары и постоянного шума мотора, они бросали якорь, и Танжер с кормы бросалась в море и заплывала очень далеко; она плыла по прямой, кролем, с широким и уверенным замахом в гребке. Она плыла размеренно, дышала правильно, не поднимала ногами лишних брызг, а ладони вонзала в воду, как ножи. Бывало, и Кой тоже прыгал в море, чтобы немного поплавать с нею, однако она старательно держалась на расстоянии, делая вид, будто они оказываются далеко друг от друга просто случайно, без всякого умысла с ее стороны Иной раз она ныряла и плыла под водой, широко разводя руками, волосы ее колыхались в такт русалочьим движениям, и стайки мелких рыбешек над отмелями шарахались в сторону. Плавала она в черном купальнике с узкими лямками, этот купальник с глубоким вырезом в форме буквы V, открывавший медную от миллионов веснушек спину, очень ей шел. Наплававшись, она поднималась по лесенке на корме и трясла головой, разбрасывая брызги с мокрых волос. Ноги у нее были длинные и стройные, немного, быть может, худые – слишком высокая и тощая, как-то заметил шепотом Пилото. Груди были небольшие, но вызывающие, как и вся она. Когда у себя в каюте она снимала купальник и надевала майку, торчащие соски оставляли на трикотаже мокрые круги, которые, высохнув, превращались в пятна соли. И наконец-то Кою удалось увидеть, что висит у нее на серебряной цепочке – стальной жетон с ее именем и фамилией, ДНК и группой крови. Нулевая отрицательная. Настоящий солдатский жетон.

На экране вдруг появились красноватые тона, и Танжер собралась было записать долготу и широту, но тревога оказалась ложной. Она снова откинулась на спинку кресла, не выпуская карандаш из пальцев с обкусанными ногтями, которые во время этих напряженных бдений грызла непрерывно. У нее было серьезное, сосредоточенное выражение лица, как у первой ученицы в классе. Коя это очень забавляло.

Глядя, как она, ничего не замечая вокруг, смотрит в свои записи, на карту или на экран, он пытался представить ее себе девочкой со светлыми косичками в белых носочках. Он был твердо уверен, что до того как она начала тайком покуривать в туалете и грубить монахиням, до того как стала мечтать о сокровище Рэкхама Рыжего, ей непременно хоть раз да вручили перед всем классом ленту лучшей ученицы. Совсем нетрудно представить, как она, насупив брови, без запинок отвечает на уроке латыни спряжение «rosa, rosae», на химии – про H 2 SO 4, декламирует «В одном селе Ламанчском» и все такое прочее.

Ну и католические молитвы, конечно.

Он склонился над столом рядом с ней, чтобы взглянуть на квадратики, которыми они расчертили карту района поисков. За переборкой негромко хрипело радио: корабль Военно-морского флота запрашивал буксировщиков, а они все никак не появлялись. Иногда украинские моряки или марокканские рыбаки что-то подолгу выдавали в эфир на своих родных языках. Хозяин рыбацкого судна жаловался, что «купец» порвал ему сети. Из-за аварии на мостике патрульный катер жандармерии задерживался в порту Томас-Маэстре.

– Ну, потеряем два-три дня, – сказал Кой. – Времени-то у нас достаточно.

Карандаш Танжер, отмечавшей что-то на карте, замер в воздухе.

– Времени у нас в обрез. Мы должны использовать каждый час.

Она говорила сурово, почти с упреком, и Кой снова разозлился. Метеорологии совершенно до лампочки, что ты там должна.

– Если поднимется сильный ветер, – объяснил он, – мы ничего сделать не сможем. Из-за волнения локатор надежно работать не будет.

Он видел, как рот ее приоткрылся – она готовилась ответить, но потом прикусила губу. Только постукивала карандашом по карте. На переборке висели двое часов, одни показывали местное время, вторые – по Гринвичу. Она некоторое время смотрела на них, потом взглянула на свои часы в стальном корпусе.

– Когда это начнется?

Кой потер нос.

– Точно не скажешь… Может, вечером. Или под утро.

– Значит, пока мы продолжаем работать.

И отвернулась к монитору «Патфайндера», давая понять, что вопрос решен. Кой поднял глаза и встретился взглядом с Пилото. Свинцово-серые глаза друга говорили: давай сам. Тебе решать. И смотрели они настолько насмешливо, что Кой отвел свои и быстро ретировался под тем предлогом, что ему будто бы нужно снова подняться на палубу. Там он снова стал вглядываться в небо, в даль, туда, где летели легкие облака из тонких отдельных волосков, как хвост белой кобылицы. Хорошо бы и вправду начался шторм, думал Кой, пусть поднимется волна, пусть задует страшный левантинец, тогда нам придется убираться отсюда на всех парусах, а у нее, верно, биодрамина уже не осталось, и я наконец-то увижу, как она блюет через борт. Чертовка.

Его пожелания сбылись, по крайней мере, отчасти.

Биодрамин у Танжер не кончился; однако на следующее утро, на заре, солнце едва прорывалось сквозь красноватые облака, которые позже грозно почернели, ветер перешел на зюйд-ост и закручивал белые барашки на волнах. К полудню качка стала весьма ощутимой, давление опустилось еще на пять миллибар, анемометр показывал шесть баллов. А сейчас, предварительно отметив со всевозможной тщательностью последние координаты на расчерченной квадратами карте – полоса 56, – «Карпанта», со взятым одним рифом на гроте и марселе, шла курсом на Агилас.

Кой отключил авторулевого и перешел на ручное управление, стрелка компаса показывала на зюйд-зюйд-вест, на горизонте, там, где было уж совсем серо, вырисовывалась громада мыса Копе; Кой расставил ноги, чтобы чувствовать себя устойчивее при бортовой качке; через рукоятки штурвального колеса он ощущал давление воды на руль и ветра на паруса «Карпанты», которая иногда глубоко проваливалась носом в расселины между волнами. Анемометр в нактоузе показывал, что скорость ветра достигает 22 – 24 узлов. Иногда гребень волны поднимался над кормой и тогда соленая вода заливала кокпит, а пена стекала по лобовому стеклу. Пахло солью и морем, и ветер свистел в такелаже, на каждой следующей рее звуча октавой выше, в сопровождении перезвона фалов при каждом крене.

Было совершенно ясно, что Танжер никакой биодрамин не нужен. Она, в красном непромокаемом комбинезоне, который одолжил ей Пилото, сидела на бортике кокпита с наветренной стороны, спустив ноги на палубу, и явно наслаждалась плаванием.

К большому изумлению Коя, она не выказала неудовольствия, когда из-за поднявшегося ветра им пришлось прекратить поиски; за последние дни она словно бы привыкла к изменчивости моря, начала обретать тот фатализм, которым проникаются все моряки. В море то, чего быть не может, не может быть, и вообще невозможно. Сейчас, сидя на бортике, со спущенными широкими лямками комбинезона, в майке, босая, с повязанным на лбу платком, она выглядела совершенно потрясающе, и Кою стоило немалых усилий отвести от нее взгляд, чтобы посмотреть все-таки на компас и на паруса. Укрывшись от ветра в кокпите, Пилото спокойно курил. Порой, полюбовавшись немного Танжер, Кой чувствовал устремленный на него взгляд друга. Ну чего ты от меня хочешь, молча отвечал ему Кой. Все происходит так, как происходит, а не так, как кому-то хотелось бы.

Анемометр показывал шесть баллов, порыв ветра заставил Коя покрепче ухватиться за рулевое колесо. Уже семь. Немало, но и не слишком много. На «Карпанте» они с Пилото попадали и в девятибалльные штормы, с ветром 46 узлов, который дико завывал в такелаже, и шестиметровыми короткими, быстрыми волнами, как в тот раз, когда у них снесло фок и они двадцать миль шли с убранными парусами на одном моторе; тогда они точно, пройдя всего в пятистах метрах от скал, вписались во вход в порт Картахены; а когда пришвартовались и сошли на берег, Пилото со всей серьезностью опустился на колени и поцеловал землю. По сравнению с этим семь баллов, конечно, не так много. Но когда Кой взглядывал вверх, на серое небо над покачивающейся мачтой, он видел высокие перистые облака, они мчались слева наперерез линии ветра, который дул ниже, на уровне моря, а на восток вытягивалась вполне уже оформившаяся гряда низких темных туч более чем угрожающего вида. Очень скоро поднимется левантинец. А потому, решил Кой, расслабляться никак нельзя.

– Я возьму второй риф, Пилото.

Кой сказал это, заметив, что Пилото смотрит на грот и, конечно, думает то же самое. Но хозяином тут был Пилото, и такого рода решения мог принимать только он, а потому Кой ждал; Пилото кивнул, вынул изо рта сигарету, бросил ее в море на подветренную сторону и поднялся на ноги. Они завели мотор, чтобы поставить «Карпанту» кормой к волне и ветру; две трети площади грота полнились ветром, остальное было намотано на гик. Теперь штурвал взяла Танжер. В эту минуту гребень большой волны захлестнул палубу, обдав Коя со спины, и он одним прыжком очутился в кокпите, рядом с Танжер. Их тела соприкоснулись при очередном крене, и, чтобы не упасть, ему пришлось схватиться за штурвал, как бы невольно заключив ее в объятия.

– Можешь понемногу приводиться к ветру, – сказал он.

Закрепляя фал грота, Пилото с усмешкой посмотрел на них. Она взяла лево руля, паруса обвисли; и еще до того, как «Карпанта» опять набрала скорость, волна снова сильно ударила ее в борт, руль повело, Танжер дернуло, она спиной коснулась груди Коя, который стал выворачивать штурвал вместе с ней, возвращая судно на правильный курс. Наконец-то впереди по левому борту, под наполненным ветром гротом, снова появился мыс Копе, серая громада на фоне низко летящих туч. Стрелка лага установилась на пяти узлах. И опять их с кормы настигла волна, окатив с головы до ног. Кой видел, как поднялись от холода волоски на открытой шее и руках Танжер, она обернулась к нему, и на осыпанном уже не только сотнями веснушек, но и тысячами брызг лице, которое впервые оказалось так близко от его губ, играла странная, нежная и благодарная улыбка, словно этим мгновением она была обязана ему, и только ему. Рот ее приоткрылся, словно она вот-вот произнесет те самые слова, которых иные мужчины ждут целую вечность.

В двухэтажном ресторане, стоявшем на берегу, на террасе, под деревянным решетчатым навесом, крытом пальмовыми листьями, оркестр играл бразильскую музыку. Два парня и девушка неплохо работали под Винисиуша де Мораэша, Токинью и Марию Бетанию. Некоторые посетители, сидевшие за столиками, просто не могли удержаться и, не вставая с места, двигались в такт мелодии. Девушка, довольно красивая мулатка с большими глазами и африканским ртом, отбивала ритм в бонго и пела, не отрывая взгляда от молодого бородатого гитариста. На столиках стоял ром и кайпиринья, вдоль моря росли пальмы, и Кой подумал, что все это очень похоже на Рио-де-Жанейро или Баию.

Поверх низкой деревянной балюстрады, отделявшей террасу от берега, она посмотрел на еще заметную вдали фигуру Пилото, он шел в сторону спортивного порта, над которым небольшим леском поднимались мачты пришвартованных за небольшим волнорезом яхт. Рыбацкую биржу и причалы защищала от морских волн высокая гора, которую венчал замок Агилас, постепенно таявший в воздухе с наступлением темноты. С другой стороны волны разбивались о небольшой мыс и остров, чьи очертания напоминали орла – Агила, по этому острову и порт получил свое название; однако ветер улегся, и на темно-сером песке пляжа, где море было совсем тихое, поблескивая, отпечатывались капельки теплого моросящего дождика. В сумеречном свете виднелась башня главного маяка, выкрашенная черными и белыми полосами; понаблюдав немного за вспышками огня, Кой совершенно точно определил: два белых проблесковых огня каждые пять секунд.

Он повернулся к Танжер и увидел, что она пристально на него смотрит. До этого он рассказывал ей какую-то совсем необязательную историю, связанную с пляжем и музыкой. Начал он говорить просто так, чтобы заполнить неловкое молчание, которое повисло между ними, когда Пилото, допив кофе, попрощался и ушел, оставив их один на один, в компании бразильских мелодий и тихо угасающего над бухтой серого дня. Теперь же Танжер, казалось, ждала продолжения, но к этой истории больше нечего было прибавить, и Кой не знал, чем бы еще заполнить паузу. К счастью, оставалась еще мелодия, которая приобретала дополнительные краски от близости морского берега и тихо шуршащего по пальмовым листьям мелкого дождика. Можно было молчать, не насилуя себя, и он взял свой стакан с белым вином, поднес его к губам. Танжер улыбнулась, поиграв плечами в такт музыке. Она уже выпила свою кайпиринью, которая зажгла особым блеском темно-синие ее глаза, неотрывно смотрящие на Коя.

– Что ты так на меня смотришь?

– Так, просто смотрю.

Ему опять стало неловко, и он повернулся к морю, потом долил еще вина в свой и без того почти полный стакан. Проницательные глаза не отпускали его.

– Расскажи мне, – сказала она, – что в море теперь стало не так.

– Ничего подобного я не говорил.

– Говорил. Раньше. Расскажи, что же изменилось в море.

– Это произошло не сейчас. Море уже было другим, когда я только начинал.

Она по-прежнему внимательно смотрела на него, казалось, ей действительно интересно. На ней была широкая синяя юбка и белая блузка, которая оттеняла загар последних дней. Шелковистые гладкие волосы золотой завесой спадали на щеку – Кой видел, что днем она мыла голову. Ради дня отдыха она надела не мужские стальные часы, а серебряный браслет-недельку, кольца которого отблескивали в свете свечи, вставленной в горлышко бутылки, что стояла на их столике.

– Надо понимать так, – спросила она, – что море уже не помогает?

– Не в том дело… – Кой повел рукой. – Помогать-то оно помогает. Дело в том, что… Ну ладно, в общем, так: теперь уже нелегко оторваться от всего.

– От чего?

– Есть телефон, факс, Интернет… Ведь в морское училище поступаешь потому… Даже не знаю. Наверное, потому, что хочешь уехать. Узнать другие места, порты, женщин…

Его рассеянный взгляд остановился на певице-мулатке.

– У тебя было много женщин?

– В данный момент не помню.

– Много проституток?

В бешенстве он посмотрел прямо ей в глаза. Ах, как тебе нравится эта чертова игра, подумал он. На него был устремлен непроницаемый и неумолимый темно-синий взгляд. Она вроде бы забавлялась, но и любопытство ее тоже разбирало.

– Несколько, – коротко ответил он.

Танжер искоса разглядывала мулатку.

– Негритянок?

Он залпом отпил полстакана вина. И крепко стукнул донышком об стол.

– Да. Были негритянки. И китаянки. И метиски…

Как говорил Торпедист Тукуман, в проститутках хорошо то, что им нужны деньги, а не разговоры.

Танжер, судя по всему, не рассердилась. Она снова взглянула на певицу. Потом задумчиво улыбнулась, и Кой не обнаружил в этой улыбке ничего приятного для себя.

– А какие они – негритянки?

Теперь Танжер разглядывала его сильные обнаженные руки – он был в рубашке с закатанными рукавами. Кой тоже несколько мгновений смотрел на нее, потом откинулся на спинку стула. Он лихорадочно придумывал какую-нибудь подходящую грубость.

– Даже и не знаю, что тебе сказать. Ну, к примеру, у некоторых из них клитор – розовый.

Она захлопала глазами, рот у нее приоткрылся.

На секунду он почувствовал извращенное удовольствие. Ага, досталось тебе, коза ты эдакая. Но перед ним снова был невозмутимый взгляд – металл темно-синего цвета, в котором отражалось пламя свечи, – и ироническая гримаска на лице.

– Зачем ты представляешься грубым хамом?

– А я такой и есть. – Он допил все, что оставалось в стакане, и пожал плечами. – Человек может быть и грубым, и хамом, и вдобавок – последним кретином… На твоем этом острове все сочетается со всем…

– А ты уже решил, кто я – рыцарь или оруженосец?

Он задумался, вертя в руке пустой стакан.

– Ты чертова ведьма.

Это было не оскорбление, а просто констатация факта, совершенно объективного и очевидного.

Иона приняла ее, не переменившись в лице. Она смотрела на него так пристально, что в конце концов Кой подумал, а на него ли она смотрит.

– Кто это – Торпедист Тукуман?

– Его уже нет.

– Кто был Торпедист Тукуман?

О, господи, подумал Кой. Выдержанная. Умная.

Дьявольски умная. И снова положил руки на стол, посмеиваясь почти что про себя. Горьким смехом, который развеял его злость, как ветер разгоняет облака.

Посмотрев на нее, он опять увидел ее глаза, но выражение их изменилось. Она тоже улыбалась, но без малейшего" сарказма. Это была искренняя улыбка.

Я вовсе не хотела тебя обидеть, моряк. И в глубине души он понимал, что так оно и есть, она не хотела его обидеть. Он попросил официантку принести ему голубого джина и сделал вид, будто вспоминает – ему самому на память сразу же пришел мультипликационный Папай, который сидит с рюмкой и воскрешает в памяти былые приключения, вспоминает ночи с Оливойей и так далее. И поскольку Танжер хотела услышать что-то в этом роде и спокойно ждала, а ему не нужно было ничего изобретать, все было у него в памяти, он без малейшего усилия увидел самого себя, персонажа из мультика, который дергается на ниточке голубого джина, сбегающего струйкой ему в глотку. И он начал рассказывать про Торпедиста Тукумана, про «экипаж Сандерса», про железную лошадку, которую они украли с карусели в Новом Орлеане, про бар «У Аниты» в Гуайакиле и «Счастливчика Ландерса» в Кальао, про самый южный бордель в мире – бар «Ла Турка» в Ушуайе на Огненной Земле. И про драку в Копенгагене, и про схватку с полицейскими в Триесте, когда Торпедист и галисиец Ньейра опять сломали челюсть жандарму, а потом дали деру, подхватив Коя под мышки, так что он перебирал ногами в воздухе, но до судна они все-таки добрались в целости и сохранности. И еще он рассказал Танжер – она ловила каждое его слово, вся подавшись вперед над столом, – про самую фантастическую драку, подобной которой никогда на свете не бывало: в Роттердаме буксир развозил моряков и докеров по судам и пирсам, и все они смирно сидели на длинных банках, но вдруг перепившийся голландский докер свалился на Торпедиста Тукумана, и драка вспыхнула, как пороховая бочка. «Вива Сапата!» – орал галисиец Ньейра, – и восемь десятков сильно нагрузившихся спиртным мужчин, раздавая кулачные удары, свалились в результате в трюм, Кой выбрался на палубу глотнуть воздуха, Торпедист Тукуман изредка высовывался из люка и отправлялся назад, в гущу сражения. А закончилось все таю буксир доставлял в совершенно бессознательном состоянии изукрашенных синяками и ссадинами моряков и докеров, от которых на милю разило перегаром, точно на нужное судно или пирс, где и выгружал соответствующие тела, словно тюки с тряпьем. Очень похоже на то, как развозят пиццу, заказанную по телефону.

Как пиццу, повторил Кой. И умолк, на губах его блуждала улыбка. Танжер притихла, почти не дышала, точно боялась разрушить карточный домик.

– Но что же изменилось, Кой?

– Все. – Улыбка исчезла с его лица, он отхлебнул из стакана, и ароматный голубой джин прокатился по языку. – Теперь уже нет путешествий, потому что практически не осталось настоящих кораблей. Сейчас корабль – все равно что самолет, и не ты теперь путешествуешь, а тебя переправляют из пункта А в пункт Б.

– Разве раньше было по-другому?

– Конечно, по-другому. Раньше в путешествии было возможно одиночество, человек находился между пунктом А и пунктом Б, зависал в этом промежутке, и промежуток этот был долгим… Он путешествовал налегке, и его не заботило то, что он оставлял позади…

– Но море же остается морем. В нем по-прежнему есть тайны и опасности.

– Все стало не так, как раньше. Сейчас это все равно что прийти на пустой причал и увидеть дым пароходной трубы далеко, на самом горизонте…

Когда учишься в мореходке, говоришь правильно: штирборт, бакборт, шканцы и так далее. Стараешься хранить традиции, веришь в капитана, как в детстве верил в Бога… Но все не то… Я мечтал о настоящем капитане, вроде конрадовского Мак-Вира из «Тайфуна». Мне самому хотелось когда-нибудь стать таким капитаном.

– А что такое «настоящий капитан»?

– Это человек, который знает, что делает. Который никогда не теряет голову. Который поднимается на мостик во время твоей вахты, видит, что тебе перекрыл дорогу встречный корабль, и не орет: лево руля! сейчас воткнешься! – а молчит и ждет, пока ты сделаешь все, как надо.

– А у тебя был настоящий капитан?

Кой наморщил лоб. Хороший вопрос. Мысленно он перелистал альбом со старыми фотографиями, на одних оставила следы соленая вода, другие заляпаны дерьмом.

– Всякие у меня были капитаны, – сказал Кой. – Были жалкие пьяницы и трусы, были люди высшей пробы. Но я всегда верил в них. Всю жизнь, до самого последнего времени, я испытывал уважение к самому слову «капитан». Я уже говорил тебе, Для меня капитан – это как у Конрада: «Ураган настиг и этого молчаливого человека, но ухитрился вырвать из него лишь несколько слов»… Впервые в жизни в сильный шторм я попал в Бискайском заливе, огромные волны заливали нос «Мигалоте» до самого мостика. Люки у нас были макгрегоровские, прилегали неплотно, вода попадала в трюм, а загрузили нас каким-то минералом, который от воды сразу же растворяется… Как только волна накрывала нос, казалось, нам уже не выправиться, и капитан, дон Хинес Саес, не выпускавший штурвала, очень тихим шепотом, сквозь зубы, произносил: «Господи»… На мостике нас было человек пять-шесть, но слышал только я, потому что был совсем рядом. Остальные не слышали. А когда он посмотрел в мою сторону и увидел, что я так близко, он и шептать перестал.

Музыканты закончили свое выступление и под аплодисменты удалились. Из динамиков на потолке полилась консервированная музыка в записи. Гитарная струна трижды звякнула. Какая-то пара встала из-за стола, чтобы потанцевать. Уходишь ты лишь потому, что я этого хочу. Болеро. Одну десятитысячную долю секунды Кой колебался, а не поддаться ли искушению и не пригласить ли ее. Лицо к лицу, объятие, танец. И пусть целуют тебя другие губы, я этого хочу, пел динамик. Он представил себе, как обхватывает рукой ее талию, как неловко наступает ей на ноги. Да и наверняка она из тех, кто отгораживается от партнера локтями.

– Раньше, – продолжал он, забыв про болеро, – капитан должен был принимать решения. А теперь он просто подписывает документы в порту, и если разница в полтонны, он звонит арматору: что делать, подписывать, не подписывать? А там, в кабинете, сидят три мазурика в галстуках и говорят ему: не подписывать. И он не подписывает.

– А что все-таки осталось от моря? Когда ты по-настоящему чувствуешь себя моряком?

Когда случается беда. Например, когда пробоина в борту или что-то ломается, все ведут себя как люди.

Однажды, когда он ходил на «Палестине», у них вырвало руль, и они больше суток болтались без управления напротив Мыса Доброй Надежды – до тех пор, пока за ними не пришли буксиры. И тогда все вели себя как настоящие моряки. Но вообще-то все они просто океанские перевозчики и члены профсоюзов, а настоящее товарищество возрождается только в критические моменты – в случае серьезной аварии, в непогоду. В шторм.

– Даже слово «шторм» звучит страшно.

– Штормы бывают страшные и очень страшные.

Самое неприятное для моряка, когда он вычисляет курс своего судна и курс, которым двигается шторм, и выясняется, что курсы их пересекаются… То есть и судно, и шторм окажутся в одном и том же месте в одно и то же время.